Текст книги "Беглый (СИ)"
Автор книги: АЗК
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Я чуть было не прослезился от растроганности. Обнял её крепко, молча, очень долго. Дед стоял в дверях мастерской. В рабочем фартуке, но уже без инструмента. Только в натруженных руках – маленькое кожаное шило с ручкой, отполированной временем и работой.
– Гэта – тваё цяпер. Калі жыццё парвецца – зашый. (Это – твоё теперь. Когда жизнь порвётся – зашей.)
– Дзякуй, дзядуля. (Спасибо, дедушка.)
– Ты – не проста ўнук. Ты – майстар. (Ты – не просто внук. Ты – мастер.)
Он обнял меня. Коротко, но крепко. Как завязывают последний, самый важный узел перед отплытием корабля. Я медленно пошёл по знакомой тропке к главной дороге. Рюкзак на плечах. В руках – заветная коробка. В ухе – «Друг», молчаливо фиксирующий новый маршрут.
– Новый путь успешно проложен. Пункт назначения: Минск. Госпиталь.
– Предположительное время прибытия: сегодня вечером.
– Эмоциональное состояние: светлая грусть, смешанная с радостным предвкушением.
– Отмечено. Погнали, верный Друг.
Холодный, сероватый рассвет медленно поднимался над черепичными крышами, когда я с тяжёлым рюкзаком за спиной вышел из скрипучей калитки. Дед молча стоял рядом, курил крепкий «Беломор». Бабушка держала в натруженных руках узелок с дорожной едой: варёные яйца, чёрный хлеб, варёная картошка, солёные огурцы. Всё аккуратно упаковано в бумажный пакет «на дарогу» (на дорогу).
– Еш, Кастусь, як толькі прагаладзiшся, (Ешь, Костя, как только проголодаешься,) – строго наказала она, глядя мне прямо в глаза. – У Мінску харч і харч, але не той. (В Минске еда и еда, но не та.)
Дед одобрительно кивнул, глубоко затянулся и дружески хлопнул меня по плечу:
– Запомні. Людзей пазнаюць не па форме, а па рукам. Ты ўжо чалавек, не салдат. (Запомни. Людей узнают не по форме, а по рукам. Ты уже человек, не солдат.)
Автобус подкатил в облаке пыли, с глухим ворчанием мотора, фыркая сизым выхлопом, словно и сам не особенно стремился ехать в дальний путь. Я в последний раз оглянулся. Дед – на крыльце, поправляет свой потёртый фартук. Бабушка – машет белым платком. Наташа – у калитки, с тем особенным огоньком в глазах. Я высоко поднял руку в прощальном жесте.
Улыбнулся им всем. И сел в пыльный автобус. Мотор рванул, чихнул. За окном поплыли знакомые деревья, дома, люди – как в замедленном кино.
Дом медленно отдалялся. Постепенно, но неотвратимо. Теперь впереди лежал долгий путь. Путь домой. К той единственной, которая тоже ждёт.
* * *
Автобус доставил меня в аэропорт Гомеля на рассвете. Пыльные окна, редкие прохожие, утренний ветер тянет по асфальту сухие листья. Я спрыгнул с подножки, прижал к боку рюкзак и выдохнул.
Аэропорт – небольшой, провинциальный. Табличка на входе, стеклянные двери, касса с сонной кассиршей.
– Минск?
– Минск.
–9:40, один билет остался. Повезло.
Билет – серо-голубая бумажка с типографскими буквами. Регистрация тут же – за столиком, на котором стоит штамп и пепельница. Пассажиров мало. В зале ожидания пахнет кофе и авиакеросином. Самолет – Ан-24, как и в прошлый раз. Моторы загудели, и вот я уже в небе.
Подо мной – желтые леса, серые поля, полоски рек.
Самолет сел мягко, как пуховая подушка. На взлетке шуршала желтая листва – начало осени было тут совсем иным, чем в Гомеле: чуть более холодным, строгим, почти городским. Я вышел налегке. Бабуля, через свою потребкооперацию подогнала модную сейчас пуховую «Аляску» и джинсы. Кроссовки мне не понравились – цвет не тот, да и не сезон. Мы с дедом стачали «Макасины». Именно так выглядит мужик после армии, у которого в голове не танцы, а цель.
