Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Автор книги: Ланьлинский насмешник

ГЛАВА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ СРЫВАЕТ ЦВЕТЫ УДОВОЛЬСТВИЯ
ЛИ ЦЗЯО-ЭР, ПОХИТИВ СЕРЕБРО, ВОЗВРАЩАЕТСЯ В «ПРЕКРАСНУЮ ВЕСНУ»

Стихи гласят:

Как придет в упадок обитель,

так бегут из нее монахи.

Рухнет мост – и на людном тракте

сразу путники поредеют!".

В бедном доме нерасторопна

малочисленная прислуга

Вновь повышен в чинах чиновник,

а народ все живет в униженье

Если нет. глубины в водоеме.

там не станет водиться рыба:

Там, где ветви растут не густо.

не совьет гнезда себе птица.

В отношенье людей друг к другу

и тепло бывает и холод.

Те исполнены дум высоких,

эти низость души являют.

В этом восьмистишии говорится о том, что по-разному складываются взаимоотношения людей да и разные бывают люди, о чем приходится только глубоко сожалеть.

В первую седмицу со дня кончины Симэнь Цина настоятель У из монастыря Нефритового Владыки совершил на дому заупокойную службу и освятил трапезу, но не о том пойдет речь.

Во вторую седмицу шестнадцать иноков из обители Воздаяния вознесли молитву духам воды и суши.[1535]1535
  Моления духам воды и суши (шуй лу), ранее упоминавшиеся в гл. VIII, а в гл. LXIII – более полным термином (шуй лу дао чан) – каноническое чтение сутр, якобы освобождающее от дурных воздействий всех существующих духов и чертей, и в частности предназначенное для спасения умерших душ. Происходит оно регулярно с 7 по 49 (7х7) день шестидесятиричного цикла, и этот период так и называется «воды и суши». Считается, что традиция эта восходит к Лянскому императору У-ди (правил: 502–550).


[Закрыть] Жертвенная снедь была доставлена от свата Цяо. Присутствовали помимо Ин Боцзюэ и другие побратимы: Се Сида, Хуа Цзыю, Чжу Жинянь, Сунь Тяньхуа, Чан Шицзе и Бай Лайцян.

– Прошло две седмицы, как не стало нашего почтенного господина, – начал Боцзюэ. – А мы были его ближайшими друзьями. Бывало пили, ели у него, изо рта, что называется, вырывали. И покрывал, и ссужал он нас – всем ублажал. И вот его не стало. Так неужто прикинемся, будто знать не знаем, ведать не ведаем! Что ж, выходит, передний грязью брызнул, так задние уж и глаза зажмурили, да? Да он нас за это перед самим загробным судием не простит. Я так полагаю. Пусть каждый из нас внесет по одному цяню серебра. С семерых выйдет, стало быть, семь цяней. Ведь общие-то жертвы обойдутся дешевле. За цянь шесть фэией купим пять чашек рису, фруктов и цветы, цянь на жертвенных животных уйдет, полтора – на жбан вина, полцяня – на погребальную бумагу, благовония и свечи. Два цяня придется отдать за свиток и надпись. Ее мы закажем господину Шую. Пянь два (раня заплатим хоругвеносцу. И не забывайте, траурные повязки ведь получим – фэней по семь за штуку. Глядишь, на юбку или жилетку сгодятся. А потом, нас так не отпустят – всех накормят. А там похороны – на поминках наедимся. Если за столом не зевать, жене с детьми дня два-три сладостей покупать не придется. Ну как, ловко я придумал?

– Верно говоришь, брат! – воскликнули хором побратимы и, достав серебро, передали Ину.

Ин Боцзюэ приготовил жертвенные предметы, купил свиток, а похвальное слово об усопшем заказал составить проживавшему за городскими воротами сюцаю Шую.

Сюцай Шуй отлично знал, кто такие не только Ин Боцзюэ и вся компания шалопаев, но и сам Симэнь Цин, а потому не преминул приправить славословие изрядной порцией острой издевки.

Когда свиток был готов, перед гробом Симэня поставили жертвенный стол и развернули свиток. Ближайших друзей покойного принимал облаченный в траур Чэнь Цзинцзи. Первым воскурил благовония Ин Боцзюэ, за ним последовали остальные. Неискушенные в грамоте, они не представляли себе содержания слова и после возлияний принялись его читать во всеуслышание.

