Текст книги "Хаос: Наследник Ведьмы (СИ)"

Автор книги: Genesis in Hell

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Могу ли я ненавидеть кого-то сильнее, чем ненавижу себя сейчас?

***

Харон отвез меня на кладбище прямо к началу церемонии. Всю дорогу я сидел тихо, сложив руки на коленях и смотря в окно, на пролетающие за ним пейзажи города. Я не позавтракал, но голода не чувствовал. По сути, я вообще ничего не чувствовал, кроме, разве что, пустоты. Я не мог нормально двигаться, но боли не чувствовал. Смерть физическая не дышала мне в спину, но морально я чувствовал ее холод и молился, чтобы ее объятия настигли меня как можно скорее.

– Мне забрать тебя? – Я почти не слышал Харон – только стук крови в своих ушах.

– Нет, – голос почти не подчинялся мне. Невыплаканные слезы просились наружу, умоляя снова дать себе волю.

– Мортем… – он не останавливал меня. Не держал за руку, не умолял остаться, не просил отказаться от всего и не причинять себе больше боли. И за это ему спасибо. – Прости.

– Не за что, – не за что тебя прощать. Потому что вина за смерть Гейла, Коста и остальных лежит только на мне и на руках твоего дядюшки.

Больше я его не слышал – рванул вперед, оставляя позади и машину, и тяжелый взгляд грустных янтарных глаз. Ветер шелестел в кронах стоящих тут и там дубов, играл травинками под моими ногами, раскачивал цветы у оград. Небо было чистым, солнце светило так ярко… Как будто бы ничего не произошло. Как будто бы все было как прежде. Но как прежде ничего не было.

Южное кладбище встретило меня оживлением и мамой Гейла у витых ворот.

– Здравствуй, Мортем, – она почти не изменилась с того времени, когда мы виделись в последний раз.

Все те же светлые жидкие волосы, собранные в хвост. Все то же осунувшееся серое лицо с грубыми чертами. Все та же схожесть с сыном, которого у нее и у меня забрали. Вот только глаза ее сегодня были красными, а под ними пролегли глубокие темные круги. Черное платье ей совсем не шло – словно она сняла его с другого человека.

– Здравствуйте, тетушка, – она всегда так любила улыбаться, несмотря на то, что муж ее бил, а жизнь трепала снова и снова. Но сегодня она не улыбалась.

– Как ты себя чувствуешь? – Стандартный и, казалось бы, ничего не значащий вопрос, но ее холодная ладонь на плече дает понять, что ее это действительно волнует. Я не могу не задаваться вопросом, не думает ли Лина о том, что лучше бы вместо ее сына под Галаверским мостом оказался я.

– Не очень, – мне не хватает сил на более подробные и развернутые ответы. Да и кому хватило бы? – А вы…

– Я держусь. Спасибо Марисе, – значит, мама Бобби поддерживает ее. Хорошо… Это хорошо. У нее будет шанс жить дальше. В конце концов, она не заслужила этих мучений.

– Простите, что не уберег Гейла, – слова сорвались с моих губ слишком легко. Даже укола боли не последовало – только очередная волна пустоты накатила.

– Это не твоя вина, Мортем. Просто… Просто жизнь жестока, вот и все, – она опускает глаза в землю и шумно вздыхает. – Так она устроена, Мортем. Богу нравятся хорошие люди, и он призывает их к себе, чтобы там они были счастливее, чем могли бы быть здесь.

– Возможно… – я надеюсь, Гейл счастлив в Храме Жизни. Надеюсь, он заслужил право быть там, а не гнить в Ничто. Он ведь был достаточно хорошим для этого человеком.

– Ох, прости, – она утирает слезы, выступившие в уголках ее потемневших голубых глаз. Простите меня, простите, что моими усилиями вашего сына увели туда, на ту сторону, куда нам не дотянуться. – Пойдем. Церемония скоро начнется.

– Хорошо, – я следую за ней, но словно бы на автомате.

Так плохо мне не было даже в день похорон бабушки. Тогда я мог кричать, ссориться с родителями, проклинать несправедливые небеса. А теперь… Теперь могу только скупо говорить с матерью, у которой отобрал сына, и ненавидеть. Диггори, мир и себя – все как и утром, только сильнее, тяжелее и горше, до горького привкуса слез и словесной отравы на языке.

