Текст книги "Презумпция невиновности (СИ)"
Автор книги: feral brunette
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
Июль, 2008.
Она постукивала ногтями по поверхности кофейного столика, выводя ручкой в правой руке одно и то же слово на чистой странице своего блокнота. Малфой отсыпался после того, как опустошил несколько бутылок крепкого огневиски, миссис Малфой была в библиотеке, а Гермиона сидела в гостиной, ожидая первого гостя – первого человека, которого ей стоило допросить в качестве адвоката Драко.
– Мисс желает что-то ещё? – перед ней появился домовой эльф. – Может быть, мисс хочет медового печенья?
– Нет, спасибо, – ответила Гермиона.
Домовик исчез, забрав со стола пустую чашку, а девушка снова принялась выводить буквы в блокноте. Сегодня ей предстояло встретиться с Теодором Ноттом – близким другом Малфоя, супругом Пэнси Паркинсон и тем человеком, с которым у неё никогда не получалось найти общий язык.
Она провела сегодня свою первую ночь в Мэноре, но даже не сомкнула глаз, чтобы не видеть всего того, что для неё уготовило её больное сознание. Знала, что разговор с Драко не пройдёт бесследно и что-то с ней во сне точно случится. Грейнджер чувствовала себя уставшей, её выдавали и синяки под глазами, которые пришлось скрывать за ненавистными чарами красоты.
Под папкой с бумагами и набросанными вопросами для Тео лежал тот самый ежедневник, что она забрала из дома на Эбби-Роуд. Девушка не открывала его с момента, когда прочитала запись о том далёком дне и воспоминании из библиотеки. Золотистая закладка манила, хотя было понятно, что ничего хорошего там дальше не написано. Грейнджер осмотрелась по сторонам, взглянула на настенные часы и всё же потянулась к потёртому блокноту.
21 октября, 1994 год.
Мне говорили, что прощение – это удел благородных сердец. Говорили, что, если ты умеешь прощать, то по жизни будет легко, но мне больно. Мне чертовски больно от того, что я прощаю этого человека за всё, что он делает. Я прощаю его за то, что он причиняет мне боль.
Это как особенный вид боли. Это пугает, потому что я чувствую, что начинаю болеть. И болезнь эта – это слепая и жестокая любовь.
Несмотря на то, что уже был почти конец октября, этот день был таким тёплым и солнечным, что Гермиона решила снять пальто. Она впервые пришла на тренировку Гриффиндора на квиддичное поле, и то только из-за уговоров Джинни. Ей не хотелось провести очередной вечер в библиотеке, загоняясь тревожными мыслями. Прошло достаточно времени, чтобы она могла убедиться в том, что Малфой никому не собирался рассказывать о том случае в библиотеке. Их взаимоотношения снова скатились к банальным перепалкам в коридорах и постоянному соперничеству во время зельеварения.
Всё было как всегда. Начиная от обыденного противостояния Гриффиндора и Слизерина, заканчивая неизменной влюблённостью Гермионы в Драко. Это раздражало её саму, но она не могла ничего поделать с этим: продолжала тайком наблюдать за серыми глазами, за платиновыми волосами и изо всей толпы слышать только один-единственный голос.
– Это кто? Это Монтегю? – Джинни смотрела вниз на поле. – Какого дементора он тут забыл?
– Не знаю, – Гермиона оторвалась от птиц в небе и перевела взгляд на квиддичную команду Слизерина, которая появилась на поле в полном составе. – Мне кажется, что нам стоит спуститься туда.
– Ты права, – Джинни взяла подругу за руку и они быстро побежали к толпе студентов.
Когда гриффиндорки оказались на поле, то два враждебно настроенных факультета уже во всю ругались между собой. Гарри пререкался с Драко, близнецы Уизли с Монтегю и Флинтом, а остальные начинали толкать друг друга. Всё снова подходило очередной стычке, хотя только на прошлой неделе с каждого факультета было снято по пятнадцать очков за драку в раздевалке.
– Успокойтесь! – Джинни влилась в самую гущу толпы. – Фред! Джордж!
