Текст книги "Русуданиани"
Автор книги: Автор неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
Это завещание, сын мой, оставляю я из любви к тебе; то, что покажется тебе пригодным, запомни и поступай так. Напоследок скажу: мир со всеми обращается так, как со мной. Знавал я величие и блеск, обладал крепостями и городами, наслаждался порядком, подданным моим не было числа. Всем была бы хороша моя жизнь, если бы я надеялся прожить еще!
Кончил я читать, приложился к изображению царя Гостама, отсчитал тому человеку тысячу плури и вышел из дворца, стеная и жалуясь на этот мир. Пришел я к мастеру, наставнику моему, и сказал: «О ты, кто слаще мне, чем отец, и любимее, чем родной брат! Раз так коротка жизнь и не откупиться в ней богатому, не умилостивить ее нищему, не запугать ее сильному, не пристыдить ее старцу, не вызвать в ней жалости юноше, не след так долго оставаться в чужой стране. Отпусти меня домой, повидаюсь я с родителями своими, порадую их, встреча с ними развеет мою тоску». По-отечески ласково проводил меня [мой учитель].
Давно уж вернулся я домой. Но лучше бы умер я в той чужой стране, чем видеть ваши светлые лица купающимися в слезах! Таков этот мир! Не было и до нас никого, кто бы не знал горя и не встречал испытаний, не будет таких и после нас. Так зачем же убиваться нам понапрасну и бога гневить, уподобляясь язычникам!
Сказал десятый брат [по имени] Пиран: «Был я свидетелем удивительных приключений одного богатейшего государя. Я не думаю, чтобы кто-нибудь, даже более сведущий и мудрый, чем я, слыхал о подобных испытаниях или видел таковые своими глазами, с тех пор как стоит земля. Но не один я слышал все это от самого государя, многие другие чужеземцы внимали ему вместе с его соотечественниками – жителями страны Шам».
ГЛАВА 10. ЗДЕСЬ СКАЗ О ЦАРЕ СТРАНЫ ШАМ БАРНАОЗЕ
Ведомо и вам, что я большую часть своих дней провел в стране Шам[75]75
Страна Шам (араб.) – Сирия
[Закрыть] и видел такое богатство и мощь тамошних царей, что богаче их не может быть на земле. Перечислить всех трудно, ибо из-за чрезмерных притеснений и несправедливости их царствование было коротким: кто три года правил, кто – четыре, больше никто на престоле не удерживался.
Воцарился в царстве Шам новый царь Барнаоз. Вот уже сорок лет, как он сидит на троне. Он пожелал больше, чем все его предшественники, и превзошел всех. О нем говорили: «За время своего царствования он не касался ногой земли и ноги не просовывал в стремя, солнце не палило его, и дождь не мочил». Я своими глазами видел, как, отправляясь на охоту, или на смотр войска, или в баню, он восседал на троне под балдахином и его бережно несли тавады и дидебулы. От царского дворца до дверей бани вела аллея; деревья так тесно переплелись ветвями, что, если бы даже тысячу лет подряд шел дождь, сквозь них не просочилось бы ни капли, и густую листву никогда не пронизывали солнечные лучи. Если нужно бывало ему отправиться куда-нибудь, его несли в паланкине, украшенном самоцветами и жемчугами, в который ни капли дождя, ни солнце не проникали. Сажали его в паланкин, и вельможи носили его.
И еще видел я собственными глазами, что все кони, мулы и верблюды в том царстве были подкованы золотыми подковами. Если же эта подкова изнашивалась или лошадь теряла ее, то никто не смел ее касаться! Кто находил, должен был принести в царскую казну. Хранились старые и сломанные подковы в высокой, до неба, башне, и никогда не зарились на это золото бедняки, и не смели просить его богачи. Слышал я из уст самого царя: «Если сам господь пожалует ко мне, я с ним рассчитаюсь этими золотыми подковами». И никто не смел роптать: «Негоже-де говорить так, государь». Прожил царь Барнаоз таким образом тридцать лет. И как прошло тридцать лет, однажды велел он по обыкновению отнести себя в баню. Помылся и вышел. И свершилось тут чудо. Велел он разломать свой трон и венец, позвал нищих и раздал им драгоценные обломки. Я сам присутствовал при этом. Удивлялись все придворные – жалко было ломать столь роскошный престол и раздавать нищим. Говорили они друг другу: «Если он хотел одарить бедняков, неужели не нашел ничего другого, кроме таких драгоценностей!» Но никто не смел перечить царю, и ни один человек не промолвил ни слова.
Тем временем увидели мы одного нищего, который лежал у дверей бани, голова его казалась свежевыбритой, у него был вид человека, только что вышедшего из бани; был он в одной набедренной повязке, более ничего не было ни на его теле, ни на голове. Ни царь, ни вельможи не протянули ему ни монеты, и никто не сказал: «Раз уж мы собрали тут убогих со всего света и раздали столько сокровищ, давайте одарим и этого горемыку».
Потребовал царь коня. В то же мгновение конь стоял перед ним. Вышел он из бани, сел на коня и приказал: «Немедленно вырубите эти деревья, довольно с меня этой аллеи!» Затрепетали подданные и с корнем выкорчевали те дивные деревья так, что даже следа не
осталось там, где они росли. Издал Барнаоз приказ, чтобы отныне не выпроваживали из города нищих, пусть ходят где хотят. Стал с того дня царь Барнаоз щедр, милостив, справедлив, другого такого в его царстве не видели и не слышали о таком. Я премного дивился ему, и все, конечно, дивились также.