Когда мы подходим, вокруг большого участка уже толкутся люди. Среди собравшихся я вижу некоторых родителей моих друзей – маму Бобби, родителей Алекса и Винса, старшую сестру Родриге. С другой стороны, ни матери Коста, ни родителей Томми я не вижу. Одна не смогла оторвать свою пизду от члена даже чтобы похоронить родного сына, вторые… Черт знает, что со вторыми. Да и не нужно их здесь – после того, что устроил нам Мэл Каста…

Боль обжигает. Устроил. Вот именно, что устроил. Больше он этого не сделает. Теперь нет ни Гейла, ни Алекса, ни Ронги. Томми пропал без вести. Остался только… я. И больше мы не пробежимся с друзьями по улице, больше не устроим шумный балаган, больше не будет ночного кутежа, после которого нас заберут в полицейский участок или больницу – не раздельно, а вместе, так, чтобы мы и там продолжали улыбаться и смеяться до икоты.

Почему терять так больно? Почему вообще надо кого-то терять?

Я подхожу к небольшой толпе скорбных родственников, но все равно остаюсь в стороне. Они не обращают на меня внимания в своем всепоглощающем горе. И мне от этого только легче. Я так боюсь увидеть в их глазах вопрос “почему ты?”. Почему я, а не они смогли пережить тот день?

Я тоже задаюсь этим вопросом. Снова и снова, до кошмарной боли в напряженной челюсти.

Зачем я был нужен этому миру, если все, что я мог ему предоставить, уже исчерпало себя?

***

Похороны прошли на удивление тихо и спокойно. Двенадцать гробов под заунывное пение приглашенного священника из церквушки при кладбище опустили в землю. Некоторые плакали – мамы Бобби и Винса не сдержались. Но в большинстве своем семьи моих погибших друзей молчали. Лишь тяжело дышали и перебирали дрожащими руками вещи. И в этом я был с ними един.

Под ярким солнцем, в день, когда ни единого облачка не закрывало небесной синевы, двенадцать закрытых и пустых гробов опустились в землю и оказались закопаны. Двенадцать кучек земли – символ двенадцати оборванных жизней.

Когда все подходили прощаться, я встал в хвост этой небольшой колонны. Потому что знал кое-что, чего не могли знать остальные.

Я не сдержался, да. Упал на колени перед могилой Гейла и захлебнулся всхлипом, задушенным в моем истерзанном слезами горле. Слезы не покинули моих глаз даже когда сорвался голос.

– Прости меня… Я так и не купил тебе новый джин-тоник, – это все, на что меня хватило.

У меня было столько слов… Для каждого из них. Прости, что не был рядом. Прости, что не спас от матери. Прости, что не поддержал в драке. Прости, что не дал съесть самый вкусный пончик в коробке. Прости, прости, прости… Для каждого свое. Их столько накопилось… Боже, за что?

Боже, блять, за что? За что, ублюдок ты жестокий!?

– Мортем, солнышко… – мама Гейла осторожно взяла меня за плечи своими широкими ладонями. Они всегда были такими теплыми… Так почему сейчас от их тепла не осталось ничего?

– Простите, простите… – я мог только извиняться, снова и снова, пока не иссякнет поток всего, за что я могу попросить прощения.

Мать моего лучшего друга помогла мне подняться, оттряхнула колени от грязи. А затем нежно обняла и прижала к своей широкой груди.

Я отстранился прежде, чем она успела сказать хоть что-то. В ее глазах я успел увидеть боль – боль по сыну, которого она пыталась найти во мне сейчас.

– Простите… – я не Гейл. Простите, что я не Гейл. Простите, что жив я, а не он.

– Ничего, Мортем. Я понимаю, – но она не понимает. Я вижу это по ее грустному тяжелому взгляду.

И я позорно сбегаю. Не выдерживаю, сдаюсь, ломаюсь снова. Швы, едва сросшиеся после смерти бабушки и предательства Лорела, рвутся окончательно. Я ухожу, оставляя родню моих друзей наедине с их горем. Я не имел права быть среди них. Не после того, как навлек на самых близких мне людей, на их детей, смерть.