– Гарри! – Гермиона подскочила к другу. – Что случилось? Вам лучше разойтись, пока сюда не нагрянул кто-то из профессоров!
– Грейнджер, и ты здесь! – Малфой тут же переключился с Поттера на неё. – Научи своего друга манерам! Я так погляжу, что его мамаша подохла слишком рано!
– Заткнись, урод! – Поттер попытался ударить его, но девушка встала между ними. – Ради Мерлина, уйди! Гермиона, тебе лучше уйти!
– Не слушай его, Гарри! Ты же знаешь, что он провоцирует тебя!
Внимание на себя переключили Маркус Флинт и Фред Уизли, которые начали драться, а за ними подключились Рон и Эдриан Пьюси. Это уже не остановить, всё опять дошло до рукоприкладства и первой крови. Гермиона видела, как Эдриан разбил губу Рональду, а Джордж помогал Фреду отбиться от Маркуса. Через секунду с места уже сорвался и Гарри, который одним ударом приложил Люциана Боула, случайно зацепившего Джинни. На зелёной траве появились первые капли крови, а Грейнджер почувствовала, как кто-то толкнул её в спину.
– Прости, гриффиндорочка, – Монтегю злорадно ухмыльнулся. – Не бойся, я тебе больно не сделаю.
От его слов похолодело в душе, а сердце ушло в пятки, словно он открыто угрожал ей.
– Привет, – голос Теодора вырвал её из школьного воспоминания. – Я немного задержался, прости.
Он стоял у кресла, и создавалось впечатление, будто бы он вовсе не изменился, разве что стал немного серьёзнее, а вместе с этой серьёзностью пришло и взросление. Всё те же кучерявые волосы, смазливое лицо и улыбка, которая необъяснимым образом сразу же располагала к себе. Ему не хватало зелёного галстука и нашивки Слизерина, чтобы Гермиона снова увидела в нём былого слизеринца.
Они не успели ещё обменяться и парой слов, но между ними уже чувствовалось повисшее недовольство. Возможно, Нотт знал о встрече Гермионы и Пэнси в Косом переулке, а возможно и нет, но кажется, они точно запомнили свою последнюю встречу, не считая той случайности в баре в Америке, когда им двигал лишь выпитый алкоголь. Тогда Теодор пообещал намотать её кишки себе на кулак, а она в ответ лишь плюнула ему в лицо. Грейнджер знала, что Нотт был способным учеником, талантливым игроком в квиддич и хорошим парнем. По крайней мере, любая стычка с ним начиналась именно из-за Пэнси, которую он стремился защитить ото всех.
Это могло быть лишь юношеским максимализмом влюблённого парня, а могло быть и реальной угрозой. В Англии это всё обострилось и было слишком живым для Гермионы, словно всё это случилось несколько дней назад, и не было этих долгих лет жизни на разных континентах.
– Мне нужно узнать о чём ты говорил с Драко, когда вы виделись в последний раз перед убийством Астории, – Гермиона захлопнула свой старый ежедневник и снова открыла рабочий блокнот. – О чём говорили? Что обсуждали? Возможно, ты заметил что-то странное в поведении Малфоя или в поведении самой Астории?
– Я надеюсь, что ты не подозреваешь меня в убийстве Астории и Скорпиуса, – небрежно выдал Тео и сел на диван.
– Ответь на мои вопросы, Теодор, – тихо произнесла Гермиона, сверкнув глазами на парня. – А потом я уже решу: подозреваю я тебя или нет.
Она выпила с утра три таблетки успокоительных и опустошила несколько флакончиков с зельями, приготовленных с помощью экстракта мелиссы. Возможно, что это помогало ей сейчас держать себя в руках, а может, дело было в банальной усталости. Было понятно, что рано или поздно ей придётся лечь спать, но она оттягивала этот момент. В голове разыгралась назойливая головная боль, а платье почему-то резко стало мало и буквально въедалось в кожу. Ей было не по себе рядом с Ноттом.
– Ничего такого я не заметил, – парень закатал рукава рубашки. – Всё было как обычно.