А оно гласило:

"В третий под двадцать седьмым знаком гэн-инь, второй луны под двадцать пятым знаком моу-цзы, первого года под тридцать пятым знаком моу-сюй при правлении под девизом Двойной Гармонии мы, Ин Боцзюэ, Се Сида, Хуа Цзыю, Чжу Жинянь, Сунь Тяньхуа, Чан Шицзе и Бай Лапцян, с благоговением приносим жертвенное вино и мясо, дабы почтить Его Величества гвардии начальника покойного Симэня, и перед прахом его воздаем ему славу.

Усопший, ты отличался упорством и прямотою, характером был тверд и непреклонен. Ты не робел перед слабым, не покорялся сильному. Ты не переставал очищать ближних и помогать жаждущим. Одних ублажал каплею воды, других – маковой росинкой. С осанкой горделивой и тугой мошной, ты, снадобьями подкрепленный, приходил в неистовое возбуждение и верх одерживал в любовных схватках. Среди шеренг, парчовых юбок подвизался и кладовые лона постоянно посещал. Вшей подцепил, но выскребать их и не думал, а гнидами обсыпался – и начесаться был не в силах.[1536]1536
  Вши и гниды – видимо, намек на Ин Боцзюэ и компанию нахлебников, которым так потакал Симэнь Цин.


[Закрыть]

Мы, ничтожные, обязанные милости твоей, были всегда подручными тебе в подчресельных делах, когда ты ночи проводил под ивами в домах веселья, когда, отдавшись буйной страсти, с гордо поднятой головой, вел упорные бои и жаркие сраженья. Что ж сталось вдруг с тобой?! Недуг тебя скосил. Ты ноги протянул. Нас, отпрысков, точно подбитых голубков, оставил на произвол судьбы. Нам не на кого больше положиться. Не любоваться больше нам цветами в дымке, не подходить к роскошным воротам и красным стенам особняка, где обитают красотки-чаровницы. Не пировать уж с ними, яшмы изваянья не ласкать, не мчаться на конях; туда, где аромат струится и тепло. Ты бросил нас, связал нам руки, оставил без гроша. И голову повесил каждый. Мы ныне пресное вино в жертву приносим. Тебе, душа, протягиваем кубок. Внемли же зову, к нам явись и насладись дарами!»

После принесения жертв к ним вышел Чань Цзинцзи, поклонившись, пригласил их в крытую галерею, где было устроено угощение.

Когда о смерти Симэня узнала хозяйка «Прекрасной весны», у нее тотчас же родился план. Приготовив жертвы, она направила в паланкинах Ли Гуйцин и Ли Гуйцзе, чтобы те сожгли жертвенные деньги и выразили соболезнование.

Юэнян не вышла. Певиц принимали Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу. – Мамаша вот что велела тебе передать, – шептали певицы па ухо Ли Цзяоэр. – Мы певицы, а раз хозяин умер, незачем тебе в одиночестве сидеть. Всякому пиру, как говорится, конец приходит. Мамаша наказывала, чтобы вещи свои ты незаметно передала Ли Мину. У нас они будут в сохранности. А ты дурочкой-то не будь! Как в гостях ни хорошо, а дома все лучше. Рано или поздно тебе все равно с этим домом расставаться. Совет этот крепко запал в душу Ли Цзяоэр.

В тот же день Ван Шестая, жена Хань Даого, одетая в траур, тоже прибыла в паланкине почтить покойного. Она сожгла бумажные деньги, расставила перед гробом жертвы, но никто к ней не выходил.

Ван Цзина, надобно сказать, рассчитали еще в первую седмицу, а другие слуги не решались доложить о прибытии Ван Шестой. Только ничего не подозревавший Лайань направился в покои Юэнян.

– Тетушка Хань прибыла с соболезнованиями, – докладывал он хозяйке. – Вас ждет, матушка. Дядюшка У велел вам сказать. У Юэнян так и закипела от зла.

– Убирайся отсюда, рабское твое отродье! – заругалась она. – Тетушка Хань, тетушка Дрянь! только ее соболезнований тут не хватало! Что ты, проклятый, эту сукину дочь не знаешь?! Она семьи разрушает, шлюха, отца с сыном ссорит, негодяйка, мужа с женой разлучает…

Лайань едва нащупал дверь и поспешил к гробу Симэня.

– Матушке доложил? – спросил его шурин У Старший.

Лайань что-то бормотал. После долгих расспросов он, наконец, признался, как его отчитала хозяйка. Шурин поспешно направился к сестре.

