Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"
Автор книги: Ланьлинский насмешник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 122 страниц)
– Ну будет уж тебе про нее говорить! – оборвала кормилицу Пинъэр. – Я все равно не жилец на этом свете. Пусть себе поступает как знает. Небо в безмолвии своем величаво.
– О, Будда милосердный! – воскликнула монахиня. – Как вы великодушны, матушка! Небо видит доброту вашу и воздаст вам в грядущем.
– На что же мне еще надеяться, мать наставница? – спрашивала Пинъэр. – Я ж лишилась сына, меня изводит недуг. Будь я даже бесплотным духом, мне шагу не ступить. Хотела бы я дать вам, мать наставница, серебра. Когда меня не будет, прошу вас, позовите инокинь, сестер ваших, помолитесь за меня, многогрешную, почитайте «Канон об очищении от крови».[1006]1006
«Канон об очищении от крови» («Сюэ-пэнь-цзин») – написанное в Китае популярное буддийское произведение, опубликованное в эпоху Тан (VII–X вв.) и широко распространившееся в народе, но как апокрифическое не включенное в китайскую «Трипитаку» («Да-цзан-цзин», см. примеч. к гл. L). Обычно читалось на панихидах по женщинам, умершим от гинекологических заболеваний.
[Закрыть]
– Бодхисаттва милосердная! – воскликнула Ван. – Ваше беспокойство излишне, уверяю вас. Небо сжалится над вами за доброту вашу сердечную и избавит вас, матушка, от мук тяжких. Небо спасет и сохранит вас.
Во время их беседы появился Циньтун.
– Батюшка велел прибрать спальню, – сказал он, обращаясь к Инчунь. – Сейчас господин Хуа придет навестить матушку. Они в передней ожидают.
– Я пока пройду в ту комнату, – сказала, вставая, монахиня.
– Только прошу вас, мать наставница, побудьте потом со мной, – наказывала ей Пинъэр. – Мне еще с вами поговорить надобно.
– Я останусь, матушка, не волнуйтесь, – заверила ее Ван.
Немного погодя в спальню вошел Хуа Цзыю, сопровождаемый Симэнем.
– Не знал я, что ты больна, – обратился он к молча лежавшей Пинъэр. – Только что здешний слуга сказал. Завтра жена придет тебя проведать.
– Весьма тронута вашим вниманием, – только и проговорила Пинъэр и повернулась к стене.
Хуа Цзыю посидел немного и вернулся в переднюю постройку.
– Мой покойный дядюшка в бытность свою правителем Гуаннань,[1007]1007
Имеется в виду евнух Хуа, см. гл. Х.
[Закрыть] – говорил Симэню шурин Хуа, – приобрел настойку гинуры. При женских болезнях рекомендуется пять фэней с вином принять. Кровотечения сразу приостановятся. Почему бы ей не попробовать? Ведь у нее настойка должна быть.
– Принимала, – сказал Симэнь. – Был у меня здешний правитель Ху. О болезни разговорились. Советовал пальмовую золу с петушьим гребнем смешать и с вином выпить. На день кровотечения прекратились, а потом еще хуже стало.
– Тогда плохи дела, зятюшка, – заключил Хуа Цзыю. – Не присмотреть ли вам загодя доски для гроба? А жене я велю завтра же ее навестить.
Хуа Цзыю встал и начал откланиваться. Как Симэнь ни просил его посидеть еще, он удалился.
Жуи и Инчунь меняли Пинъэр подстилку, когда в спальне появилась тетушка Фэн и, приблизившись к больной, поклонилась.
– Что ж ты, дорогая мамаша, больную матушку нашу не навестишь? – обратилась к вошедшей Жуи. – Батюшка за тобой Дайаня посылал, у тебя и дверь на замке. Где ты только пропадаешь?
– Всех забот не перескажешь, – начала тетушка Фэн. – Целыми днями из монастырей не вылезаю. Все к учению Буддову приобщаюсь. С раннего утра из дому выхожу и, как ни кручусь, возвращаюсь больше затемно. А дома тебя уж поджидает монах – то отец Чжан, то отец Ли, а то отец Ван.[1008]1008
Чжан, Ли, Ван – перечисление наиболее распространенных фамилий типа Иванов, Петров, Сидоров.
[Закрыть]
– Не при матери Ван будь сказано, как вы, мамаша, со всеми управляетесь? – полюбопытствовала Жуи.
– Вот болтушка! – Пинъэр улыбнулась.
– Без тебя, мамаша, матушка наша рисинки в рот не брала, – говорила Жуи, – от болей страдала. А стоило тебе прийти, матушка даже заулыбалась. Побудь с ней. Авось и поправится.
