Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Ланьлинский насмешник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 88 (всего у книги 122 страниц)
Поет «Слово Указа»:[1389]1389
Указ (и-фэн-шу) – в древности царский вердикт, в эпоху Мин – судебное распоряжение. Таково же название одной из стандартных южных мелодий.
[Закрыть]
Рожденный – умерший с обеих сторон
Плывут по течению вместе, их стон
И вздохи слышны до скончания дней,
Мирской суеты непутевых детей.
И вестником смерти приходит болезнь.
Жизнь – сон на ветру иль весенняя песнь.
Огарок свечи догорел уже весь,
И сердце сожмется: неужели днесь?!
Вступление гласит:
Тело явленное Будды[1390]1390
Явленное тело Будды (кит.: ин-шэнь, санскр.: нирманакая) – одно из трех, феноменальное тело Будды, в амидаизме представляемое в образе человека Гаутамы Шакьямуни (см. также примеч. к гл. VIII).
[Закрыть]
От житейских горьких будней
Спасает.
Его корень без начала и конца –
Непреходящ –
Всем скорбящим
В помощь.
Велика святая клятва
Амитабхи, что Ученье
Основал –
Сорок восемь клятв глубоких[1391]1391
Сорок восемь клятв (сы-ши-ба юань) – обет отречения от собственного блаженства в нирване до тех пор, пока все живое не постигнет истину Учения, путь бодхисаттвы.
[Закрыть]
Отрешенья
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
Он сподвигнет всех живущих
Враз прозреть свою природу,
Он – сквозь валы волн сансары –
Моря горького – несущий
Нас к исходу.
Амитабха – то владыка
Умиротворенья.
К бодхи
И к плодам его чудесным[1392]1392
Чудесные плоды дерева бодхи – образ достижения высшего просветления. Именно под этим деревом Шакьямуни познал свет Учения, оно является буддийским вариантом мирового древа.
[Закрыть]
Приведет на вечный отдых –
Исцеленье.
Помнящий про цели Будды –
Все грехи твои да сгинут,
Многочисленные, словно
В водах Ганга тьма песчинок!
А молящийся усердно –
Будешь счастлив ты безмерно!
Слова верный проповедник,
В переписке сутр сгорая,
Возродишься, словно феникс,
В небе Лотосова рая![1393]1393
Лотосовый рай («хуа цзан» – сокр. от: «лянь-хуа цзан ши-цзе») – идеальные сферы буддийского инобытия, мир лотосорожденных – местопребывание будд и бодхисаттв. Лотос – священный символ буддизма.
[Закрыть]
Ну а сведущий глубоко –
В миг, Судьбой определенный
Вознесешься ты высоко –
В Земли Чистые Амиды![1394]1394
Западные чистые земли Амиды (Амитабхи) – Западный рай, см. примеч. к гл. XXXIX; примеч. к гл. LVII; примеч. к гл. LXI.
[Закрыть]
Если помнишь, то достигнешь!
Велики любовь и жалость,
Столь огромны, что Амида
Из любви и милосердья
Жизнь – служению Закону,
Жизнь – божественному трону,
Трем Сокровищам Ученья[1395]1395
Три сокровища – Будда, дхарма (закон), сангха (монашеская община).
[Закрыть]
Всю отдал.
Это он, приняв решенье,
Клятву дал об отрешеньи
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
Псалом гласит:
Глубокая истина и сокровенная!
К тебе – в миллионы веков трудный путь!
Увидев, услышав, держусь неизменно я,
И жажду постичь твою высшую суть.[1396]1396
Первые четыре строки псалма повторяют первый псалом из гл. LI, см. там же к нему примеч.
[Закрыть]
Все будды и все бодхисаттвы небесные
На землю сошли воскурить фимиам,
Ученью вознесть славословья чудесные!..
А я повествую о мудрой Хуан.
В старину это случилось, в правление Ханьского царя. Шли тогда благодатные дожди и дули мягкие ветры. Процветала страна и наслаждался покоем народ. И появилась тогда на свет некая женщина, милосердием своим растрогавшая небо. У богача Хуана, жившего в уездном городе Наньхуа, области Цаочжоу,[1397]1397
Цаочжоу – уезд в провинции Шаньдун на месте древнего удельного княжества Цао.
[Закрыть] родилась дочь – девочка серьезная, рассудительная и собою красавица. Ей было всего семь лет, а она уже носила грубую одежду, соблюдала посты и читала «Алмазную сутру», дабы отблагодарить за любовь родителей своих. И так изо дня в день. И явилась ей в небе растроганная бодхисаттва Гуаньинь. Родители, видя усердие, с каким дочь читает сутру, стали ее отговаривать, но она не последовала совету. Тогда разыскали они сваху, выбрали счастливый день и добрый час и выдали дочь замуж за мясника Чжао Линфана. Прожили супруги двенадцать лет и родились у них один сын и две дочери. Обратилась однажды к мужу своему Хуан и говорит:
– Мы прожили в супружестве двенадцать лет, родили достойного сына и прекрасных дочерей, но только любовь затягивает человека, как омут… Прислушайся, муж мой, к романсу, что я для тебя приготовила:
С женою связан муж судьбою.
Пусть дети бегают гурьбою,
Не задержать прихода смерти.
Супруг, хозяин мой, поверьте,
И вместе примем мы решенье –
В подвижничестве лишь спасенье.
Богатство, знатность – сорняки,
Соблазны жизни так мелки!
