Текст книги "Игры короля Филиппа (СИ)"
Автор книги: Elair
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Утром король должен был встретиться с послом Рафины. Едва Винсент открыл глаза и перестал сонно щуриться от яркого полуденного солнца, что бессовестно пробивалось сквозь кремовые полупрозрачные гардины, он увидел склонившегося над собой Филиппа. Монарх довольно и далеко не невинно поцеловал его в шею, пожелал доброго утра и, наконец, позволил Освальду подойти к себе – в последний раз расправить кружева манжет и жабо, осмотреть алый безупречно пошитый камзол и с таким же невозмутимым лицом принести Винсенту для умывания таз с водой, полотенце и вычищенные одежды.
– Сегодня я думаю освободить вас от ваших обязанностей адъютанта, – с улыбкой говорил монарх, разглядывая себя в зеркале. Он повернулся сначала правым боком, потом левым, потом через зеркало взглянул в глаза Винсента, и Адри подумал, что голый, едва прикрытый простыней до пояса в разворошенной постели, напоминающей больше поле битвы, чем ложе любви, он выглядит забавно и нелепо. В подтверждение этим страхам улыбка короля стала шире. – Мы с вами, к сожалению, проспали обед, и боюсь, что посол Мирдан займет мое время до ужина, потому постарайтесь отдохнуть днем. А к ужину я лично приду за вами.
– Но я могу выполнять свои обязанности, ваше величество, – робко возразил Адри, которому не хотелось праздно проводить время, и вовсе не потому, что он не любил бездельничать, просто занятость часто позволяет не думать о ненужных вещах. Осмысливать все, что произошло вчера, ему совсем не хотелось, однако Филипп был слишком добр и непреклонен.
– У меня куча гвардейцев, и вас найдется, кем в седле заменить. Скакать верхом после такой бурной ночи – не дело. Вам следует набраться сил, дорогой барон, потому, что по окончании ужина... – король повернулся лицом к Винсенту, и многозначительная усмешка поддернула его губы, – я надеюсь провести с вами несколько приятных часов, может быть какое-то время даже за беседой. Теперь я не отправлю вас от себя даже к принцу Ботри. Примите свою отставку, как мой подарок вам.
У Адри сердце упало вниз, слова Ферье молотом застучали у него в сознании: "...дал мне возможность добиться невообразимых высот, только не на поле брани, а в своей постели. Знаете, золотая клетка с россыпью бриллиантов...". Винсенту сделалось дурно, он даже не понял, как выдавил из себя слабую улыбку, которую король счел то ли смирением, то ли благодарностью.
– Кроме того, – Филипп сделался серьезным, страстно понизил голос, – когда мы занимаемся любовью, вы избегаете смотреть мне в глаза. И либо вы боитесь меня, либо не хотите...
"А он ничего не забывает", – подумал Адри, не в силах отвести взгляд от серой стали в глазах короля и продолжая улыбаться.
– Если бы было верно последнее, вряд ли вы смогли бы получить удовольствие в постели со мной. Но с этим не было проблем. Тут вы превзошли все мои ожидания. Поэтому пока отметем этот вариант, и я позволю себе предположить, что вы в силу своей скромности не свыклись с вашим новым статусом моего фаворита. Начинайте привыкать.
– Да, ваше величество, – глухо отозвался Винсент. Руки и ноги у него отяжелели, он едва слез с кровати – так ему казалось, хотя движения его были плавны и уверенны как всегда.
– Я не буду торопить вас, Адри, но своего добьюсь, – Филипп подошел к барону, участливо положил руки на его плечи, заглянул в лицо. – Мы потратим столько времени, сколько потребуется на то, чтобы вы привыкли ко мне. Надеюсь, вы понимаете меня, Винсент?
– Более чем.
Король облегченно вздохнул и, улыбнувшись любовнику напоследок, вышел вон.
Освальд с ледяным лицом и ничего не выражающим взглядом, вызвался помочь новоявленному фавориту Филиппа второго одеться, но Адри как обычно отказался. Слуга взмолился и сказал, что если он не сделает этого – его накажут за то, что плохо выполняет свои прямые обязанности. Впервые в жизни Винсент пожалел этого мерзкого неприятного ему человека и позволил сделать с собой все, что было необходимо. Он чувствовал себя то ли принцем, который в жизни не застегивал себе туфель, то ли клоуном в дешевом балагане. Его заперли во дворце так же, как когда-то сделали это с Ферье. О боже! Ферье...