– В исцелении матушки я любого лейб-медика за пояс заткну, – тетушка Фэн засмеялась, а потом запустила руку под одеяло и коснулась Пинъэр. – Да, матушка, до чего ж вы исхудали! За нуждой встаете?
– Если бы! – заметила Инчунь. – До сих пор матушка с нашей помощью кое-как поднималась, а последние дни лежит. Раза по три за день подстилку меняем.
– И с чего только кровь идет? – говорила Жуи. – Ведь матушка почти и в рот ничего не берет.
Тем временем в спальню вошел Симэнь.
– А, вот и сама мамаша пожаловала! – воскликнул он, заметив тетушку Фэн. – Бывало, ты чаще заглядывала. Куда ж это ты запропала, а?
– Как пропала, батюшка! – возразила старуха. – Время засолов приспело. Деньжонок наскребла и с соленьями эти дни возилась. А то, чего доброго, думаю, угораздит кого в гости заявиться, соленьями и угощу. У меня ведь вольных денег не водится. Вот впрок и припасаю, чтоб потом по лавкам не ходить.
– Что же ты мне раньше-то не сказала? – удивился Симэнь. – У меня только что в поместье овощи собрали. Выделили бы тебе пару гряд, на целый год хватило бы.
– Да разве я решилась бы вас беспокоить, батюшка?! – воскликнула старуха и вышла в соседнюю комнату.
Симэнь Цин сел на край кровати. Рядом с горящими благовониями стояла Инчунь.
– Как себя чувствуешь? – спросил Симэнь больную, а потом обернулся к Инчунь: – А как во время завтрака? Матушка покушала рисовый отвар?
– Если б глоток отведала! – отвечала горничная. – Мать наставница принесла творожников. Матушка откусила разок да к рису коснулась.
– От брата Ина за даосом Панем ездили, но не застали, – говорил Симэнь. – Завтра надо будет Лайбао послать.
– Пошли поскорей! – просила Пинъэр. – Как глаза закрою, пугает меня покойник.
– Это у тебя от слабости, – успокаивал ее хозяин. – Возьми себя в руки, и призраки перестанут тебе досаждать. Погоди, даос Пань всю нечисть уничтожит, а примешь лекарство – и поправишься.
– От моего недуга, дорогой мой, нет спасенья, – шептала Пинъэр. – Разве что смерть положит конец моим мученьям. Пока никого нет, мне с тобой поговорить нужно. Мечтала я прожить с тобой в супружеском согласии и счастии до гроба. Но, увы, двадцати семи лет я потеряла любимого сына. Не дано мне насладиться счастьем. Я тоже ухожу от тебя. Если нам суждено встретиться, то лишь на том свете.
Пинъэр потянула за руку Симэня. Слезы так и катились у нее из глаз. У нее перехватило дыхание. Она рыдала про себя.
– Скажи мне все, дорогая моя, что у тебя на сердце, – просил Симэнь, и слезы навернулись у него на глаза.
Оба плакали.
Появился Циньтун.
– Посыльный из управы докладывает, – заявил он, – завтра, пятнадцатого, свершается церемония присяги Его Величеству, потом состоится торжественное заседание. Вы, батюшка, будете на церемонии? Посыльный ожидает ответа.
– Не смогу я завтра прийти, – отвечал Симэнь. – Пошли господину Ся мою визитную карточку и скажи, чтобы церемонию устраивали без меня.
– Слушаюсь, – отозвался Циньтун и удалился.
– Послушай, дорогой! – тут же заговорила Пинъэр. – Тебе, по-моему, надо пойти в управу. Нельзя упускать службу. Я еще протяну немного.
– Я с тобой побуду эти дни, – сказал Симэнь. – Со мной тебе будет покойнее. Только не терзай себя излишними раздумьями. Шурин Хуа посоветовал мне купить гробовых досок. Может, они отгонят нечисть, и ты поправишься.
– Купи! – Пинъэр кивнула головой. – Только не слушай никого: не очень-то траться. Присмотри лянов за десять, не дороже. А положи меня рядом с твоей покойной супругой. Как жена прошу, не сжигай останки мои. Может, и мне тогда перепадет от жертв, предназначенных для нее. Деньги побереги. Ртов много, подумай, как дальше жить.
Не услышь этого Симэнь, все б шло своим чередом, а тут ему будто ножом по сердцу полоснули.
– Зачем ты так говоришь, моя дорогая?! – промолвил Симэнь в слезах. – Я в бедности умру, но исполню твою просьбу.
Тем временем в комнату вошла Юэнян с коробкой свежих яблок.
– Скушай яблочко, – обратилась она к больной. – Это тебе моя старшая невестка прислала. – Юэнян обернулась к Инчунь: – Ступай вымой и подай матушке.
– Поблагодари свою невестку за внимание, – отозвалась Пинъэр.