Однако не смог Линфан взять на себя такой обет и однажды, простившись с женою, уехал покупать свиней в Шаньдун. А Хуан после отъезда мужа убирала дом, совершала омовение и, с молитвой возжигая благовония, стала читать «Алмазную сутру».
Когда немедленно отбыл
в Шаньдун мясник Линфан,
В центральной зале спать легли
все четверо детей,[1398]1398
Здесь в тексте говорится о четырех детях, хотя везде в других местах упоминаются только трое. Возможно, ошибка в оригинале.
[Закрыть]
А в спальне западной жена –
сударыня Хуан
Душистой вымылась водой,
оделась без затей.
На запад обратясь, жгла в спальне фимиам,
Молилась вечером и утром
И свитки драгоценные учила там,
Алмазную читала сутру.
Твердить каноны не закончила она,
Как фимиам растаял вдруг:
Ее молитва Будде так чиста, сильна,
Что небосвод пронзает звук.
Достигло Слово райских сфер и адских врат,
И свет волшебный ослепил.
Увидев, царь Яньло[1399]1399
Яньло, он же Янь-ван, он же Яма – см. примеч. к гл. II.
[Закрыть] был несказанно рад
И лик свой царственный явил.
Ужель в подлунном мире,[1400]1400
Подлунный мир – в китайских терминах буквально: мир солнца, или мир световой мужской активной стихии ян (ян-цзянь), образ живого суетного мира, который противопоставлен миру теневому, или темной женской пассивной стихии инь (инь-цзянь), царству мертвых.
[Закрыть] средь страстей и бед
Буддийский патриарх возрос?
Призвал он двух судей загробных на совет
И учинить велел допрос.
«Владыка мудрый», – говорит судья в ответ, –
Сей голос, он из Наньхуа,
Над Цаочжоу воссиял небесный свет
Молитвой госпожи Хуан.
Познанья праведницы этой глубоки,
Одета скромно, пост блюдет,
Творит добро, ее свершенья велики –
Им радуется небосвод.[1401]1401
Начиная от слов «На запад обратясь…» и до конца данного пассажа оригинальный китайский текст представляет собой чередование рифмованных строк, состоящих из шести и четырех иероглифов, что передано в переводе чередованием шестистопных и четырехстопных ямбических строк.
[Закрыть]
Поет, словно «Алмазную сутру»:
Сердце бешено забилось
у Яньло от этих слов,
И два демона сбежались
на его поспешный зов.
Их направил к дому Чжао,
под его достойный кров.
Там Хуан читала сутры,
осветив в ночи альков.
Вдруг увидела: пред нею
двое отроков – послов.
Декламирует:
Один – это добрый посланец небес,
Другой – злобный якша, молоденький бес.[1402]1402
Якша (санскр., кит.: е-ча) – кровожадный посланец ада.
[Закрыть]
Хуан прервала свое чтение в миг,
К гостям обращен ее праведный лик.
«От дома какого к слуге недостойной
Пришли вы?» – «Сударыня, будьте спокойны,
Не вашей семьи драгоценной родня,
Из царства теней к вам послали меня.
Зовет тебя, матушка, мудрый Яньло,
От сутр, что читаешь ты, в небе светло.»
От слов этих мигом сковал ее страх,
К ним с просьбой она на дрожащих устах.
«С фамилией той же и с той же судьбой
Другую возьмите к Яньло вы с собой.
Готова на сотни милльонов смертей,
Но как я сиротами брошу детей?!
Ведь доченьке старшей лишь девять годков,
А младшей-то шесть!.. Как оставить мне кров?!
Сынку малолетнему – три миновало,
Его берегла и ласкала так мало!
Отпустите если, то жизни по гроб
Усерднее буду творить я добро!»
Ей отроки молвили из темноты:
«Кто помнит “Алмазную сутру”, как ты?!»
Добрый и злой отроки, слушавшие мольбы праведной Хуан, никак не могли взять ее с собой. До того сильно любила она деток своих, что не в силах была с ними расстаться. Торопить ее стали отроки: «Матушка добрая, смерть возьмет тебя в третью ночную стражу,[1403]1403
Третья ночная стража соответствует полночи.
[Закрыть] не отложить даже до четвертой. Это здесь в световом мире ты свободна, вольна. А царство теней не допустит отсрочки. Промедлив, мы согрешим, и никакие оправданья не помогут.»
И решилась тогда Хуан. Велела дочери нагреть воды и после омовения, пред Буддою представ, ноги по уставу сложив, молча села. Душою подлинной предстала Хуан перед владыкой Яньло.
Поет на мотив «Осень над Чуской рекой»:
Жизнь – как молнии вспышка, как сон по утру.
Человек пред кончиной – свеча на ветру.
Уже встретила я государя Яньло,
В дальний путь собралась, одеянье бело.
С Ностальгической башни[1404]1404
Ностальгическая башня, или терраса (сян-тай) – согласно верованиям, находится в загробном мире с нее можно видеть оставленный дом.
[Закрыть] взгляну я назад.
Как терзаюсь слезами родимых ребят!
Вы в льняных поясах и в простом одеяньи
Бейте в гонги, готовьте мой гроб к отпеванью.
Произносит, как прозу:[1405]1405
Произносит, как прозу – в китайском тексте стоит иероглиф «бай», означающий в театральных действах, что актер говорит прозой без подчеркнутой декламации. Однако произносимый им текст может быть ритмически организован и с соблюдением рифм, как и в данном случае, когда нижеследующий пассаж представляет собой стихотворение, с рифмой и соблюдением равной длины всех строк – по шесть иероглифов, что в переводе передано шестистопным ямбом.