Я вышел из аэропорта «Минск-1», и поправив рюкзак за плечом направился на остановку. На часах – без десяти восемь. Нужно было добраться до улицы Фабрициуса, 31. И хотя все можно было решить через «Друга», решил действовать как среднестатистический землянин, без навигации, построения оптимальных маршрутов и прочего. У трамвайных путей толпились люди. Подойдя к пожилому мужчине в кепке, курившему «Казбек», спросил:
– Подскажите, как доехать до улицы Фабрициуса?
– На четвертый садись, и до Площади Победы, – мужчина хрипло кашлянул. – Там пешком минут десять, или на сотом автобусе.
– А долго ехать?
– Да минут двадцать, если без пробок. Только смотри – в час пик народу как сельдей в бочке.
Буквально сразу подъехал трамвай №4, скрипя тормозами.
Вагон был набит битком. Кондукторша в синем халате пробиралась между пассажирами, звеня мелочью в сумке-«кошеле».
– Пятачок сдачи не ждите – мелочи нет! – крикнула она, протягивая билет.
Молодой человек втиснулся у окна. Рядом студентка в берете листала конспект, на соседнем сиденье рабочий в замасленной спецовке дремал, положив на колени сверток с батоном.
– Вы тоже до центра? – спросил у студентки.
– Да, до университета. А вы?
– Мне на Фабрициуса. В госпиталь.
– А, понятно… – она кивнула, но больше не расспрашивала.
Из динамиков трамвая раздался хриплый голос диктора:
«Следующая остановка – улица Якуба Коласа!»
На Площади Победы, вышел и объяснил мужчина в аэропорту, и сразу попал в толпу – люди спешили на работу, в руках портфели, сетки с продуктами. У остановки «100-й автобус» стояла очередь.
– Опять этот автобус опаздывает! – ворчала женщина с авоськой, набитой банками с огурцами.
– А часто он задерживается?
– Каждый день! То водитель курит, то двигатель глохнет.
Наконец подъехал синий ЛИАЗ, из выхлопной трубы которого валил густой дым.
– Проходите, не задерживайте! – рявкнул водитель.
Автобус высадил меня у знакомого мне массивного здания с колоннами – окружного военного госпиталя с выцветшей вывеской на фасаде: «434-й Окружной военный госпиталь БВО».
Сырая листва под ногами. Дежурный КПП – тот же, что и месяц назад, поднял глаза и прищурился:
– Борисенок?.. Ты же на дембель ушел!
– Вернулся, – ответил я. – Как обещал Дубинскому.
Он хмыкнул:
– Заходи раз вернулся. Тебя ждут, каждый день секретарь полковника спрашивает.
Я шагнул внутрь. Воздух – как тогда. Дезраствор, старый линолеум, слабый запах мыла и меда.
И где-то в этом здании, на одном из этажей, сейчас, возможно, сидит за столом женщина в белом халате, не зная, что я уже здесь.
Формальностей не было. Только показал себя начальнику госпиталя.
– Рад Костя. Завтра на службу!
– Обязательно.
* * *
Я вышел из кабинета, прошел по коридору – уже не солдат, а человек со своей должностью и местом.
И вдруг – в повороте коридора – она. Инна. Белый халат. Волосы убраны. В руках – папка и термометр. Увидела меня – остановилась. Никаких слов. Только взгляд. Долгий. Прямой.
Как будто все письма, швы, туфли, звонки – были только репетициями к этому моменту.
– Ты… – она выдохнула. – Ты уже тут?
– Ага. Как и обещал.
Тишина. Мимо прошел кто-то с каталкой. Мы не шевелились. Инна вдруг вздернула уголок губ и сказала тихо:
– Ну, тогда… с возвращением. Коллега.
– После смены придешь?
– Приду…
И ушла – быстро, но не резко. А я остался стоять. Уже дома. Уже свой. Уже – с нею в одном здании.