Шатаясь, я бреду по узким тропинкам мимо тонких оградок. С серых памятников на меня смотрят глаза мертвецов. Осуждающие, пустые взгляды серых людей, от которых остались две даты и тире между ними да фото на камне. И ветер тихо шелестит в кронах дубов, играя зелеными листками. А в этом дыхании жизни мне слышатся их проклятия. Проклятия пустоглазых мертвецов с губами, искривленными в странных, неестественных улыбках. Почему эти памятники не могут быть крестами? Почему это не стандартное католическое кладбище?

В конце этой тропы наказания меня встречает сам дьявол. И имя ему Долорес Ирвинг. Стоит: спина ровная, руки скрещены на груди, глаза опущены в землю и светлые волосы как всегда в гульке на самом затылке. Но сегодня в ее позе есть что-то другое – неуверенность, нерешительность, горе. Почему? Почему ты грустишь, ведь для тебя эти ребята всего лишь те, кто портят твоего и так неидеального сына?

– Привет, Мортем, – сухой голос, поджатые губы, но дрожь в плечах. Полы темной юбки опять ходят ходуном – как год назад, в маленьком доме одной маленькой женщины.

– Привет, Долорес, – мой голос совсем охрип. Так же, как в день похорон бабушки.

– Церемония… Закончилась? – Она вздыхает глубоко и замирает. Не поднимает глаз, хмурит брови. Почему ты здесь, женщина со строгим взглядом и ядовитым языком?

– Да. Только что, – и ни тебя, ни меня на ней не должно было быть. Мы не имеем права находиться на их могилах, старая дура.

А я не лучше. Тоже дурак, только молодой. И это еще хуже.

– Жаль. Я не успела прийти, – не делай вид, что раскаиваешься. Ты и не хотела быть здесь, правда? – Мортем… Хочешь, я провожу тебя к мистеру Грехему?

– Нет. Я могу сам дойти, – но я вру. Мои ноги дрожат, я не могу дышать. Стоит мне только добраться до реки, и к двенадцати могилам прибавится тринадцатая, а вскоре и четырнадцатая.

Я не смогу спасти Томми. Кто я такой? Маленький, трусливый подросток с силами, которые не могут ничего изменить в драке. Раньше я считал себя таким всесильным – почти что маленьким Богом, способным сразить любого. Но Диггори… Он преподал мне прекрасный урок, и лучше любого другого существа показал, насколько я глуп в своих заблуждениях и насколько слаб.

– Мортем, не отталкивай меня. Пожалуйста. Я хочу… – Долорес поджимает губы. Такая глупая. Верит, что я могу простить ее, не оттолкнуть после того, как она сама буквально отрывала себя от меня. – Я хочу помочь тебе. Поддержать. Сделать то, что я не позволяла себе сделать все это время.

– Пошла ты, – я скалю зубы. Оскал получается слабым, как у загнанного зверя, отчаявшегося в своей клетке. – Я не собираюсь опускаться до твоей помощи.

Я обхожу ее. Ноги меня почти не слушаются, но я умудряюсь выпрямить спину и сжать кулаки, позволив гневу чуть распуститься на земле из печали и ненависти к себе.

Но Долорес не отстает. Она идет за мной молча. Я слышу тихий шум ее шагов и сиплое дыхание. Между нами повисают слова, словно бы на тяжелом канате, обвязавшем наши шеи. Они тихо звенят, но не звучат. Никто не решает раскрыть рты и сорвать эти звенящие бусины с затягивающихся петель.

Мы выходим за ворота. Плач матери Бобби, тяжелый взгляд матери Гейла, двенадцать могил моих друзей – все остается позади и с каждым шагом все больше отдаляется. Легче почему-то не становится. Палящее солнце выжигает мысли, оставляя лишь печаль. Пыль взлетает воздух из-под моих стоп. Тропинка узкая, но деревья по правую руку не дотягиваются тенью до меня и Долорес.

– Мортем, – она начинает первой. Вместо звона бубенчика-слова – скрип ржавого механизма ее горла. – Я знаю, ты не простишь меня. Не за то, что я сделала. Но… Мальчик мой, ты не представляешь, как я сама…

– Я сама что? – Слова даются мне тяжелее, чем ей. Язык отсох, внутри меня все умерло. – Видишь, мамочка, проблема вот в чем – ты эгоистка.