– Сестра! – обратился он к Юэнян. – Как ты так могла?! Зачем грубить! Есть плохие люди, но нет плохих обрядов. Помни, сколько наших денег в руках у ее мужа. К чему же ты так с ней обходишься? Нельзя так! Ты же свое достоинство теряешь. Если сама выходить не желаешь, других пошли. А так разве можно! Хочешь, чтобы тебя осуждали?

Юэнян на это ничего не ответила. Немного погодя Ван Шестую приняла Мэн Юйлоу. Они сели неподалеку от гроба. Ван Шестой было неловко, и после чашки чаю она откланялась.

Да,

 
Пожалуй всей Янцзы. вода
не смоет краски от стыда.
 

Ли Гуйцзе, Ли Гуйцин и У Иньэр, сидевшие в хозяйкиных покоях, слышали, как Юэнян на все лады поносила жену Хань Даого. А когда рубят сучок, целое дерево страдает. Не по себе им стало и, не дождавшись заката, они начали откланиваться.

– Погостите! – удерживала их Юэнян. – Вечером с приказчиками кукольное представление посмотрели бы. А домой и завтра успеете.

После долгих уговоров Гуйцзе и Иньэр остались, а Гуйцин отправилась домой.

К вечеру монахи разошлись. Собралось более двадцати человек. Помимо соседей, приказчиков и счетоводов были тут сват Цяо, шурин У Старший и У Второй, свояк Шэнь, Хуа Цзыю, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Они-то и позвали кукольников. Под навесом были накрыты столы. Разыгрывали пьесу «Убитая собака помогает вразумить мужа», в которой персонажами выступали братья Сунь Жун и Сунь Хуа.[1537]1537
  «Убитая собака помогает вразумить мужа» (полное название: «Госпожа Ян убивает собаку, чтобы образумить мужа») – анонимная драма; возможно, принадлежащая кисти Сяо Дэнсяна (XIII–XIV вв.), или более позднего автора Сюй Чжэня. Главные персонажи – купец Сунь Жун и несправедливо третируемый им его младший брат Сунь Хуа, реабилитироваться которому помогает жена Сунь Жуна, госпожа Ян, выдающая для этого собачий труп за человечий.


[Закрыть]

Гостьи расположились в помещении сбоку от гроба, откуда смотрели представление из-за ширм и спущенных занавесей.

За столом гостям прислуживали оставленные на ночь Ли Мин и У Хуэй. Немного погодя все приглашенные были в сборе. После принесения жертв под навесом зажгли свечи. Гости заняли свои места за столами. Грянула музыка и началось кукольное представление, которое окончилось только в третью ночную стражу.

Со смертью Симэня, надобно сказать, не проходило и дня, чтобы Чэнь Цзинцзи не заигрывал с Пань Цзиньлянь. То они строили глазки прямо перед гробом усопшего, то шутили за занавеской. Так случилось и на этот раз. Когда гости стали расходиться, женщины удалились в хозяйкины покои, а слуги принялись убирать посуду, Цзиньлянь бросилась к Цзинцзи и ущипнула его за руку.

– Сынок! – говорила они. – Нынче матушка даст тебе то. чего ты так желаешь. Пойдем к тебе, пока твоя жена в дальних покоях.

Обрадованный Цзинцзи бросился отпирать дверь. Цзиньлянь во тьме незаметно проследовала за ним. Ни слова не говоря, она разделась и навзничь возлегла на кан. Как утка с селезнем резвясь, она с Цзинцзи затеяла порочную игру.

Да,

 
Как по Небесному велению
предались страстному волненью.
Игру дождя и тучи
продлили схваткой жгучей.
 

Два года продолжались их свиданья. Однажды наступил миг долгожданною слиянья. Тянулись годы ожиданья, пришли однажды согласие и лад. Она колышет талией, как ива гибкой; он неистово орудует нефритовым пестом. И слышны заверения в глубокой любви, раздаются клятвы верности вечной. Она щебечет иволгой, он целеустремленней мотылька. Игру прелестница ведет на тысячу ладов. Неистовствует дождь, стыдится тачка. Какие только чары не пускает в ход! Он тихо шепчет: «Милая моя!». Его обняв, она зовет: «Мой ненаглядный!».

Да,

 
Давно восхищался изяществом ивы,
а ныне поддался пленяющим чарам.
По-прежнему нежный, как прежде красивый,
цветок багровеет, объятый пожаром.
 

Завершив задуманное, Цзиньлянь из опасения быть застигнутой поспешно покинула спальню и направилась в дальние покои.