[Закрыть]
Оставим в стороне то, как страдал Линфан.
Расскажем об идущей в мир теней Хуан.
Достигла адских берегов Най-хэ реки.[1406]1406
Най-хэ – река крови, в которой пребывают грешники в аду.
[Закрыть]
Пред Золотым мостом[1407]1407
Золотой мост через Най-хэ предназначен для прохождения праведников.
[Закрыть] замедлила шаги.
«Кто удостоен Золотым мостом идти?»
«Тот, кто читает сутры с верою в груди».
А под мостом вздымался столб кровавых брызг,
И ужасали крики скорби, плач и визг.
Кружились змеи посреди кровавых луж,
От яда их страдало столько грешных душ!
Вот впереди Гора Разломанных монет
«Какой заложен в сем названии секрет?»
«Жгут люди жертвенные деньги, – был ответ, —
Сжигают не дотла, и так милльоны лет —
Гора скопилась из таких полумонет.
Так и назвали. И других секретов нет».
Невинно убиенных град перед Хуан —
Им нет перерожденья, их судьба – туман.[1408]1408
Невинно убиенных град (ван-сы-чэн) – область преисподней, в которой пребывают души безвинно погибших до срока.
[Закрыть]
От состраданья заболела голова
Хуан, «Алмазной сутры» вырвались слова.
Открыли грешники в реке свои глаза,
Покрыли гору трупов пышные леса,
Земля не от огня – от лотосов красна —
Ад облаком благим укрыли небеса.
Торопят отроки Хуан покинуть град,
Спешат правителю Яньло, подать доклад.
Поет на мотив «Овечка с горного склона»:
Драгоценный алтарь
всех явлений Вселенной
Пред Хуан вдруг предстал ослепленной.
Два посланца о ней
доложили мгновенно,
И Яньло ее принял степенно.
Позабыв о жизни бренной,
Пав коленопреклоненной
Возле золотых ступеней,
Слушала Хуан в волненьи.
«Расскажи нам откровенно,
Как ты долго с неизменным
Постоянством чтишь ученье,
В сутрах ищешь просветленье?
Было ли тебе явленье
Бодхисаттвы Гуаньинь?
Без утайки говори!»
«Лет с семи соблюдаю посты, и в надежде,
Что Всевышний услышит, отверзнутся вежды,
Жгла я жертвы без устали день ото дня
И тогда, когда замуж отдали меня.
Проникала в учение сутры нетленной
И жила с мужем жизнью я кроткой, смиренной.»
Произносит, как прозу:
«Узнай душою праведной Яньло наказ, —
В ответ услышала Хуан Владыки глас. —
“Алмазной сутры” много ль знаков помнишь ты
И выделенных мест, темнее темноты?
Иероглифом каким вздымается канон?
Каким он опадает, плавно завершен?
Какие в центре? Если помнишь все как надо,
Вернешься к жизни. За усердие – награда!»
Пред пьедесталом золотым Хуан встает:
«Услышь, мой государь, рабы твоей отчет.
Пять тысяч сорок девять слов в Каноне, как одно!
Черт – восемьдесят да четыре тысячи всего.[1409]1409
В вопросе о выделенных местах, особенно способствующих духовному просвещению личности, Яньло употребляет сочетание «дянь-хуа», буквально: «точки, преображающие». Отвечая, Хуан, видимо, предполагая иной омонимичный иероглиф «хуа» – «черта в иероглифе», называет количество вообще всех точек и черт, из которых состоят иероглифы, образующие текст сутры.
[Закрыть]
Иероглиф “сущность” – первый, а последний – “карма,[1410]1410
«Сущность» (жу, санскр.: татха, буквально: таковость) – термин, используемый в буддизме для определения подлинной и необусловленной природы всех вещей, абсолютной реальности.
«Карма» (санскр., кит.: син, буквально: действие, деятельность, обязанность) – имеется в виду только сознательная деятельность и, даже в первую очередь, деятельность сознания и желаний, которая формирует необходимость и характер будущих жизней. Любые деяния личности создают карму, воздаяние которой приходит как в этой жизни, так и в будущих. Полностью уничтожить, изжить свою карму – это значит окончательно умереть, отойти в нирвану.
[Закрыть]
Знак “долга” в центре, рядом – “бремя”, ему парный.[1411]1411
«Долг и бремя» (хэ-дань) – сочетание из двух синонимичных иероглифов, буквально означающее: нести на спине (плечах) ношу, бремя (возможно, ответственности).
[Закрыть]»
Свой не окончила рассказ, и вдруг в ночи
Пронзили трон Яньло тончайшие лучи
И посветлел драконий лик[1412]1412
Драконий лик (лун-янь) – стандартный эпитет для царственной особы.
[Закрыть] царя смертей.
«Что ж, отпущу тебя взглянуть на мир людей.»
Решенье услыхав, ответила тотчас:
«Внемли, о государь, рабе в последний раз.
Пускай я не вернусь в семью простых невежд,
И грешных крашенных[1413]1413
Крашенное (жань) – в буддизме является одним из определений греховного, ибо ценится простота и безыскусность.
[Закрыть] не надо мне одежд.
Быть добродетельной четы хочу я сыном,
Каноны Будды чтить всю жизнь, пока не сгину.»
Взяв кисть, Яньло вердикт свой начертал мгновенно:
«Быть отпрыском семьи богатой и степенной,
Войти младенцем в Цаочжоу к старым Чжанам,
Чтобы могилы их не заросли бурьяном.