Инчунь срезала кожу, нарезала ломтиками и поднесла на блюдце Пинъэр. Симэнь и Юэнян подсели к ней и подали ломтик. Пинъэр откусила ароматного яблока, но тотчас выплюнула. Юэнян не стала ее неволить и уложила, повернув головой к стене. Пинъэр забылась, и Симэнь с Юэнян вышли посоветоваться.
– Сестрица Ли совсем плоха, – начала Юэнян. – Не мешало бы подумать о гробе. А то когда произойдет несчастье, в суматохе подходящих досок не сыщешь. И выйдет: лошадь-то купишь, а в зубы поглядеть забудешь. Так дела делать не полагается.
– Об этом мы уж с шурином Хуа нынче толковали, – объяснил Симэнь. – Я ей только что о нашем разговоре намекнул. Она просила подешевле купить. Семья, говорит, большая, о житье надо подумать. Так это меня растрогало. Я ведь к ней даоса Паня пригласил. Посмотрим, что он скажет, а там и насчет гроба видно будет.
– Ты, я смотрю, не представляешь, насколько серьезно ее состояние, – продолжала Юэнян. – Она же чуть жива. Капли за день не пропустит, рта не открывает, ты еще на что-то надеешься. Впору тревогу бить, ты готов победный марш заказывать. Если же, на наше счастье, он поправится, гроб всегда можно будет пожертвовать. Так что мы от этого нисколько не пострадаем.
– Ладно, пусть будет по-твоему, – заключил Симэнь и вместе с Юэнян направился в дальние покои, а слуге велел позвать Бэнь Дичуаня.
– Не знаешь, где можно купить хороших досок для гроба? – спросил он вошедшего в залу Бэня. – Берите серебра и ступайте с зятем присмотрите получше.
– Прекрасные гробовые доски привезли тысяцкому Чэню с Большой улицы, – сказал приказчик.
– Вот и хорошо! – воскликнул Симэнь и кликнул Чэнь Цзинцзи: – Пойди и попроси у матушки четыре слитка серебра. Вместе пойдете.
Немного погодя явился Цзинцзи. В руках у него было пять солидных слитков.
Вернулись они после обеда.
– Где это вы пропадали? – спросил Симэнь.
– У тысяцкого Чэня посмотрели, – говорили Дичуань и Цзинцзи. – Материал так себе, не из лучших, и запрашивают дорого. Когда мы от него вышли, нам повстречался господин Цяо, ваш почтенный сват. Он-то и посоветовал обратиться к ученому Шану. Отец его служил когда-то цензором в Чэнду, в провинции Сычуань, откуда и привез два набора превосходных гробовых досок для жены. Дерево – лучше быть не может – из местечка под названием Пещера в персиковой роще. Один набор пока цел. И за все – крышку, передок, боковые стенки и дно – просит триста семьдесят лянов. А с нами, надо сказать, был и почтенный сватушка Цяо. Долго он с хозяином торговался. Тот наконец уступил полсотни лянов. Он бы, наверно, и не подумал продавать, если б не предстоящие в будущем году экзамены в столице. Только, говорит, из уважения к батюшке уступал, с другого взял бы не меньше трех с половиной сотен.
– Ну, ежели сватушка Цяо советует, платите триста двадцать лянов и привозите, – заключил Симэнь. – Какой может быть разговор?
– Двести пятьдесят мы отдали, – говорил Цзинцзи. – Семьдесят лянов осталось заплатить.
Симэнь велел Юэнян выдать необходимую сумму, и оба снова удалились.
Надвигались сумерки, когда ватага здоровенных молодцов внесла в ворота завернутые в красный войлок доски. Их сложили перед залой. А когда развернули, Симэнь мог сам убедиться в добротности дерева. Тут же позвали мастеров. От досок шел аромат. И были они как на подбор: пять цуней в толщину, два чи пять цуней в ширину и семь чи пять цуней в длину. Довольный Симэнь показал их Боцзюэ.
– Видал когда-нибудь такие доски, а? – спрашивал он друга.
Боцзюэ захлебывался от восторга.
– Вот и я говорю, брат, такой гроб невестке свыше предопределен был, не иначе, – наконец сказал он. – Каждая вещь своего хозяина находит – что верно, то верно. Стала твоей женой, вот и честь такая выпала. – Боцзюэ обернулся к столярам: – А вы уж как следует постарайтесь. Батюшка пяти лянов за работу не пожалеет.
– Постараемся, батюшка, – отвечали мастера.
За ночь неустанного труда гроб был готов, но не о том пойдет речь.
– Завтра с утра раннего, в пятую стражу, за даосом Панем ступай, – наказывал Боцзюэ Лайбао. – И приводи его без промедления.