– Что? Но Мортем..! – Она тянет ко мне руку, но я ухожу от крепкой хватки ее костлявых пальцев.

– Отрицать ты это не можешь, – я не смотрю на нее. Стараюсь не чувствовать ее. Удавка вокруг моей шеи затягивается все туже. – Сама подумай – что ты выбрала, мам, когда папа начал поднимать руку? Меня? Или себя? Бросить отца и разрушить свое “счастье” или остаться подле него, продолжая наблюдать за тем, как он меня избивает?

– Мортем, но что я могла? – Она опять злиться. Вот-вот сорвется. Но мне уже все равно.

– Ну не знаю. К примеру – сказать отцу, что не намерена это терпеть? – Усмешка получается ядовитая. Гейл, одобрил бы ты то, что я сейчас делаю? Ну почему тебя больше нет рядом? – Или взять меня в охапку и уйти от него? Ты зарабатываешь больше, мам. У тебя была квартира – в Лос-Анджелесе, да, но чем там хуже, чем здесь? Но ты выбрала счастье с отцом, а не меня, мам.

– Мортем, я ничего не могла. Я… Я не могла жить сама. Я не умею, – она пытается оправдаться. Как всегда, когда ее обвиняют в чем-то.

– Но я, мамочка, тоже эгоист, – я не слышу ее. Стараюсь не слушать ее слов. – Еще больший, чем ты. Я требовал от людей внимания, любви, их жизни. Но в ответ не собирался давать ничего, кроме смерти. И вот, мы здесь, мамуль. Яблочко от яблоньки, как говорится.

– Энджел… – сорвалась. Не сдержалась.

“Энджел? То есть, ты говоришь, что тебя на полном серьезе зовут Ангелом? Ха-ха..! Слушай, а твои родители как знали, что мы встретимся. Почему? Ну, ты ведь мой ангел-хранитель!”

Гейл… Ты ошибся. Я не ангел-хранитель, а самый настоящий предвестник смерти. Если бы я не был таким безбожным эгоистом… Если бы я не был таким законченным идиотом! Ты был бы жив. Ты был бы счастлив. И все было бы хорошо.

– Не зови меня этим именем, сколько раз тебе повторять? – Вопреки буре в моем сердце, мой голос спокоен и холоден.

– Ладно, Мортем. Уж прости меня, деточка моя, но не смей называть меня эгоисткой, – я знал, что так будет. Она не умеет ни молчать, ни держать слова при себе. И, черт, как же я похож на нее. Блядская наследственность. – У меня были свои причины, чтобы не уходить.

– Тогда у меня есть свои причины для того, чтобы послать тебя на хуй Гарольда, подальше от меня, – исчезни. Выбери его еще раз и уйди. А я уж сам разберусь с возникшей проблемой, имя которой – Мортем Ирвинг.

– Но я… Я понимаю, что ошиблась. И… Мортем… – она так старается подобрать слова. Законченная дура. Но почему-то я ее еще слушаю, словно бы от ее “прости” еще что-то зависит. – Позволь мне сделать то, от чего я так долго убегала. Позволь мне снова быть твоей мамой! Мы уедем в Лос-Анджелес, я разведусь с Гарольдом, мы будем жить вдвоем…

– Слишком поздно, мам, – я убираю руки в карманы штанов. Неровный шаг прикрывается камешком под подошвой моих кед. – Ты опоздала с этим предложением на пять лет.

Во мне не осталось веры тебе, мама. Ты не поддерживала меня ни разу за всю мою жизнь. Тебя не было рядом в самые счастливые или самые горькие моменты моей жизни. Ты выбрала не меня. И опоздала, передумав.

Я соврал тебе. Ты опоздала не на пять лет, а всего на пару дней. Скажи ты мне эти слова неделю назад, я бы еще подумал. Сел бы с ребятами под Галалаверским мостом, спросил бы у них совета. Но теперь я один – сломленный, уничтоженный ведьмак, которого преследует разъяренное существо из иного мира.

– Исправить все никогда не поздно, Мортем. Я… Я буду стараться. Я сделаю все, чтобы больше никогда не оставлять тебя одного и не причинять тебе боли, – ее пальцы снова хватают меня за плечо. Я останавливаюсь, подчиняясь этому давлению, но решение не меняю.