Дверь с металлической защелкой открылась со знакомым скрипом. Я шагнул внутрь и сразу почувствовал, что здесь – мое. Запах дерева, старой штукатурки и еле уловимый след смолы, которую я когда-то использовал, заделывая угол деревянного щита.
Свет – от лампы над столом. Пыль на подоконнике. В углу – швабра, прислоненная, как и оставил. Постель – свернута аккуратно. Кровать – застелена старым, но чистым покрывалом.
Я поставил рюкзак. Снял куртку. Выдохнул.
– Дом. – Глухо, в голос.
Сначала – окна. Распахнул створки. Влетел осенний воздух: влажный, с запахом листвы и дымка от огромного города.
Тряпка, самопальный стеклоочиститель – и вот уже света проникает больше, и город за окном кажется чуть ближе.
Потом – пол. Вода в ведре, тряпка, движения четкие, с ритмом. Каждое – как будто отмывает не только пыль, но и прошлое: казарму, больницу, дорогу.
Дальше – полки. Правда пока две, но это только пока. На одной – книги: справочник анатомии, записная тетрадь, брошюра о новых материалах. На другой – коробка с инструментами, аккуратно, по размеру.
На стену – крючок для полотенца, второй – для куртки. Предварительно подложив газету.
Никакой спешки. Только порядок.
Уже стемнело. Я налил в кружку чай из термоса. Сел у окна. Посмотрел в небо. В голове – тишина. Внутри – усталость, но правильная. Та, после которой можно спать. «Друг» молчал. Даже ему не нужно было ничего говорить. Он просто знал – я на месте, и со мной все в порядке.
Глава 11
Я размешивал сахар в чае. В комнате – тишина, только за окном посвистывал ветер и клекочут голуби под карнизом, как бабки у гастронома. Но мир в покое.
И вдруг – стук. Один. Второй – мягче. Знакомый. Я подошел, открыл дверь. Инна.
В куртке, с распущенными волосами, в руках – бумажный пакет. Глаза блестят, щеки чуть румяные, дышит по-осеннему.
– Привет… – прошептала она. – Можно?
– Тебе – всегда.
Она вошла, сбросила куртку на крючок, сняла сапожки. Стоит, озирается:
– Тут… все по-прежнему.
– Почти. Только теперь это жилье молодого специалиста.
– И чай, как раньше?
– Даже лучше.
Мы сели за стол. Я налил чай, поставил сахар, печенье из Гомеля.
– А это тебе. – Она протянула пакет.
Внутри – новые носки, теплая пижама и… банка клубничного варенья.
– Мама передала. И я.
– Варенье – это серьезно.
Она вздохнула, взяла кружку в ладони:
– Я просто… не могла не зайти. Но не знала – как. Но… пришла.
– Я рад. Что ты пришла.
Она посмотрела на меня. Тихо:
– Я скучала. И… боялась, что ты не вернешься.
Я поставил кружку. Обошел стол. Обнял. Тихо, уверенно. Без слов. Инна прижалась.
– Теплый ты.
– Потому что ждал.
Потом все случилось само собой. По-человечески. По-настоящему. Без диалогов, только дыхание, прикосновения, горячие руки, сброшенная одежда(ой не зря намыл полы…), хлопок одеяла,
вскрик – от нежности, а не боли. Тело вспоминало. Душа отпускала. И страсть – была не про похоть, а про «наконец».
Позже она лежала у меня на груди, волосы рассыпаны, пальцы в моих:
– Ну теперь ты точно дома.
– Теперь – да.
* * *
Мы с Инной вышли из корпуса чуть позже девяти. У меня за спиной был собственноручно сделанный кожаный рюкзачок. Осенний воздух был прохладным, пахло листвой, щепоткой йода и дымом – кто-то жег сухие ветки недалеко.
Аллея тянулась между деревьями, под ногами – ковер из золотисто-коричневых листьев, и Тишина, которую нарушали только наши шаги. Инна шла рядом, в куртке, руки в карманах.
– Знаешь, – сказал я, – есть одна вещь, которую я должен был сделать раньше.
Она прищурилась:
– Ты опять про чайник?
– Хуже. Я кое-что привез. Из дому. Точнее, из мастерской.
Я достал из рюкзака две коробки. Обе – аккуратно обернуты бумагой, перевязаны бечевкой, которые вручил ей.
– Костя… что это?..
– Открывай.
Она присела на скамейку под фонарем. Тот зажегся, словно по команде. Развязала первую коробку.
Клатч. Мягкий, коричневый, с теплой фактурой и минималистичной застежкой.
Она провела пальцами по шву.
– Ты… сам?
– Руками. Головой. И – сердцем.
Вторая коробка. Туфли. Идеальные лодочки, с тонким изгибом и изящным каблучком. Она не сразу заговорила. Только смотрела. Потом – выдохнула:
– Это самые… женственные туфли, что я когда-либо видела. И самые… мои.
– Я хотел, чтобы ты в них вошла в свою новую жизнь.
– С тобой?
Я не ответил. Просто посмотрел. Она встала. Подошла. Обняла. Без единого слова. Но так… что я понял – навсегда.
Дальше была наша прогулка. Мы шли по территории, как когда-то – два почти чужих человека.
Но теперь… я был человек, у которого в этом месте пространства все – комната, работа и женщина, которая ждет.
Мы смеялись, вспоминали первое чаепитие, электронож, каптерку, мокрый халат и сломанный чайник. Инна смеялась – заливисто, звонко, без оглядки.
А я думал: Вот и все. Мы нашлись.
* * *
До конца недели я крутился, как белка в колесе. Каждый день, без исключений начинался с фразы:
– Борисенок, у нас опять сломалось…
И дальше – по списку: электрокардиограф – «не пищит», стерилизатор – «вода не идёт», диатермокоагулятор – «вообще не включается», и, конечно же, знакомый УЗИ «Юнность», но не Иннином отделении – «вибрирует, но нет картинки».
Инна только вздыхала, глядя на меня с прохода:
– Тебя уже завхозы на руки готовы брать.
– Пусть берут – только пусть мылом моют перед этим.
На третий день я поставил себе на шкаф табличку: «Почти бог.»
* * *
Инна стояла у окна и с серьёзным видом смотрела на мою занавеску, представлявшую собой старое армейское одеяло, подвешенное на бельевую верёвку.
– Мы завтра едем за шторами.
– Я считал, что это – арт-инсталляция в стиле «Укрытие 80-х».
– Нет. Это – позор на все общежитие.
– А как твое дежурство?
– Поменяюсь на воскресенье.
В десять утра, мы встретились у ГУМа на Ленина.
Пока подымались на второй этаж – разговоры, шутки, споры о цвете, о том, что «бордовый – не мужской», а «цвет кофе с молоком» звучит как недопитый роман.
Продавщица – пожилая женщина с выражением «я всё знаю и вы мне не пара».
– Что выбираем?
– Шторы, – сказала Инна.
– На мужчину, – добавил я.
– Но с женщиной, – уточнила Инна, и посмотрела на меня с улыбкой.
– Цвет?
– Тёплый. Но не яркий. Без розочек! – сказал я.
– И чтобы в складку красиво ложилось.
– И не сборит при стирке.
– И чтобы не казалось, что мы живём в подсобке театра.
Продавщица выдала нам три рулона и ушла молча, с видом «удачи вам, дети космоса».
Мы выбрали ткань с лёгким золотистым отливом, плотную, но мягкую, с кремовым оттенком.
На выходе Инна сказала:
– Это уже как… настоящее жильё.
– Ага. У нас теперь не просто угол – уют.
Она улыбнулась.
А я подумал:
Если мужчина покупает шторы не в одиночку – он уже не просто занят. Он застолблен, то есть огорожен колючей проволокой.
* * *
Мы вернулись окрыленные, но с весомым отрезом в руках. Инна сняла демисезонное пальто, повесила аккуратно, зная цену вещи.
– Ну что, мастер – давай чудить.
– Сейчас будет волшебство бытового уровня.
Швейная машинка – «Подольск-142» – стояла в каптерке Инны уже года два, если не больше.
Пылилась, ворчала при каждом повороте маховика и категорически отказывалась шить. Вчера поздно вечером я принес ее к себе. Сейчас я разобрал её прямо на столе, при свете настольной лампы. Смазал. Проверил натяжение. Сменил иглу. Настроил регулятор хода.
Инна в этот момент принесла поднос с чаем и вареньем, уселась на подоконник:
– Такое ощущение, что ты можешь отремонтировать даже… меня.
– Попробую. Только не ломайся часто – у меня масло для «шариков», а не для сердца.
Ремонт занял час, пошив еще пару часов. Инна аккуратно отмеряла ткань. Я прошивал. Она подавала, я ловил, подкручивал. Мы не спорили – мы были в ритме, на одной волне.
Где-то на середине работы она тихо сказала:
– Мне нравится, как мы живём.
– Мне – нравится, что ты рядом, когда я живу.
* * *
Встав сегодня до рассвета, я из тонкой проволоки и нескольких болтов соорудил струнный карниз для подвеса. И все это прикрыл аккуратной деревянной рейкой. Когда пришло время вешать, я взял первую портьеру и шагнул к окну, но Инна остановила меня, схватив за локоть:
– Нет, Костя. Если ты прибьёшь эту красоту гвоздями – я уйду молча и с трагизмом в глазах.
– Даже не сомневайся – все будет красиво, тебе понравиться, и я уверен – ты оценишь… и надеюсь меня ждет награда…
Вешали вместе. Она держала. Я крепил. Ткань – мягко ложилась в складки, как будто ждала своего окна. Когда мы отошли, посмотрели – комната стала другой. Тихой. Тёплой. Смысловой.
Мы сидели рядом на узкой кровати, пили чай. Инна положила голову мне на плечо. За окном – двор госпиталя, редкий свет фонарей, ветер играет с листьями, как кот с клубком.
– Пахнет твоим. – сказала она. – Домом.
– Значит, так и есть.
Она вздохнула.
– Ты же не понимаешь, Костя… я сюда бегала з работы як в квартиру. А теперь…
– А теперь – это и есть наша квартира.
– И мы – в ней.
И дальше мы просто сидели. Без телевизора. Без разговоров о делах. Только плечо к плечу, чай, повешенные портьеры и дыхание одного дома на двоих.
* * *
Проснулся рано. В комнате было прохладно, от окна тянуло осенним воздухом. Инны рядом не было – как и договаривались еще вчера, она уехала ночевать домой к маме. У нее был рассеянный склероз, в ремиттирующей форме. Инна заботилась о ней с тем же упорством, с каким следила за температурой пациентов. Я это уважал. И пока не вмешивался.
Заварил чай, быстро перекусил хлебом с яблочным повидлом, натянул 'Аляску!, бросил в рюкзачок, уже ставший любимой вещью, нож, портняжный метр и пакет с выкройками. Сегодня – день себе. Но с делом.
Зашёл к Инне – на минутку. Она была уже на посту – с халатом, заколотыми волосами и привычной папкой в руках. И что было особо приятно в моих туфлях.
– Ну как? – кивком показав на ее ноги.
– Как влитые, легкие и нигде жмет. А ты рано.
– Так и ты уже на ногах.
– Я тебя просила – спи до обеда.
– Не могу. В голове вертится одна модель туфель. Хочу найти кожу для них.
Она прыснула:
– Ты как сапожник на охоте.
– Не как. А уже…
Она хмыкнула, глянула:
– Только пообещай мне: без дырок в пальцах. И не тащи с улицы ничего с плесенью.
– Слово Борисенка.
Мы переглянулись. Потом я вышел в город.
* * *
Сначала – Комаровский рынок. Огромный, шумный, но – всё не то. Газеты на земле с кусковой кожей для обивки, полосы дерматина, нити – да. Но тонкой, живой кожи под туфельную работу – нет.
Один дед показал какой-то клочок, будто вырезанный из старого портфеля:
– Это вам на подошвы.
– А мне надо – чтоб она дышала. И жила.
Он фыркнул.
Следом – Староборисовский тракт. Стихийная толкучка. Рынок нищего достатка и перекупленного барахла. Тут – бабки с нитками, втулками, тряпками, даже какой-то детский кожзамовый рюкзак продавался как «почти венгерский».
– Кожа?
– Вот ремень.
– Нет, мне надо нежнее.
– А-а, значит, барышня.
– Скорее – муза.
Все засмеялись.
И только в обувном магазине на углу улицы Свердлова я нашёл то, что искал. На верхней полке, как забытая шутка социмпорта, стояли женские туфли, болгарские, бежевого цвета, размер – конский.
Продавщица, женщина с лицом «всё про всех знаю», глянула:
– Размер сорок третий, немного лодочкой, на удобном каблуке. С вас пятнадцать пятьдесят.
– Мне – пойдут.
– Так вы себе?
– Да, я тот кто будет их резать и перекраивать.
Она удивилась.
– Сапожник?
– Почти. Любитель.
* * *
Вернулся в комнату ближе к полудню. Снял куртку. Распаковал покупку. Туфли были отличные.
Мягкая, эластичная кожа. Устойчивый каблук. Всё – как надо.
«Друг» отлично запомнивший ногу Инны, отозвался мгновенно:
– Материал оценён. Кожа натуральная, гибкость – 7,8. Подходит.
– Модель поддаётся модификации. Шансы на успех – высокие.
– Одобряю покупку.
Я улыбнулся. Положил туфли на стол, рядом с выкройками. Они ждали. Но теперь – появилась мысль:
«Надо будет сгонять к деду. Поговорить. Если я и дальше этим займусь, то нужен нормальный источник кожи.»
И кое-что в голове подсказывало: Инопланетянину понравилось иметь такое хобби.
Потому что в этом – что-то очень земное. Очень… настоящее.
* * *
На столе – свет от лампы, тишина в коридоре и бежевые туфли, аккуратно вынутые из коробки.
Рядом – картонные выкройки, ножницы, инструменты, нитки, маленькие баночки с клеем и пчелиным воском.
Я закатал рукава, и подключил «Друга» к процессу:
– Следи за толщиной, ладно? Если пойдёт по шву – напомни.
– Мониторю. Рекомендую начать с внутренней боковой. Там кожа с перегибом – наиболее склонна к износу.
Я взял нож и начал. Разбирал туфли медленно, как очень опытный и уверенный в себе хирург.
Каждый шов был для меня, как строка интереснейшей книги. Каждый слой – как заложенная в строке мысль: как они устроены, зачем так, можно ли лучше?
Тонкая стелька – аккуратно вытащена. Каблук филигранно разобран. Носок – вскрыт по краю, чтобы сохранить максимум целой поверхности. Сформировалось наблюдение: эти туфли кто-то делал с душой. Просто, что то у мастера пошло не так.
На подоконнике – лежит стопка старых выкроек. Я достал с полки свою тетрадку, где карандашом был нанесён базовый чертёж, и начал прикидывать:
– Так… на 37-й размер. Подъём высокий. Каблук устойчивый, но легче.
– Подкладка – тоньше, стежка – по сгибу.
«Друг» помогал: считывал углы, предлагал точки давления, моделировал объём на черновом эскизе, а я думал уже о другом.
Если я найду постоянный источник кожи… Если раздобуду хорошую машинку… Если у бабки Груши выменяю ту столешницу под пресс…
– Может, это не просто хобби, а «Друг»?
Я поставил носок новой выкройки на кусок кожи, приложил шаблон и отрезал.
И в этот момент понял: я делаю это не потому, что могу. А потому что хочу.
На бумажке в тетрадке появилась надпись: «Мастерская 17». Почему 17? Я и сам не знал. Может быть номер моего старта? А почему нет? Тогда это будет моим брендом!
– Зафиксировано: потенциальный запуск проекта «Мастерская 17».
– Формат: кустарное производство изделий индивидуального пошива.
– Мотивация: стабильная, неослабевающая.
Я рассмеялся.
– Вот и ты вдохновился «Друг»!
– Ваша производительность в ремесленной зоне на 43% выше, чем в казарме. Делайте выводы.
Вечер проходил с душой, светло. Хотя на улице становилось темнее. Но внутри меня – было очень светло.