На другой день, будучи под сладостным впечатлением пережитого накануне, Цзинцзи с раннего утра был уже у спальни Цзиньлянь. Она еще спала. Он наблюдал за нею через щелку в окне. Ее укрывало расшитое багряными облаками (одеяло. Напудренные ланиты казались изваянными из яшмы.

– Вот так управительница! – воскликнул Цзинцзи. – До сих пор почивает! Матушка Старшая велела убрать жертвы от Ли Чжи и Хуана Четвертого. Нынче сват Цяо жертвы приносит. Вставай! Я жду ключи.

Цзиньлянь велела Чуньмэй передать Цзинцзи ключи. Он же наказал горничной самой отпереть дверь наверху. Цзиньлянь тем временем высунулась в окно и слилась с Цзинцзи в поцелуе.

 
Да, сколько досталось ему
Ароматных уст нектара.
Сердца сладостного жара.
Тому свидетельством стихи:
Отчего кукушка жалобно кричит?
Слиты воедино любящих. сердца.
Нету ароматней, сладостней ланит.
Страсть в глазах блестящих, ласки без конца.
Пальчики – бамбука нежные ростки,
Разметалась туча шелковых кудрей,
Серьги разлетелись – розы лепестки.
Рот ее кораллов дорогих алей.
На щеках играет утренний восток.
Вспомнишь – и на сердце сладостный восторг!
 

Чуньмэй отперла дверь, и Цзинцзи пошел посмотреть, как будут переносить жертвы.

Немного погодя почтить покойного явился сват Цяо. С ним прибыли его жена и многочисленная родня. После принесения жертв перед гробом, свата Цяо угощали во временной постройке, где за столом рядом с ним сидели оба шурина и приказчик Гань. Их услаждали пением Ли Мин и У Хуэй.

В тот же день с соболезнованиями прибыла Чжэн Айюэ. Юэнян велела Юйлоу дать певице траурную юбку и поясную повязку, после того как та почтила усопшего сожжением бумажных денег. Айюэ приняли вместе с другими гостьями в дальних покоях.

– Чего же это вы мне-то ни слова не сказали? – увидев Ли Гуйцзе и У Иньэр, обратилась к ним Айюэ. – Хороши подружки! Я бы давно пришла. – Певица заметила Юэнян с младенцем и продолжала: – У Вас, матушка, и горе и радость в одно и то же время. Прискорбно, что так безвременно скончался батюшка. Но вы обрети наследника-кормильца, и он будет вам утешением.

Юэнян дала певицам траурные одежды и оставила их до вечера.

Третьего дня во второй луне, когда вышла вторая седмица после кончины Симэня, панихиду служили шестнадцать монахов из монастыря Нефритового Владыки во главе с настоятелем У. Ее заказал тысяцкии Хэ. Вместе с ним в принесении жертв участвовали дворцовые смотрители Сюэ и Лю, столичный воевода Чжоу, комендант Цзин, командующий Чжан, квартальный Юнь и еще несколько военных чинов.

Юэнян попросила свата Цяо, брата У Старшего и Ин Боцзюэ принять чиновных особ. Их угощали во временной постройке, где им пели Ли Мин и У Хуэй, но говорить об этом подробно нет необходимости.

К вечеру, когда монахи отслужили панихиду по усопшем, Юэнян распорядилась, чтобы дщицу и портрет Ли Пинъэр вынесли и предали огню, а сундуки и корзины с ее добром перенесли в дальние покои. Туда же, в услужение Юэнян, перешли Жуи и Инчунь. Сючунь отдали Ли Цзяоэр. А покои Ли Пинъэр заперли.

Да,

 
Не успели просохнуть и балки,
расписные, резные порталы,
А уже не увидишь у залы
восхищенных гостей карнавала.
 

Тому свидетельством стихи:

 
Рассеялась дымкою фея дождя,
а ручьи затопили ложбину.
Только месяц белёсый меня подождал
у немого утёса на шпиле.
Только чувств перетёртых искомкан наждак.
Только самообманом мы жили.
 

Изо дня в день суетился Ли Мин и доме Симэня, делая вид, будто помогает домашним. В действительности же он украдкой подговаривал Ли Цэяоэр, пока она не передала ему похищенные ценности, которые (ж отнес в «Прекрасную весну». Потом Ли Мин опять по два, а то и но три дня не уходил из дома (Симэня. Только Юэнян оставалась в неведении, и никто не решался сказать о происходящем в доме, так как брат ее, У Второй, давно водил шашни с Ли Цзяоэр.