Супругов добродетельных очаг согрей,
Чьи славны имена меж четырех морей.
Прими забвенья прошлых жизней эликсир.
Сквозь чрево досточтенной Чжан ступай в сей мир.
Лишь слева на локте младенческой руки
Впишу иероглифов две красные строки.
То явится в перерождении Хуан,
Чей муж никчемный в прошлой жизни был Линфан.
Даровано мужское ей перерожденье
И долголетие за тягу к просвещенью.
Пусть Чжан взлелеет сына, как бесценный дар,
Отцовство – чудо, если ты уже столь стар».
Поет на мотив «Креповое черное платье»:
В точности осуществился
государя план –
Обрела мужское тело,
стала Чжан – Хуан.
И богач расцвел от счастья.
Сын в три года повзрослел,
В семь – явил он светлый разум
и в науках преуспел.
Редкостным Талантом звали –
зарекли от бед.
Первым тронный сдал экзамен
в восемнадцать лет.
Так вот. Выдержал восемнадцатилетний Чжан Цзюньда – Редкостный Талант экзамены и занял пост уездного правителя Наньхуа в Цаочжоу. Как вступил он в должность, первым делом занялся казенными налогами, потом обсудил дела управы и тут вспомнился ему прежний дом. Велит он двоим посыльным: «Идите пригласите Чжао Линфана. Поговорить надобно». Посыльные без промедления направились к дому Чжао и пригласили Линфана.
Произносит, словно прозу:[1414]1414
Ниже повторяется размер с чередованием строк по шесть и четыре иероглифа (ср. примеч.).
[Закрыть]
Линфан один в своем дому читал каноны —
Усердно он молился Будде.
Когда посыльные вошли к нему с поклоном
И он узнал, в чем дело, – тут же
Собрался, приоделся чинно по параду
И вышел посетить управу.
Войдя, он поклонился в зале по обряду.
Его почтил сановник главный —
Правитель Чжан! Он принял мясника на славу!
И усадил его с почтеньем.
Любезностями обменялись по уставу,
Подали слуги угощенье.
«Ты, сударь, – мой хозяин и супруг Линфан
Из рода Чжао. Приглядись!
Ведь я – жена твоя, умершая Хуан.
Мужчиною вернулась в жизнь.
Не веришь? Отойдем на тихую веранду,
Сниму одежды при свече:
Там надпись киноварная вещает правду
Иероглифами на плече.
Что дочка старшая, любимица, уже
Живет женой в ином дому,
Что младшей дочки муж – достойный Цао Жэнь
И предана она ему.
Тоскует сын о матери почтительный,
Ухаживает за могилой.
Давай-ка сядем на коней стремительных,
На кладбище поскачем, милый!»
Правитель и Линфан с детьми пошли на могилу Хуан. Открыли гроб. Хуан лежала как живая. Они вернулись домой и семь дней служили панихиды. Линфан читал «Алмазную сутру». Тогда опустилось благовещее облако, и все впятером на облаке вознеслись на небеса.
Тому свидетельством напев на мотив «Отшельник у реки»:
Заключение:
Драгоценный свиток уже завершен
Совершенство Будды уже нам известно.
В мире дхармы,[1416]1416
Мир дхармы (фа-цзе) – китайский эквивалент санскритского термина «дхармадхату», обозначающего как всю совокупность вещей в мире, либо какую-то часть материального универсума в том или ином состоянии, так и определяющую этот универсум сверхестественную реальность.
[Закрыть] все, наделенное чувством[1417]1417
«Наделенное чувством» (ю-цин) – термин, обозначающий все живое.
[Закрыть]
Победит сей мир. Да придет торжество!
Да вручим себя Будде![1418]1418
Да вручим себя Будде (на-мо) – стандартная молитвенная формула (ср. буддийские чтения в гл. LI – примеч.).
[Закрыть]
Ученье едино, безмерно,
Совершенною правит оно пустотой
И в центре стоит океана буддизма,
Повсюду блуждает,
Везде побуждает
Все реки, пески
Вернуться, сойтись
В мир Чистой земли
И в счастье молитв.
Склоняясь, даем мы обет
Учения словом
И именем Будды,
Что ввысь достигает
Небесного рая,
А вниз проникает
В подземное царство.
Воспомнившие Будду –
отрешатся от мира сансары;
Творящие злодейства –
век на дне преисподней увязнут.
Достигшим просветленья –
путь спасения Будда укажет.
И воссияет свет,
И озарит он десять направлений!
Опустится на запад и восток,
Вернется в отраженьи,
Установившийся на севере и юге,
Достигнет всех домов.
Взойдем к концу перерождений –
пристанет к берегу ладья.
Ребенок встретит мать родную –
свернется снова в эмбрион.
Три драгоценности отныне –
пребудут в нас сохранены!
И успокоятся навеки –
людские страсти и умы.
Псалом гласит:
Всем когортам грехов, что творимы людьми,
От начала начал до сих пор нет изводу.
От Чудесной горы[1419]1419
Чудесная гора (лин-шань или лин-цзю-шань) – гора Гиджахакута в Индии, являвшаяся, согласно преданию, местом проповеди Будды Шакьямуни.
[Закрыть] разбрелися они,
Утеряли великую первоприроду.
В четырех видах жизней[1420]1420
Четыре зачатья (сы-шэн) – утроборожденные, яйцерожденные, влагорожденные и явившиеся из ничего, как в начале мира.
[Закрыть] есть искорка будды[1421]1421
Искорка будды – (и-дянь лин-гуан) – имеется в виду святое начало в душе каждого живого существа, его потенциальная способность стать буддой.