Боцзюэ и Симэнь из залы наблюдали за работой мастеров. Пошла первая ночная стража,[1009]1009
Пять ночных страж (у гэн) – два последних и три первых двухчасовых отрезка суток (ши), делящихся по двенадцати циклическим знакам (см. примеч. к гл. I и сцену гадания в гл. XLVI). Первая ночная стража приходится на промежуток от 19 до 21 часа (ср. примеч. к гл. XXI и примеч. к гл. XXXIII), то есть на час сюй, или одиннадцатый, отмеченный знаком собаки.
[Закрыть] когда гость простился с хозяином.
– Завтра пораньше приходи, – наказал Симэнь. – Даос Пань, наверно, с утра пожалует.
Между тем тетушка Фэн и монахиня Ван весь вечер не отходили от постели Пинъэр. Простившись с приятелем, Симэнь вошел в спальню и намеревался остаться на ночь, но больная запротестовала:
– Нет, тут не убрано, и у меня гостья, – говорила Пинъэр. – Тебе будет неудобно. Пойди переночуй где-нибудь еще.
Увидев монахиню Ван, Симэнь отправился к Цзиньлянь, а Пинъэр велела Инчунь запереть дверь, зажечь лампу и достать из сундука одежды и серебряные украшения. Горничная разложила вещи около постели больной. Пинъэр подозвала сперва монахиню Ван и одарила ее слитком серебра весом в пять лянов и куском шелка.
– После моей смерти, – говорила она, – почитайте с наставницами «Канон об очищении от крови».
– Да не думайте вы об этом, матушка, прошу вас! – уговаривала ее монахиня. – Небо сжалится, и вы поправитесь.
– Забери серебро, а матушке Старшей не говори, – наказывала Пинъэр. – Скажи, шелку, мол, дала на помин.
– Хорошо, матушка, – проговорила монахиня и спрятала подарки.
Потом Пинъэр позвала тетушку Фэн. Когда та приблизилась к изголовью, она дала ей четыре ляна серебра, белую шелковую кофту, желтую юбку из узорного шелка и серебряную булавку.
– Ты, мамаша, мне свой человек, – говорила Пинъэр. – Я девочкой была, ты за мной смотрела. И до сих пор мы с тобой не разлучались. Но наступает час расставанья. Возьми на память булавку и кофту с юбкой и серебро забери. На гроб пригодится. Не горюй, живи, как и теперь живешь, за домом присматривай. А я с батюшкой поговорю, он тебя не обидит.
Тетушка Фэн приняла подарки и, поклонившись Пинъэр, заплакала.
– Не везет мне, старухе, в жизни, – говорила она. – Были вы у меня опорой, матушка. А случись недоброе, куда мне голову приклонить.
Пинъэр позвала кормилицу Жуи и дала ей лиловую шелковую кофту, голубую юбку, поношенную накидку из узорчатого шелка, пару золотых шпилек и серебряную заколку.
– Ты кормила моего сына, – начала Пинъэр. – Когда его не стало, я попросила тебя остаться и жить со мной, пока я жива. Но вот настает и мое время. Я уговорю батюшку с матушкой оставить тебя в доме. А появится у хозяйки наследник, будешь при нем кормилицей. Это возьми себе на память и не поминай лихом.
Жуи опустилась на пол и отвесила земной поклон хозяйке.
– Думала-то я, буду весь век служить вам, матушка, – заговорила она в слезах. – Вы были так добры и сердечны, ни разу голоса не повысили. Горемыка я беспросветная! То Гуаньгэ лишилась, а теперь вас, матушка, изводит недуг. Умоляю вас, замолвите как-нибудь за меня словцо. Попросите матушку Старшую меня оставить. Служить буду как смогу. А то мужа у меня нет, где я голову приклоню.
Жуи взяла подарки, отвесила поклон и, встав в сторонке, стала вытирать глаза.
Пинъэр позвала горничных Инчунь и Сючунь. Они вошли и поклонились.
– Вы девочками пришли служить ко мне, – начала Пинъэр. – Я умираю и больше не побеспокоюсь о вас. Нарядами вас одаривать не стоит. Они у вас и так есть. Возьмите вот на память по паре золотых шпилек и по два золотых цветка. Ты, Инчунь, постарше и волею хозяина больше не девица. Тебе лучше остаться и служить матушке Старшей. Я ей скажу про тебя. А тебе, Сючунь, я бы посоветовала другое место подыскать. Я сама хозяйке скажу. Не хочу, чтобы на тебя засматривались да попрекали как горничную без госпожи. Без меня сразу пойдут разговоры. А найдешь новую хозяйку, поскромнее будь. Это я тебе прощала, другие так не позволят.
Сючунь упала на колени перед хозяйкой и зарыдала.