– Как вёл себя Малфой? Может, он был подавлен или обмолвился о какой-то ссоре с Асторией? Не выглядел он апатичным, разгневанным?
– Нет! – со злостью выплюнул Тео. – Он выглядел нормально, был спокоен, и нет, он не ссорился с Асторией. С ней невозможно было поссориться.
– А что ты можешь рассказать об их браке?
– Нормальный брак, я бы даже сказал, что образцовый.
– О чём вы говорили? – она сделала несколько пометок в блокноте.
– Обсуждали какие-то пустяки, ничего существенного, – Нотт пожал плечами. – Есть шансы, что его оправдают?
– А ты веришь в его невиновность? – Гермиона внимательно посмотрела на своего собеседника, оценивая каждое изменение в его выражении лица. – Как ты думаешь – Драко виновен?
Он был спокоен, немного наклонился к девушке, но дыхание оставалось ровным. Никаких рванных движений, Тео не прятал глаз и смотрел прямо в упор на девушку. Гермиона не отводила глаз, анализируя все микроизменения в движениях Нотта.
– Верю, – тихо ответил парень. – Он любил своего сына и уважал жену.
– Интересная интерпретация счастливой семьи, – Грейнджер откинулась на спинку кресла, закидывая ногу на ногу. – Любить сына и уважать жену.
– У тебя есть ещё вопросы?
– Кто бы мог желать Малфою смерти? Ты – близкий его друг, и мог заметить со стороны того, чего не видел сам Драко.
– Не знаю, – ещё тише ответил Тео и сомкнул кончики пальцев у себя перед носом. – Как сильно нужно ненавидеть человека, чтобы разрешить его жизнь таким образом?
Тео был вспыльчивым, был темпераментным, но он не был лжецом. Гермиона знала, как выглядят те, кто скрывает правду, и знала, что, если хорошо постараться, то можно научиться сдерживать себя и скрывать эту ложь. Можно заставить себя не суетиться, без лишней надобности не касаться губ или волос, смотреть на собеседника и говорить совершенно спокойно. Это отнимает много времени, но в этом нет ничего невозможного – стать искусным лжецом, но Нотт не подходил под это описание.
Грейнджер подметила, как Тео наклонился вперёд, что подчёркивало его заинтересованность – он был небезразличен к делу своего друга. На долю момента парень слишком широко распахнул глаза, что совсем не свойственно лжецу, а ещё не свойственно тому, кто держит себя в руках. Нотт не контролировал свои действия, но они выражали совершенно другое – это было неравнодушие.
Гермиона снова чувствовала себя в своей лодке – она адвокат, который неплохо разбирался в психологии тех, с кем вела беседу. Это здорово отвлекало, когда ты сосредотачивался на ком-то ещё, а не только на себе и своём отражении в зеркале.
– Достаточно сильно, – наконец-то ответила девушка. – И последний вопрос: что ты знаешь о чарах памяти? Что слышал о них? Возможно, ты знаешь того, кто специализируется на них?
– Знаешь, я не так давно об этом говорил с миссис Малфой. Мы с ней обсуждали одну книгу, которую она читала.
– Что за книга? – Гермиона напряглась и снова сделала пометку в блокноте. – Когда это было?
– Она несколько лет страдает бессонницей, и частенько читает книги, в которых рассказывают о том, как можно управлять снами, мыслями и прочее, я не особо в это вникал.
– Какие отношения были между Асторией и Нарциссой?
– Нормальные, – Нотт откинулся на спинку дивана и наклонил голову. – Как у двух близких людей Драко.
А вот теперь он лгал. Он резко отстранился от неё и переключился на свои рукава, разрывая зрительный контакт с Гермионой. Вот теперь можно было с уверенностью сказать, что в этой семье точно были скелеты, и, как казалось, они были совсем уж на поверхности. Неужели это дело могло оказаться настолько простым, и даже сама Грейнджер умудрилась всё усложнить?
Неужели стоило просто подождать?
