Текст книги "Конец ночи (СИ)"

Автор книги: Flikey_ok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Получается наш Антихрист вовсе не чудо, а, как там сказано – человек плюс? – спрашиваю я приглушенным голосом.

– Если верить этим данным, то так оно и есть, чтобы это ни значило, – он, наконец, смотрит на меня.

– Господи Боже, жуть какая, – я с шумом выпускаю воздух изо рта. – Я сейчас принесу оставшиеся документы, давай, наконец, прочтем их все, возможно там что-то объясняется.

–Жуть не это, Ката, – говорит Хиршбигель и глядит сквозь меня пустым взглядом. – Главный ужас в том, что для экспериментов обычно используются несколько подопытных, и значит Карл такой не один…

В комнате повисает напряженное молчание, я слышу, как шелестят стрелки механических часов на стене и как сильно стучит кровь в моих висках. А ведь доктор прав и горло словно сжимает тисками. Я вспоминаю, где видела этот знак раньше – дело о похищении младенцев. Эту лабораторию подозревали в связях с похитителями, но доказательства так и не нашли и все обвинения сняли. А что если они воровали детей чтобы превратить их в генетических монстров и потом подкидывали в семьи, чтобы увидеть, как поведет себя такой человек в социуме.

«Не в семьи, а в церкви», – говорит Стефан в моей голове.

В гостиную входит Ева, она одета в длинную ночную сорочку, светлые волосы растрепались по плечам, и выглядит она растерянной и напуганной. Наверное, проснулась, а в комнате никого нет, вот и пошла, искать Лили.

–Малышка, что случилось? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос прозвучал ласково и поднимаюсь ей навстречу, и тут меня словно бьет током. Её ведь тоже нашли в церкви, так может бабушка говорила именно об этом? Ева действительно знает как убить Крумбайна, потому что сама такой же ребенок плюс?

–Юрген, а чем занималась бабушка, до того как ударилась в саентологию? – спрашиваю я не отводя взгляда от девочки.

–Кажется, работала медсестрой, в каком-то закрытом пансионе, – отвечает он. – Но я могу и ошибаться, мы не часто с ней общались.

Ева подходит ко мне вплотную и тянет руки, и я присаживаюсь на корточки и обнимаю её, она доверчиво утыкается лицом мне в грудь и замирает.

–Так вот откуда ты узнала о Стефане, – шепотом говорю я, поглаживая девочку по спине. – Ты читаешь наши мысли, да? Как и плохой дядя Карл.

Она никак не реагирует на мои слова, но почему то я знаю, Ева меня поняла и её ответ – «да».

–Пойдем, я отведу тебя в твою комнату, уже поздно и давно пора спать, – говорю я и поднимаюсь. Повернувшись к Юргену добавляю: – Я уложу её и вернусь, нам нужно разобраться во всем этом.

–А я пока сделаю нам чая, – отзывается доктор и тоже поднимается, на этот раз вполне успешно.

Уложив девочку, я некоторое время сижу в изголовье её постели и задумчиво смотрю на чистое детское личико. Если моя догадка верна и она, как и Крумбайн подверглась генетическим экспериментам, тогда возможно мне придется увести её с собой сегодня ночью. Но могу ли я поступить так с ребенком? Есть ли у меня право рисковать жизнью Евы ради спасения страны?

Я встряхиваю головой. Пока я точно не буду знать, что она такая же как Крумбайн, мне не стоит задумываться о подобном, так что, я оставляю её мирно спать в своей постели, а сама возвращаюсь в гостиную, чтобы окончательно разобраться во всех тайнах, что окружают лидера «Безымянных».

1. Популярное казино в Берлине.

========== Глава восемнадцатая ==========

Es wäre so einfach, wenn es einfacher wär

Ist alles Bestimmung, hat alles seinen Grund.

Первый раскат грома разносится над окрестностями, стоит мне только ступить на дорогу, ведущую к заброшенной фабрике. Я инстинктивно вздрагиваю и замираю на месте, сердце колотится в районе горла, подмышками выступает пот. Слишком бурная реакция для меня, слишком. Нервы на взводе. Я взвинчена, раздражена, а самое неприятное – злюсь на саму себя, понимая: уйти было неправильно, но я не могу поступить иначе. Должна. Иначе не прощу себе трусости и слабости. Я не сберегла Стефана, но с Петером этого не случиться.