Девятого числа правили заупокойную службу по случаю третьей седмицы, на которой присутствовала и У Юэнян. В четвертую седмицу панихиды не было. Двенадцатого рыли могилу[1538]1538
  В предыдущей главе геомант предписал рыть могилу позднее, шестнадцатого числа. Все остальные указанные им сроки выдержаны.


[Закрыть] в присутствии Чэнь Цзинцзи, а рано утром двадцатого состоялся вынос. Несли много жертвенных предметов и денег, но провожающих было все же не так густо, как на похоронах Ли Пинъэр.

Вынос совершал настоятель монастыря Воздаяния. Он восседал в высоко поднятом паланкине, откуда провозгласил славословие, в котором обозрел жизнь Симэнь Пина от начала до конца. Славословие гласило:

«С глубоким уважением произносим мы имя усопшего. Его Величества гвардии начальника Симэня.

Жизнь человека, по нашему скромному мнению, длится, как вспышка молнии – всего лишь мгновение. Только камень вечен – не горит в огне. Опавший цветок не вернется обратно на ветку, как вспять не течет вода к роднику. Ты жил в хоромах расписных и узорных дворцах. но жизнь истекла, и угас, как свеча на ветру. Высокие чины и званья – все пройдет, как сон, когда час роковой наступит. Золото и дорогой нефрит – лишь прах, горестей и бед начало. Румяна и наряды – тщетные затеи мирской суеты. Не длиться весь век наслаждениям, а тьма так тяжка и горька. Будешь однажды обласкан на ложе, и у желтых истоков твой навеки сокроется след.[1539]1539
  Желтые истоки – образ загробного мира.


[Закрыть] К чему самомненье и чванство пустое, когда тленные кости засыплют сырою землею. Твои сады и необозримые поля расхватают дети, от тысяч сундуков парчи и шелков после смерти не найдешь и нитки. Развеется жизнь, точно огонь на ветру, и ни старых, ни малых – не сыщешь никого. Поток размывает горы громаду, много ль героев остается в живых! Да, горько ч тяжело это сознавать! Твое дыханье в ветер обратилось, а тело твое возвращается в землю. Кто дух испустит, тому обратно жизни не вдохнешь. И несть числа перерожденьям!»

Стихи гласят:

 
Смерть не сравнится ни какой кручиной,
Всяк борется со смертью пред кончиной.
Вода с огнем всегда в борьбе суровой.
Преследуют везде один другого.
Кружат над ними демоны и духи.
Покуда живы – слепы мы и глухи,
И ни за что нам не узнать, поверьте,
Куда попасть должны мы после смерти.
Нагие, новорожденным подобны.
Предстанем пред Владыкою загробным.
 

Настоятель кончил чтение славословия. Чэнь Цзинцзи разбил жертвенный таз[1540]1540
  По обряду жертвенный таз разбивает перед выносом сын покойного, в роли которого, как и на похоронах Пинъэр, выступает зять Чэнь Цзинцзи.


[Закрыть] и двинулся за поставленным на катафалк гробом. Когда траурная процессия вышла за ворота, улица огласилась громкими рыданиями близких и домочадцев.

У Юэнян следовала за гробом в паланкине. В паланкинах же сопровождали покойного и остальные женщины.

За Южными воротами города, в пяти ли от него, где находилось семейное кладбище Симэней, Чэнь Цзинцзи вручил квартальному Юню кусок шелка и попросил торжественно освятить дщицу души усопшего. Геомант Слой ведал погребением. После того, как родные и близкие засыпали гроб землею, на могильном кургане расставили жертвы. В прощальной церемонии, увы, участвовало всего лишь несколько человек. Были тут шурин У (Старший, сват Цяо. тысяцкий Хэ, свояки Шэнь и Хань да человек пять-шесть приказчиков.

Настоятель У оставил двенадцать послушников для возвращения дщицы усопшего, которую торжественно, в присутствии всей родни, установили в зале. После того как геомант окропил помещение, родственники разошлись по домам. Юэнян же с остальными женами остались у дщицы покойного мужа.

После первой уборки могилы[1541]1541
  Первая уборка и поправка могилы новопреставленного совершалась, согласно обычаю, на третий день после погребения.


[Закрыть] отпустили выделенных из управы солдат.

В пятую седмицу Юэнян пригласила двенадцать монахинь во главе с настоятельницей Сюэ, матерью Ван и старшей наставницей отслужить панихиду и сопроводить душу новопреставленного на небо. Рядом с Юэнян были жена У Старшего и жена У Шуньчэня.