Точно спохватившись, Адри забрал из рук слуги сапфировую брошь для жабо и, игнорируя жалобные поскуливания Освальда, сам застегнул ее на кружевах, сказал, что до вечера хочет побыть один – был резок в словах и угнетающе зол на все на свете. Его свободная душа изнывала, кровоточила, корчилась в судорогах при мысли, что он теперь просто игрушка, или того хуже – игрушка любимая. Когда Винсент вернулся в свою спальню, то просто просидел на краю постели долгое время, глядя в рыжие тусклые языки каминного пламени и на то, как солнечные лучи медленно ползут по лиловым шелковым обоям из левого угла комнаты в правый. Он думал о том, что произошло ночью, но еще больше о чувстве вины перед Ферье, которое точило его изнутри. Конечно же, для графа он – никто, они не давали никогда друг другу никаких обещаний, и в их сложных отношениях не было никаких обязательств и взаимности, но Адри чувствовал вину – безотчетно, остро, постоянно.
Ферье вошел в его спальню тихо и, опершись плечом о косяк, излишне внимательно уставился на Адри. Правая рука графа деловито зацепилась большим пальцем за золотой пояс, пальцы левой – задумчиво барабанили подушечками по медово-рыжему дереву откоса.
– Хотя бы сегодня избавьте меня от ваших колких комментариев. Пожалуйста, – устало попросил Адри, отводя взгляд и чувствуя всем естеством жгучую жалость, исходящую от Ферье.
Граф некоторое время молчал, потом тихо хмыкнул. Подумав, что тот опять насмехается, Адри бросил на него сердитый взгляд и впервые в жизни увидел доброе, все понимающее лицо графа Сэйлина Ферье.
– Идемте – прогуляемся. В парк, – мягко сказал он. – Я покажу вам одно удивительно необычное местечко. Там очень красиво...
Позже они вдвоем на глазах у двух десятков слуг вышли с парадного входа и, ступая по дорожкам мелко-колотого рыжего гравия, затерялись среди бесчисленных аллей и розариев, безупречно ухоженных и красочных в свете золотого дня. Шли в молчании, плечо к плечу, очень редко встречаясь осторожными взглядами. Еще час назад Адри столько хотел сказать Ферье о том, что жалеет о ночи с Филиппом, что ему к своему стыду было хорошо с королем, но вот сердце его по-прежнему принадлежит Сэйлину! Но имел ли он право на это теперь? Он хотел сказать и не находил правильных слов.
Ферье тоже молчал. Адри не знал, о чем он думает. Он казался таким же спокойным и непреступным, как всегда, таким же элегантным и прекрасным, словно от немилости монарха в его жизни не переменилось ничего. А может быть, его это не волновало?
Винсент заметил, что они ушли далеко от дворца и забрели в заброшенную часть парка. Ферье вел его через высокую траву к густому ельнику, куда почти не проникало солнце. Среди птичьего гомона и шелеста лесных крон откуда-то издали сюда доносилось журчание ручья.
– Вам нравится подобное дикое запустение природы? – попытался пошутить Винсент, заранее готовясь к новой колкости, но ее не последовало.
– Да, – просто ответил Ферье. Он не оглянулся и так же шел, немного опережая Адри, с беспечной и счастливой улыбкой всматриваясь вперед. Его ладонь легла на верхушки травы, заскользила по ним, едва касаясь пальцами, не вредя и не сминая хрупкие стебли. – Здесь деревья и трава растут так, как хотят, как могут и как умеют, и им никто не указ. Их жизни принадлежат только им и Вите, но она милосердна – она никогда не прикажет им расти в строгом кругу или оставлять на земле тропинки для случайных путников. Это свобода. Даже когда деревья умирают, Вита позволяет им погибнуть свободными.
Адри вспомнил, кто он теперь и прикусил губу. Из груди у него невольно вырвался тяжелый вздох.
– Вы чем-то расстроены, барон? – лениво поинтересовался граф, останавливаясь перед можжевеловыми зарослями. Кусты здесь росли так густо и были так высоки, что казались сплошной стеной.