– Для тебя будет лучше забыть обо мне, – ты была плохой матерью, ты была мерзкой женщиной. Но я не хочу обрекать на смерть больше никого, даже тебя. – Уйди. Оставь меня. А еще лучше – просто забудь, что я у тебя был.

Она говорит что-то еще – ее глаза смотрят на меня с тоской и мольбой. Все острое лицо полно той боли, с которой она умоляет меня дать ей еще один шанс. Но я уже чувствую что-то. Словно бы волны проходят по моему телу, и воздух начинает пахнуть кровью. Можно ли назвать это предчувствием? Знать не желаю. Но я понимаю, что если сейчас не уйду, по моей вине погибнет кто-то еще. Пусть даже и моя отвратительная мать.

Я вырываюсь. Она почти не против – остановить не пытается, лишь кривит губы и опускает руки, говоря последнее прости. Поздно, так поздно.

Я срываюсь с места. Снова пускаюсь в бега, играя в догонялки со смертью в лице существа Примумнатус. Долорес даже не кричит мне вслед, только смотрит.

А я снова опаздываю, на этот раз всего на доли секунд.

Волна вони вместе с черной тенью и треском кустов под огромным лапами вторгается в мир. Как в замедленной съемке, я поворачиваю голову. Глаза-бусинки, полные гнева и предвкушения, впериваются в меня. Огромная пасть открывается в рычании, острые как бритва зубы блестят от слюны.

Я зажмуриваюсь в ожидании боли и долгожданного конца. А потом падаю, получая мощный толчок в плечо.

Когда я открываю глаза, шипя от удара плечом о землю, мир разрывается криком Долорес и утробным рычанием вендиго.

Я пытаюсь действовать быстрее – перебарывая боль, поднимаюсь на ноги в пару движений, поворачиваюсь… Но бой уже оказывается окончен.

Вендиго хватило одного укуса, чтобы перекусить горло моей матери. Ее тело распростерлось по грязному, пыльному асфальту, и алая кровь окрасила серое полотно дороги. Вендиго, огромная тварь, поворачивается ко мне и демонстративно облизывается. Кровь капает с его морды на асфальт, наполняя мир стуком капель. Его когтистая лапа упирается в грудь Долорес, и когти вонзаются в ее тонкое тело.

Я кричу. Ярость захлестывает меня с головой, боль четырех мучительных дней переполняет. Мне даже нечем защитить себя. Сейчас все будет кончено… Но это не мешает мне срывать голос, проклиная Хаоса.

– Ты слышишь меня, мразь?! – Я знаю, он слушает. Потому что вендиго не двигается, потому что выражение его морды не меняется. – Я… Я уничтожу тебя!

– Да? Неужели? – Из пасти вендиго доносятся звуки.

Я не мог понять, первые ли это признаки безумия или Хаос действительно говорит со мной через эту огромную тварь. Честно, мне наплевать. Он отнял у меня все. Он забрал у меня нормальную жизнь, друзей… А теперь и Долорес. Я ненавидел ее. О, как я ненавидел ее. Но он не имел права убить ее. Даже я не имел!

– Хочешь отомстить мне? Неужели я так тебя раззадорил? – Сиплый смех раздирает мое сознание в клочья. Ему плевать… Ему не страшны мои угрозы, как не страшен и я сам. Да как он смеет так отвечать на мой гнев?! – Думаешь, сможешь наказать меня за друзей?

– Да! Ты поплатишься! – Я самолично сотру тебя в порошок! За все! За каждую боль, за каждый момент жизни, стертый твоей рукой!

– Ха-ха! А ты самоуверен, – вендиго сдвигается с места. Тело Долорес под его лапой вздрагивает. Я морщусь. Я не должен сочувствовать ей… Но мне жаль. Жаль, что я принес ей смерть. – Ну, не в моих силах остановить тебя. Зато в моих – направить, – вендиго подходит ко мне. Я чувствую запах гнили и падали из его пасти. Черные бусины глаз так близко… Но мне не холодно. Мне не страшно. И пусть жжет след на руке, пусть картины последнего нападения прорываются сквозь гнев. Мне не страшно. Правда… – Если ты уверен в себе, приходи в Сайлент-Экспенсс. Твоя остановка – “Старшайн”. Я буду ждать. А вместе со мной и кое-кто еще.

