Текст книги "Хаос: Наследник Ведьмы (СИ)"

Автор книги: Genesis in Hell

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Мне это удается – с трудом, с расплывающимся перед глазами миром, но удается. Движения тяжелые, мокрая одежда тянет к земле, черные пряди закрывают глаза. Рядом, так рядом. Я обдираю руки, влезая в узкий проход. Вода тут же заполняет раны, смывая капельки крови, но я не обращаю внимание на жгучую боль с ссадинах.

Я здесь. Я здесь!

– Гейл! – сорванный крик птицей врывается в камеру.

Я – следом за ним.

А новый крик застывает в горле. Алое. Алое. Алое! Крови так много – она заполнила собой все, каждый миллиметр пространства. Бетон стал красным от нее. Очередной мой вздох заполнил легкие запахом металла. Поворот головы. Ни слова не могу вымолвить. Шаг. Что за мешок лежит в том углу? Почему он такой красный? Это ведь не кровь, да? Это не она, просто ребята разлили краску… Они шутят надо мной, да?

Шаги на дрожащих непослушных ногах такие медленные. Я ступаю по алым лужам с чавкающим звуком – краска остается на моих ботинках. Подхожу к мешку. Он красный, весь, но очертаниями похож на манекен. Что это? Боже, какие глупые шутки… Я опускаюсь рядом с манекеном на колени и переворачиваю его. Руки касаются холодного и влажного, но даже так я могу понять, что это кожа.

Не могу кричать. Могу только смотреть в широко распахнутые глаза. Добрые голубые глаза, самые дорогие и родные…

– Гейл… – всхлип. Я задыхаюсь вставшим поперек вздохом.

Это Гейл. Я не спутаю его ни с кем. Красные прядки, голубые глаза, эти скулы…

Боже! Нет! Пожалуйста, нет! Умоляю, не надо! УМОЛЯЮ, НЕТ!

– Гейл! – наконец. Я могу кричать.

Слезы не желают покидать моих ноющих глаз. Я судорожно тормошу своего самого лучшего друга, и руки мои дрожат. Он жив, просто притворяется. Это не кровь, просто краска. Нет, нет, нет… Гейл жив! Все с ним в порядке!

– Очнись! Не играй со мной! – губы дрожат, мысли бессвязны, я трясу и трясу его, но в голубых глазах жизни не появляется. Лишь больше алого стекает по изорванным губам.

Очередной толчок – тяжелый звон и хлюпанье. Мой вой не перекрыть им. Ладонь… Его ладонь! Лежит в осколках, исцарапанная и окровавленная… Я хватаю ее, поднимаю, крепко прижимаю к себе.

– Сейчас, подожди, Гейл, сейчас я все исправлю… – я пытаюсь, я так пытаюсь! Но ладонь обратно не крепится.

Почему? Почему ты не поднимаешься?! Очнись! Пожалуйста, очнись… Ты же обещал мне, что мы всегда будем друзьями! Ты обещал, что вечером мы пойдем гулять! Ты клялся, что не оставишь меня! Гейл… Гейл, пожалуйста.! Пожалуйста, не покидай меня!

Почему слезы не стекают по моим щекам? Почему я не могу заплакать? Почему я снова не могу заплакать, видя отпечаток смерти на лице дорогого мне человека?! В голове кавардак. Прижимаю к себе холодное тело. Он просто играет. Сейчас, я верну его ладонь на место, и он очнется, и посмеется, и скажет, что я дурак, раз повелся на такой развод. А ребята… Ребята. Они ведь шутят, да?!

Я снова поднимаюсь на ноги. Все кружится, я едва могу стоять. Сейчас, я найду их, они такие идиоты, но они мне все расскажут, и мы будем еще долго над этим смеяться. Тороплюсь и запинаюсь, подхожу к проему в стене, лезу в него…

И тут же отшатываюсь обратно, зажимая ладонями рот. Больно ударяюсь коленями о пол. Чай и завтрак покидают мой желудок так спешно, что я едва успеваю убрать руки на живот.

– Нет! Нет, нет, нет! – желчь обжигает рот, я хриплю и сиплю сквозь силу. Мертвы… Они все, все мертвы!

Гейл… Гейл, это ведь глупая шутка?

– Я не так хотел! – я не хотел такого результата выбора! – Нет! Не так! Не так хотел! Пожалуйста, верни их! Нет!