Адри подумал, что они сумасшедшие, если полезут туда.
Ферье не стал ждать, пока Винсент соберется с мыслями и ответит на его риторический вопрос.
– Полезайте за мной, – сказал он, уходя немного влево, а потом, склонившись вдвое, юркнул в узкую лазейку в кустах. Поняв, что Винсент немного замешкался, Сэйлин крикнул: – Давайте же! Или вы теперь записались в чистюли и боитесь ручки испачкать?! Лезьте, Адри! Где вы там?
Выставив перед собой руки, Винсент решительно полез следом за графом. По пути он сломал несколько веток, нацеплял на одежду пауков и один раз едва не наткнулся щекой на сухой еловый сук, что предательски торчал в этой мерзкой беспорядочной древесной паутине. Когда он вылез на свет, то увидел, как Ферье привычным похлопыванием ладони, отряхивает камзол от мягкой можжевеловой хвои и все тех же пауков.
Адри справился с этой задачей быстрее графа, и пока тот, ворча на испуганных насекомых и того бедолагу, которому нужно было оторвать руки за то, что их сотворил, продолжал отряхиваться, Винсент скоро огляделся.
Они оказались у края бурного ручья шириной примерно в двадцать локтей, чьи берега сплошь поросли елями и можжевельником. И только одно место было не затронуто этим буйством – огромный плоский гранитный камень шириной примерно в пятнадцать футов, на котором они сейчас стояли, почти круглый и ровный, точно какой-то мастер специально его отесал. Мастером этим была вода, и видимо, когда весной ручей разливался, она шлифовала гранит. В то время как ельник стоял в вечных сумерках, сюда проникало теплое ласковое солнце. Адри наклонился и коснулся рукой гранита – тот был теплым, почти горячим.
– Это очень здорово, правда? – услышал он.
Винсент взглянул на Ферье, тот улыбался ему совсем не зло, даже по-дружески как-то, и Адри в ответ тоже улыбнулся. От этого все его напряжение спало, и почти забылись последние огорчения.
– В солнечную погоду, – продолжал хвастаться Сэйлин, – здесь почти невозможно замерзнуть, даже поздней осенью. Ветер не задувает сюда. Зато в пасмурную – тут очень прохладно, да и весной приходится выгребать всякий мусор и коряги, что нанесло течением.
Представив, как Ферье собственноручно таскает ветки и пучки сгнившей травы, Адри удивленно приподнял брови.
– Что? – развел руками граф. – Думаете, я ничего делать не умею, кроме как досаждать вам? Мне приятно, барон, что снова удалось удивить вас настолько, что вы дар речи потеряли.
– Вовсе нет, – присаживаясь на камень, Адри вдруг вспомнил, как Сэйлин насиловал его, точнее пытался сделать все, чтобы это выглядело именно так. Винсенту показалось странным, что, начиная с сегодняшнего утра, прошлое казалось уже не таким страшным. Адри гораздо сильнее пугало будущее. И еще неизвестно, кто сделал ему больнее: Ферье, который мучил его, или Филипп, который лишил его свободы. – Иногда мне кажется, граф, что вся ваша флегматичность, напыщенность и холодность – только маска, которую вы умело носите...
– Вы верите, что в каждом человеке есть добро. – Сэйлин фыркнул, точно был непреклонно убежден в обратном. – Смешно. С такими нелепыми идеологиями вы недолго протянете. Я вообще удивлен, что вы пошли со мной сюда – в эту глушь. Неужели вы совсем не боялись, что я могу всадить вам нож в спину?
Адри помолчал с минуту, раздумывая над тем, что и не мыслил о подобном, потом тихо спросил:
– Какой вы настоящий, Ферье?
Граф безразлично пожал плечами, подошел к Винсенту и присел рядом.
– Я не помню. Наверное, так случается с теми, кто долго не имеет собственных желаний. Моя жизнь подчинена дворцовому этикету и расписана до последнего дня. А сюда я иногда сбегаю, чтобы отдохнуть от всего этого. А еще я хочу, чтобы вы никогда никому не выдавали моего тайного убежища.
– Я не выдам.
Они стали смотреть на воду – в ее янтарно-карюю глубину и искры серебряных бурунов, пробегающих над застрявшими на дне ветками, молчали долго, наслаждаясь журчанием ручья и птичьими пересвистами, и думали каждый о своем. На противоположном берегу с елки на елку перепрыгнула рыжая молоденькая белка.
Ферье вздохнул.
– Не полагайте, барон, что я жалуюсь. Моя жизнь сложилась много лучше, чем у любого портового моряка или уставшего от службы солдата. Многие мне откровенно завидуют.
– Только не я, – Адри стряхнул со своей черной пыльной туфли зеленого паучка, который упорно уже в третий раз пытался забраться повыше. Ферье следил за этим противоборством со снисходительной ухмылкой. – Я вам сочувствую, граф. Наверное, вы будете смеяться, но вчера я узнал, каково быть на вашем месте. Правильно говорят, что если хочешь понять человека, влезь в его шкуру. Те, кто завидует вам, не знают, как сильна воля короля – она способна сломить кого угодно. Таким не противятся и не перечат – таким подчиняются, и это плохо потому, что именно подчинение убивает в человеке личность. – Адри покачал головой: – Никакая золотая клеть с россыпью бриллиантов не станет утешением тому, кто теряет себя. Я с трудом представляю, каково вам было все эти годы, тем более что Филипп с вами, как вы говорите, обычно груб. Он и ласковый-то способен изменить кого угодно.
Винсент взглянул на Ферье – тот замерев, не мог отвести взгляда от Адри, рассматривал как-то пристально, очень внимательно и очень серьезно. Такой Сэйлин казался настоящим, правильным – с этой неприкрытой потрясенной горечью в глубине глаз, плотно сжатыми губами и учащенным дыханием. Винсенту безумно захотелось поцеловать его – нежно, будто признаваясь в любви заново, легким касанием губ спрашивать позволения быть рядом! И он уже поддался вперед так, что почувствовал дыхание графа на своей щеке, но в последний момент остановился.
Они смотрели друг другу в глаза, не решаясь на большее, но Адри казалось, что он чувствует, знает, понимает – Ферье хочет того же, что и он. Хочет, но что-то останавливает его, какой-то странный тайный страх, словно коснись он губами губ – и случится нечто ужасное. Нет, он боялся не короля, чего-то другого, но вот чего? Поцелуй – даже легкий невинный в этот самый миг причинил бы ему нестерпимую боль. Адри не хотел делать Сэйлину больно. Да, он мог бы сейчас совершенно безнаказанно сгрести его в охапку, не встретив сопротивления, повалить на спину и зацеловать до одури, он мог бы этим отомстить за все зверства, что творил Ферье по отношению к нему в последние дни, но Винсент не хотел поступать так. Мечта о поцелуе осталась несбыточной мечтой, однако Адри решил получить для себя хоть что-то – пусть даже незначительное и простое.
– Можно мне взять вас за руку? – спросил он едва слышно, и после долгого мучительного молчания услышал печальное:
– Нет. – Ферье поднялся на ноги, все время, отводя взгляд от Винсента. – Это совершенно ни к чему, барон. Давайте лучше вернемся во дворец. Скоро ужин. К тому же, если Филипп хватится вас до того, как вы успеете переодеться к столу, нам обоим придется не сладко.
Граф был предусмотрителен не в меру, и они действительно вернулись в Летний дворец к ужину. Не опоздали и не заработали неприятностей, но Филипп запретил Ферье отныне появляться в столовой, поэтому Адри пришлось принять на себя все королевское внимание и благосклонность, а как следствие – провести еще одну ночь в постели Филиппа. В этот раз король его измотал настолько, что Адри не помнил, как уснул. Ему снился кошмар – такой жуткий, что даже во сне заходилось сердце. Снилось, что руки его привязаны к мачте, а сам он грудью лежит на ней, не в силах шевельнутся, вокруг столпились жуткие уродливые твари лишь отдаленно похожие на людей – они лапают его, смеются над ним, и от их хриплого издевательского смеха, напоминающего звериный в жилах леденеет кровь.
Когда Адри в ужасе проснулся, то увидел, что Филиппа нет в постели. Это было странно, потому что за окном едва начинало светать и нежные розовые облака тихо плыли над желто-зелеными кронами огромных магнолий как предвестники нового, еще не наступившего дня. Винсенту было тревожно – это была безотчетная тяжелая тревога, словно предчувствие беды. Адри утер со лба холодный пот и снова повалился в постель, попытался уснуть, но не смог – ему все время казалось, что в сумраке королевской спальни кто-то тихо и хрипло продолжает смеяться над ним.
Когда поднялось солнце, на пороге появился совсем еще юный слуга, низко поклонился, сказал, что его величество отбыли по неотложным делам на два дня к принцу Ботри, а так как Освальд заболел, то прислуживать Винсенту будет он. Звали этого юношу Лассон. Паренек оказался довольно милым собеседником и совершенно не назойливым лакеем; уже за то, что он позволял барону одеваться самому, Адри проникся к нему искренней симпатией. Кроме того, во дворце редко встречались столь симпатичные лакеи – русоволосый, с зелеными глазами и чуть вздернутым носом Лассон, к тому же обладал очень обаятельной лучезарной улыбкой. Когда он весело трещал, обсуждая придворных девиц, и улыбался, казалось, что в спальню заглядывает солнце. Но Адри не покидала та мерзкая тревога, что поселилась в его сердце с ночи, а потому к девяти утра, бросив Лассона разбираться с уборкой комнат, Винсент пошел бродить по дворцу. Он робко надеялся в одном из коридоров встретить Ферье, но тот точно в воду канул. В конце концов, Адри позабыл все правила приличия и, здорово рискуя получить от графа очередную словесную трепку, решительно направился в его спальню, где к своему огорчению он не был ни разу с тех пор, как поселился в Летнем дворце. Каково же было его удивление, когда у дверей покоев Ферье Винсент наткнулся на стражу. Как он не пытался убедить двух вооруженных до зубов солдат, что дело у него к графу срочное, его не пустили. Только сказали, что Сэйлин под домашним арестом по приказу короля.
Адри решительно ничего не понимал, а предположения были одно хуже другого. Неужели Филипп что-то узнал о них с Ферье, или догадывается, раз запер последнего под замок? А может быть, он решил избавиться от экс-фаворита, или еще хуже – уже избавился?! А охрана у дверей для отвода глаз. Каждый раз, когда в голову Винсента приходила мысль, что графа, возможно уже в помине нет при дворе, барона передергивало. К вечеру он решился на сумасшедший, но, по его мнению, единственно верный поступок, а именно – влезть в спальню Ферье через окно и прекратить страхам мучить себя. Нужно признать, что задача была не из простых – третий этаж, скользкий карниз и узкие перила балюстрад. Винсенту пришлось вспомнить былые навыки лазанья по горам и пещерам, которые он, признаться, в последнее время подзабыл. Несколько раз он едва не оступился, о камни исцарапал ладони, дважды в ночной темноте ему – уставшему и напряженному до боли в пальцах – приходилось держаться за мелкие выступы в кладке, вжиматься в стену и замирать, чтобы караульные не заметили его. В такие моменты Адри мысленно молился всем богам, чтобы никто из гвардейцев случайно не вздумал поднять голову и посмотреть на карниз. И ему везло сегодня слишком явно.
В спальне графа было темно, как в чулане, к счастью окно оказалось не заперто. Тут уж Винсент позволил себе пошуметь и, перелезая через подоконник, почти грохнутся с него на пол.
– Черт, – тихо, но с чувством выругался он. – Ферье, у вас какой-то особенно твердый пол. Вы бы хоть подушек положили. Я к вам полчаса лез. После такого геройства встречать меня паркетом с вашей стороны, по меньшей мере, не вежливо.
Ответом Винсенту была могильная тишина.
– Ферье, вы здесь? – У Адри пропала всякая охота – шутить. Он до рези в глазах всматривался в темноту, но едва различил очертания большой кровати с балдахином и четырьмя массивными столбами по краям. Время давно перевалило за полночь, и если Сэйлин действительно под арестом здесь, то он должен был спать. Неужели он не слышал, как Винсент ввалился в окно?
Вытянув перед собой руки, Адри осторожно направился к постели, по пути едва не споткнулся о край ковра, снова чертыхнулся сквозь зубы и, наконец, коснулся пальцами спинки кровати. Он почувствовал себя увереннее, да и глаза к темноте быстро привыкали – теперь Винсент видел силуэт лежащего на кровати человека, завернутого с головой в одеяло.
– Сэйлин? – он осторожно коснулся шелкового покрывала и почувствовал под ним выступающую косточку стопы.
– Уходите, Адри, – глухо проговорил Ферье, подтягивая ногу к животу. – Убирайтесь прочь.
– Ну, знаете, – шутливо возмутившись, фыркнул Винсент, – я тоже рад вас видеть.
– Уходи-ите, – надломленно простонал граф и Адри понял, что с ним что-то не так.
Порывшись в комоде, барон нашел свечи и огниво, и чтобы зажечь свет провозился непростительно долго – ему так казалось. Поставив свечу в серебряный подсвечник в виде огромной львиной головы, Винсент посмотрел на Ферье, но даже лицо его было спрятано под одеялом. Зато Адри бросилось в глаза другое – графа знобило и трясло так, что не мог скрыть никакой сиреневый плотный шелк.
– Да вы больны, – забыв про все на свете, Винсент бросился к Сэйлину и, преодолевая слабое сопротивление, стянул с его растрепанной головы одеяло. То, что он увидел потом, заставило его глаза непонимающе расшириться, а сердце сжаться до боли; нижняя губа Ферье была разбита, на скуле чернел продолговатый синяк, и правая щека немного припухла из-за этого. – Боже... Кто вас так? – потрясенно слетело с его губ.
– Уходите, я вам сказал, – граф снова попытался залезть под одеяло, злобно шипя на дурацкое любопытство барона, на его глупый никому не нужный визит и безмозглую голову, а потом вдруг затих и, уткнувшись лицом в подушку, судорожно вздохнул.
Положив руки на колени, Адри какое-то время приходил в себя. Он знал, что такое с Ферье посмел бы сделать лишь один единственный человек в мире, и сейчас Винсент возненавидел Филиппа до слез. Сцепив зубы от обиды, он упрямо разыскал в большом комоде теплое одеяло и первым делом укутал Сэйлина, потом налил ему из графина воды и дал напиться, а позже ни слова не говоря, плотно закрыл окно, развел в камине жаркий огонь. Когда он вернулся к кровати графа – тот уже забылся в тяжелом болезненном сне и, хотя жар его немного спал, Ферье иногда тихо стонал и вздрагивал. Всю ночь Адри просидел у его постели на коленях, изнывая от тоски и беспокойства, а когда к утру жар Ферье совсем унялся, Винсент, наконец, позволил себе облегченно уронить голову в ладони. Его самого колотило в ознобе, но не от болезни, а от ненависти, и он не знал, как поведет себя теперь при встрече с королем. С этими мыслями он задремал – сидя на полу и положив голову на сложенные на краю постели руки. Он устал и жутко проголодался, он слишком много беспокоился этой ночью.
Казалось, что в мире больше нет ничего кроме этой удушающей боли и осознания собственной беспомощности. Если бы Филипп был виконтом или простым маркизом, то Адри давно бы наколол его на шпагу за подобное рукоприкладство, но как спрашивать долги чести с королей не ведал ни один закон – ни человеческий, ни божий. Сильных мира сего способен призвать к ответу разве что тот, кому нечего терять – Винсент, увы, был не из этого числа.
– Я же просил вас.
Адри вздрогнул от этих слов и открыл глаза. Сначала он подумал, что ему приснилось, но, подняв голову, он встретил суровый взгляд голубых глаз Ферье.
В комнате было светло, за окном мерно барабанил дождь.
Граф сидел, прислонившись к спинке кровати, предварительно положив под лопатки подушку, и скрестив руки на груди, смотрел на Винсента. Вид у Сэйлина был недовольный.
– Я же просил вас уйти, – повторил он уже с напором, и отчего-то это пренебрежительное отношение разозлило Адри, заставило выпрямиться и с не меньшим упрямством ответить:
– А я, помнится, не так давно, уже говорил вам – не дождетесь.
Ферье удивленно моргнул, потом отвел растерянный взгляд и переложил руки на колени.
– Вам не следовало приходить, барон. Это плохо и не понравится Филиппу. У вас с ним сейчас медовый месяц и ни к чему портить отношения с королем.
Не веря своим ушам, Винсент медленно поднялся и присел на край постели. Ноги у него затекли, правое бедро от холодного пола замерзло до ломоты, но в разуме Адри сейчас было куда меньше приятных чувств – он не понимал Ферье.
– Вы в своем уме? – глухо спросил он, и Сэйлин прикрыл глаза как-то до боли обреченно. – После того, что он сделал с вами, я должен с ним продолжать играть в любовь?
– Да, должны и будете это делать. Он король... – начал граф, снова обретая привычное упрямство пополам с ядом в речах. – Его выбор пал на вас, а я получил только за то, что попытался помешать этому. Это моя вина. Я сам спровоцировал его. Я сказал, что хочу убить вас и...
– Ложь, – тихий голос Адри подействовал на Сэйлина как удар хлыста – он вскинулся и тут же замер, не проронив ни слова, только вот правда, похоже, достала его куда больнее, чем мог бы сделать переплет кожи в хвосте плети.
– Зачем и ради чего вы лжете сейчас мне, Ферье? Думаете, я из мальчишеского азарта к вам в окно лез, рискуя разбиться? Неужели вы так ничего и не поняли? Как еще я должен доказывать вам искренность моих чувств? Я меньше всего на свете хочу быть с Филиппом, я заврался так, что стал самому себе противен. Моя совесть и сердце уничижены настолько, что не перекроешь никаким расположением короля и все равно я, как последний дурак цепляюсь за любую возможность остаться рядом с вами. Черт возьми, граф, если я не в силах зажечь любовь в вашем сердце, то неужели я не заслужил хотя бы честности? – Адри замолчал, понимая, что вопросов слишком много и ни на один Ферье вовсе не обязан отвечать ему, потому что безответная любовь ни к чему не обязывает равнодушное сердце. Сейчас Винсенту предстояло в очередной раз смириться с тем, что для Сэйлина он – не тот человек, который достоин любви.
– Не отвечайте мне, – Винсент поднялся на ноги, и устало провел ладонью по лицу, пытаясь отогнать не отпустившее с ночи изнеможение. – Я просто устал. Просто позавчера у ручья вы показались мне настоящим. Но какой смысл хвататься за мечты, когда все и так предельно ясно – вы не терпите меня, и я это, наверное, заслужил. Одного не могу понять, что заставляет вас лгать? Чего вы боитесь?
– Вас, – просто ответил Ферье, глядя без ненависти и усмешки. – Не заставляйте меня любить вас, Адри. Я не хочу этого, слышите?
– Почему? – теперь пришла очередь Винсента – изумляться до предела. Сэйлин и раньше говорил странные вещи и вел себя не менее странно, но сейчас он будто бы признавался Винсенту, что его холодное сердце все-таки дрогнуло перед силой его чувства и в то же время гнал его от себя. Все стало еще сложнее.
– Потому, что вы уйдете. – Ферье пожал плечами. – Все уходят. И вы не задержитесь здесь надолго. Осмотритесь, Винсент, и знайте: в этих покоях вечен только я. Даже после моей смерти дух мой проклят – поселиться здесь, бродить по коридорам Летнего дворца. Я привязан к этому месту, а вы только изводите меня вашими признаниями, тревожите мой покой тогда, когда я только-только прихожу в себя и начинаю дышать ровнее. Иногда мне становится жаль вас, и напрасно, потому, что вы сразу начинаете нежно смотреть в мою сторону, лазать через окна в мою комнату и спать у подножия моей постели. Неужели вы не понимаете, Адри, что это ни к чему не приведет? Нет, вы упорно делаете все, чтобы заставить меня полюбить вас, только вот в нашем с вами положении это много хуже открытой ненависти. Вы бросите меня, так или иначе. Сейчас, завтра, через год. Не из-за Филиппа, так из-за чего-нибудь другого. Вы не сможете прожить всю жизнь, обманывая короля и рискуя нами обоими ради коротких встреч. От всего этого ваша любовь мне кажется мерзким, изощренным и поразительно лживым издевательством. Вот так-то, дорогой барон.
Адри стоял и кусал губы, стоял и не мог пристально взглянуть в глаза Ферье, стоял и дышал непозволительно часто. Он ничего не смог сказать, и даже кричать – как не хотелось – у него не было сил. И может быть, в словах Ферье – открытых и жестоких, в его ровном мягком тоне, в простоте объяснений и была та самая редкая правда, которой так добивался Адри? Что ж, напал на след – нашел себе бед, как любили говорить древние рафинцы, имея в виду непоседливых упрямцев, что вечно гонятся за никому не нужной правдой и справедливостью, а потом этих правдолюбцев забрасывают камнями, не пускают на порог и ненавидят именно за то, что те добились своего.
– Хотите совет, – сказал Сэйлин, откинув голову на подушку и устало разглядывая резной полог с таким лицом, точно нашел там что-то совершенно новое для себя, – возвращайтесь к Филиппу, будьте с ним ласковым и приветливым, а то, что видели синяки на моем лице, забудьте. Я действительно сказал королю, что хочу дуэли с вами, из-за него и ради него. Филипп счел нужным отстоять вашу жизнь именно таким образом. Подумайте сами: он поступил милосердно со мной, а мог казнить, или вообще сослать куда-нибудь в горы.
– Вы снова лжете, – болезненно поморщился Адри, отходя к окну и касаясь кончиками пальцев запертой щеколды, которую он заботливо задвинул ночью для того, чтобы Ферье не замерз. Какая ирония! От этого мерзкого чувства серый металл на ощупь казался много холоднее и враждебнее.
– А вы просто хотите, чтобы это было так, – хмыкнул Сэйлин. – Ваше право. И кстати, карниз скользкий от дождя. Не хватало еще, что бы вы разбились под моими окнами, поэтому лучше уходите через потайной вход. Он справа от камина, в стене. Просто надавите на доски – и он откроется. И никогда, барон, пожалуйста, никогда больше не приходите сюда.
Винсент не смог сдержать горькой улыбки. Он помотал головой, обернулся, чтобы увидеть, как граф медленно выбирается из-под одеял, подходит к серебряному тазику для умывания, в котором со вчерашнего дня не меняли воду.
– Вы требуете невозможного от меня, – произнес Адри, но Ферье в ответ молча указал рукой в сторону камина, напоминая, чтобы Винсент просто убирался вон.
Когда Адри следующим вечером увидел короля, то был спокоен, спокоен настолько, что отвечал на будничные вопросы монарха сухо и односложно, почти не чувствуя той лютой ненависти, которая палила его голову, когда он смотрел на синее пятно на щеке Ферье. И все равно, Винсент ненавидел Филиппа – тихо, холодно, глубоко в душе, почти приравнивая это странное новое чувство к безразличию. Он запутался в том, к кому и что должен чувствовать: Ферье требовал от него ненависти, а он любил, король – любви, а он ненавидел. Через две недели Адри признался сам себе, что попал в сложную и, по сути, тупиковую ситуацию, но отказаться от Сэйлина он по-прежнему, то ли не мог, то ли не хотел. Благо за это время он всего лишь дважды побывал в постели Филиппа и стоически отыграл свою роль не столько страстного, сколько покорного любовника. Свободные дни Адри проводил за химическими экспериментами и учебником Морела, дважды выезжал на Каро в парк, побывал один раз у дикого ручья, но с Ферье они больше не встречались. Казалось, что Сэйлин навсегда исчез из жизни Винсента, из жизни короля, исчез из Летнего дворца, и хотя Адри знал, что граф просто не покидает своих покоев, ему было так тоскливо, точно Ферье умер. Все последние три дня Адри размышлял об этом. Вот и сейчас тоже, стоя у дальнего окна рабочего кабинета короля, и глядя, как в рыжей листве парка умирают последние отблески раскаленного осеннего заката, он вспоминал их последний разговор с Ферье. Улыбка – печальная и слабая не сходила с ровных губ Винсента Адри – королевского фаворита и очень несчастного человека. Он стал во многом похож на Сэйлина: с некоторых пор одевался роскошно и с изяществом, научился притворству и лжи, улыбаться, когда хотелось выть, и любить, когда не хотелось ничего, но Винсент не смог окончательно смириться с таким положением.