Нет. Это было до абсурдности легко и уж совсем не похоже на Нарциссу. Одно дело – недолюбливать невестку, и совсем другое дело так сильно ранить своего сына. Тот, кто всё это сделал, явно нацелился на Драко, но никак не на Асторию и Скорпиуса. Гермиона продолжала делать пометки в блокноте, пока головная боль становилась всё сильнее, а платье теснее. Ей катастрофически не хватало воздуха, и хотелось просто выбежать из поместья, чтобы вдохнуть на полную грудь.
– Спасибо, Теодор, – Грейнджер захлопнула блокнот и встала с кресла. – Я услышала всё, что хотела.
– Ты поможешь ему?
– Помогу, не сомневайся.
Ей казалось, что Тео хотел сказать что-то ещё, но всё же решил промолчать. Он кивнул ей на прощание и исчез в камине, оставив Гермиону наедине со своими размышлениями. Она подошла к окну, наблюдая за тем, как птицы взмывают в небеса – они были свободными, и их ничего не связывало. Не было никаких обязательств, боли и идиотских планов в голове, что не давали спокойно ступить шаг.
Девушка собрала все свои записи и направилась в библиотеку, где сейчас была Нарцисса. Грейнджер ни разу не разговаривала с хозяйкой поместья о том, что она сама думает по поводу всего случившегося, словно в этом был хоть какой-то толк. Гермиона знала, как развалить любое дело, но почему-то тут зациклилась, будто без этого нельзя. Было понятно, что в финале будет слишком много разбитых сердец и вдвойне больше окровавленных осколков, но она же действовала не одна. Себе Грейнджер не врала, и честно признавалась отражению в том, что в ней давно живёт, как минимум две личности, воспитанные мраком и тьмой.
В библиотеке Мэнора было очень тихо, но до одури уютно. Раньше Гермионе казалось, что невозможно чувствовать прикосновения домашнего тепла там, где слишком высокие потолки, много пространства, пыли и ни единой живой души. Она любила библиотеку Хогвартса, но куда приятнее ей было читать книги в своей спальне в доме на Эбби-Роуд. Однако, среди огромных книжных стеллажей домашней библиотеки Малфоев скрывалось что-то вон выходящее для этого места – спокойствие. Тут можно было услышать собственное сердцебиение и свои мысли, что необъяснимым образом очаровывало.
– Надеюсь, что я Вам не помешала, – Грейнджер подошла к Нарциссе, которая сосредоточенно перелистывала страницы старой книги. – Это магловские мифы?
Девушка скептически вскинула бровь, когда увидела обложку книги, а потом с ещё большим скептицизмом посмотрела на леди Малфой. Она до сих пор не понимала своего отношения к этой женщине – ей хотелось ненавидеть её, только потому, что она являлась матерью того человека, который был кошмаром всей её жизни, но с каждым днём это выходило у неё всё хуже. Возможно, что дело было в том, как на неё влиял сам Драко, а возможно в том, кем была Нарцисса.
Гермиона помнила миссис Малфой, как ту женщину, которая солгала Волан-де-Морту, которая безмерно сильно любила своего мужа и сына, которая была готова падать на колени и отдавать голову на отсечение ради благополучия любимых людей. Это было настолько не похоже на устоявшийся образ Малфоев в голове Грейнджер, что порой раздражало.
– Да, сегодня я читала мифы Древней Греции, – Нарцисса улыбнулась. – Легенда об Алкесте. Очень печальная история.
– И всё из-за любви, – фыркнула Гермиона. – Люди так много значения придают любви, хотя из-за неё все беды.
– Мне кажется, что Вы не правы, мисс Грейнджер.
– Зовите меня Гермионой. Мы с Вами живём под одной крышей, и я связана каким-то чёртовым заклинанием с Вашим сыном.
– Я не устану Вас благодарить, Гермиона, за то, что Вы согласились помочь Драко. Я уверена, что Вам удастся доказать всем, что его подставили.
– Алкеста добровольно согласилась отдать свою жизнь за супруга Адмета, согласившись умереть вместо него, поскольку все остальные отказались. Это дурацкое самопожертвование во имя любви привело Алкесту в Ад, и Вы будете мне доказывать, что я не права?
– А Вы бы не пожертвовали собой ради того, кого любите? – Нарцисса посмотрела на девушку. – Самопожертвование выражается не только в том, чтобы отдать жизнь за любимого человека.
– А в чём же ещё?
– В принятии человека, потому что мы жертвуем какими-то своими принципами; в прощении, потому что нарушаем данное себе обещание – никогда не прощать кому-то боль.
– Говорю же, любовь сильно переоценивают. Люди почему-то решили, что ради минутной эйфории и блаженства стоит положить на алтарь своё достоинство, свою гордость – всего себя, – Грейнджер в последний раз смерила Нарциссу изучающим взглядом, после чего направилась к дверям. – Простите, я бы хотела ещё поработать.
Да, леди Малфой умела держать лицо и со стороны казалась стальной женщиной, но стоило подойти ближе, и её можно было читать, как открытую книгу. Широко открытые глаза, расслабленные плечи, ровное дыхание, мягкая улыбка. Порой она сжимала руки в кулаки, что лишь говорило о том, как сильно её волновало благополучие сына, потому что Гермиона наблюдала это микродвижение, когда в разговоре всплывало его имя. Ещё реже Грейнджер подмечала, как напрягалась челюсть, но это было признаком того, что Нарцисса сдерживала своё отчаяние. После того, как её челюсть напряглась – в следующий же миг она улыбалась – это обманка для тех, кто не подмечает напряжения.
У этой женщины начинали дрожать руки, когда при ней упоминали имя внука – за это было абсурдно подозревать её. Возможно она и читала какие-то книги, связанные с чарами памяти, но это было обычной тягой к новым знаниям. Нарцисса на досуге изучала мифы маглов, так что же было удивительного в том, что в её руках оказалась книга о свойствах разума?
Гермиона поднялась к себе в спальню и закрыла двери, наложив на комнату заглушающие чары. Мэнор подчинялся её магии, хотя девушка до сих пор не понимала, как устроены такие поместья, но всё западное крыло действительно было в её распоряжении. Даже живых портретов на стене не было, а единственным, кого Грейнджер могла тут встретить – это Броди, один из домашних эльфов платинового семейства.
Девушка сняла туфли и расстегнула молнию на платье. Она наивно полагала, что ей станет легче дышать, как только она избавиться от тесного одеяния, но ведь дело было далеко не в нём. Всё дело было в её поступках, в том, что кричало сердце, чего требовало её разбитое сердце, в чём нуждалась душа и как всем этим управляло её больное сознание. Ей было больно, она хотела вернуться к ненависти, но вместо этого снова шла на попятную – опять косо смотрела на невзрачное прощение, которое давалось из недр души. Чем дольше она тут находилась, тем сильнее разбивалась на новые осколки.
Солнечные лучи гуляли по бледной израненной коже, которая так нуждалась в банальном тепле, но чувствовала лишь смертельный холод. Она не смогла найти причин ненавидеть Нарциссу, хотя считала, что отчаянно будет желать смерти этой женщине после их первой встречи. Гермиона легла на пол, чтобы её дыхание выровнялось, но стало ещё хуже.
Ноги в коленях болели так, словно были сбиты в кровь, рёбра громко трещали, а сердце то начинало бешено колотиться, то и вовсе останавливалось. Шрамы вновь вспыхнули с новой силой, и Гермиона быстро сняла платье, а следом и нижнее бельё, отшвырнув его куда-то в сторону.
Бесчисленное количество мужчин, которые попадали к ней в кровать, находили Грейнджер очень красивой – она действительно была красивой. Изящные изгибы, бледная, практически идеальная кожа, еле заметные веснушки, что проступали под воздействием солнечных лучей, хорошая физическая форма и тепло, которого она не чувствовала. Гермиона часто замечала на себе мужские взгляды, но почти никогда не допускала мысли, что кто-то видел в ней что-то другое, а не просто объект сексуального удовлетворения.
Каждый раз она чувствовала мерзкое горячее дыхания Монтегю, грубые движения Гойла и несносную боль. Она выгоняла всех мужчин с квартиры, стоило только им закончить, потому что сразу же бежала в ванную и долго лежала в горячей воде, умываясь слезами. Пока все видели в ней красивую девушку – она видела в себе жертву изнасилования, которая так и не смогла никому признаться в том, что с ней сделали. Гермиона осталась для себя той девочкой, которой воспользовались, которую унизили и растоптали. В толпе взглядов она чувствовала только один – светло-голубые глаза Грэхэма Монтегю, который заставлял её смотреть на него, пока продолжал её насиловать.
Ей безжалостно оборвали крылья, сломали её, как дешёвую игрушку, а потом ещё и продолжали пинать.
Она лежала на спине, пока Монтегю что-то шептал ей на ухо. Единственное, что гриффиндорка чувствовала, кроме адской боли – это то, что он вытащил свой член из неё, кончив ей на грудь. Ей хотелось чтобы это закончилось, раз и навсегда, чтобы больше не было этой боли, чтобы она не чувствовала горячую кровь под собой и липкую сперму на себе.
– Это только начало, гриффиндорочка, – прошептал слизеринец, облизывая её лицо. – Мы ещё не закончили.
Гермиона не кричала больше, потому что на это не было сил – она мечтала отключиться от реальности, как вдруг тело сотряслось от нового приступа боли. Она дёрнулась, а потом заметила, как Гойл держит в руках острый нож в крови. В её крови, которая выступила из глубоких порезов на бёдрах. Она просто плакала – практически беззвучно, и это уж совсем не разжалобило парней, а скорее даже разозлило.
– Кричи! – взревел Грегори, нанеся ей очередной порез. – Кричи, сука! Громко!
Но она не могла – из уст срывался лишь хрип и какое-то невнятное бормотание. Грейнджер считала в голове минуты то ли пока это всё закончится, то ли пока она наконец-то не умрёт. Ей было без разницы, что случится раньше – лишь бы это прекратилось.
Лишь бы это кто-то остановил.
– Может ты татуировку хочешь, милая? – снова прошептал ей на ухо Монтегю. – Я могу тебе предложить что-то получше.
Гриффиндорка отвернулась, чтобы не чувствовать его дыхание и не слышать мерзкого шёпота, как будто бы это ей помогло.
– Ты красива, как луна, – он поцеловал её в губы. – Я думаю, что тебе следует помнить об этом.
Монтегю отобрал у Гойла окровавленный нож и надавил кончиком лезвия ей чуть ниже груди, а из её уст сорвался болезненный крик. Он давил всё сильнее, и казалось, что вот-вот он проткнёт ей лёгкое. На секунду в голове промелькнула мысль поддаться вперёд, чтобы нож просто пронзил её, и она скончалась, но парень начал выводить ножом рисунок. Аккуратно, старательно и сосредоточено, будто бы сдавал зачёт по истории искусств.
– Это полумесяц, – самодовольно объявил Монтегю. – Носи его с достоинством, крошка. Помни, как тебе было хорошо. Помни, как нам с тобой было хорошо.
Он рассмеялся, и этот мерзкий смех перемешался с её слезами и вскриками. Гермиона чувствовала, как падает в самое жерло вулкана, как её окровавленное тело со скоростью света катится в Ад, с которого выбраться уже невозможно.
Как внезапно стало тихо – Монтегю и Гойл пропали, осталась только Грейнджер, боль и кровь. Девушка сглотнула и постаралась перевернуться на бок, чтобы попытаться встать, но сил не было. Её тело дрожало, а конечности начинали постепенно отказывать. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла, то закричала с новой силой, будто бы её связки не были порваны.
Перед ней лежали окровавленные тела родителей. Руки отдельно от тел, и голова Хизер валялась дальше. В груди отца была огромная дыра, что Гермиона даже видела, как бьется его сердце, а лёгкие делают последний вздох. Её родители умирали прямо на её руках, а точнее отец – последний удар сердца, и последний вздох.
Она протянула руку, чтобы коснуться тела мужчины, как в нос ударил аромат полевых цветов и весенней свежести.
Темнота, боль, пустота. Это с ней навеки – она сломана, она упала на острые скалы, что насквозь пронзили любящее сердце. Она, как Алекста, была готова на любую жертву, на любое прощение, но этого никто не оценил – её отправили в Ад, длинною в жизнь.
– Открой глаза! Очнись, Гермиона!
Она чувствовала, как чужие руки трясли её за плечи, как вторгались в её сон, как чей-то голос пытался отвоевать её у костлявых лап очередного кошмара, но не получалось. Гермиона продолжала лежать на холодном каменном полу Выручай-комнаты рядом с телами мёртвых родителей и молить о смерти. Возможно, что именно так люди умирают во сне, а она и не против. Слишком больно ей давалась жизнь, а сил остановить весь этот ужас у неё больше не было.
– Открой глаза! – кто-то больно ударил её по лицу, но даже это не помогло. – Смотри на меня! Проснись!
Тут больно, но тут и подкрадывается какое-то спокойствие. Может быть, это было её судьбой – умереть тогда, и она бы больше не знала боли? Грейнджер хотела раз и навсегда уйти, встретить своих родителей на вокзале Кингс-Кросс, чтобы этот Ад остался позади, чтобы все шрамы исчезли, и больше не было никаких кровавых следов на руках. Ей давно пора попрощаться с тем, что Гермиона привыкла называть своей обыденной жизнью – люди не в силах такое выдержать, да и она не выдержала. Разве её сумасшествие – это нормально?
Кто бы только знал, как далёко она зашла в попытках самолечения.
– Открой глаза, я прошу тебя! – сильные руки до боли сжали её плечи. – Пожалуйста, Гермиона!
Она переоценила не только любовь, но и собственные силы. Душа постепенно отделялась от тела – Грейнджер чувствовала, как сердце замедляется и вот-вот остановится. Огонь под ногами начал сменяться холодной водой, а боль отступала – так касается Смерть, она уже такое когда-то чувствовала. Её история может сейчас закончиться, и это больше не пугало. Ей казалось, что она смогла сделать всё, к чему так стремилась, чего так хотела достичь, пусть и не все нити были сожжены.
– Открой глаза! – кто-то снова ударил её по лицу. – Очнись, сон мой!
Сердце больно защемило, что означало только одно – она жива.
– Ты всего лишь мечта, сон мой, – она расплакались, а холодные руки коснулись её подбородка. – Ты – мой самый лучший сон, от которого я всегда убегал.
========== Глава 18 ==========
Комментарий к Глава 18
Сегодня мы окунёмся немного в прошлое. В полноценное прошлое Гермионы и Блейза, чтобы вы могли понять, как сильно эти двое связаны, и как когда-то вытягивали друг друга из болота.
Я хочу, чтобы вы понимали и то, что все проблемы главной героини в плане психических отклонений начались задолго до событий марта-августа 1998-го.
Берегите себя, мои милые.💚
Сегодня я меняю тебя на текилу.
Февраль, 1996.
Казалось, что весна наступила гораздо раньше, чем ей предстояло перевернуть страницу календаря. Гермиона сидела на Астрономической башне, укутавшись в тёплый плед и болтая ногами. В который раз она снова солгала своим друзьям и пришла сюда, вместо того, чтобы сидеть за последним столом у окна в библиотеке за стопкой книг. К сожалению, теперь ей было просто противно туда приходить, потому что каменные полы казались слишком холодными, а сама Грейнджер чувствовала боль в ладошках, словно её опять толкнули в спину. Она бежала отовсюду, где было хотя бы малейшее напоминание о том, что ей может быть больно.
Она ещё не понимала, что бегством ей не спастись.
– Если я скажу: «Я знал, что ты тут», то это будет глупо? – Блейз взъерошил её волосы и сел рядом. – Я скучал по тебе.
– Привет, – гриффиндорка постаралась улыбнуться, но вышло довольно криво, хотя при Забини ей не нужно было притворяться. – Я тоже скучала.
– Сегодня у нас в меню текила, – мулат достал из-под мантии две небольших бутылочки. – Какой день подряд мы с тобой пьём?
– Какая разница, Забини? – Грейнджер потянулась за бутылочкой. – За что будем пить сегодня?
– За правду, – Блейз повернулся к девушке. – Ты ведь ответишь мне на вопросы?
– Ты же знаешь, что я тебе всегда говорю правду.
– Почему?
– Потому же почему и ты рассказал мне всё, Блейз, – Гермиона сделала глоток и закрыла глаза. – Гораздо проще вывалить свои проблемы на того, с кем больше никогда не пересечёшься, хотя наш случай – это исключение из правил. Я не могу прийти к Гарри и Рону, и заявить, что влюблена в Малфоя, который унижает меня практически ежедневно. Я не могу им рассказать о том, что просыпаюсь из-за кошмаров из-за того, что два слизеринца поиздевались надо мной. Я, блять, просто не могу это рассказать своим лучшим друзьям, которые привыкли, что я – сильная и отважная гриффиндорка.
Она говорила сквозь ком в горле, давилась слезами и текилой, но продолжала говорить, потому что нуждалась в этом.
– Это ужасно, это ужасно мерзко, но это и есть моя жизнь, – на выдохе прошептала девушка. – Я ненавижу себя, своё тело, свою жизнь и всё, что со мной происходит, но что мне поделать с этим? Мне остаётся просто раз за разом вставать и идти вперёд, но я устала Блейз! Я чувствую, как медленно схожу с ума, я теряю себя! За что?! Почему вся эта хрень происходит со мной?!
Забини прижал её к себе, позволяя кричать себе в грудь, позволяя плакать изо всех сил и больно сдавливать свои руки. Он понимал её ровно на столько, на сколько это вообще можно было понять. Они оба не понимали, чем заслужили себе подобные испытания, но продолжали раз за разом вставать и идти вперёд, порой держа друг друга за руку.
– Почему ты не рассказала МакГонагалл или кому-то из профессоров, кто с тобой это сделал? – нерешительно поинтересовался мулат. – Ведь они остались безнаказанными.
– Я буквально умоляла МакГонагалл забыть о том, что она увидела в Выручай-комнате, – Гермиона отстранилась от парня, смахивая слёзы с лица. – Считай меня дурой, идиоткой или трусихой, но я не хотела, чтобы кто-то знал хоть на слово больше из этой истории. Мне не хотелось, Блейз… Мне сложно об этом забыть… Я никогда не смогу об этом забыть, хотя знаю, что через пару лет мы все разъедемся и никогда не встретимся, а представь, если мне придётся изо дня в день об этом говорить вслух, делиться с кем-то этими мерзкими, гнусными воспоминаниями… Это больно, Блейз.
– Но как она…
– Мне кажется, что она до сих пор надеется на то, что я в один прекрасный день приду к ней и всё же попрошу о помощи, но нет. Я замечаю её пристальный взгляд в Большом зале, когда она пытается заметить что-то необычное, но я не даю ей повода.
Грейнджер до сих пор ощущала себя так, словно была заперта там, в Выручай-комнате, словно до сих пор продолжала истекать кровью и слышать шёпот Монтегю. Она чувствовала, как сознание медленно начинает расслаиваться, как иногда в ней что-то отключается и она на миг становится совершенно другим человеком – это пугало не на шутку. Во время зимних каникул она прочитала несколько книг по психологии, и боялась, что всё это – последствия пережитого. Такое просто так не проходит.
Жертвы насилия переживают деформацию собственной психики. Очень часто все эти изменения касаются именно мозга пострадавшего человека. Гермиона даже выписала себе некоторые заинтересовавшие её моменты в свой блокнот. Таким образом, она практически наизусть запомнила один из абзацев толстенной книги и знала, что одна из функций структуры мозга, которую называют гиппокампом, – это запоминание и забывание информации. Гиппокамп фильтрует информацию и выбирает, что нужно сохранить, а что можно забыть. Гриффиндорка проводила параллель между текстом и собой, понимая, что это только начало.
Ей нужна была помощь, но она наивно решила, что справиться сама.
Глупая гриффиндорка.
– А ты? – Гермиона внимательно посмотрела на Забини, который тут же отвёл взгляд. – Почему ты остался для всех прежним? Почему посчитал, что твои друзья могут тебе жаловаться на свою жизнь, а ты подобного права не имеешь?