Гейл, Гейл, Гейл… Взгляд блуждает по полу, по стенам… Все красное, все. Крови так много, что она вот-вот зальет и меня тоже. Они все мертвы. Лежат, разорванные в клочья, там, в зале. Не дышат, не живут, не улыбаются… Их нет, их больше нет. Меня трясет, руки не слушаются. Блуждающий взгляд натыкается на что-то на полу. Золотые капельки чего-то густого – совсем рядом с Гейлом. А чуть поодаль… Чуть поодаль остатки кольца. Половинка золотого обруча с россыпью изумрудов.

Я знаю, чье это кольцо. Я, блять, знаю, чье это кольцо.

Паззл окончательно собрался, и сомнений не стало. Слезы превратились в колкий лед. Остался только крик и ненависть, захватившая с головой.

Ублюдок… Ублюдок! Мразь, как ты посмел? Как ты посмел забрать их у меня?! Я найду тебя, кусок дерьма! Уничтожу! Причиню столько боли, сколько ты причинил им! За все сполна отплачу, за все!

Я ведь не этого хотел, когда просил сделать выбор за меня! Они не заслужили этого! Не заслужили боли, страха, смерти. Они не заслужили быть преданными тобой…

Диггори… Ты сам подписал себе смертный приговор! Я это так просто не оставлю! Ты у меня еще поплатишься!

– Мортем! Боже… – крик Евы вторгается в комнату, в которой запах крови повис пеленой плотного тумана.

Я не прощу тебя, Диггори!

========== Мама ==========

– Итак, вы говорите, что на месте преступления не были? – Щелчок авторучки пронзает мое сознание словно острый нож. Но губы не дрожат, а взгляд направлен прямо в глаза копа, скрытые за внушительными очками.

Мутно-голубые, чем-то неуловимо похожие на глаза Гейла, они сверлят меня, расцарапывая свежую душевную рану.

– Да. Друзья звонили мне, но я не взял трубку. Потом они мне не ответили. Я думал, что они просто заняты… – каждое слово через силу, выдавить их из сжатого спазмом мучительного страдания горла тяжело. Мои сжатые в кулаки ладони, сложенные на крепко сведенных коленях, подрагивают. – О случившемся я узнал только сегодня утром, из звонка матери моего друга Гейла.

Это произошло вчера.

Вчера… Я потерял всех своих друзей, самых дорогих мне людей на всем белом свете. Их больше нет. Моих друзей… Огоньков моей души, без которых все теряло смысл… Их у меня забрали – так жестоко, так бесчеловечно отняли, изорвав в клочья все наше будущее. У нас было столько планов, столько мечтаний… Мы хотели пойти на пляж, отпраздновать начало нового учебного года, снова драться с Закки и его ребятами, просто жить, в конце концов… Но наше будущее уничтожили. Вместе с ними.

Сердце разрывается от боли. Злость, накатившая на меня вчера бурным приливом вместе с песком уверенности, ушла. Теперь нет ничего, кроме горького раскаяния и желания повернуть время вспять. Нет слез, нет крика…

Я не так хотел. Я ведь не хотел их смерти. Умоляя решить мою дилемму выбора между двумя мирами, я не просил делать это так… Чудовищно.

За что? За что они? Почему не я? Хаос, почему они, а не я? Я хочу услышать ответ, но глухая тишина в моей голове не отвечает ничем, кроме как горькими рыданиями, запрятанными глубоко в себе. Ответа на эти вопросы в моей голове не существует. В ней есть только кучка мыслей, ничего не могущих изменить.

Я не помню, как вчера попал домой. Вроде, Ева вытащила меня к дороге, но это не точно. Вроде, Лорел отвез меня к нам – это уже точнее, я могу припомнить, как он усаживал меня рядом с собой и снова давил педаль газа в пол. Кажется, они говорили о чем-то, причем на повышенных тонах. Но я ничего, совсем ничего не помню точно. Все, что отложилось у меня в памяти – два долгих часа в остывающей ванне, которые я провел, пялясь в плитки стены и захлебываясь немыми слезами.

Утром мне позвонила Лина Нейлсон – мама Гейла. Она так плакала, когда рассказывала мне о смерти сына… А мне приходилось играть удивление для нее. Чтобы никто не заподозрил, чтобы никто не узнал о моей вине. Чтобы никто не обвинил. Как я ненавидел себя в этот момент. Как ненавижу себя сейчас.

Сразу после нее позвонили полицейские – они пригласили меня в полицейский участок. Я думал, собирались обвинять. Мои отпечатки там были везде, я наследил конкретно. Думал, что попал, что моя месть закончилась, не начавшись, боялся. Не за себя, правда, а за жизнь друзей, за которую мог не отыграться.

Но вот, я здесь, в полицейском участке Сван Вейли. Сижу в кабинете какого-то незнакомого мне копа с седыми висками и пижонской бородкой и рассказываю ему, что ничего не знал. Тошнотворно-зеленые стен давят, низкий потолок наваливается, за замыленным окном оживает новый день, к которому я не должен быть причастен. Харон сидит в коридоре – ждет меня, наверняка волнуется. Хотя, с чего бы ему волноваться, а? Он ведь еще в машине рассказал, что они с Селиной подтерли все наши следы какими-то своими методами. Я не знаю и знать не желаю. Мне не важно уже ничего. Теперь, когда их нет, смысл жизни теряется все дальше в пучинах ненависти к себе. Харон – лжец. Мои друзья мертвы. У меня ничего не осталось. Больше в моей жизни нет ничего важного. Впрочем, я вру. Кое-что мне еще важно.

Убить Диггори. Растерзать его. Вспороть его поганый рот и оторвать грязные руки, которыми он убил моих друзей. Он мне за все заплатит… Теперь, когда все, что у меня осталось – апатия и ненависть, он заплатит мне за их жизни. Мне насрать на себя и на то, как глубоко я паду. Но мои друзья… Он не имел никакого права трогать их! И, клянусь всеми Богами, он мне заплатит.

– А вы не помните, кто должен был быть на Галаверском мосту? – мужчина смотрит на меня строго. Подозревает. Взгляни получше на мое серое от усталости лицо, мужик, и ты сразу поймешь, что не я их убил.

Но… Я виноват. Если бы меня не было… Если бы я не впутался в историю с Хаосом… Если бы, если бы, если бы! Они были бы живы, если бы все эти «если бы» случились.

Черт. Я ненавижу полицейский участок Сван Вейли. Грязное место с продажными людьми в нем. Мерзкие плакаты со всякой хренью на них, заваленные бумагами столы, въевшийся во все запах дешевого кофе и невкусных пончиков, мерзотный пол с разводах… И так хреново, а это место навевает лишь еще больше тоски. Раньше я часто бывал здесь – попадался после каждой драки, не умея ни скрываться, ни убегать. Сидел здесь часами, плюя в потолок и выслушивая лекции о том, что я не должен вести себя так, должен думать о родителях и бла-бла-бла. А рядом всегда был кто-то из банды – Гейл, Алекс, Ронга, Винс… Мои друзья, моя единственная родня. Вместе со мной они закатывали глаза на очередные нотации от уставших полицейских, которым до нас на самом деле не было дела. Вместе со мной они проводили долгие часы в этих мерзких стенах, развлекаясь шутками, прибаутками и передразниванием.

Я не могу не думать о ребятах, но больше всего – о Гейле. О своем самом лучшем друге, кровавым мешком растянувшимся на бетоне. О его холодной жесткой кисти в моей ладони, влажной и липкой от крови… В желудке опять все возмущается, хотя я не ел со вчерашнего дня. Боже, как же все плохо. Я не могу, не могу… Почему ты не забрал меня, черт возьми?

– Их должно было быть тринадцать. Все, кроме меня, – я ничего не скажу вам про Диггори. Это мое дело – выследить эту мразь и убить ее. А там уже и коньки самому отбросить можно.

– Странно, – мужчина хмурит кустистые брови и поджимает губы. Стук каблуков его ботинок о бетон раскатами грома в висках.

– Что странного? – Я поджимаю губы, едва сдерживаясь от желания зажмуриться и захныкать.

Они все были там. Все и каждый. Отправились прогуляться, захотели развлечься. А потом раз – и никого нет. Тонкая рука с черными нитями татуировки всех смела одним взмахом. Остался только я – почему-то избежавший этой горькой судьбы. Если бы я был там, он мог бы убить меня, а не их… Опять больно, опять плохо, ну почему меня не было с ними?

– Мы нашли только двенадцать тел, – я поднимаю голову.