– Будь уверен, я не испугаюсь, – не теперь. Не сейчас, когда смысл моей жизни исчез, а последний оплот гнева распростерся под жарким солнцем в луже засыхающей крови.

– Буду ждать. Покажи мне, на что ты способен, глупый мальчик, – вендиго довольно рыкнул. – О, и… Приведи с собой кого-нибудь из своих друзей-артеков. Я так соскучился по их плоти, кто бы знал!

Пара секунд – и черная тень обогнула меня. Поток жаркого воздуха ударил в спину, когда тварь сорвалась с места и огромными прыжками унеслась обратно в лес. Как в трансе, я подошел к Долорес. А затем мои ноги подогнулись.

Страха не было. Больше не было. Но меня все равно трясло, а руки не слушались, когда я потянулся к лицу Долорес. Ее мутно-голубые глаза были широко распахнуты, а губы… Растянуты в улыбке. Она улыбалась, когда огромная тварь разрывала ее горло. Глупая старушечья одежда окрасилась в алый.

– Я же говорил тебе… – ее щеки были еще теплыми, а мои пальцы – холодными. – Предупреждал… Не стоило тебе быть со мной.

Она спасла меня. Оттолкнула, не дала вендиго схватить. Я уверен, Хаос не убил бы меня. Унес – возможно. Но не убил бы. Но Долорес помешала ему. И заплатила за то, что оттолкнула своего сына из-под лап непонятной твари, выскочившей из леса.

Я закрыл ее глаза. Не плача, не испытывая всепоглощающей боли, закрыл глаза и распрощался с ней. Я никогда не любил Долорес. Я не простил ее. И сейчас – тоже. Но она не заслуживала такой смерти.

– Прости меня, – она не заслужила этих слов. Но я все равно сказал их, пытаясь искупить вину убийства скорее перед самим собой, нежели перед ней.

А затем я встал на ноги, развернулся и побежал. Прочь от Долорес, прочь от кладбища, прочь от двенадцати могил и прочь от самого себя, вестника смерти. Последняя искра угасла ровно в этот самый миг, и даже жар июльского дня не смог зажечь ее вновь. Я рванул на встречу Хаосу, которого не мог победить, как в объятия желанной смерти.

Мне не победить его. Но я не дам ему остаться безнаказанным.

Еще в мае я был обычным мальчиком. Улыбчивым идиотом с шилом в одном месте. Как мало мне было нужно, чтобы сломаться…

========== Прощание ==========

Я несся по залитым жгучем солнцем улицам, не обращая внимания ни на что. Ветер хлестал по лицу, марево размывало окружающий мир, а все вокруг казалось фантасмагорической иллюзией моего больного сознания.

Каждый шаг причинял боль. Легкие разрывались после каждого вдоха. Горькие слезы жгли уголки глаз, никак не покидая истерзанного тела. Но я не останавливался. Времени было слишком мало. Я едва ли успевал думать о чем-то кроме Томми. Его детское личико вновь и вновь вставало перед глазами, заменяя собой непритязательную реальность: его большие глаза смотрели прямо в душу, а звонкий веселый голос эхом отдавался в голове.

От южного кладбища я ураганом пронесся до первых косых домиков Сайлент-Экспенсса. Они встретили меня стрекотом цикад и шорохом листвы, в котором мне снова почудился крик Долорес. Отчаянный, надсадный и причиняющий боль почти физическую. Зажмурившись, я постарался припустить быстрее… Но вместо этого запнулся о выступающую плитку дороги и бряцнулся о землю. Боль обожгла руки и колени стремительной вспышкой, кровь согрела ледяную кожу ладоней. Позорно всхлипнув, я заторопился подняться, нелепо дергая руками и ногами в вялой попытке подчинить себе изможденное тело. А когда это не получилось, в ярости хлопнул ладонью о землю, трясясь всем телом.

– Черт! – Тяжелый выдох сорвался с моих губ вместе с очередным всхлипом.

Воспоминания ворвались в разморенное болью и жаром сознание. В тот день, когда я впервые увидел истин, все случилось точно так же. В тот день, когда вся эта история еще не началась… Когда все было хорошо! Когда Гейл и ребята были еще живы, а я не стал вестником дамы с косой… Боже, неужели это было так давно? Или так недавно? Кажется, еще вчера жизнь была прекрасной игрой, в которой победа ждала при любом исходе, а сегодня она же стала тяжелой цепью, не дающей сделать и шага в сторону.