[Закрыть] –
Приведет она всех к возрождениям чудным.
Свое первое благодаренье[1422]1422
Каждая строка этого пассажа начинается иероглифом «бао» («обет, благодарение») в сочетании с числительным от 1 до 6, а заканчивается (кроме последней) иероглифом «энь» («милость»).
[Закрыть]
шлем мы Небу с Землею за милость рождения.
А второе шлем благодаренье
Ясну Солнцу с Луною за дар озаренья.
Наше третие благодаренье –
всем владыкам земли и воды за их милость,
А четвертое благодаренье
шлем отцу мы и матери, что нас вскормили.
Наше пятое благодаренье –
патриархам, Закон преподавшим глубоко,
А шестое шлем благодаренье
душам тех, чьи тела схоронили до срока…[1423]1423
Душам тех, чьи тела схоронили до срока … – имеются в виду так называемые «бесприютные духи» (гу-гуй) умерших неестественной смертью (см. примеч.) склонные ко мщению живым.
[Закрыть]
Мудрость величава во спасенье –
Маха праджня парамита![1424]1424
«Мудрость величава во спасенье – Маха праджня парамита» – в оригинале дана китайская транскрипция этой санскритской молитвенной формулы, которая буквально означает: «Велика мудрость перехода на тот берег». «Парамита» («переход на тот берег, переправа») – это средство спасения как достижения нирваны. Таковых буддисты насчитывали шесть разновидностей: милостыня (дана), обеты (шила), терпение (кшанти), старание (вирья), медитация (дхьяна) и, наконец, мудрость (праджня).
[Закрыть]!!
Мать Сюэ кончила чтение. Шла вторая ночная стража. Юаньсяо, из покоев Ли Цзяоэр, подала чай. Потом Ланьсян, горничная Мэн Юйлоу, поставила на стол всевозможные деликатесы, фрукты и кувшин вина. Появился чайник с лучшим чаем. Ланьсян налила чашки супруге У Старшего, Дуань Старшей, Ли Гуйцзе и остальным гостьям. Юэнян велела Юйсяо подать четыре блюда печенья и сладостей. Чаем угостили и трех монахинь.
– После матушек наставниц пора мне спеть, – сказала Гуйцзе.
– Какая ты услужливая, Гуйцзе! – заметила Юэнян. – Покою не знаешь.
– Погоди, я сперва спою, – вмешалась барышня Юй.
– Ну и хорошо! – поддержала хозяйка. – Пусть барышня Юй споет.
– А после сестрицы я буду матушек услаждать, – заявила певица Шэнь.
– Что вам спеть, матушка? – спросила, наконец, Гуйцзе.
– Спой «Ночь темна, глубока», – заказала Юэнян.
Гуйцзе наполнила чарки, яшмовыми пальчиками коснулась струн лютни, потом неторопливо перекинула через плечо шелковый шнур, слегка приоткрыла алые уста, из которых показались белые, как жемчуг, зубы, и запела:
Ночь темна, глубока, не достичь ее дна.
Надушила подушку, осталась одна.
Все ждала, уж цветы озарила луна,
Воцарилась незыблемая тишина.
Будто вымерло все, а на сердце тиски.
Заунывные стражи бьют ритмы тоски.
Ты пришел наконец, хоть не видно ни зги,
Вновь мы счастливы и неразрывно близки.
На тот же мотив:
Как меня ты хотел, изводил так и сяк,
Над пыльцою порхал, как хмельной мотылек.
Я – как лед, но огонь твой ничуть не иссяк,
А лукавство мое новичку невдомек.
Ты мой дух опалил, ты нутро мне обжег,
И металл под тобой не растаять не мог.
На тот же мотив:
Ты везде только ищешь бездумных утех,
Ты измучил меня безо всяких причин.
Я спросила: «За что?» – А в ответ только смех!
Ты все кутишь в ночи, я – сноси и молчи.
Нынче снова мой пояс с улыбкой сорвешь,
Чтоб бесчувственной мной овладеть в полусне.
Только похоть в тебе, а любовь – просто ложь.
Отвернувшись, прижмусь я к холодной стене.
На тот же мотив:
На лугах ловишь бабочек ты среди роз,
А чистейшую яшму, обрек на мороз.
Ты нектаром полей упоен полупьян,
Чтобы страсть возбудить, ты идешь на обман.
Я ударить хочу, но обидеть боюсь,
Ревность в сердце тая, я тебе покорюсь.
Когда спела Гуйцзе, барышня Юй хотела было взять у нее лютню, но ее опередила Шэнь и уже водрузила инструмент себе на плечо.
– Я спою вам, матушки, то, что поется в последнюю луну, – «Повесила портрет»,[1425]1425
«Повесила портрет» («Гуа чжэнь-эр») – южная музыкальная пьеса, состоящая из четырехсот с лишним строф и более известная под названием «Повисшая ветвь» («Гуа чжи-эр»). Указание на нее – очередной анахронизм, поскольку она появилась в конце XVI в.
[Закрыть] – сказала и запела:
Сияют в праздник фонарей
На небе тысячи огней, …
– Довольно, пожалуй, – заметила, улыбаясь, Юэнян. Певица умолкла. – Так-то и вся ночь пройдет, а вы все петь будете.