– Матушка! Дорогая вы моя! – вопила она. – Я век в вашем доме хочу прожить.
– Вот глупышка! – удивилась Пинъэр. – Кому ж ты служить будешь после моей смерти?
– Я табличку вашей души охранять буду, – говорила Сючунь.
– И табличке моей недолог век. Придет время – сожгут. Нет, тебе уходить надо из дому.
– Мы с Инчунь будем матушке Старшей служить, – не унималась Сючунь.
– Это другое дело, – заключила Пинъэр.
Сючунь еще многого в жизни не понимала. Инчунь же, выслушав Пинъэр, взяла подарки и заплакала, будучи не в состоянии сказать слово.
Да,
Глядит горемыка во след обреченной –
У них на двоих и рыданья, и стоны.
В тот вечер Пинъэр всем дала свой наказ, а на рассвете, когда к ней пришел Симэнь, спросила:
– Гроб купил?
– Доски еще вчера принесли, – отвечал Симэнь. – Сейчас мастера работают. Гроб избавит тебя от наваждения и ты встанешь. А там мы его пожертвуем.
– Дорого заплатил? – спросила Пинъэр. – Не очень траться! О будущем подумай.
– Недорого, – успокаивал ее Симэнь. – Всего сто с чем-то лянов.
– Вот так недорого! Ну пусть заранее заготовят.
Симэнь вышел посмотреть, как работают столяры. Тем временем больную навестили Юэнян и Цзяоэр.
– Как ты себя чувствуешь, сестрица? – спросили они чуть живую Пинъэр.
– Не встану я, – сжимая руку Юэнян, шептала в слезах Пинъэр.
– Может, сестрица, ты хочешь что-нибудь сказать? – спрашивала сквозь слезы Юэнян. – Со мной и сестрица Вторая. Говори.
– Что мне вам сказать? – протянула больная. – Сколько лет прожила я с тобой, сестрица! И ни разу ты меня не обидела. Думала, до седых волос будем вместе, но, увы, знать, не судьба. Я сына лишилась, а теперь меня недуг изведет, приходит и мой черед с вами расставаться. Горничные меня беспокоят. Сестрица, прошу тебя, возьми себе старшую. Она волею хозяина уже не девица. Пусть тебе служит. И младшую можешь взять, если пожелаешь. А то подыскать бы ей какого слугу и выдать замуж. Чтобы потом не попрекали: горничная, мол, без хозяйки. Они ведь с малых лет мне служили, и я обязана позаботиться о них перед своей кончиной. Кормилица Жуи тоже не хотела бы из дому уходить. Ради меня, сестрица, не обижай ее. Она ведь моего сына вскармливала. А у тебя появится наследник, она его вырастит.
– Не волнуйся, сестрица! – заверила ее Юэнян. – Мы с сестрицей Ли все твои наказы исполним. А случится, паче чаяния, недоброе, Инчунь я к себе возьму, а Сючунь сестрице Ли служить будет. Ведь у нее горничная уж очень ленива, все равно новую искать придется. Сючунь и подойдет. И кормилице Жуи, если ей некуда деваться, в доме работы хватит. Может, и у меня родится ребенок. А то за слугу замуж просватаем.
– Ты только, сестрица, не тужи обо всем этом, – поддержала хозяйку стоявшая рядом Ли Цзяоэр. На нас положись. Если чего, Сючунь ко мне перейдет. Я ее не обижу.
Пинъэр позвала кормилицу и горничных и велела им земными поклонами благодарить обеих матушек. На глазах Юэнян невольно появились слезы. Немного погодя в спальню вошли Юйлоу, Цзиньлянь и Сюээ. И каждую из сестер Пинъэр напутствовала на прощанье добрым словом, но говорить об этом подробно нет необходимости. Потом Цзяоэр, Юйлоу и Цзиньлянь вышли. Юэнян одна осталась у постели больной.
– Берегите младенца, матушка, – со слезами на глазах украдкой шептала Пинъэр, – как только он на свет появится. Храните наследника рода. А оплошаешь, как я, и тебя со свету сживут своими кознями.
– Понимаю, сестрица, – говорила Юэнян.
Послушай, дорогой читатель. Глубоко запало в душу Юэнян это напутствие Пинъэр. Вот почему после смерти Симэнь Цина и не удалось Цзиньлянь долго оставаться в доме. Припомнила Юэнян последние слова Пинъэр.
Да,
Только гнев, только милость в веках
Никогда не рассыплются в прах!
Пока они говорили, вошел Циньтун и велел горничным прибрать спальню и зажечь благовония.
– Отец Пань из монастыря Пяти священных гор пожаловали, – сказал он.