Надобно сказать, что еще во время похорон Симэня, у его могилы, Ли Гуйцзе и Ли Гуйцин долго шептались с Ли Цзяоэр.

– Мамаша вот что велела тебе передать, – говорили ей певицы. – Весу у тебя тут нет, драгоценностями ты не владеешь. Значит и незачем в этом доме оставаться. Тем более, у тебя нет ребенка, а потому нечего траур блюсти. Мамаша советует тебе устроить скандал и уйти. Вчера у нас был Ин Боцзюэ. Говорит, богач Чжан Второй с Большой улицы готов пятьсот лянов серебра выложить и взять тебя второй женой. Собирается хозяйкой дома сделать. Перед тобой открываются новые возможности. А тут так и будешь прозябать до самой смерти. Мы, певицы, должны без сожаления расставаться со старым и стремиться к новому, искать местечко потеплее да повыгоднее. Так что смотри, не упусти случай!

Ли Цзяоэр крепко запомнила, что ей сказали, а когда тлеет, то достаточно небольшого ветерка, чтобы вспыхнул пожар. И вот после пятой седмицы Цзиньлянь обратилась к Сюээ. – После похорон, – говорила Цзиньлянь, – Ли Цзяоэр па кладбище в беседке с шурином У Вторым любезничала. А Чуньмэй своими собственными глазами видала, как она за ширмой узелок припасла, потом Ли Мину передала, а тот его отнес к себе в вертеп.

Слухи дошли до Юэнян. Отчитав брата, она отправила его в лавку и запретила наведываться на женскую половину дома, а привратнику Пинъаню было запрещено пускать Ли Мина. Стыд Ли Цзяоэр сменился на гнев. Она только никак не находила повода. Но вот однажды, когда Юэнян угощала невестку У Старшую, она пригласила Мэн Юйлоу, но обошла Ли Цзяоэр. Тут-то разгневанная Цзяоэр и обрушилась с руганью на хозяйку. Она ударяла по столу, на котором стояла дщица Симэня, громко рыдала и кричала, а среди ночи, в третью стражу, собиралась было повеситься. Когда служанка доложила Юэнян, та испугалась и решила посоветоваться с невесткой. После совета пригласили хозяйку «Покрасней весны», чтобы вернуть Ли Цзяоэр на ее прежнее место.

Мамаша из опасения, что Ли Цзяоэр не отдадут ее наряды и украшения, начала торговаться.

– Натерпелась тут у вас моя дочка! – воскликнула старуха. – А где возмещение! Как легко вы хотите от нее отделаться! Несколько десятков лянов серебра вы дать обязаны, хотя бы от стыда.

Шурин У Старший, будучи лицом чиновным, не решился настаивать на своем и после долгих переговоров велел Юэнян отдать Ли Цзяоэр все, что у нее было: одежды и украшения, утварь, сундуки и кровать. На том и перешили. Правда, как того ни хотелось Ли Цзяоэр, горничных Юаньсяо и Сючунь с ней не отпустили. Тут решительно уперлась У Юэнян.

– Что, хочешь честных девушек обратить в продажных девок, да? – воскликнула Юэнян, чем сразу заставила хозяйку «Прекрасной весны» прикусить язык.

Старуха, расплывшись в улыбке, откланялась. Ли Цзяоэр отбыла в паланкине.

Да, дорогой читатель! Певички из домов веселья тем только и живут, что торгуют чарами и прелестями. Утром у них щеголь Чжан, под вечер гуляка Ли. В ворота к ним входит почтенный отец семейства, с заднего крыльца они впускают его сына. Бросают старого поклонника и заводят нового, от денег разгораются глаза, – такова уж их натура. Пока певица живет в доме веселья, она заманивает и хватает всякого, всякому курит фимиам и льстит, желая во что бы то ни стало выйти замуж. Тут она готова переродиться и следовать стезею добра. Однако, как бы ни почитал и ни любил ее муж, ему все равно нс завоевать навсегда ее привязанности, ибо непостоянство в самой ее природе. Она либо и при живом муже будет искать запретных услад, либо с его смертью учинит скандал и покинет дом. Так что рано или поздно она вернется в прежний котел.

Да,

 
Змея вползет в нору и там
все извиваться норовит;
Из клетки вырвется своей
и тотчас птица улетит.
Тому свидетельством стихи:
Увы. недолгий век цвести
тебе красавица-цветок.
Ночь настает и новый гость
войти желает в твой черток.
Прелестница. твой гибкий стан
влечет любителей услад,
Уж многим довелось познать
губ увлажненных аромат.
Такой пленительною ты
и миловидной рождена,
Но лицемерием, увы,
душа твоя поражена.
Тебя хоть замуж позови,
хоть добродетелью мани, —
Все будешь с грустью вспоминать
в пороке прожитые дни.
 