Госпожа У Старшая вовсю задремала. Не дождавшись пения барышни Юй, она выпила чай и удалилась в покои Юэнян. Гуйцзе ночевала у Ли Цзяоэр, Дуань Старшая – у Мэн Юйлоу, монахини – у Сунь Сюээ, а барышни Юй и Шэнь улеглись на кан вместе с Юйсяо и Сяоюй. Старшую невестку У Юэнян положила с собой в спальне, но не о том пойдет речь.
Да,
Когда созвездие Ковша
на третью повернуло стражу,
Взглянул в окошко серп луны
сквозь легкой занавески пряжу.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
ЧУНЬМЭЙ ПОНОСИТ ПЕВИЦУ ШЭНЬ ВТОРУЮ
ЮЙСЯО НАУШНИЧАЕТ ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ
За десять лет, – ты только погляди,
холмов могильных сколько поднялось!
Всегда стезею праведных иди,
не дожидайся до седых волос!
И жизнь и смерть великий смысл таят,
постичь его – обязанность твоя.
Настанет час – возьмет тебя земля,
миг оборвав земного бытия.
Коль утвердиться в вере ты не смог,
так что ж еще могло б тебя спасти!
Ты распрощался с жизнью – вновь ее
когда еще ты сможешь обрести?
Опасный путь и непроглядный мрак
с кончиною перед тобой встают…
Раздумывай над этим день и ночь,
призвавши самого себя на суд.
В этом восьмистишии говорится о том, что за добро воздается добром, а зло злом и отплачивается. Возмездие следует неотступно, как за телом тень, как за речью эхо в долине. Вы скажете, что только посвятивших себя молитве и медитации ждет воздаяние, но разве не могут достичь просветления простые миряне, если они ведут праведную жизнь и у себя дома?! Кто чтит Будду, тому благоволит Он; кто творит имя Всевышнего, на того снисходит милость Его; кто читает Писание, тому открывается истина Его; кто сидит в медитации, тот вступит в пределы Буддовы; кто достигнет прозрения, тот ступит на путь Его. Однако нелегко это исполнить. Ведь столь многие прежде сделают, а потом раскаиваются или прежде каются, а потом делают. Так случилось и с У Юэнян. Хотя и творила она добро, читала Писание, чтила Будду и жертвовала монастырям, но не должна была она слушать эту проповедь, когда зрел плод в утробе ее. Родиться человеку бедным или богатым, мудрым или глупым, наслаждаться ли долголетием или рано умереть хотя и предопределяется жизненными силами отца и матери в момент зачатия, однако соблюдать предосторожность надобно и во время беременности. В старину беременная женщина не садилась с небрежной торопливостью и не ложилась навзничь, не слушала сладострастных речей и не глядела на соблазны, но услаждала взор свой золотыми и нефритовыми драгоценностями и слух свой – стихами, просила слепых музыкантов петь старинные песни. И рождались дети честные и красивые, вырастали умными и одаренными. Таков был завет роженицам Вэнь-вана – царя Просвещенного.[1426]1426
Вэнь-ван, буквально: Просвещенный государь (XI в. до н. э.) – согласно традиции один из родоначальников китайской культуры, участвовавший в создании китайской библии «Книги перемен» (см примеч. к гл. LVIII), отец основателя Чжоуского государства У-вана – Государя Воинственного.
[Закрыть] Так что не полагалось У Юэнян слушать эту проповедь о перерождениях, потому что явится потом буддийский монах-старец, вселится во чрево ее, родится и в назначенный срок покинет мать, поскольку, увы, не сможет стать наследником рода.
Да,
Однако не станем забегать вперед. В тот раз после чтения в хозяйских покоях «Драгоценного свитка о праведной Хуан» все разошлись на ночлег.
А теперь обратимся к Пань Цзиньлянь. Долго стояла она у калитки. Наконец появился Симэнь Цин, и они рука об руку вошли в спальню.
– Чего ж не раздеваешься? – спросила Цзиньлянь сидевшего на кровати Симэня.
Он обнял ее.
– Я зашел тебе сказать, – говорил он, широко улыбаясь, – что нынче я туда пойду ночевать. Дай мне узелок со снастями.
– Решил перед этой бабой щегольнуть? – заругалась Цзиньлянь. – Нет, арестант проклятый, меня улыбками не обманешь. Не окажись я у калитки, ты б себе преспокойно прошел, не стал бы спрашиваться. Загодя с вонючкой снюхался. Вот тебя туда и тянет. А мне думал рот заткнешь, да? Почему не послал служанку, почему ее заставил шубу принести, а? Еще раскланивается тут, прощения просит. Да за кого она меня, вонючка несчастная, принимает, а? Подразнить захотел? Ты еще при Ли Пинъэр готов был меня живьем закопать. Пока пустовало гнездо, я не ревновала.
– Будет уж тебе! – уговаривал ее, смеясь, Симэнь. – Разве она не попросила прощения? А ты все равно к ней придираешься.
Цзиньлянь некоторое время помолчала.
– Ладно, ступай, отпускаю, – наконец, проговорила она. – А узелок не получишь. Чтобы с вонючкой грязь разводить, а потом ко мне?
Симэнь долго выпрашивал. Наконец, она протянула ему серебряную подпругу.
– На, бери! – сказала она.
– Давай хоть это, – пролепетал он и, спрятав в рукав, направился, шатаясь, к выходу.
– Поди сюда! – окликнула его Цзиньлянь. – Скажи, неужели с ней на всю ночь останешься? Постыдился бы служанок. Не задерживай ее, смотри. Дело сделай и отпусти.
– А кто на всю ночь собирается?! – возразил Симэнь и пошел.
– Погоди ты! – опять крикнула она. – Видать, невтерпеж? Слушай, что тебе говорят.