Делаю первый неуверенный шаг в темноту, под ногами шуршит гравий, воздух тягучий как кисель, в траве надрываются цикады, но кроме этого больше ни звука. Мир словно затаился перед бурей. Еще один громовой раскат, я мгновение медлю, вглядываясь в небо – жду вспышки молнии, но, так и не дождавшись, продолжаю путь.

Я миную поворот к храму. Без освещения здание, словно чернильное пятно на фоне ночного неба, мрачная громадина. «Твое величие делает меня ничтожным». Слова Тилля. Одно лишь звучание его имени заставляет сердце болезненно сжаться, но я не позволяю себе думать. Он в безопасности. Мартин обещал, что он не позволит ему покинуть бункер и это успокаивает. Когда мы закончим с Крумбайном, Тилль все еще будет спать в своей комнате, в теплой постели и даже не узнает о том, что случилось на самом деле. Я надеюсь, что мое письмо достаточно резкое, чтобы у Тилля не возникло желания искать меня. «Порой нужно быть жестоким, чтобы сделать что-то по-настоящему хорошее», произносит Стефан в моей голове. Не знаю, говорил ли он эти слова на самом деле, или я выдумала их прямо сейчас, но фраза немного успокаивает.

Я направляюсь к фабрике, туда, где должен ждать Петер. До полуночи осталось около получаса, и я очень надеюсь, что мой напарник не уехал раньше времени, решив оставить меня здесь. Довольно скоро я вижу что искала – фургон. Он стоит на том же самом месте, в зарослях кустарника, заброшенный, темный, как и все здесь. Несколько пугающих мгновений мне кажется: внутри пусто, а Петер был лишь плодом моего воображения, но когда я приближаюсь достаточно, раздается щелчок и дверь плавного отъезжает в сторону. Я испытываю облегчение, против воли широко улыбаюсь и прибавляю шаг.

– Пришла, – Петер тоже улыбается и глядит на меня с теплотой. – Я уж хотел… – он не договаривает, настораживается, вскидывает руку в предупредительном жесте.

Он смотрит мне за спину, и я медленно оборачиваюсь, на ходу вытаскивая свой пистолет, но не вижу ровным счетом ничего: темная дорога, кусты, стрекот цикад и, похожие на обломки кораблекрушения, остовы домов на горизонте. Ночью любой неосвещенный город становится призраком.

– Там никого нет, Петер, – говорю я, и в этот момент на дорожке, словно из пустоты материализуется фигура. Я делаю вдох, вскидываю пистолет, но к счастью не успеваю выстрелить.

– Ката, это я – Юрген, – фигура поднимает руки.

– Петер, не стреляй! – шагаю влево, загородив собой обзор. Не знаю, есть ли у моего напарника что-то кроме ружья, но рисковать не могу. Теперь Петер не сможет выстрелить, даже если захочет. Но, кажется, Петер безоружен. Слышу, как он усмехается и подходит ближе.

– Не заметила хвост, теряешь хватку, – произносит он, и я чувствую, как тяжелая ладонь ложится мне на плечо.

Я все еще до боли в костяшках сжимаю пистолет, направленный в сторону доктора, но после прикосновения Петера опускаю его.

– Какого хрена ты тут забыл, Юрген! – почти выкрикиваю я, и рука на моем плече чуть сильнее сжимается.

– Тихо, Ката, ты слишком взвинчена, – говорит Петер.

Юрген вторит ему:

– Не злись, я должен был пойти следом.

– Кто он такой? – Петер отпускает меня и становится рядом, плечом к плечу, как в старые времена. Мы против всего мира.

– Доктор Хиршбигель, – Юрген мешкает всего мгновение, протягивает Петеру руку и добавляет: – Друг Каты.

– Она говорила о тебе, – Петер чуть склоняет голову, всматриваясь в лицо Хиршбигеля, игнорируя его руку. – Ты тоже из той группы, кажется у них был какой-то доктор?