Юэнян наказала горничным прибрать в спальне, поставить чай и зажечь лучшие благовония. Сама Юэнян с остальными женами удалилась в комнату рядом со спальней, чтобы слышать, что скажет даос.
Немного погодя появился сопровождаемый Симэнем даос Пань.
Только поглядите, каков он был собой:
На клобуке подернутые облаками Пять священных гор. В поношенной холщовой бурой рясе с черной оторочкой[1010]1010
Темно-коричневая или черная ряса – наиболее распространенное одеяние даосов.
[Закрыть], он препоясан был шнурком, сплетенным из пестрого шелка. Красовался за спиною старинный меч из бронзы, причудливо украшенный резьбой. Обут в пеньковые сандалии, держал в руке он ритуальный веер, дарующий просветление и изгоняющий бесов[1011]1011
Буквально: веер «пяти просветлений» (у-мин) – ритуальный атрибут, изготовление которого приписывалось мифическому императору Шуню и который в III–V вв. использовался только в императорском эскорте, а затем стал принадлежностью даосских монастырей.
[Закрыть]. Свисали брови по краям, глаза чернели, точно зерна абрикоса. Квадратный рот был обрамлен усами с бородой. Вид монах являл почтенный и солидный. С большим достоинством держался. Казалось, гость явился либо из заоблачных чертогов, либо из нефритовых дворцов Пэнлая.
Даос Пань вошел в боковую дверь и, обойдя экран, очутился у ступеней, ведущих в покои Пинъэр. Тут он отступил шага на два, будто собираясь прикрикнуть на кого-то, проговорил что-то непонятное и, когда слуги отдернули дверную занавеску, вошел в спальню. Приблизившись к ложу больной, даос напряг очи свои, в которых сосредоточилась всепроницающая таинственная сила, и с мечом в руке, твердя заклинания, стал загибать пальцы, потом, как озаренный всепониманием, зашагал по звездам[1012]1012
Особые, соразмерные с движением небесных светил, магические шаги даоса-заклинателя, которые символизируют отбытие на небо с докладом.
[Закрыть] и, выйдя в гостиную, установил столик с курильницами. Симэнь воскурил благовония, и даос Пань предал огню амулеты.
– Дух Полководец, страж дня текущего! Явись без промедленья! – крикнул даос и спрыснул вокруг себя наговоренной водой.
По комнате пронесся вихрь, и взору Симэня явился могучий страж в желтой головной повязке.
Только взгляните:
Желтым шелком перевязано чело, в расшитом лиловом халате. Мощный гибкий стан его был препоясан поясом со львом-застежкой, на плечах могучих красовалась шкура леопарда. Носимый порывами яростного ветра, он постоянно странствует в заоблачных высях. Посещает райские чертоги и обители бессмертных. Минуя горы-реки, перстом лишь указав, он спускается в Фэнду[1013]1013
Фэнду – мифическая столица загробного мира.
[Закрыть], град стольный. Чтоб укротить злодея-дракона, он погружается на дно морское, чтоб обезвредить демонов-чудовищ, он проникает в горные ущелья. В свите Нефритового владыки он особых повелений вестовой. При колеснице Северного полюса он состоит небесным стражем. Как дух Хранитель веры, он постоянно витает пред алтарем, а в мир снисходит нечисть покарать. На груди его висит печать из красной меди – мандат Бога громов. В руке сжимает он узорчатую секиру золотую.
Дух Полководец поклонился и, встав у крыльца, возгласил:
– Чего прикажет меня призвавший?
– В доме Симэня страдает женщина, урожденная Ли, – говорил даос Пань. – Она обратилась за помощью ко мне, а я прошу тебя, призови духа Хранителя местности и шесть духов, оберегающих дом, дабы они изловили нечисть, проникшую в дом. Иди и доставь их без промедленья.
Даос умолк, и дух Полководец исчез. Немного погодя глаза даоса Паня блеснули чудесным светом, и он погрузился на своем сиденье в созерцание, потом ударил в дщицу на столе и стал походить на судью, занятого разбирательством жалобы. В таком положении он пребывал длительное время. Наконец, даос вышел.
Симэнь проводил его в крытую галерею и спросил, что предстало ему в созерцании.
– К великому огорчению, – заговорил, наконец, даос Пань, – сударыня страдает от вины, предъявленной ей в царстве тьмы еще в прошлых рожденьях. Коль скоро недуг вызван не злыми духами, которых можно было бы изгнать, я бессилен чем-либо помочь.
– Отец наставник! – обратился к даосу Симэнь. – Может, молебен облегчит ее страдания?
– Мститель неумолим, как кредитор, – объяснял даос. – Он требует, чтобы госпожа жизнью своей возместила долг. И тут не поможет даже всесильный загробный судия. Только прощение могло бы спасти госпожу.
Симэнь выказал явное неудовольствие, которое тотчас же заметил Пань.