– Ну что?
– Спать с ней разрешаю, но чтоб лишнего у меня не болтать! Чтоб потом перед нами не куражилась, нос не задирала. Смотри, узнаю, тогда на глаза мне не показывайся. Отгрызу то, что у тебя там снизу.
– Вот потаскушка негодная! Тебе человека загубить ничего не стоит.
С этими словами Симэнь ушел.
– Пусть его идет, – уговаривала хозяйку Чуньмэй. – Чего вы его держите? Что свекровь ворчит, сноха мимо ушей пропускает. А то на вас больше злиться будет. Чем время терять, давайте в шашки сыграем, матушка.
Чуньмэй велела Цюцзюй запереть калитку. На столе появились доска и шашки.
– Матушка спит? – спросила горничную Цзиньлянь.
– Давно почивает, – отвечала Чуньмэй. – Как из дальних покоев пришла.
Не будем говорить, как играли в шашки Цзиньлянь и Чуньмэй. Расскажем о Симэнь Цине. Когда он отдернул дверную занавеску и вошел в покои Ли Пинъэр, то Жуи, Инчунь и Сючунь ужинали на кане. Завидев хозяина, они тотчас же встали.
– Ужинайте, ужинайте! – сказал Симэнь и, пройдя в гостиную, опустился в кресло против портрета Пинъэр. Немного погодя появилась сияющая Жуи.
– Холодно здесь, батюшка, – сказала она. – Прошли бы во внутренние покои.
Симэнь протянул руки и, заключив ее в объятия, поцеловал. В спальне они сели около кровати. На углях кипел чай. Инчунь сейчас же подала чашечку Симэню. Жуи стояла близ кана и грелась у жаровни.
– Вам, батюшка, и выпить не пришлось, – заговорила она. – Гости вон как рано разъехались.
– Если б не завтрашний визит к его сиятельству Цаю на корабль, мы бы еще посидели.
– Выпейте винца, батюшка, – продолжала Жуи и обратилась к служанке: – Ступай подогрей вина. А закуски у нас найдутся. С прошлого раза от жертвенного стола покойной матушке остались. Рис мы съели, а до цзиньхуаского вина и закусок даже не дотрагивались. Вам оставили.
– Ели бы сами, – отвечал Симэнь и наказал: – Из закусок дайте только что повкуснее. В цзиньхуаское вино я не хочу. – Он обернулся к Сючунь: – Зажги фонарь и сходи в грот Весны. Налей там в кабинете из жбана виноградного. Ван Цзин тебе покажет. Я виноградного выпью.
– Слушаюсь! – отвечала служанка и, поклонившись, пошла с фонарем в сад.
Инчунь поспешно расставляла на столе закуски.
– Сестрица, – обратилась к ней Жуи, – открой-ка короб. Надо батюшке к вину-то лакомства поставить.
Жуи подошла к лампе и стала доставать из короба всевозможные кушанья. На столе появились утятина, голубятина, маринованная рыба, лапша с бобовыми ростками, приправленная молодым душистым луком медуза, мясные сосиски с потрохами, залитая желтым соусом серебряная лапша-рыба и вареные бамбуковые ростки с салатной горчицей. Перед Симэнем поставили также вычищенные до блеску два кубка на подставках и палочки.
Тут подоспела с кувшином виноградного и Сючунь. Вино процедили и подогрели, после чего Жуи наполнила кубок и поднесла хозяину. Симэнь поднес кубок к губам. Густо-красный напиток издавал необыкновенно тонкий аромат. Жуи встала поближе, у самого стола. Она наполняла кубок и подавала к вину жареные каштаны.
Инчунь смекнула, в чем дело, и удалилась в кухню к Сючунь. Когда они остались вдвоем, Симэнь пригласил Жуи к себе на колени. Они обнялись и пили из уст в уста. Жуи грызла орехи и угощала ими Симэня. Он расстегнул ее бледно-зеленую шелковую кофту и, прильнув к ее нежно-белой груди, поиграл сосками.
– Дитя мое! – восклицал он восторженно. – Мне, твоему возлюбленному, милее всего эта белизна, – такая же, как у твоей покойной матушки. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я обнимаю ее.
– Что вы говорите, батюшка! – Жуи засмеялась. – Моя матушка нежнее и белее меня была. Матушка Пятая тоже собой хороша, но тело у нее розовыми пятнами – так, ничего особенного. Матушка Старшая и Третья – вот белизной взяли. Правда, у Третьей рябинок многовато. Зато матушка Сюээ – красавица, ничего не скажешь. И бела и стройна. – Жуи помолчала и заговорила о другом: – Я вам, батюшка, вот что хочу сказать. Сестрица Инчунь собирается мне подарить заколку-восемь бессмертных, а у вас, батюшка, попросить к новогодним празднествам золотого тигренка, которого наша матушка носила. Вы ей дадите?
– Если у тебя нет драгоценностей, я отнесу золота ювелиру и закажу тебе заколку, – сказал Симэнь. – А сундук с головными украшениями и драгоценностями твоей матушки хранится в дальних покоях у хозяйки, так что неловко спрашивать.
– Ладно, согласилась Жуи. – Тогда и мне тигренка закажите, хорошо?
Она земным поклоном поблагодарила хозяина, после чего пир продолжался.
– Батюшка, сестриц бы надо позвать, – предложила, наконец, Жуи. – Пусть по чарочке выпьют. Не обиделись бы.
Симэнь крикнул Инчунь, но она не отозвалась. Тогда Жуи сама пошла в кухню.