– Нет, он не музыкант, – я раздраженно трясу головой. – Юрген, тебе нужно вернуться назад, пока Мартин или кто-то еще не хватился.

– Но ты же ушла, – доктор обезоруживающе улыбается и убирает руку в карман.

Только сейчас замечаю объемный рюкзак у него за спиной. Дурное предчувствие щекочет горло. Он одет все в те же брюки и рубашку, которые были на нем полчаса назад, когда мы попрощались в гостиной и, пожелав другу-другу спокойной ночи, отправились по своим комнатам – спать. Я была уверена – доктор пьян и сразу вырубится, но, похоже, он провел меня как ребенка.

– Как ты узнал, что я собираюсь бежать? – он лишь пожимает плечами, и я добавляю: – А зачем пошел следом?

– Я могу помочь, – отзывается он и глядит прямо на Петера. – Что бы вы ни задумали – я могу помочь.

– Это дорога в один конец, приятель, уверен, что хочешь с нами? – спрашивает Петер и от его тона по спине пробегают мурашки. Мой напарник даже не сомневается – мы идем на верную смерть. До этого момента у меня была надежда, сейчас и её не осталось.

– Мне нечего терять, приятель, – отвечает доктор с усмешкой. – К тому же у вас нет выбора, если прогоните – я разбужу Мартина и… – он разводит руки и не смотрит на меня.

Не знаю, блефует он, или говорит серьезно, но Петер верит.

– Тогда марш в фургон, до ливня нам нужно успеть выбраться на загородное шоссе, – Петер разворачивается и, прихрамывая, идет на место водителя. Он все для себя решил. Доктор отправляется с нами, и я не знаю что во мне больше: злости на Хиршбигеля или благодарности.

Дождь начинается, когда мы уже едем по асфальтовой дороге, первые капли падают на лобовое стекло, а уже через пару мгновений мир вокруг тонет в струях дождя. Юрген приоткрывает окно. Вместе с шумом в салон проникает свежий, пахнущий озоном воздух, и я с отчетливой ясностью осознаю – назад дороги нет. До этого момента все мы молчали, словно соблюдая только нам известный ритуал, но сейчас доктор спрашивает:

– Куда именно мы едем?

Петер оглядывается через плечо и неодобрительно хмыкает, но не отвечает. Предоставляет эту возможность мне. Раньше было наоборот, говорил он, а я молчала, но мир вывернулся наизнанку, и я даже не удивляюсь, принимая новые правила игры.

– К «Безымянным», убивать Крумбайна. У нас есть взрывчатка, – отвечаю я, и чуть помолчав, добавляю: – Если передумал ехать, Петер остановится, и ты сможешь вернуться назад.

– Я с вами, – не задумываясь, говорит Юрген, и я вижу, что его не переубедить и молча киваю.

– А он, – доктор смотрит на Петера. – Знает о девочке и экспериментах?

–Какой еще девочке? – тут же отзывается мой бывший напарник. До этой секунды мне казалось, он полностью сосредоточен на дороге и не слушает нас, но я ошиблась.

–Она не имеет к этому никакого отношения, – отвечаю я так резко, что Юрген глядит с испугом. Я сделала выбор еще в бункере, даже если Ева и может быть полезна, у меня нет права использовать её. Но я не уверена, что напарник поддержал бы меня, для него цель всегда оправдывает средства.

–И все же, что за девочка? – повторят вопрос Петер.

–Ева, – отвечает Юрген, избегая моего взгляда. – Она жила с нами в бункере и у нас есть все основания предполагать, что, как и Крумбайн была создана в лаборатории центра исследования генома.

–Создана? – эхом повторят Петер, и в его голосе явная растерянность.

– Генная инженерия, клоны или эксперименты над эмбрионами. Точно не знаю. Ева не разговаривает, потому это лишь догадки, но возможно её подвергли неким процедурам уже в осознанном возрасте, – доктор закусывает губу и заканчивает: – Чтобы сделать из неё улучшенный образец человеческой особи. Вероятно она, как и Крумбайн, может оказывать влияние на людей, читать мысли или что-то еще…

Выдержке Петера нужно отдать должное, он не ударяет по тормозам, не вскрикивает «Что за хрень!», даже не оборачивается, лишь спрашивает:

–И почему девочка не с нами, Ката?