Что? Я не ослышался? Мне не показалось в твоих словах то, что я хочу услышать? Господь, пусть не показалось… Кто-то жив, кто-то пережил этот кошмар.

– Гейл Нейлсон, Коул Стакадо… – он перечисляет и перечисляет, и каждое имя причиняет новую боль. Я не уберег вас, не спас. Простите, простите меня, ребята, пожалуйста, простите, что втянул вас в это. – Джимми Оуэн. Все.

– А… Томас Каста? – Боже, неужели… Неужели они его не нашли? Надежда, пожалуйста, подари мне надежду, дай мне шанс.

– Это тринадцатый член вашей компании, да? – Коп участливо и даже добродушно смотрит на меня. Мои губы дрожат, я готов закричать от счастья. Он может быть жив, Томми, мой Томми, мой маленький братик! – Нет, мы нашли только двенадцать тел.

– Господи… – да. Да! Ты не всех меня лишил, ублюдок! – Господи…

Я готов вопить от секундного счастья. Он жив. Он еще жив. Что Диггори сделал с ним? Куда он его увел? Что. Он. Сделал? Нет! Да неважно! Наплевать куда, наплевать как и наплевать почему. Мне все равно! Теперь… Я найду Томми. И когда найду… Диггори еще пожалеет о том, что вообще появился на свет.

– Ну, ну, парень, спокойнее… – мужчина протягивает свою огромную ладонь, через стол пытаясь похлопать меня по плечу. Мне не нужна поддержка.

– Со мной все в порядке, – не трогай меня, не лезь в это. Не надо. Дай мне побыть с моими чувствами один на один, без твоего бесполезного участия.

– Что ж, я узнал у тебя все, что хотел… Можешь идти. Но на всякий случай будь готов к повторному звонку, – похоже, мои чувства напрягли этого старого копа. Он сжалился надо мной и отпустил наконец с миром.

Я только этого и ждал. Поднялся и на нетвердых ногах двинулся к выходу из кабинета, не прощаясь.

Харон ждал меня у дверей кабинета, сидя на маленькой кушетке. А вместе с ним и кое-кто еще.

Как только я вышел за дверь, Долорес вскочила на ноги. Взволнованное бледное лицо, большие испуганные глаза, дрожь тонких губ. Я не успеваю ничего понять, а она уже налетает на меня. Ее холодные руки хватают меня за плечи, притягивают к себе – я хочу отшатнуться, запах ее мерзких духов заполняет легкие, черт, убери, убери от меня свои руки! Не мешай мне!

– Мортем, солнышко, сынок! – Она впервые назвала меня Мортемом? Серьезно? – Я так волновалась за тебя, я…

– Что ты здесь делаешь? – Мне нужно к Харону, отпусти меня. Я пытаюсь заглянуть ему в глаза, вывернуться из тисков холодных пальцев, но мой сосед старательно прячет взгляд в пол, терпеливо ожидая конца нашего с Долорес разговора.

– Я узнала о том, что случилось с ребятами. Я думала… Думала… – не обнимай меня, не смей! Ты не имеешь на это права! Твои слезы моей жалости тебе не дадут! – Думала, ты тоже погиб.

– Но я жив. Удостоверилась? Проверила? А теперь отпусти! – Не трогай. Не касайся. Не зли. Помни, что я, черт возьми, не прощу тебя так просто, после пары слез и наигранной истерики.

– Мортем, я так волновалась за тебя. Я думала, что потеряла тебя. Когда мисс Нейлсон позвонила мне, я чуть с ума не сошла от страха, – ее глаза так близко, она шумно дышит, шмыгая носом. Но каждый ее вздох вызывает во мне лишь новую волну раздражения.

– С чего бы это? Мне казалось, вам с папашей насрать на меня до тех пор, пока я не играю роль груши для битья, – мой крепкий хлопок по ее ладони заставляет женщину отойти. Она растерянно смотрит на меня, продолжая противно шмыгать. Но наталкивается только на холодный ненавидящий взгляд меня – сломавшегося, разгневанного, желающего уничтожить.

– Мортем, дорогой… – приторное, мерзкое «дорогой», вызывающее кислящую горечь на языке. Что ты мне скажешь? Чем остановишь? Как в очередной раз постараешься оправдать каждый отцовский удар, который ты не пожелала предотвратить? – Давай… Давай мы поговорим, пожалуйста. Только где-нибудь в уединении…

– Говори здесь. У меня нет времени искать уединение, – я поджимаю губы, зло хмуря брови.