– Сестрица, тебя батюшка зовет, сказала она Инчунь.
Когда горничная подошла к столу, Симэнь велел Жуи налить ей чарку и положить закусок. Инчунь осушила чарку и, стоя у стола, стала закусывать.
– Надо бы и сестрицу Сючунь позвать, – обратилась к ней Жуи. Инчунь удалилась.
– Она не придет, – сказала Инчунь, вернувшись из кухни, а немного погодя забрала с кана постель и пошла на ночлег. – Не хочу в гостиной на скамейке ночь коротать. Пойду на кан, к Сючунь под бок. Чай там кипит батюшке, сама тогда нальешь.
– Прикрой заднюю дверь, – наказала Жуи. – Я потом запру.
Инчунь удалилась. Немного погодя Жуи собрала со стола посуду, подала Симэнь чай, а сама пошла запереть дверь.
На всякий случай она разобрала для хозяина постель, как следует согрела шелковое одеяло и расшитые подушки.
– Вы где будете спать, батюшка? – спросила она. – На кане или на кровати?
– Давай на кровати.
Жуи расстелила перину и позвала Симэня, чтобы помочь ему снять туфли и чулки, а сама после омовения заперла дверь, поставила на столик у кровати лампу и, раздевшись, забралась под одеяло. Они лежали обнявшись. Жуи играла с Симэнем. Она мяла руками его предмет, который, подтянутый подпругой, являл вид грозный и устрашающий. Она радовалась и в то же время побаивалась. Они целовались, крепко прильнув друг к другу. Опасаясь как бы не простыла Жуи, которая лежала на спине под одеялом совершенно голой, Симэнь прикрыл ей грудь нагрудником, ухватил за обе ноги и, собравшись с силами, начал заталкивать и выдергивать. Женщина порывисто дышала, и от его молотьбы действий лицо ее горело огнем.
– А этот нагрудник мне тоже покойная матушка дала, – заметила она.
– Не беспокойся, душенька моя! Я тебе завтра же из лавки полкуска красного атласу принесу. В шелковом белье и атласных ночных туфельках меня встречать будешь.
– Вот спасибо! А я выберу время и сошью.
– Да, я что-то запамятовал, сколько тебе лет и как твоя фамилия, – спросил Симэнь. Муж у тебя вроде был по фамилии Сюн?
– Да, его звали Сюн Ван, а моя девичья фамилия – Чжан, я – Чжан Четвертая. Мне тридцать второй год пошел.
– Значит, я на год старше.[1428]1428
Поскольку действие гл. LXXV приходится на конец года дин-ю (1117), Симэню идет тридцать второй год от появления на свет и, следовательно, его возраст назван считая от зачатья.
[Закрыть]
Симэнь продолжал свое дело, называя ее Чжан Четвертой.
– Будешь мне усердно служить, дитя мое, – говорил он, – кормилицей к младенцу Старшей хозяйки поставлю, а если сама наследником обзаведешься, – вознесу, младшей женой сделаю. Место покойной твоей матушки займешь. Что на это скажешь, а?
– Муж у меня умер, родителей тоже не стало, – говорила Жуи. – Всем сердцем рада служить вам, батюшка. Вот о чем мечтаю, и нет у меня другого желания. Быть бы мне до самой моей смерти рядом с вами, батюшка. А за щедрые милости ваши и посулы не знаю, как мне вас и благодарить.
Сказанное пришлось весьма по душе Симэню и привело его в неописуемый восторг. Держа в руках ее белоснежные ножки, на которых красовались зеленые вытканные цветами шелковые туфельки, он заботился только о том, чтобы погружаться по самую маковку. Оба раскачивались изо всей мочи. Жуи внизу была не в силах унять стенанья, на затем нежный голосок ее стихал, а сверкающие точно звезды глаза тускнели.
Через немалый промежуток времени Симэнь велел ей встать на четвереньки и раздвинуть ноги, а сам, накинув на себя красное шелковое одеяло, сел на нее верхом и заправил свой предмет в срамную щель. При свете лампы он мял ее белоснежную попку и, раскачиваюсь, наносил удары.
– Чжан Четвертая! Детка! – приговаривал Симэнь. – Кричи как следует: «Родной мой! Любимый!» – и не останавливайся, а я буду поддавать по своему.
Жуи не оставалась безучастной. Она все время потрафляла ему, поднимая ноги навстречу его движениям. Опять не смолкал ее нежный, дрожащий шепот. Прошла целая стража, прежде чем Симэнь завершил, наконец, поединок, выпустил семя и затем, после длительного сладостного оцепенения вынул наконец свой веник из потаенной ложбины. Жуи тотчас же привела его в порядок, вытерев платком, и они, обнявшись, проспали до пятой предутренней стражи, когда запели первые петухи. Жуи опять начала заигрывать, взяв то самое себе в рот.
– А как матушка Пятая играет! – откликнулся Симэнь. – Целую ночь, боится, как бы я не озяб. Даже за малой нуждой с постели не пускает.
– Не беспокойтесь, батюшка! – заверила его Жуи. – Что же, я разве от вас не выпью?
И Симэнь тут же, воспользовавшись ее заверением, отправил все содержимое своего мочевого пузыря ей в рот.
Так всю ночь провели они в утехах и ласках, которые сопровождались неумолчным щебетом и лепетанием.
На другой день первой встала Жуи. Она отперла дверь и поставила для умывания таз воды. Симэнь оделся и после утреннего туалета направился в переднюю залу, где наказал Дайаню:
