Текст книги "Беглый (СИ)"
Автор книги: АЗК
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Глава 3
Обход начался в девять. В палату вошёл капитан медицинской службы в аккуратно отутюженной форме и с выражением скуки на лице. За ним – фельдшер и санитарка, перекладывавшая истории болезни.
– Борисенок… Константин Витальевич? – холодный взгляд скользнул по списку.
– Я.
– Поступил с жалобами на нарушение сна, эпизодами дезориентации, перемежающимся тахикардическим синдромом, гипотонией.
Объективно – давление в пределах нормы, анализ крови без отклонений. ЭЭГ – с очаговой активностью в височно-теменной зоне. Это откуда?
– Возможно, от жизни, товарищ лейтенант.
Тот хмыкнул.
– Или от парашюта, – заметил фельдшер. – Тут же написано: десант, ЧС при приземлении.
– Угу. Вот что, Борисенок. Пока под наблюдением. Сегодня контрольный осмотр невролога, и если не будет рецидива, к следующей неделе переведём в часть. Ясно?
– Так точно.
Он уже шел к выходу, когда вдруг остановился:
– Ах да… Кто вас при поступлении назвал «тревожно-спокойным»?
– Не знаю, я был без сознания.
– Интересное состояние, – сказал медик, глядя мимо меня, как будто размышляя о чём-то своём. – Спокойствие – это когда внутри порядок. Тревожность – когда внутри война. Вы как будто и то, и другое. Ладно, живите пока.
И они ушли.
* * *
Территория госпиталя оказалась больше, чем я ожидал. Пыльная дорожка уходила между клумб, аккуратно подстриженные ели стояли вдоль забора, как часовые. Воздух был насыщен теплом, чуть влажным и сладковатым – прелая листва, земля после ночной росы, запахи августа. Вдали поблёскивала речка или пруд – по глади скользила пара уток, лениво, будто тоже были на излечении.
Я шёл, прислушиваясь к себе. Тело двигалось послушно. Но пока чужое чужое. И тут я увидел спортгородок. Турники, перекладины, стенка с зацепами, брусья – краска облупилась, но конструкция держалась, как вся армия: на ржавчине, сварке и упрямстве.
– «Друг,» – позвал я мысленно. – Тестим?
– Предлагаю комплексную нагрузку. Восстановление полной нейромоторной карты требует практической верификации.
– Погнали.
Я начал даже не с разминки. Я начал с того, что выбрав пару достаточно тонких но самых длинных ивовых прутиков, подвязал пятку госпитальных шлепок. Для удобства. Сначала лёгкий бег трусцой по тропинке – шаг, дыхание, сердце.
Темп 110 ударов. Всё в пределах. Мышцы икр и бёдер – отзывчивость хорошая. Суставы не скрипят. Координация в норме.
Турник. Подскок, хват, подтянулся десять раз. Легко, даже слишком.
– У парня, похоже, была совсем неплохая физподготовка, – заметил я.
– Его мышечный статус выше среднего. Возраст тела – 20. Общая физическая подготовка: стабильная. Рекомендуется переход к статическим нагрузкам.
Брусья. Отжимания на трицепс. Повторов двадцать. Сердце – 126.
Пауза. Прыжок на место. Пятка ударила мягко. Суставы живы.
Перекладина с зацепами. Пробежка через неё, как по руинам гравитации. Сцепление рук с металлом, ощущение ритма, дыхание выровнялось.
– Давай сердечно-сосудистую систему сильнее нагрузим?
– Рекомендуется круговая – бег, с переходом на силовой блок. Контроль кислородной сатурации и пульса в реальном времени.
Я улыбнулся.
– Звучит как вызов. – Ивовые прутья еще уверенно держали пятки шлепок.
Через пятнадцать минут я был мокрый от пота. Куртка госпитальной пижамы прилипла к спине. Подошвы шлепанцев хлюпали. Руки слегка дрожали. Но я чувствовал себя… живым. Настоящим. Это тело приняло меня. Или хотя бы допустило.
– Друг, как общая оценка?
– Интеграция стабильна. Кардиоритм в пределах. Двигательная и вегетативная система без патологий. Рекомендуется повторная нагрузка через 48 часов.
– Спасибо, доктор Хаус.
– Я не понимаю контекста.
– И слава богу.
* * *
Я возвращался в палату, весь как после воскресной службы: очищен потом, прояснён разумом и наполнен миром.
И тут, как из засады в чистом поле, вынырнула она – сестра-хозяйка.
Невысокая, но крепко сбитая. Грудь – как два обещания, которые никто не сдержал, но все помнят. Накрахмаленный халат, на груди натянут так, что еще немного и тот сдастся.
– «Ефрейтор Борисенок!» – сказала она, прищурившись.
Голос у неё был чуть прокуренный, но тёплый, с таким намёком, что впору было покраснеть заранее.
– «Я всё видела. Ты там, в спортгородке, как студент на дискотеке – носился, будто в увольнении. А у нас, между прочим, режим щадящий!»
– «Так это не я – это тело хочет жить!» – ляпнул я на автомате, потом понял, что ляпнул буквально.
Она фыркнула, потом указала подбородком куда-то вглубь госпитального корпуса.
– «Пойдём. Есть разговор. Только давай без вот этих ваших „хочу жить“. У нас таких – весь лазарет.»
* * *
Каптёрка оказалась её вотчиной. Пыль, ящики, ведро с тряпкой, стойка с бельём. И штанга. Серьёзно – штанга. На ней пыль ровным слоем. Рядом гантели, две гири.
– «Вот здесь, ефрейтор, ты и будешь дёргать железо, раз тебя так ломит. А я – я тебе выдам доступ в душ, горячая вода, если не врут, ещё есть. Только не запарься там – у нас наряды не резиновые.»
– «А ведро зачем?»
– «Это чтоб в случае перегрева в себя прийти. Да и пыль сподручнее вытирать. Удобно. Намек понял?»
– «Вы ж шутите.»
– «Я вообще-то серьёзная девушка, Борисенок. Но с юмором. А теперь марш под душ. Я через десять минут занесу тебе чистую пижаму. Будь человеком, не ходи голый.»
* * *
Душ. Он был, мать его, горячий. Не просто тёплый, а горячий. Я стоял под струёй, и вода лилась по спине, между лопаток, по шее, стекала вниз, и это был кайф. Такого в экспедиции не было с тех пор, как нас заперло в пылевом поясе у звезды Эпсилон.
– «Вода… Пресная, горячая…»
Мы добывали влагу из воздуха, конденсировали её на панелях корабля, но тёплый душ был роскошью – как окрошка на кефире на Марсе.
Я прикрыл глаза и вздохнул.
– «Братцы… ради этого стоило умереть.»
– «Ого. Кто это у нас тут философствует, как Карл Маркс в бане?»
Я вздрогнул – и не потому, что кто-то вошёл. А потому, кто вошёл.
Сестра-хозяйка стояла у приоткрытой двери душевой, держа в руках свернутую пижаму. А в другой – полотенце.
Грудь у неё была настолько… ну, всё ещё в соку, что полотенце непроизвольно от зависти дрогнуло.
– «Эээ… простите… я…»
– «Да расслабься ты… Видела я ваших всех – и дохлых, и быков. У тебя хоть спина ровная. И, судя по тому, как стоишь, не только спина.»
Я кашлянул. Она подошла ближе. Было тепло, влажно и опасно.
– «Знаешь, Борисенок, мне тут все солдатики как с конвейера – а ты какой-то… нестандартный. Не пьёшь, не материшься, в глаза мои смотришь, как будто в них что-то интересное. И на груди моей не зависаешь… »
– «Так я просто из… Гомеля.»
– «Угу. Гомель – он онтологический, да? Или просто хорошо вписывается в резонансную матрицу?»
Я вылупился. Она подмигнула.
– «Шучу. Я ж у вас здесь старше по званию – мне можно. Всё, вылезай, а то горячая вода закончится. Это ж БССР, не Голливуд. Пижаму положу на скамейку. Не перепутай с тряпкой.»
И ушла. Шаги мягкие, запах – чуть с хвоей и хозяйственным мылом. И спина – как у богини снабжения.
* * *
Комментарий от «Друга» (где-то в глубине разума):
– «Психоэмоциональный резонанс нестабилен. Фокусировка нарушена. Уровень дофамина растёт.»
– «Спасибо, Кэп. Это грудь виновата.»
– «Подтверждаю. Симптоматика соответствует норме. Дальнейшее взаимодействие с субъектом может вызывать… непродуктивные отклонения.»
– «Друг, ты просто завидуешь. Впредь делай это молча.»
* * *
Я вышел из душа чистенький, побритый, с причёской в стиле «по уставу плюс чуть-чуть от души». Пижама накрахмалена, тапки не скрипят – идиллия.
В животе урчит: тело требовало углеводов, белка, жира и, желательно, двойную порцию всего.
Судьба вела в столовую.
Здание госпитальной столовой было низкое, с облупленной вывеской и запахом еды, который въелся даже в оконные рамы. Внутри – длинные столы, обитые клеёнкой, и очередь, шевелящаяся под приказы дежурной:
– «Не лезь без тарелки, ефрейтор, ты ж не в наряде по кухне!»
– «Быстрее, бойцы, не на шведском курорте!»
Я подошёл. И тут началось.
– «Ой, ефрейтор Борисенок!» – воскликнула молоденькая повариха с веснушками и ямочками на щеках, – «Борщеца тебе – как деду в деревне! Погуще, чтоб ложка стояла!»
Она навалила в миску борща так, что тот стал скорее вторым блюдом.
Другая, пониже ростом, но с глазами, как две заваренные черешни, добавила пюре:
– «А пюрешку тебе пушистую, как облачко над Полоцком.»
Третья – с маникюром, которого бы и в цирке не показали – с блёстками и сердечками – налила мясной подливки столько, что пюре сжалось от страха.
– «О, а подливку-то – двойную! Нам не жалко для наших героев. Всё равно скоро на дембель, да?»
Я моргнул.
– «Чего?..»
– «Ну ты ж через месяц – вольная птица! Мы уж знаем.» – с заговорщицким подмигом сказала веснушчатая.
В голове у меня щёлкнул «Друг».
– «Ты им военник слил?»
– 'Я? Никогда. Люди, очень любопытные существа. Сестричка-хозяйка смотрела твой билет минут десять. Наверное, обсуждали в курилке."
* * *
Я прошёл мимо буфета, где сидели бабки в халатах и беззвучно жевали ватрушки, и сел за свободный стол, где уже уплетали кто котлету, кто компот.
– «Здорово, мужики.»
Один, с физиономией, как у добродушного поросёнка и плечами шире двери:
– «А, это ты – тот самый киборг (до „Терминатора“ еще года три, но могли читать книгу Мартина Кайдина, либо вычитать очень похожее слово у Стругацких: „Кибер“:))) ) на дембеле!»
– «Киборг?»
– «Так ты вчера в спортгородке так гонял, что у нас тут два фельдшера ставки делали. А девки тебя уже в списки женихов записали. Улыбаются, борщ варят, а вечером ещё будут шептаться – "Борисенок… Константин… с глазами, как у киноактёра и жопой бегуна».
Весь стол захихикал. Я чуть не захлебнулся компотом.
Другой – парень с тёмными бровями и хриплым голосом:
– «Ты им главное не говори, что ты внеземной. А то перестанут двойную подливку наливать.»
– «Серьёзно, вы думаете, это из-за дембеля?»
– «Брат, ты ж у нас с дисциплинаркой, с ВУСом радиста-разведчика и прыжками. А это тут, как у самца павлина – хвост. Только у тебя – из военника.»
Я рассмеялся. Было тепло. И сытно. Тело чувствовало себя почти счастливым, мозг – почти дома, а душа… душа, кажется, впервые за всё это время перестала дрожать.
* * *
Послеобеденный покой обрушился, как камнепад в горах. Я завалился на койку, растянулся, будто меня размотали на солнце, и отдался заслуженной дрёме. Тело довольное. Желудок урчит – но уже ласково, как котёнок. А вот гормональная система начала втихаря бузить.
«Друг… У меня тут, гм… нештатная ситуация. Гормональная.»
– «Выделение тестостерона активизируется при достаточном уровне питания, отдыха и безопасности. Всё по учебнику. Организм считает, что пора размножаться.»
– «Да он не просто считает – он требует. Если я сейчас не скину давление в системе, я не знаю, что выкину. Иди, говори, что делать.»
– «Физическая активность, желательно с интенсивной нагрузкой. Мышечный отклик подавляет возбуждение. Или альтернатива…»
– «Нет! Альтернатива – не сегодня. У нас тут советский госпиталь, а не кабаре в галактике Орион!»
Я вскочил, отряхнул пижаму, надел тапки и пошёл искать человека, который, возможно, спасёт окружающий мир от моего гормонального коллапса.
Инна Ивановна. Сестра-хозяйка. Воплощение советской строгости, аккуратности и тайной роскоши в белом халате. Она стояла у окна, перебирая простыни – как будто решала, какая сегодня достойна тела солдата.
– «Инна Ивановна!»
Она обернулась, её взгляд – как у санитарного инспектора и немного – как у женщины, которую трудно удивить.
– «Ты чего, ефрейтор? Опять в душ хочешь? Или уже в прачку?»
Я сглотнул.
– «Инна Ивановна… Мне срочно надо в каптерку. Пожать железо. Потягать. Подышать пылью социализма. Иначе…»
Она сощурилась, поправила очки.
– «Иначе?»
Я вздохнул.
– «Иначе плоть возьмёт верх. Над разумом. А я сейчас на грани. Серьёзно. Это медицинская необходимость.»
Она рассмеялась – впервые за всё время. Такой смех, будто пыль с улыбки стерли, и под ней оказалась девушка с характером.
– «Ты хочешь сказать, что тебя прижало, и только штанга тебя спасёт?»
Я кивнул, глядя честно, открыто, по-комсомольски. Она поставила стопку простыней на тумбу и сказала:
– «Ладно. Убедил. Только так – двадцать минут, потом душ, потом обратно в койку. И чтоб гантели не сваливал – они у нас из тех времён, когда ещё сам Фрунзе качался!»
Я обрадовался, шагнул было к выходу – но она добавила, уже почти шепотом:
– «А если совсем крышу сорвёт – зови. Я знаю пару способов, как выровнять твоё внутреннее давление без штанги. Но это уже по особой договорённости.»
Я замер, глотнул воздух.
– «Эм… вы сейчас… шутите?»
Инна Ивановна прошла мимо, слегка коснувшись плеча и оставив за собой запах лаванды и какой-то дикой уверенности.
– «Иди уже, спортсмен. Пока не поздно.»
Каптерка встретила меня холодным железом и обветшалым деревянным полом. Я схватил гантели и начал приседать – не только телом, но и волей. Каждое повторение выбивало из меня жар, мысли, мечты о белом халате.
«Друг…»
– «Да?»
– «Плоть взята под контроль. Но я чувствую, что не надолго.»
Глава 4
Я вымотался – до звона в ушах, до мурашек в позвоночнике. Тело гудело, как отглаженный бронепоезд. Мозг, казалось, проветрился.
И тут дверь каптерки скрипнула. На фоне тусклой лампы силуэт – аккуратная фигура в халате, волосы – вдвое заколотые шпилькой, на груди – аккуратный кармашек с ручкой и чашка в руке. Из чашки валил пар.
– «А я вот думаю – всё-таки зашёл ты не просто так ко мне сегодня, ефрейтор. Гляди-ка, потный, пылающий, глаза бешеные…»
Я замер, как олень перед фарами.
– «Я… тренировался… Плоть… подавлял…»
Она подошла ближе, поставила чашку на лавку рядом со мной. Присела, поправила подол халата – как-то уж подозрительно близко. В глазах плясал огонёк, не медицинский.
– «Чай с мятой. Успокаивает нервы и мужскую резкость. Но если хочешь – могу сделать сбор „от желания и до греха“. Есть такой у бабушки в Гродно. Говорят, только уши краснеют, всё остальное – спокойно».
Я фыркнул, но смеяться не стал – энергия была на нуле, а мозг орал: «опасная женщина!»
– «Знаешь, Константин Витальевич… Ты когда штангу тянешь, у тебя лицо как у космонавта. Или у поэта перед первым поцелуем. Мне, старой тётке, такого не хватает.»
Я на автомате:
– «Вы не старая, Инна Ивановна. Вы как хорошая боевая машина – ухоженная, заводская комплектация, а по бронированию – даже лейтенант не пробьёт.»
Она засмеялась. Так – по-настоящему. Смеялась – и краснела. Грудь под халатом приподнималась – так, что я опять вспомнил, почему вообще сюда пришёл.
– «Смотри, ефрейтор… А то дожмёшься. Я тебе и простыни сошью, и… запасную пижаму.»
Я потянулся к чаю. Она положила ладонь на мою – тёплую, уверенную, с аккуратным маникюром и женской прямотой.
– «Но не сегодня, герой. Отдохни. Плоть под контролем – но душу не замори. Женщины – они как калорийная еда: вовремя и в меру – на пользу. А если враз – ой, не вынесешь.»
И ушла. Я пил ее чай. Потом глянул в потолок. И сказал «Другу»:
– «Я не вывезу ещё один визит. У тебя там нет кнопки самоблокировки инстинктов?»
– «Есть. Но у тебя она отключена – ручной режим. Наслаждайся, органика.»
* * *
Я лежал на жёсткой койке с крахмальной простынёй и смотрел в потолок, где ползала тень от ветки за окном. Остальные спят или делают вид. В углу храпел сержант из артиллерии, вроде нормальный парень, но с голосом, как у волка с простудой.
А я – не спал. Не мог. Плоть – вроде под контролем. А вот воображение – как бешеный конь после мешка сахара.
Инна Ивановна… Чёрт, она ведь не просто красивая – она опасная. Как мина под снегом. Вроде проходишь мимо – а сердце уже дрожит, и шаг в сторону может закончиться взрывом гормонального фейерверка.
Женщина в белом халате – это ж не просто женщина. Это как спецназовец под прикрытием. Она знает, где тебе больно, как у тебя пульс, и в каком месте простыня сбилась под спиной. Она может одной фразой уложить тебя, а может – одним взглядом воскресить.
И у неё, между прочим, доступ к твоей истории болезни.
– «Друг…» – шепнул я в темноту.
– «Да, медик-инженер второго ранга?»
– «Ты можешь заблокировать мысли… ну, вот такие?»
– «Технически – могу. Но с какой стати? Это твой гормональный апгрейд. Не лишай себя радости быть человеком.»
Я вздохнул. Человеком… ага. Где-нибудь в Свободных Мирах кто-то наверняка сейчас ведёт протокол миссии. А тут я – представитель разумной космической цивилизации, мечтаю о тёплой груди в белом халате и паре пельменей на ночь.
– «Докладываю: тело адаптировано, нейронные связи стабильны, либидо – на пределе, срочно требуется… женское одобрение.»
Смешно? А ведь так и есть. И чем больше я пытался не думать об Инне Ивановне – тем чётче я её видел. Как поправляет халат. Как смотрит исподлобья. Как хмыкает – «Смотри, ефрейтор… дожмёшься».
Я зарылся лицом в подушку. Вскипела мысль: «Надо с утра попросить дежурство в прачечной. Или в пищеблоке. Куда угодно. Только подальше от… ее белого халата.»
Но где-то глубоко внутри, в моих искалеченных галактическим одиночеством мозгах, уже полыхал один короткий сигнал:
Инна Ивановна – это опасность.
Инна Ивановна – это цель.
Инна Ивановна – это… мать его, может быть, даже любовь.
* * *
Я вышел из палаты – постоял у окна, посмотрел, как в темноте бликует мокрый асфальт.
Пахло йодом, марганцовкой и тонким – совсем не больничным – запахом кофе.
На посту дежурной медсестры сидела Инна Ивановна. Свет от лампы делал её лицо мягче, волосы подсвечивал янтарём, а белый халат казался почти вечерним платьем.
Я удивился.
– А вы что тут?..
– Доброй ночи, ефрейтор, – она подняла глаза. – Дежурю.
– Дежурите?
– Ну да. А что, думаешь, я только каптёркой заведую? – иронично прищурилась.
– Не, ну… просто обычно на посту кто-то из совсем «профильных». А вы вроде…
Она отложила журнал.
– Вообще-то, у меня за плечами четыре курса Пироговки. Первый Московский.
Я присвистнул.
– Так это почти диплом…
– Почти.
– А почему ушли?
– Мама.
Она немного замолчала. Я сел на краешек подоконника, глядя на её профиль.
– У неё рассеянный склероз. Тяжёлая форма. Тогда, в 79-м, начала падать, потом – отказали ноги. Врачи сказали: «прогрессирует». Я перевелась, приехала сюда. Смотрю за ней.
– Вы одна?
– Только мы с ней. Отец умер в семьдесят третьем. И тут – жильё маме дали, перевелась, устроилась в госпиталь.
Она устало улыбнулась.
– А ночные беру, потому что ночные и выходные – тридцать процентов надбавки. А это – лекарства, сиделка иногда.
– А вы сами-то когда отдыхаете?
Она усмехнулась.
– Когда мужики не смотрят на меня, как ты сейчас. Вот тогда и отдыхаю.
– Как я сейчас?.. – удивился я.
– С интересом. С надеждой. И с уважением. Это редкая комбинация, ефрейтор.
Я чуть не покраснел.
– А что с мамой… может быть… я кое с чем работал. Иногда помогает при нейродегенеративных процессах…
Инна подняла на меня глаза.
– Не начинай. Я уже всё слышала – и от профессоров, и от знахарок, и от шарлатанов. Если ты не знаешь, что такое потеря связи с телом у живого человека, то лучше и не пробуй.
– Я знаю. – сказал я тихо.
Она внимательно посмотрела. Очень внимательно.
Потом сказала:
– Может, и знаешь… Ладно. Если не соврал – сам всё поймёшь. Не завтра, не через неделю. Но я буду ждать.
– Что?
– Убедительности. Не слов – а действий.
Я кивнул.
Пауза повисла, как зонтик на крючке.
– Тогда, может, я пока чашку чая? – предложил я. – У меня в тумбочке хороший, китайский.
– Давай, ефрейтор. Только без сахара. И – без посягательств на личное пространство, ясно?
– Я – только по заявке, – сказал я, приподняв руки в комическом «мир-дружба».
Она улыбнулась. А я понял – это была не просто смена в госпитале. Это была та самая смена, после которой в жизни всё меняется.
* * *
Инна Ивановна аккуратно вылила чай в эмалированную кружку, ловко прижав сеточку к стенке ложечкой.
Я смотрел на её пальцы – аккуратные, с короткими ногтями. Такие пальцы, которые умеют и ласку дарить, и судьбу переплести.
Только я собрался это сказать – как дверь распахнулась как от взрыва.
– Инна! Ты тут?!!
Влетела запыхавшаяся медсестра в теплой безрукавке поверх белого халата.
– Что случилось⁈ – поднялась Инна.
– Во второй операционной электронож отказал! А у нас – осколочное в бедро, вена разорвана, зашиваем вручную, но кровит! Хирург орёт! Никого из инженерии не дозвониться!
– И что ты ко мне? – ахнула Инна.
– Да хоть к дьяволу! Хоть сам Господь Бог пусть чинит, но режем живого человека вживую!
Я отставил кружку.
– Электронож какой модели?
– Не знаю! Старый, зелёный такой, с латунными ручками!
Обе повернулись ко мне.
– Ты что сможешь?
– Надо попробовать.
Инна прищурилась.
– Ты точно сможешь?
– А есть варианты?
Парень в зелёном халате, с лицом как после суток в окопе, склонился над кровоточащей раной.
– Да где там этот чёртов инженер⁈ – орал он, удерживая зажим на вене.
– Профессор! Вот! – крикнула медсестра. – Нашла спеца!
– Чего стоишь, одевай стерильное и вперед!
Я не ответил. Хирургическая сестра быстро помогла одеть стерильный халат, перчатки и высокие бахилы. Подошёл к аппарату. Зелёный ящик на колёсиках, кнопка «режим», рычаг переключения мощности.
На корпусе – шильдик: «Электронож хирургический ВЭН-01. Год выпуска: 1977.» Там либо контакты прогорели на педали, либо высоковольтная плата залипла от перегрева.
– Есть отвёртка?
– Только скальпель!
– Подойдёт.
Я быстро вскрыл заднюю крышку.
Пыль. Горелый запах. Как и ожидалось – окисленный контакт на силовом реле. Влажность дала окисел на плату.
– Где вата? И спирт?
– Вот!
– Надави на вену жёстче, сейчас будет! – крикнул я врачу, вычищая плату ваткой, затем поддел ногтем окислы и замкнул контакт.
Писк. Щелчок.
Педаль – и слабая, но стабильная искра.
– Есть контакт.
– Включай! – заорал хирург.
Через минуту в ране пошёл дымок от прижигания сосуда. Кровотечение остановилось. Врач облегчённо вздохнул.
– Спасибо парень! Очень вовремя, выручил.
– Радист-разведчик, – пожал я плечами. – Еще могу крестиком вышивать…
Врачи рассмеялись.
Инна стояла у двери. И смотрела.
Так, как не смотрят на ефрейторов. А только на тех, кто вытаскивает из задницы весь госпиталь в самую чёрную смену.
* * *
Я только что вернулся из операционной… И Инна сразу налила мне ещё кружку чая. На подоконнике тускло светила ночная лампа, и чайный пар казался почти сказочным.
Она смотрела на меня долго, без улыбки, но взгляд был какой-то – прозрачный, без тревоги.
– Если бы ты не включил нож… знаешь, сколько крови потерял бы этот мальчик? – тихо сказала она. – Ты, может, всю его весну включил одним щелчком.
Я пожал плечами, будто не услышал. На деле – просто не знал, что ответить на такое. В груди что-то пошевелилось – не от гордости, нет… от чувства, что я снова влез в чужую судьбу.
– А ты… где так научился эти электроножи щёлкать? – продолжила она, отхлебнув чай.
– Я… мастер-радиолюбитель, – тихо ответил я. – У нас с батей домашняя радиомастерская, он с пятого класса меня к паяльнику подпускал.
А в 8 классе я уже трансивер на полевых транзисторах собрал, представляешь? Вот и попал в ВДВ к радистам. А там, где только не латал технику – и в поле, и в медсанчасти, и даже в учебке связи под Баку…
Инна кивнула, задумалась. Ложечка тихо звякнула в её кружке.
– Слушай… посмотришь один аппарат? – сказала она, будто бы невзначай. – У нас в кладовке валяется «Юнность», УЗИ. Уже два года как пылится. Говорят, что конденсаторы вздулись, ну и блок питания барахлит. Только… инженеров нет, да и не до него им.
– А он где? В вашем отделении?
– У нас, да. В неврологии. Он по бумагам числится, но никто уже и не надеется. А зря… – её голос вдруг стал мягче. – Иногда так не хватает нормального УЗИ. Хотя бы просто почки глянуть… А то только руками и молитвами.
Я сделал глоток, посмотрел на неё поверх кружки.
– Утром?
– А если я скажу – сейчас?
Мы переглянулись. Я встал первым.
* * *
В кладовке отделения неврологии был полумрак, пахло пылью. Включенная лампа дневного света никак не могла нормально включится и моргала почти как стробоскоп.
Инна повела меня в самую глубь помещения. За стеллажами с бинтами, склянками и списанными каталками – тяжелая ткань наброшена на громоздкий аппарат.
Мы встали рядом. Я потянулся откинуть тряпку – и в этот момент её рука коснулась моей.
Не нарочно, как бывает, когда вместе тянешь на себя что-то большое.
Но никто не отдёрнул руку. Наоборот – замерли. Я повернулся к ней. Она стояла слишком близко. Свет падал под острым углом, вычерчивая скулы, тонкие губы, мягкие линии плеча под белым халатом. Она уже сняла косынку, и волосы – те самые, медовые – свободно лежали на плечах.
– Ты что-то включаешь, – прошептала она, глядя прямо в глаза.
– Я? – я хрипло усмехнулся. – Скорее, ты.
Она не ответила – просто шагнула ближе.
Поцелуй случился без команды. Как замыкание – без искр, но с ударом. Тихо, сильно, с тем напряжением, которое копилось с самой каптёрки, где я тягал ящики, а она делала вид, что не смотрит.
Её халат медленно скользнул на аппарат, которому тоже пора вернуться к жизни. Слова сейчас не нужны – ни научные, ни из будущего.
Где все просто.
Свет из окна узкой форточки ложится на лицо Инны. Она задремала, прикрывшись халатом, положив голову на мои колени. Я сижу рядом, держа в руках разобранный, пыльный блок УЗИ.
– Ну что, «Юнность», старушка… – шепчу, – давай оживем вместе?
«Друг» внутри тихо откликается:
– Повреждение блока питания, три вздутых конденсатора. Один пробой в цепи генератора. Это лечится.
Я киваю. Рука автоматически тянется к инструменту. Паяльник – как продолжение моего пальца. Запах флюса и олова. Всё как дома. Только рядом – не схема, а женщина, которой я уже не безразличен.
Она открывает глаза.
– Уже ковыряешься?
– Ага. Тут всё просто. Надо было только… немного тепла.
Инна улыбается, не вставая.
– Кажется, с этим у нас сегодня не было проблем.