Томми ждет меня, каждая секунда на счету. Я должен найти Диггори, пока он не забрал у меня то последнее, что еще что-то значит в моей человеческой жизни. У меня нет времени слушать тебя, после того, как Гейл… Нет! У меня нет времени слушать твои притворные истерики теперь, когда жизнь Томми висит на волоске, а моей прямой обязанностью становится найти его! Если я не успею из-за тебя и твоего желания вернуть контроль над ситуацией со мной… Тебе будет больнее, чем Диггори.

– Мортем, это очень важно, правда, – твой молящий взгляд не поможет. Я видел пустые, мертвые глаза Гейла – теперь уже ничто не заставит меня мучаться сильнее.

– Говори. Здесь. Лорел не против, – я бросаю на него короткий молящий взгляд. Пойми, пожалуйста, пойми. – Правда ведь, Лорел?

– Совершенно не против. – спасибо. Спасибо, что ты здесь, со мной. Спасибо, что вчера в одиночку мыл меня, выпавшего из мира, пытался напоить чаем, когда истерика настигла. Спасибо, что ты есть. И прости, что я позволил себе не простить тебя.

– Мортем… – Долорес смотрит то на меня, то на Лорела, и глаза ее полны отчаяния. Не волнует.

Как не волновали ее мои мольбы спасти от папы и его пудовых кулаков, ломающих мои кости и веру в людей.

– Хорошо. Только не убегай от меня, пожалуйста. И не злись.

Она на долгие секунды замирает, набирая воздух и собираясь с мыслями. Я жду, хотя тело само пытается нести меня вперед – на помощь пропавшему Томми, судьбу которого я просто обязан выяснить. Время идет, я должен идти. Но вместо этого стою и жду, пока старая карга начнет говорить.

– Мортем, ты и представить себе не можешь, как я люблю вас обоих – тебя и Гарольда, – наконец, боже. – Я всю жизнь мечтала о ребенке – хотела держать на руках своего малыша, играть с ним, любить его. Но меня ждали сплошь неудачи – три выкидыша, много лет неудач, диагноз бесплодие. Но вот, в тридцать девять я забеременела тобой, – сопливые истории и мокрые глаза. Не трогает, не задевает, не волнует. Мои слезы кончились, моя жалость выплакана, мое сочувствие умерло под Галаверским мостом. – Когда ты родился, я была так счастлива. Мой мальчик, мой маленький ребенок – наконец все получилось, наконец у меня есть малыш. Я старалась воспитывать тебя правильно, так, чтобы вырастить хорошим человеком. И Гарольд мне помогал. Я правда верила ему… Каждому его слову доверяла! Позволяла бить тебя, искренне проникаясь идеей о том, что так мы даем тебе лучшую жизнь и учим жить правильно. Сама играла на твоих нервах, не давала видеться с бабушкой… Я правда думала, что ограничениями, запретами и силой построю для тебя лучшее будущее. Но я всегда знала, что ошибаюсь, – она улыбается – по крайней мере, пытается. И ее ядовитая улыбка разъедает осколки моего сердца. Я не могу испытывать к ней жалости. Не после множества и множества поистине беспристрастных взглядов в мое заплаканное, синее от ударов лицо. – Я понимала… И сейчас понимаю, что на самом деле просто боялась Гарольда. Боялась, что он с тебя переключится на меня… Он ведь уже делал так, но я снова и снова прощала его, веря в ответную любовь. Я была такой дурой. И ты и представить себе не можешь, как я была рада, когда ты сбежал… Каждый раз, когда ты убегал от моих неискренних просьб вернуться, я была счастливее любого другого человека на свете. А когда я узнала, где ты нашел приют, то поняла, что так будет даже лучше.

– Что… Ты знала? – как? Откуда? Неужели все это время ты знала, где и с кем я живу?

– Да, Мортем, я знала, с кем ты живешь. Увидела, когда пришла на кладбище прибраться на могиле Агнесс. Там оказалось чисто, так что я решила просто… Купить ей венок. А перед магазином увидела тебя – одетого в пижаму, бегущего навстречу мистеру Грехему c ведром воды, улыбающегося… Впервые счастливого и беззаботного, – я не верю. Не верю ни единому слову! – Сначала я подумала, что мистер Грехем использует тебя для… Ну, ты понимаешь. Но мне повезло наткнуться на Гейла раньше, чем я пошла в полицию. И он рассказал мне все.