–Прости, – я опускаю взгляд. – Но мы не можем рисковать жизнью ребенка. Ева останется в бункере.

–Ведь ты понимаешь, что если мы проиграем, она все равно рано или поздно погибнет.

–Нет, – встает на защиту доктор. – Она не погибнет, о ней позаботятся. Завтра в бункер явится целая армия. И даже без Каты они все равно, рано или поздно начнут наступление. Люди больше не желают терпеть, то, что творится на улицах. Бандам приходит конец.

–Да ты, я смотрю, оптимист, – откликается Петер и, вздохнув, просит: – Расскажите мне все с самого начала, что за лаборатория, и, причем тут Крумбайн.

Мы с доктором переглядываемся, я чуть заметно киваю, и он начинает рассказ:

– Пару лет назад ученые генетики открыли технологию, с помощью которой можно добавлять или вырезать какие-либо гены в цепочке ДНК. Официально ее используют в экспериментах с животными и растениями, но в научных кругах ведутся жаркие споры насчет того допустимо ли, использовать этот метод для «программирования» детей.

–Программирования на что? – тут же переспрашивает Петер.

–Сделать «идеального» человека. Особь со знаком «плюс». Никаких отклонений, генетических болезней, мутаций клеток, возрастных изменений, стабильная психика и как следствие – максимальная продуктивность в любой области, будь то наука или военное дело. Человек плюс – мечта корпораций.

–Это же какая-то фантастика, разве нет? – Петер не отводит взгляда от дороги, но я все равно словно вижу, как он хмурится.

–Вы хорошо разбираетесь в биологии, Петер? – спрашивает Хиршбигель и мой напарник мотает головой. Доктор делает глубокий вдох и объясняет: – Мы все состоим из клеток, и в каждой из которых содержится ДНК, и во всех клетках это ДНК одинаковое. ДНК, по сути, – это одна большая толстая книга. Допустим, кулинарная. Но в этой книге очень много непонятных слов, какие-то странные буквы. Иногда встречаются полезные рецепты.

–Не настолько плохо, я знаю, что такое ДНК, – бурчит Петер. Юрген улыбается, но продолжает.

Час назад, в гостиной доктор объяснял мне теорию «людей плюс» теми же самыми словами, и я понимаю, почему Крумбайн умудрился внушить всем что он – Антихрист. Я думаю о всех тех беднягах, что погибли от рук Крумбайна. О монашках, которых он совратил, о детях, что подсадил на новый наркотик, о девушке Тилля. Этот ублюдок прекрасно знал на что способен. Умен, расчетлив, и безумен. Как долго он вынашивал свой план? И был ли он причастен к убийству канцлера. Не потому ли Стефан пытался добраться до него, понял, что все это время был марионеткой в руках садиста и социопата?

–…биологи, по сути, оседлали ДНК и могут с ней делать все, что захотят, и в этом как раз помогает технология CRISPR, – продолжает рассказывать доктор.

Я почти не слушаю, думаю о том, каково это быть генетически совершенным, и почему ученые, создавая человека плюс, прежде всего не подумали о том, чтобы усовершенствовать его мораль? Ведь это должно было стать первым, о чем следовало задуматься. Человек гуманист, имеющий потребность в том, чтобы совершать добрые дела, и испытывающий отвращение к любому насилию. Конец войнам, преступности. Идеальный мир совершенных особей, несущих только любовь, мир, свет и прогресс. Но вместо этого они создали Карла Крумбайна – убийцу, садиста и насильника. Когда я задала этот вопрос Юргену, он лишь пожал плечами, в своей манере и ответил: «Наука нейтральна, она не смогла бы сделать из мальчика садиста, этого добились люди, оказавшие на него влияние». Может доктор прав, и дело в воспитании, но я все равно готова оторвать башку любому, кто причастен к этим долбанным опытам.