– Назовите, пожалуйста, год рождения госпожи, – сказал он.
– Она родилась в год барана, – отвечал Симэнь. – Ей исполнилось двадцать семь.
– Так, – протянул даос. – Попробую отслужить молебен звезде покровительнице жизни с зажженными светильниками. Увидим, что они покажут.
– Когда вы намереваетесь служить, отец наставник? – спрашивал Симэнь. – Что приготовить для молебна?
– Нынче ровно в полночь под первым знаком цзы, в третью ночную стражу[1014]1014
Час под первым знаком цзы, или час крысы, приходится на полночь (отрезок времени с 11 до часу ночи), что соответствует центральной, третьей, ночной страже-гэн.
[Закрыть] – отвечал даос. – Я мелом очерчу место алтаря со светильниками, накрою его желтым шелком и установлю звезды в соответствии с их расположением при рождении госпожи. Для принесения жертв надлежит приготовить пять видов хлебных злаков и финиковый отвар. Вина и мяса не потребуется. Припасите двадцать семь светильников судьбы и церемониальный балдахин, который их будет прикрывать сверху. Вот и все. Вам надлежит молиться, пока я буду совершать молебен. Да, уберите подальше собак и кур, чтобы не мешали отправлению обряда, не допускайте к алтарю слуг.
Симэнь исполнил все наказы даоса, но приближаться к алтарю не решался. Он отказался от пищи, принял ванну и облачился в чистое платье. Ин Боцзюэ был оставлен, чтобы разделить трапезу с даосом Панем.
К полуночи алтарь со светильниками был установлен. Даос Пань разместился на возвышении. Перед ним стоял алтарь, по сторонам которого расположились Зеленый дракон, Белый тигр, Красная птица и Черный воин.[1015]1015
Зеленый дракон, Белый тигр, Красная птица, Черный воин – изображения символизирующие страны света, соответственно: восток, запад, юг, север.
[Закрыть] Сверху нависали три церемониальных балдахина,[1016]1016
Три балдахина – здесь, видимо, символизируют главные области небесной сферы, согласно древнекитайской астрономии, так называемые «три алтаря» (сань-тань).
[Закрыть] по кругу были установлены двенадцать небесных дворцов с зодиакальными созвездиями, а пониже стояли светильники судьбы числом двадцать семь.
Даос сотворил молитву. Симэнь в темном рубище, стоя на коленях, молился у ступеней, ведущих к алтарю. Слуги были удалены за ширму, так что с хозяином никого не было. Ярко горели зажженные светильники. Даос Пань восседал, опершись на меч, с распущенными волосами и читал молитвы. Потом он возвел очи к небу, устремился взором к Большой Медведице, дабы причаститься истинной пневмы, и в соответствии с расположением звезд сделал несколько магических шагов вокруг алтаря.
Да,
Ясное звездное небо вокруг сразу померкло, непроглядная тьма окутала землю. В крытой галерее вокруг заколыхались занавески и пронесся какой-то странный вихрь.
Да,
То был не тигра рев и не драконово рычанье громовое. То вихрь ворвался, срывая цветы и листья, из ущелья выгоняя тучи и дождем обильным их проливая. То гусь дикий, подругу потеряв, жалобно кричит. Уток напуганная стая мечется, стремясь в лесу найти приют. Чанъэ поспешно запирает врата дворца Лунной жабы[1018]1018
Согласно древнему мифу, Чанъэ, вознесшаяся на Луну, превратилась там из красавицы в жабу.
[Закрыть], и Ле-цзы[1019]1019
Ле-цзы – один из полулегендарных основателей даосизма (V–IV вв. до н. э.), позднее включенный в даосский пантеон.
[Закрыть] из заоблачных пустот о помощи взывает.
Трижды над алтарем проносился вихрь, потом налетел холодный ветер и задул светильники судьбы Пинъэр. Все потухли враз, кроме одного.
Перед даосом Панем явственно предстал сопровождаемый двумя слугами мужчина в белом одеянии. Он вошел снаружи и положил на стол бумагу. На ней стояли три печати загробного царства. Пань в замешательстве покинул свое место и кликнул Симэня.
– Встаньте, почтеннейший сударь! – говорил он. – Ваша супруга, оказывается, повинна перед Небом. Светильники ее судьбы потухли, и никакие молитвы не в силах ее спасти. Она уйдет на рассвете.
Симэнь выслушал даоса и, не проронив ни слова, опустил голову. Глаза его наполнились слезами.
– Наставник! – обращался он сквозь рыдания к даосу. – Умоляю, спасите ее чего бы это ни стоило!
– Судьба неотвратима, – отвечал даос. – Я не в силах помочь.
Он стал откланиваться, но Симэнь упрашивал его остаться.