Слова как гром. Внутри меня что-то щелкает. Скопившаяся внутри ненависть на Диггори накатывает волной на разум, размывая границы, и внутри я захожусь криком. Как она смеет?

– Заткнись, – я не верю! Гейл не мог предать меня и рассказать тебе об этом! Он не мог! Он ведь обещал! – Не смей. Делать. Гейла. Предателем!

Мой голос срывается на тонкий визг, когда я бросаю на Долорес полный ненависти взгляд. Я знаю, на что она способна. Ей солгать как нефиг делать. Она просто хочет сделать себя лучше в моих глазах – очернив тем самым Гейла. Она… Она фактически называет его предателем, не умеющим держать слово. Я просил его не рассказывать никому о том, с кем я живу, не говорить ни слова о Лореле вне нашей банды… И я знаю, что Гейл не мог меня подвести и обмануть. Гейл никогда меня не подводит! Он ведь мой друг! Был… Еще вчера. Черт. Снова больно. Стоит только вспомнить о том, что произошло, и снова в сердце боль, а непрошеные слезы пытаются выбраться за грани маски.

– Это правда, Мортем. Он очень не хотел мне говорить, – она тянет в мою сторону свою тощую руку с кривыми пальцами. Я отшатываюсь. Не трогай меня, лживая старая мразь! – но я почти заставила его ввести меня в курс дела. Я не… Я не хочу делать Гейла предателем в твоих глазах. Не после того, что произошло.

– Но ты делаешь, – ты все портишь. Ты превращаешь образ моего лучшего друга в образ предателя. После того, как… Как я его убил. Я не выдержу, Боже, я не выдержу этого еще дольше. – И знаешь, что я тебе на это скажу? Пошла нахуй! Я не верю тебе! Не после всего того, что ты сделала или не сделала, чтобы помочь мне!

Я ускользаю от нее прежде, чем Долорес успевает хоть что-то сказать. Срываюсь с места, запинаясь на ровном месте. Бегу, не слыша крика Харона за спиной и отчаянного «Энджел, пожалуйста!» от Долорес. Боль и ненависть затмевают все. Гейл, мой Гейл, мой лучший друг… Ты ведь этого не сделал! Ты не предал меня, ты не сдал меня ей, ведь так? Черт, нет! Я не верю. Не ей. Не сейчас, когда моя последняя надежда на счастливую жизнь – малыш Томми – черт знает где. Живой, еще живой. Должен быть еще живым. Я должен думать только о нем и о том, как его спасти.

Так почему я не могу отмахнуться от слов моей бесполезной мамаши? Почему они мне так важны? Почему я не могу отделаться от мерзкого чувства очередного предательства?

========== Последний аккорд ==========

Мы с Гейлом идем по заснеженным просторам. Вокруг нас расстилаются поля, редкие сосны упираются пушистыми заснеженными макушками в небо. Ночь тиха – только под нашими ногами хрустит снег, да еле слышно поют ветра среди еловых ветвей. Я не чувствую холода, не чувствую жара. Во мне нет волнения, страха, радости – хоть чего-либо, кроме бесконечного умиротворения и блаженного спокойствия. Все, что для меня важно – локоть Гейла так близко к моему собственному и расстилающийся перед нами простор.

– Прекрасная ночь, да, Гейл? – Я улыбаюсь, смотря почему-то не на его лицо, а в далекое темное небо.

В космической тьме вся звездная карта распустилась цветком таким ярким, что дух захватывает. Млечный путь растекается молоком по глубоко-синему полотну, маленькие белые звездочки сверкают алмазами в оковах бесконечности. Луна… Какая же прекрасная луна! Ее огромный светло-серый диск ярче самых ярких звезд. Ореол света охватывает небесного гиганта, заключая его в свои нежные объятия. Четыре крохотные звездочки огоньками пылают в лучах обнимающего луну света, и их яркая белизна не запятнана тьмой этой ночи.

– Смотри, Гейл, гало! – Я знаю, как это называется.

Чувствую, что ухожу вперед, оставляя друга позади. Недолго жду невозможного ответа, а не получив его, отчего-то настораживаюсь. Спокойствие этой ночи рассыпается на фрагменты, медленно тающие в предвещающем плохую погоду свете. Я поворачиваю голову.