–… вся система CRISPR – это адаптивный иммунитет, как выработанные антитела у человека после прививки. Когда бактерию заражает вирус, частичка его генома встраивается в геном бактерии. Этот геном передается дочерним клеткам из поколения в поколение, – продолжает лекцию Хиршбигель.

–Постой, что это значит, – перебивает Петер. – Если этот ублюдок наделает детишек, то они станут такими же, как он?

–Почти наверняка, но это не означает, что его потомки приобретут его склонность к насилию. Смею предположить, несмотря на нарушения в структуре ДНК, они не повлияли на формирование личности Крумбайна. Ведь судя по записям, которые мы обнаружили, в детстве мальчик не выказывал никаких признаков психического расстройства или отклонений.

–Юрген, давай оставим теорию, и ты объяснишь мне на пальцах – как это дерьмо нам поможет? У него есть какая-то кнопка или что-то такое, чтобы отключить его?

–Нет у него кнопки, – встреваю я, не давая Юргену ответить.– Но она и не нужна, Петер. Крумбайн, несмотря на всего его сверхспособности самый обычный человек, из мяса и костей, а значит – его можно убить…

Повисает тишина, нарушаемая лишь шумом дождя снаружи, а потом Петер начинает смеяться. Мы с доктором переглядываемся с тревогой, не понимая, что такого веселого я сейчас сказала. Я начинаю бояться, что Петер сошел с ума, а я этого просто не заметила, и теперь мы сидим в фургоне, летящем сквозь ураган на скорости сто десять километров в час и фаршированном взрывчаткой, как свиная ножка капустой, а за рулем у нас безумец.

–То есть до этого, ты верила, что он Антихрист? – сквозь смех спрашивает Петер и я выдыхаю с облегчением.

–Не знаю чему я верила, но то что мы слышали о нём – пугало до чертиков, – отвечаю я чуть слышно и опускаю взгляд.

–Эх ты, чему я только учил тебя все эти годы? – Петер цокает языком. – Мы не можем позволить себе верить во всякие эзотерические бредни, Ката. Помнишь то дело о церкви Судного дня, где выродок насиловал девочек маскируя это под обряд инициации?

–Да, помню, – киваю головой, так и не поднимая глаз.

Это случилось давно, еще в начале моей карьеры, но я не смогу забыть лицо того ублюдка и блеск его глаз, когда он рассказывал нам о том, что творил за закрытыми дверями созданной им же общины. Я понимаю, почему Петер вспомнил именно про то дело, многие тогда верили: педофил обладает способностями говорить с мертвыми. Он сделал из этого настоящее шоу. Его последователи утверждали: сам Господь коснулся лидера своей дланью и дал силу, неведомую доселе. Выродок тогда и меня впечатлил, на допросе начав говорить от лица мой покойной матери. На несколько секунд я поверила, это было так… правдоподобно. Спасибо Петеру, он развеял морок, вернул меня в реальность и тогда впервые произнес ту самую фразу, что стала его коронной: «Тот, кто служил в криминалистической полиции, в Бога не верит».

– Ты всегда была склонна к преувеличениям, Ката. Любое событие можно либо интерпретировать с научной точки зрения, либо – а это гораздо проще, принять как действие необъяснимых сил, и ты с радостью шла по легкому пути, – мягко журит меня Петер и я, закусив губу, смотрю на Хиршбигеля, ожидая увидеть осуждение, но его взгляд лучится добротой.

– В основе разных верований лежат похожие ошибки восприятия и мышления, – говорит Юрген, обращаясь скорее ко мне, чем к Петеру. – Так что тут нечего стыдиться. Даже самые светлые умы порой склонны к заблуждениям. Существует масса научных исследований, посвящённых избирательному восприятию фактов, ложной памяти, построению причинно-следственных связей между никак не связанными событиями, недооценке вероятности случайных совпадений. И то что вы, Петер, всегда сохраняете трезвый ум и критический подход, скорее исключение из правил.

Мы снова умолкаем. Я ощущаю теплую благодарность за то, что Юрген поддержал меня, хотя наверное он делал это неосознанно. Я украдкой поглядываю на него, пытаясь понять почему он отправился я нами. Он еще молод, крепок здоровьем и мог бы принести миру многим больше пользы – если бы остался жив. Неужели смерть родных надломила его так сильно, что он потерял волю к жизни? И значит ли это, что я, в отличие от доктора, человек без сердца. Ведь даже потеряв все, я так и не набралась смелости уйти из жизни и цепляюсь за неё даже сейчас, когда, кажется, нет никакой надежды.

Я устала. Бесконечная гонка за Крумбайном, нервное и физическое истощение, постоянное ожидание конца вымотали меня. Все, что я хочу: выспаться от души, выпить пару кружек пива, наестся от пуза и вернуться к Тиллю, но вместо этого я задремываю на неудобном сидении фургона Петера, под мерный шелест дождя, а когда просыпаюсь, за окнами брезжит рассвет. Дождь прекратился, небо по-летнему высокое и синее, и мир кажется нормальным, но я понимаю – это не так. Петер за рулем устало потирает глаза, доктор спит, опустив голову на грудь, а я внутренне сжимаюсь страха, понимая, что наступил мой последний день на той земле. С трудом сдерживаю крик, сглатываю, и выдавливаю из себя:

–Где мы, Петер?

–На границе земель “Безымянных”, скоро будет поворот на ту дорогу, о которой я говорил, – он оглядывается, и я вижу, как осунулось его лицо. – Сменишь меня на пару часов, устал смертельно?

–Конечно, останови на обочине, – я поднимаюсь, хотя чувствую себя разбитой: голова тяжелая, в глаза словно насыпали песка, а во рту стоит мерзкий привкус.

–Нет, не сейчас! Сиди! Поменяемся когда уберемся с основной трассы, тут опасно, – отвечает Петер. – Пару часов назад я едва ушел от пары байкеров.

–Почему ты не разбудил нас? – я посматриваю на доктора, он спит, не реагируя на наш разговор.

–В этом не было нужды, я знал что справлюсь, – Петер усмехается и добавляет: – Отдохни еще.

Я охотно закрываю глаза и мгновенно проваливаюсь в черноту.

========== Глава девятнадцатая ==========

It’s caught inside you

And it eats it eats and grows

Inside you and it never goes

Дорога, о которой говорил Петер, представляет собой узенькую полоску грунта, усыпанную камнями, петляющую через некошеные поля. Первые полчаса я едва нажимаю на педаль газа, боясь, что не справлюсь с управлением и угроблю фургон, но вскоре привыкаю и мы начинаем двигаться быстрее. Мой напарник спит, в отличие от нас он оказался умнее и отправился отдыхать в постель. Это еще одна причина, по которой я боюсь ехать быстрее – не хочу, чтобы он травмировался, если придется экстренно тормозить. Доктор же напротив – бодрствует. Когда мы остановились, чтобы я могла перебраться за руль, Юрген проснулся, и с тех пор, несмотря на все мои уговоры, так и не сомкнул глаз. В его походном рюкзаке оказался термос с кофе, и некоторое время назад, мы выпили с ним по паре глотков. Теперь я чувствую себя бодрее, глаза не слипаются, а сам Юрген повеселел, и принялся рассказывать забавные истории из своей студенческой юности. Удивительно, но у нас с доктором много общего, я тоже в свое время напивалась до одури, списывала на экзаменах и экспериментировала в постели.

– Извини, если это прозвучит оскорбительно, – говорю я, когда он умолкает. – Но когда я увидела тебя в первый раз, ты не показался мне способным на подобные безумия. Я была уверена: ты провел юность за учебниками, и был ярым поборником морали.

– Ага, как же, – он тихонько смеется, и привычным жестом откидывает со лба волосы. – Я был в списке самых отъявленных негодяев в студенческом общежитии и сам до сих пор не понимаю, как меня не отчислили из академии за вопиюще неподобающее поведение.

– Ты – умный, потому и не отчислили, – предполагаю я, Юрген перестает улыбаться и спрашивает неожиданно тихо:

–Считаешь меня умным?

– Да, а еще великодушным и честным, и мне невероятно повезло встретить тебя среди всего этого безумия, – я поворачиваю голову и смотрю на него.

Он не отвечает. Его щеки заливает румянец. Неужели я смутила его?

– Ты ошибаешься, – наконец отзывается он и отворачивается к окну.

Все веселье мгновенно сходит на «нет», между нами повисает молчание, и я не могу понять, что сделала не так. Может сама того не зная задела какие-то открытые раны на его душе, что-то напоминающее о погибшем сыне или жене? Проходит минут десять, прежде чем доктор снова заговаривает.

– Что именно вы собирались делать со взрывчаткой, когда мы приедем на место?

– Петер сказал, что мы сможем отвлечь банду направленным взрывом, и пока в лагере «Безымянных» начнется паника проникнуть в храм и прикончить Крумбайна, – я искоса поглядывая на доктора.

– А какой тип взрывного устройства? Дистанционное управление или необходимо активировать кнопкой? – спрашивает Юрген, и я понимаю, что не могу дать ответ.

За годы службы я привыкла полностью доверять напарнику, и потому даже не спросила, что Петер имел в виду, когда говорил о взрывчатке в днище фургона: несколько самодельных бомб или штатные промышленные боеприпасы вроде гранат и тротиловых шашек.

– Не знаю, – раздражённо повожу плечом. – Спроси Петера, когда он проснется.

Юрген оглядывается назад, туда, где спит мой старый напарник и, понизив голос спрашивает:

– А что если он собирается использовать фургон как живую бомбу? Если я правильно все понял, то в лагере «Безымянных» полно охраны и у нас может, не появится шанса подложить взрывчатку незаметно.

– Хочешь выйти из игры? – в моем голосе звучат ледяные нотки, и я замечаю, что Юрген вздрагивает. Да что с ним такое, черт побери? Он ведет себя так странно.

– Нет, но я беспокоюсь о тебе, – он прячет ладони между колен, словно нашкодивший ребенок, и не смотрит на меня, уставился на собственные ботинки, а густые вьющиеся волосы полностью скрывают от меня его лицо.

–Я знала, на что иду, – стараюсь, чтобы ответ прозвучал мягче. – Я полицейский, а не ребенок, и прекрасно осознаю опасность.

–Поэтому ты решила идти одна? Не хотела подвергать остальных риску? – спрашивает доктор, и так и не дождавшись моего ответа добавляет: – Почему ты хочешь спасти всех, кроме себя? Жизни других: Тилля, Мартина, своего напарника, меня, имеют для тебя большую ценность, чем твоя собственная. Это неправильно, слышишь? Ты не похожа на фанатичку, жаждущую смерти и должна использовать любой шанс, чтобы выжить.

– Я должна использовать любой шанс, чтобы убить Крумбайна, – я плотно сжимаю челюсти.

– За что ты наказываешь себя? – он словно не слышит меня. – Ты прекрасный человек, смелая, сильная, решительная, одно твое появление все изменило. Люди готовы идти за тобой, готовы умирать за твои идеи. Не совершай ошибки рискуя всем ради…

–Хватит! Замолчи! – резко обрываю его.

Юрген тяжело вздыхает, а сзади доносится недовольный голос Петера:

– Что там у вас творится?

– Все хорошо, спи, мы тут немного поспорили из-за пустяка, прости что разбудили, – отзываюсь я.

Петер невнятно бурчит под нос, и затихает. Следующие полчаса мы едем в молчании, Хиршбигель не решается заговорить и меня это устраивает. Юрген нравится мне настолько, что готова назвать его своим другом, но я не позволю лезть не в своё дело и внушать мне ложные убеждения.

Солнце крадется по небосводу, и утро плавно перетекает в еще один знойный день середины лета. Я включаю кондиционер, но толку от него мало – может дело в неисправности системы, а может в том, что разбитое Мартином салонное окно, пропускает внутрь раскаленный воздух снаружи, хотя Петер и попытался заклеить дыру куском картона и скотчем. За пределами машины простираются бескрайние поля заросшие клевером и зверобоем, и я против воли вспоминаю наш со Стефаном медовый месяц. Мы поженились в конце июля и вопреки настоянию родителей отправились не к морю, а в Альпы, где с рассвета до заката гуляли по безлюдным горным тропам, наслаждаясь тишиной, свежим воздухом, сладко пахнущим цветущими травами и друг другом. Нам было чуть больше двадцати, мы верили: нас ждут великие свершения, и мы ничего не боялись, даже смерти – ведь тогда это казалось почти нереальным. Наши первые годы брака искрились счастьем и весельем, а потом все померкло и появилась его Идея. Но даже сражаясь за справедливость Стефан никогда не забывал обо мне, позволяя если не следовать за ним, то хотя бы стоять в паре шагов за его спиной. Я верила – между нами нет тайн, но жестоко ошиблась. Если бы в тот последний день в Берлине он сказал мне правду, я бы ни за что не бросила его. Но он промолчал, возможно, боялся, что я не пойму или сочту его безумцем. И до сегодняшнего дня я сердилась на него за это, а прямо сейчас поняла – Стефан сделал то же, что я делаю прямо сейчас. Он слишком сильно любил меня и не мог рисковать. А я повторяю его ошибку: пытаюсь решить все в одиночку, пускай даже ценой собственной жизни.

– Я чувствую вину за смерть мужа, – тихо произношу я, и доктор глядит на меня с изумлением.

– Почему? Ведь пойти к Крумбайну его заставила книга, мы это уже обсуждали.

– Я не все тебе тогда рассказала, Юрген. Это началось намного раньше, еще до того как мир рухнул. Я изменила Стефану, а он узнал об этом незадолго до смерти. Мой муж всегда был аристократом до мозга костей, воспитанным, интеллигентным и ни словом, ни делом не показывал мне, что о чем-то знает, но может именно потому, что не мог справиться с болью от моего предательства, он и пошёл на верную смерть.

– Изменила? – эхом повторят доктор и в его голосе явственно слышится осуждение. – Что ты имеешь в виду?

– Перепихнулась с другим мужиком, пока Стефан планировал свержение канцлера, – слишком резко отвечаю я, и Юрген едва заметно кривится, но этого достаточно, чтобы я начала оправдываться: – Мне было одиноко, понимаешь? Наш брак рассыпался. Стефан целыми днями проводил на собраниях, или в своей комнате за ноутбуком, а я изнывала от одиночества! В какой-то момент мне показалось, что между нами все кончено, и мы вместе лишь по инерции. Я пыталась поговорить с ним об этом, но он только отмахивался и просил немного подождать. У него была, – я делаю пазу, а потом выдыхаю с ненавистью: – Великая Идея, а у меня – ничего.

– Я не осуждаю тебя, Ката. Прошу, не заводись, снова разбудишь Петера, – Хиршбигель мягко кладет руку на мое колено, и я моментально успокаиваюсь, видно не зря он работал с душевнобольными – у него настоящий талант гасить эмоциональные вспышки психов, вроде меня.

Его ладонь еще некоторое время поглаживает мою ногу через ткань брюк, и я, неожиданно для себя, понимаю: мне приятны его прикосновения. Они не вызывают такой острой реакции как ласки Тилля, меня не скручивает от желания, но сердце стучит чаще, а в груди приятное томление. А когда доктор убирает руку, я испытываю разочарование, хотя это глупо и мне стыдно за свои неуместные чувства. Чтобы как-то разбавить повисшее тягостное молчание я говорю:

– Я не шлюха, не подумай. Это случилось лишь однажды, я напилась и занялась сексом с парнем из бара. И знаешь, это не принесло облегчения. Я не ощутила себя лучше – напротив, стало хуже. Словно в грязи вывалялась.

– Это как раз понятно, – он кивает. – Секс без эмоциональной близости дает лишь физическую разрядку. Интимная близость должна стать вершиной отношений. В психотерапии есть такое направление – феноменология и там бытует мнение, что каждый сексуальный партнер рассматривается как родственник в родовой системе, потому каждое соитие без любви, это психическая травма.

Я лишь тяжело вздыхаю. Не знаю, прав Юрген или нет, но после того случайного секса в баре мне было так плохо, словно меня изнасиловали. Будь Стефан чуть внимательнее в то время, он бы наверняка заметил это. Но казалось, ему все равно. А может, так оно и было, и я неосознанно выбрала мужчину, похожего на отца…