– Простимся на рассвете, – говорил Симэнь.
– Мы, монахи, по росистой траве ходим, святые горные обители дают нам приют, – отвечал даос. – Таков наш удел.
Cимэнь больше не настаивал и велел слугам одарить монаха куском холста и тремя лянами серебра.
– Бедный монах постиг учение волею Всевышнего неба, – говорил Пань. – Я дал обет чураться мирских соблазнов и не буду брать на душу греха.
Даос Пань наотрез отказался от вознаграждения. Наконец он принял холст на рясу и на прощанье сказал Симэню:
– Не ходите сегодня к больной. А то беда и вас застигнет. Остерегайтесь, сударь, остерегайтесь!
Даоса проводили за ворота, где он взмахнул раздраженно рукавами и удалился.
Симэнь вернулся в крытую галерею и распорядился убрать утварь. Потеря надежды на исцеление Пинъэр убивала его. Симэнь подсел к Боцзюэ и невольно заплакал.
– Всякому свой век назначен, – говорил Боцзюэ. – Тут уж ничего не поделаешь. Не убивайся, брат.
Пробили четвертую ночную стражу.
– Ты ведь тоже устал, брат, – продолжал Боцзюэ. – Ложись-ка спать, и я домой пойду, а завтра увидимся.
– Скажи, чтоб тебя с фонарем проводили, – сказал Симэнь и велел Лайаню принести фонарь.
Проводив Боцзюэ, Симэнь вошел в кабинет и зажег свечу. Убитый надвигавшейся бедой, Симэнь тяжело вздыхал в одиночестве. «Мне нельзя входить в спальню, – размышлял он над предостережением даоса. – Да разве я утерплю?! Пусть умру, а пойду к ней. Поговорим в последний раз»
Симэнь встал и вошел в спальню Пинъэр. Она лежала, повернувшись к стене. Заслышав его шаги, Пинъэр обернулась.
– Где ты был, дорогой мой? – спросила она. – Что же показали светильники?
– Успокойся! – говорил Симэнь. – Светильники подали надежду.
– Обманываешь ты меня, дорогой, – продолжала Пинъэр. – А мститель с двумя слугами опять приходил за мной. Ты, говорит, монаха позвала, чтобы от меня избавиться, но я подал жалобу загробному судье, и тебе, говорит, не уйти. Завтра тебя возьмут.
Слезы брызнули у Симэня из глаз.
– Дорогая моя! – громко зарыдал он. – Успокойся, прошу тебя! А его из головы выкинь! Как я хотел быть с тобой, но ты уходишь. Уж лучше бы мне навеки закрыть глаза. По крайней мере не пришлось бы так убиваться.
Пинъэр обняла Симэня за шею. Ее душили рыдания.
– Я тоже мечтала всегда быть с тобою, мой дорогой, – наконец, сквозь слезы заговорила она. – Но, увы, я умираю. Пока жива, хочу тебе кое-что сказать. На твоих плечах большой дом и хозяйство, и раз тебе приходится управляться одному, без помощников, будь в делах рассудителен и нетороплив. А Старшую не обижай. Она в положении. Наступит срок, и она родит тебе наследника, который продолжит род и дело. Ты лицо чиновное, так что поменьше с певичками-то гуляй, а домой пораньше приходи. Тебе за хозяйством надо больше смотреть. Не будет меня, кто тебя наставит? Кто совет даст? Кто горькую правду в глаза скажет?
Слова Пинъэр, будто ножом, полоснули по сердцу Симэня.
– Не беспокойся за меня, дорогая моя! – говорил сквозь слезы Симэнь. – Я буду помнить твои наказы. Раньше я не видел счастья и вот теперь расстаюсь с тобой. Горе убьет меня! Это Небо меня карает!
– Насчет Инчунь и Сючунь я договорилась со Старшей, – продолжала Пинъэр. – Инчунь будет у Старшей служить, а младшую, Сючунь, сестрица Вторая хотела взять. У нее нет горничной. Пусть тогда у нее и служит, ладно?
– Какой может быть разговор, дорогая! – заверял ее Симэнь. – Кто ж посмеет обижать твоих горничных! И кормилицу оставим. Будет при дщице души твоей служить.
– Какой дщицы?! – возражала Пинъэр. – Ее ко Всевышнему Владыке отправят. Сожгут, как пять седмиц выйдет, и дело с концом.
– Не тревожься, дорогая! – успокаивал ее Симэнь. – Я буду чтить тебя, покуда я жив.
– Ну иди отдохни! – поторопила его Пинъэр. – Поздно уже.
– Не хочу я спать. Я около тебя посижу.
– Мой час пока не пришел. Ступай! Здесь запах дурной. Со мной горничные побудут.