– Гейл? – Но вокруг меня лишь пустота.

Все звезды разом гаснут. Хлоп – и тьма с пустотой наваливается на меня всем своим невероятным весом, лишая умиротворения мой маленький мирок.

– Гейл! – Я надрывно кричу в глухую пустоту в надежде получить ответ.

Его фигура, подсвеченная лунным гало, удаляется от меня. Стремительно, неумолимо, так жестоко. Я срываюсь за другом, но ноги мои тяжелы словно опоры моста – двигаться труднее, чем когда-либо. Воздуха в легких так мало, а каждый вздох превращается в пытку холодом и горечью. Чем быстрее, чем отчаяннее я бегу, тем быстрее удаляется спина моего самого лучшего друга.

– Гейл, постой, умоляю! – Я пытаюсь поспеть за ним, но не могу. Нас разделяет линия, которую я преодолеть не в силах.

Зажмуриваюсь лишь на секунду, моля всех Богов о том, чтобы спокойствие ночной вернулось. Однако когда я распахиваю глаза, вокруг ничего не меняется. И только тьма становится гуще, а бег мой – труднее.

Наконец Гейл остановился – так близко, но так далеко. Все еще в лунном гало, но теперь окутанный по пояс клубящимся мраком. А вокруг него кругом стоят тени, исчезающие за границами света гало. Я знаю – это мои друзья. Бобби, Винсент, Кост, Алекс, Ронга, Джим, Родриге… Мои самые дорогие люди, моя банда. Их лица, их тела – все скрыто мраком, и я не могу увидеть их. А перед ними, перед Гейлом – Диггори.

Коварное гало осветило его, оставив фигуру Гейла растворяться в полумраке. Безумное лицо с острыми скулами и впалыми щеками выплыло из черноты. Блеснули прищуренные глаза – как две огромные желтые луны, они взглядом скользнули по моему лицу, заставив тело затрепетать от ужаса. Ядовитая ухмылка искривила тонкие губы, и острые зубы прорвали завесу кожи, обнажая колкие звезды клыком.

Мой яростный крик тонет в его смехе. Друзья сломанными куклами падают в темноту и исчезают. Изломанная фигурка Гейла валится под ноги Диггори – он переступает ее без сожаления, заставляя меня задохнуться воплем от этого бесконечного пренебрежения. Шаг, второй – убийца подходит ко мне, а по его шагам распускаются кровавые цветы. Я чувствую холод, когда его пальцы касаются моей щеки. Наигранно-ласково, насмешливо-жестоко – он так близко, но я не могу схватить его тонкую хрупкую шею и сломать ее. Нагибается ко мне. В желтых омутах волны безумия захлестывают последние островки здравомыслия. Ногти чертят по моей щеке дорожки будущих слез. Алый бисер стекает по щекам, окропляя его белую кожу. Я схожу с ума, смотря в золото его глаз. Слезы мы делим на двоих. Мои – две скупые капельки. Его – бесконечный мутный поток, слеза за слезой, так много, что хватит на каждую боль в этом мире. Я чувствую, как мое солнечное сплетение обжигает. Боль настолько сильная, что я мог бы взвыть – она куда сильнее той, что я мог почувствовать при сканировании.

– Не суйся в это, Мортем, – его губы наконец разливаются горькой отравой. – Этот омут глубже, чем ты можешь себе представить, а ты уже получил сполна. Не лезь в их проблемы, мальчик. Я слишком хочу крови, чтобы позволить тебе или кому-либо еще помешать моей расплате.

– Пошел… Ты! – Если бы у меня была слюна, я бы плюнул ему в лицо. Но ее нет, потому я могут только шипеть змеей.

– Таков твой ответ? – Он ухмыляется грустно, но вместе с тем безумно. – Что ж, так утони же в черноте наших тайн.

И он толкает меня в разверзшуюся за нами пропасть. Я падаю – тону во тьме беззвездного неба, видя его счастливое лицо и слезы, стекающие по тонкому подбородку.

– Мортем! – Крик Томми оглушает.

– Томми! – я хочу выбраться на свет, протягивая руку вверх, но пропасть слишком глубока, а время не повернуть вспять.

Я просыпаюсь от того, что давлюсь собственной слюной. А открыв глаза, вижу знакомый белый потолок в россыпи тонких трещинок.