Отпустив Ли Цзяоэр, Юзнян громко разрыдалась. Окружающие успокаивали хозяйку.

– Не расстраивайтесь, сестра, не надо! – говорила Цзиньлянь. – Как волка ни корми, он все в лес глядит. Шлюхой была, шлюхой и осталась. К прежнему своему ремеслу вернулась. Зря вы, сестрица, тужите.

Не успела Юэнян успокоиться, как пошел Пинъань. – Соляной инспектор его превосходительство Най пожаловали, – доложил он, – В зале ожидают. Я уведомил о кончине батюшки двадцать первого дня в первой луне. Они спросили о дщице. Я ответил, что дщица установлена в зале в дальних покоях. Они изъявили желание почтить покойного батюшку.

– Зятюшке скажи, пусть он примет, – распорядилась Юэнян. Немного погодя появился облаченный в траур Чэнь Цзинцзи и поклонился гостю. Когда убрали помещение, инспектора Цая пригласили в дальние покои, где он поклонился перед дщицей покойного. Вышла в глубоком трауре Юэнян и засвидетельствовала свое почтение гостю. Инспектор Цай не стал утруждать ее расспросами.

– Отдыхайте, сударыня, прошу вас, – вежливо предложил он Юэнян вернуться к себе и комнату и обернулся к Чэнь Цзинцзи. – В свое время мне приходилось не раз беспокоить вашего покойного хозяина, – продолжал гость. – И вот, когда истек срок службы, по дороге в столицу и почел за долг выразить мою благодарность. Я не мог себе представить, что его не стало. Каким же недугом страдал ваш почтенный господин, позвольте узнать, сударь.

– Мокротной лихорадкой, ваше превосходительство, – отвечал Цзинцзи.

– Прискорбно, очень прискорбно! – воскликнул Цай и вызвал сопровождающего. Тот принес два куска ханчжоуского шелку, пару шерстяных чулок, четыре вяленых окуня и четыре банки засахаренных фруктов. – Эти скромные дары я подношу в знак моего искреннего уважения, – продолжал инспектор и протянул полсотни ляпов серебра. – А это долг, взятый как-то у почтенною господина, который и возвращаю в знак нашей неизменной дружбы. Примите, пожалуйста, и уберите это серебро.

– О, вы так обязательны, ваше превосходительство! – проговорил Цзинцзи.

– Ваше превосходительство, – обратилась Юэнян. Прошу вас, пройдите, пожалуйста, в переднюю залу.

– Благодарю вас, не извольте беспокоиться, – отвечал гость. – Я мог бы и тут выпить чашку чаю.

Слуги подали чай. Цай выпил чашку и, быстро поднявшись, направился к паланкину.

Юэнян, конечно, приятно было получить пятьдесят ляпов, но в то же время и грустно стало на душе: «Бывало – подумала она, – разве отпустили бы ни с чем столь знатную особу! Какой прием бы устроили. Пировали бы допоздна. А теперь? Вот они богатства. Смотри на них! А высокого гостя принять некому»

Да,

 
Кто дружбой богат —
луной насладится и ветром.
Лишь бросит свой взгляд
увидит и выси и недра.
Тому свидетельством стихи:
Тихо в доме,
дверь не скрипнет
этим долгим вешним днем.
Только слезы
бьют ключами,
как подумаю о нем.
Дух весенний
грусть навеет,
жизни ощущаю крах.
Скорбны думы,
сердцу больно,
тени осени в очах.
 

Итак, Ли Цзяоэр вернулась в «Прекрасную весну». Как только И Боцзюэ прослышал эту новость, он не замедлил сообщить Чжану Второму, Тот выложил пять лянов серебра и провел с ней ночь.

Чжан Второй, надобно сказать, был годом моложе Симэнь Цина. Родился в год зайца и шел его тридцать второй год, а Ли Цзяоэр – тридцать четвертый,[1542]1542
  Ли Цзяоэр, видимо, родилась в год второй, или и-чоу, под знаком быка, то есть в 1085 г., и, как это явствует из гл. XLIX, в 17 день 4 луны


[Закрыть] но мамаша обманула гостя, сказав, что ей всего двадцать восемь, и просила Ин Боцзюэ ее не выдавать. За три сотни лянов Чжан взял се в дом второй женой. А Чжу Жинянь и Сунь Молчун за компанию с Ваном Третьим стали по-прежнему частыми гостями Ли Гуйцзе из «Прекрасной весны», но не о том пойдет речь.