Я должен спешить. Должен найти Хаоса! Но у меня совсем нет сил. Как бы я ни крепился, испытания последней недели совсем измотали меня. Настолько, что даже разрыдаться от несправедливости мироздания уже нет сил.

И только вибрация телефона в кармане заставила меня судорожно, тяжело двинуть рукой. Когда я поднес телефон к лицу, на его экране отразился я: бледный, с дрожащими губами и растрепанными черными волосами, смотрящий на мир широко распахнутыми, испуганными глазами, потемневшими непойми от чего. Впрочем, едва ли я обратил внимание на свой внешний вид. Куда больше меня заинтересовал высветившийся на экране значок звонка. Картинка с котенком, играющим с клубком ниток, заставила меня поджать губы и пожелать выбросить телефон куда подальше. Звонил Ло… Харон. Наверняка с вопросом «где ты?».

Должен ли я был ответить ему? Если я скажу, что ищу Томми, он точно отправится со мной. Этого допустить нельзя. Я не собираюсь отдавать еще и Лорела в лапы Хаосу! Ни за что. Но… Если я не отвечу, меня найдут Селина и Ева. А на них Хаос тоже имел свои планы…

Круг мыслей я оборвал одним движением – нажатием пальцем на кнопку «принять звонок».

– Мортем! – Взволнованный голос Харона тут же ворвался в мою голову. Я закусил губу, чувствуя, как дрожат пальцы. – Где ты? Что случилось на кладбище?

– Харон… Лорел… – я шумно выдохнул сквозь крепко стиснутые зубы. Времени на раздумья нет. У меня только один путь. – Все нормально. Ничего не случилось. Я просто… Просто пошел прогуляться.

– Мортем, пожалуйста, не ври мне! – Его голос, полный отчаянной мольбы, саданул по сердцу в разы больнее, чем широко распахнутые глаза мертвой Долорес. – Что происходит? С тобой все в порядке?

– Я… Я не могу сейчас разговаривать, Харон, – надо кончать с этим. – Я в порядке. Все хорошо. Просто занят сейчас кое-чем.

– Мортем, скажи мне, где ты, – Харон взмолился еще активнее, и к горлу моему подступил горький, неприятный ком. Хватит, Господи, хватит просить меня! Я не хочу, чтобы и ты погиб из-за меня! – Я заберу тебя. А вечером съездим в магазин или в парк… Выпьем какао, закажем пиццу… Ты только скажи, где ты?

– Со мной все в порядке! – Крик сорвался на визг. Первая слеза за долгие полчаса со смерти Долорес скатилась по щеке и оставила горячий мокрый след на коже. – Отстань от меня! Дай мне побыть одному! Занят я, занят! Не надо со мной нянькаться, я сам со всем разберусь!

– Мортем, пожалуйста. Я не нянькаюсь. Я просто… Просто хочу помочь тебе, – человек, которого я так любил и так люблю до сих, почти шептал мне мольбы о пощаде. Но все, что я мог – хлестко оттолкнуть его. – Позволь мне помочь тебе, Мортем. Позволь быть рядом после… После той правды.

– Нет, – простое, знакомое слово обожгло язык ядом и оставило незарастающий след на сердце. Мне кажется, или я сейчас действительно весь кровоточу? – Оставь меня. Не иди за мной.

– Мортем… – я больше не могу слушать его.

И отключаюсь первым. Телефон тут же летит в ближайшие кусты, где с хрустом ломаемых веток ударяется о землю. Мне он больше не нужен. Там, куда я иду, телефон – бесполезная вещь. И возвращаться я не планирую. Так пусть эта часть моей жизни послужит кому-то добрую службу. Пусть полицейские найдут хотя бы ее после того, как я исчезну из этого мира. И пусть… Пусть хоть что-то останется Харону напоминанием обо мне. Это эгоистично – оставлять десяток счастливых фотографий и память о том, что когда-то кто-то близкий жил, а теперь навсегда пропал. Но мне, как и всякому человеку, хочется, чтобы обо мне помнили. И если не все люди на Земле, то хотя бы самые близкие. Пусть они не забывают, что был когда-то такой маленький глупый мальчик, который нес боль всем, кого любил.

С трудом поднявшись на ноги, я дрожащими руками оттряхнул колени. От болезненных ударов лишь быстрее пробуждалось прошлое в моей душе, стараясь отговорить от самоубийственной миссии и напомнить, как весело жить.

Еще совсем недавно, в начале всей этой безумной истории, Харон тоже мне звонил. Тогда… Тогда он был еще Лорелом, моим драгоценным другом и первой серьезной влюбленностью. И ведь как забавно – тогда я тоже ему отказал. Но тогда – потому, что хотел быть сильным мальчиком. А еще потому, что боялся увидеть истину за спиной моего любимого друга. Теперь же… Теперь же потому, что хочу спасти его. Можно ли это называть развитием? Если да, то я неплохо преуспел перед тем, как умереть.

В последний раз взглянув на свои расцарапанные ладони и послав Харону последнее короткое «прости», я снова сорвался с места.

До «Старшайн» осталось совсем недалеко. Отсчет пошел на минуты. Но мне больше не страшно. Ведь все самое страшное уже произошло.

***

У «Старшайн» меня ждал глухая, невыносимая тишина. Старое здание ощерилось пустыми панорамными окнами, полными острых осколков, и ветер пел в них свои жуткие мелодии. Густая трава заполнила собой все: узкую тропинку, маленькие бордюрчики, старые столики для пикников в солнечную погоду. И даже черные стены кинотеатра, красующиеся несмываемыми граффити и копотью, казалось, стремились прогнать меня прочь.

Над «Старшайн» сгустились тени. Сам мир был против него, этого древнего здания, и без того потерявшего всю свою сущность в страшном пожаре, произошедшем много лет назад. Однако страшнее языков пламени, вырывающихся из лопнувших стекол, и криков убегающих прочь людей было то зло, что засело в кинотеатре сейчас.

Перед тем, как ступить за порог здания, я замер у его приветливо приоткрытых дверей и вгляделся в просевший козырек и далекое серое небо. Первый красовался некогда неоновой надписью «Старшайн», а второе пряталось от меня за облаками, не желая больше давать и капли солнца, как это было на кладбище. Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Раз. Два. Три…

И только досчитав до десяти, я вновь открыл глаза и решительно ступил внутрь здания, где меня уже ждали. Небо, мир, близкие люди – все осталось позади и вмиг затихло, утонув в страшном безмолвии покинутого людьми места.

В холле «Старшайн» было пусто и жутко грязно. Под ногами хрустело битое стекло, на всех стенах красовались ужасно выполненные граффити, а все значимые места услаждали глаз жуткими украшениями. Например, стойка кассира по правую от меня руку была вся завалена шприцами и бутылками, раскатившимися как по самой стойке, так и по черному от старой копоти полу вокруг. Стойка для покупки попкорна и напитков же была увешана какими-то тряпками и веревками, ясно говорящими о том, что когда-то здесь любили ночевать бомжи. Запах стоял ужасный. Вонь застарелой мочи смешивалась с отвратительными нотками мертвечины, а тени, смотрящие из всех углов, лишь больше нагнетали и без того безрадостную атмосферу. Даже остатки уцелевших афиш – половина Тианы из «Принцессы и лягушки», половина постера «Элвин и Бурундуки 2» и даже часть постера «Аватара» Кемерона – не могли вернуть этому месту ностальгического цвета, потому что были изуродованы временем и бушевавшим здесь огнем.

Кинотеатр пережил немало долгих, тяжелых лет. И было в нем что-то, что роднило меня и его. Возможно, стеклянная хрупкость остатков тела? Или оскверненность души? Я смотрел на пережитки прошлого и чувствовал себя так, словно возвращаюсь в свое далекое детство – в то время, когда я впервые заглушил боль от отцовской оплевухи и удара в ребра алкоголем, а обиду на материнское безразличие скуренным косячком. Вернуть бы то время… То время, когда Гейл улыбался так широко и искренне, а Ронга, Алекс, Кост и остальные только становились мне друзьями, пробиваясь сквозь острые словечки и корку льда в душе. Оно было прекрасно…

За своими далекими размышлениями я совсем не услышал тихого хруста чужих шагов. А когда до меня наконец дошло, что я здесь не один, было слишком поздно.