Сон. Это был просто сон. Но, черт побери, как же он был реален. Боль все еще жжет щеку, а ненависть и печаль – душу.

Я сажусь на кровати. Кутаюсь в тонкую ткань одеяла, надеясь, что оно может спасти меня от реальности. Но обжигает холод, а жестокий мир легко прорывает тонкую защиту.

Сегодня похороны. Со дня смерти моих друзей прошло четыре дня. Четыре мучительных дня, проведенных в изматывающих поисках Диггори и Томми. Каждый день я снова и снова просыпался, вставал, бегал по городу – до тех пор, пока не падал от полного изнеможения и острой боли в солнечном сплетении. Я шел вперед, ведомый лишь своим гневом и жаждой мести. До тех пор, пока они не иссякали, а во мне не осталась только пустота, заполнить которую не могли ни помощь Мартины, ни чай Евы, ни колкости Селины, ни даже тепло ладоней Харона.

Сегодня пустота в моей груди еще более тяжелая. Я ощущаю ее почти физически, словно она может раздавить меня, размазать по простыням тонким слоем. Потому что я осознаю, что вот сейчас я должен буду встать, собраться и с помощью Харона добраться до южного кладбища Сван Вейли, где на моих глазах двенадцать пустых гробов символически опустят в землю, проведя похороны лишь номинально, чтобы успокоить боль в душе и позволить полиции избавится от молящих о почтении к умершим родственников. Сил плакать больше не осталось. Сил ненавидеть, вообще-то, тоже.

Я больше мертв, чем жив. Вроде дышу, вроде вижу, вроде даже сплю. Но все это разбивается о душевную пустоту и пришедшую за горем, злобой и действиями апатию. Я отлично знаю это состояние – оно мне как родное. Так я чувствовал себя, когда умерла бабушка. Когда она ушла, я тоже горевал, тоже злился, а потом – разбился. Тогда из осколков меня собрали друзья – все вместе, единым тандемом, всеми своими подростковыми силами. А кто поможет мне теперь? Харон, который слишком занят поисками своего ебанутого дядюшки и попытками сохранить свою маскировку? Селина, не умеющая даже слова ласкового сказать? Может, Ева, сочувствие которой причиняло мне лишь больше боли? Нет, они не помогут.

А больше и некому.

Я поднимаюсь с кровати. Больше на инстинктах, на каком-то непонятном мне двигателе, который почему то все еще работает. Возможно, на простом “надо”. Надо почтить их память. Надо быть там, когда все мое счастье будет спрятано под толщей земли. А может, просто потому, что я должен что-то делать. Должен встать, должен пойти, иначе сойду с ума от тишины и мыслей, которые душат.

В любом случае, я поднимаюсь. Не ощущаю жара и боли, когда солнечный лучик бьет по глазам. Просто моргаю, разворачиваюсь и медленно бреду на кухню, оставляя позади одеяло.

Сон, этот странный сон… Порождение моего сознания. Очередная его попытка уверить меня в том, что Томми, мой малыш Томми, еще жив. Что эта ниточка уцелела. Я хочу зацепиться за нее. Но натыкаюсь на стену. Как в переносном значении, так и в обычном. Боль отрезвляет и возвращает апатию.

Может ли он еще быть жив? Прошло уже четыре дня. За четыре дня Хаос мог сделать с Томми что угодно. Возможно, сейчас малыш лежит где-нибудь под мостом Сван Вейли, утопленный, пожранный ненасытной тварью. Возможно, искать его живым уже нет смысла. А я все надеюсь, так глупо и так отчаянно, что даже смешно становится.

Могу ли я еще надеяться на лучшее? Могу ли я пытаться? Сегодня – похороны моих друзей. И это лишает какой-либо воли к движению. Ведь… Ведь это моя вина. Моя и только моя.

Если бы они не были знакомы со мной, они были бы живы. Если бы я не навел Хаоса на них, они были бы живы. Наконец, если бы он выбрал меня, они были бы живы. Эти мысли преследовали меня четыре дня. Я заглушал их как мог. Был слишком занят, чтобы думать – преследовал, бегал, гнался, искал, и так снова и снова, до черных пятен перед глазами, до боли в натруженных мышцах и благостной пустоты в голове. Но сегодня я не могу снова сорваться с места, позволяя потоку времени унести мысли прочь. Сегодня последний день, когда я могу попрощаться с друзьями и сказать им “прости”, которое ничего уже не исправит.