Боцзюэ, Ли Чжи и Хуан Четвертый заняли пять тысяч лянов серебра у дворцового смотрителя Стоя, такую же сумму выложил Чжан Второй, и они, войдя в сделку с областным управлением в Дунпине, взяли подряд на поставку старинной утвари двору. Несколько дней подряд пировали они в домах веселья, подъезжая на холеных конях с дорогою сбруей.

Воспользовавшись смертью Симэня, Чжан Второй подкупил тысячью лянов члена Высшего Тайного совета Чжана, императорского родственника. Тот замолвил слово перед главнокомандующим Его Величества гвардии Чжу Мянем, чтобы назначить Чжана на освободившийся пост главного надзирателя судебно-уголовной управы. Чжан Второй купил сад и начал возводить постройки. Дня не проходило, чтобы к нему не заглядывал Боцзюэ. Этот подхалим докладывал обо всем, что происходило в доме Симэня.

– Есть у него пятая жена, – говорил Боцзюэ, – зовут Пань Цзиньлянь. Красавица! Картина! Стихи и оды, песни и романсы – чего она только ни знает! Загадки и шарады разгадывает, в двойную шестерку и шашки играет. И грамоте обучена. А как пишет! На лютне играть мастерица. Ей не больше тридцати. Любую девицу за пояс заткнет.

Сердце забилось у Чжана, и ему захотелось сейчас же овладеть красавицей.

– Уж не бывшая ли это жена торговца лепешками У Чжи? – спросил он.

– Она самая, – подтвердил Боцзюэ. – Потом ее взял Симэнь. Лет пять у него прожила. Не знаю, правда, собирается ли она замуж.

– Узнай, будь добр, – попросил Чжан. – Если она не против, дай мне знать. Я ее возьму.

– У меня там среди слуг свой человек поставлен, – говорил Боцзюэ, – зовут его Лайцзюэ. Погоди, я его спрошу. Если только у нее есть такое намерение, я тебе дам знать. Такую, как она, нелегко разыскать. Певица ей в подметки не годится. Сколько, помнится, Симэнь затратил усилий, прежде чем ему удалось ее взять. Как говорится, всякая тварь да имеет своего хозяина. Словом, счастливая из вас выйдет пара, что и говорить! Тем более тебе теперь при твоем-то блеске и могуществе да не насладиться такой красавицей значило бы зря копить все эти богатства и сокровища. Словом, я велю Лайцзюэ выведать ее намерения. Хотя бы только намекнула, тогда я уж пустил бы в ход все свое красноречие и наверняка расшевелил бы ее страсть. По прежде чем она войдет к тебе в дом и ты получишь полное наслаждение, тебе придется раскошелиться. Расходы выльются и несколько сотен лянов.

Да, дорогой читатель! Ничтожен всякий на свете прихлебатель! Он корыстолюбив и полагается на сильного, льнет к тому, кто богат и всемогущ, чтобы втереться приживалой, льстит как только может своему покровителю, превозносит до небес его заслуги, прославляет его добродетели, а порою и вводит в расходы. Прихлебатель величает своего хозяина бескорыстным и справедливым, мужем, щедрым, с открытой душой, подхалимствует и угодничает, готов ради него пожертвовать сыном, бросить жену и до чего только не доходит! Однако же стоит только прихлебателю убедиться в крахе своего покровителя, как он тотчас начнет осыпать его насмешками и возводить на него клевету. Прихлебатель будет упрекать покровителя и в том, что тот дом забросил, хозяйство разорил и заветы предков нарушил. Вот-де какой он злодей! А про благодеяния забудет, как будто их никогда и не видал. Симэнь Цин ведь до того был привязан к Ин Боцзюэ, что считал его ближе брата родного – и кормил его, и одевал, и содержал. А чем он отплатил Симэню, пока тот еще теплый лежал!

Да,

 
Пусть полосатый тигр красив —
нутро не разглядишь до дна;
Любезен с виду человек —
душа же у него темна.
Тому свидетельством стихи:
Не знал покоя побратим,
во всем старался угодить.
И чистоту по души
хотелось с лотосом сравнить.
Симэнь оставил этот мир,
и вот корыстный побратим
Тотчас готов просватать вдов
в дома к приятелям своим.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.