Прожил такой жизнью царь Барнаоз семь лет. А тот нищий, который лежал у бани, оставался все таким же голым и босым. Никто не протянул ему куска хлеба, ничем не одарил его. А ко двору царскому его и вовсе не допускали! Валялся он на площади и зимой и летом, не было никого несчастнее его! Царь Барнаоз пировал, тешился, праздновал, охотился, играл в мяч, одаривал богачей и бедняков. Не только опустошил башню с золотыми подковами, но и многие другие башни и дворцы. Паланкин свой отдал божьим людям, чтобы те принесли его в жертву; больше не заставлял он себя носить, не венчал свою главу венцом. Облачался по-царски только тогда, когда прибывали иноземные гости или когда сидел на пиру. Вникал он во все дела своего царства и карал за беззаконие и непорядок. Садился на своего коня, объезжал город, следил, чтобы никто не притеснял бедняков, чтобы не было меж горожанами тяжб и раздоров. Таким сделал царь Барнаоз свое царство, что, если какой-нибудь бедняк с подносом, полным драгоценностей, весь город обойдет, никто ему слова не скажет, не то что силой отнимет хоть одну монету. Один человек, даже невольно, не мог другого, спящего, разбудить. Когда я покидал страну Шам, царили там мир и покой, коза с волком паслись вместе. Только удивляло всех невнимание царя к тому несчастному нищему.
Побывал я в царстве Шам в позапрошлом году вместе со знакомыми мужами. Узнав о моем прибытии, прислал царь ко мне человека: «Приятно мне, что посетил ты мое царство, приди повидай меня». Отправился я к нему, встретил он меня ласково и радушно, оказал мне всяческие почести, посадил возле себя еще ближе, чем прежде. Устроил он пиршество на площади, в радости привечал своих подданных, и меня с ними. Одарил он всех, а те благодарили его, как подобало. Затем устроили игрища и торжества. Вдруг взял царь Барнаоз свое бирюзовое блюдо с едой и велел одному из рабов: «Отнеси это тому нагому нищему». Понес раб блюдо и не стал ждать, пока нищий сядет и хоть один кусок проглотит или опорожнит блюдо; взял он и опрокинул все несчастному на голову, а блюдо принес обратно. Поразились мы все и стали переговариваться друг с другом: «Наверное, этот убогий – великий грешник! Или перед богом он согрешил, или перед нашим царем. Все бедные в этой стране разбогатели, все узники получили свободу, а этим даже раб пренебрегает!»
С того дня ни одна живая душа не видела того нищего.
Провел я у царя Барнаоза пять месяцев, наблюдая за справедливым и милостивым его правлением. Когда собрался я домой, молвил мне царь: «Сегодня останься пировать со мной, а завтра отправишься, и пусть господь пошлет тебе мирный путь». Поклонился я и, разумеется, остался. В мою честь царь устроил пиршество на площади и пригласил всех достойных разделять с ним трапезу. Когда все расселись, пришли двое нищих какого-то чужого племени. Царь велел облачить их в одежды и дал им столько, сколько они могли унести. Засмеялись визири и сказали так: «Этим нищим повезло больше, чем тому несчастному». – «В чем вы можете меня попрекнуть? – спросил царь. – Не раз я вас просил говорить, если я в чем не прав. Я не обижусь, а буду благодарен, если вы скажете правду».
Услышав такие речи царя, встал старший визирь и молвил: «Многое позволяю себе, государь, в вашем присутствии, но таиться не могу, ибо есть на то ваша воля. От вашей жестокости содрогалась земля, но – безжалостный правитель – в бане ты научился такой кротости и доброте, о которых не слышали мы даже от мудрецов, а сами и вовсе никогда не видели. Так отчего же никогда ты не справился о том голом и босом нищем, не допустил сочувствия к нему в своем сердце? Может, провинился он пред тобой или осталась в тебе жестокость от прежних лет? Только однажды послал ты ему еду, и ту опрокинули ему на голову. Хоть бы он поел и не покидал бы твоего двора без подаяния! Кто знает, может, несчастный умер, зверь ли сожрал его, птица ли, не знаем – с того дня никто его не видел».
Усмехнулся царь и ответил: «Послушайте, и я вам расскажу историю того нищего». Услышав такие речи царя, все успокоились; решили, что он себя оправдает, а нищего обвинит. Царь начал:
«Когда я пошел в баню, чтоб воочию убедиться в своих грехах и обернуться к истине, вымылся и вернулся назад, на моем ложе лежал государь прекраснее и блистательнее меня. Я постыдился спросить, кто это лежит в моей постели. Он был окружен свитой, его признали царем, а я остался нищим в одной набедренной повязке. Что мне оставалось делать! Славил я бога и говорил: «Слава тебе, господи! Раз ты послал мне такое испытание, значит, достоин я участи бедняка, а не царского престола!»
С того дня некоторые из вас могли наблюдать мою жизнь, ибо семь лет я прожил так: если пробовал ткнуться к пекарю – меня били, если шел к повару – обливали кипятком, если попадал в деревню или стучался к горожанам – на меня спускали собак; нигде не было мне покоя ни на минуту, ни на мгновение. Пришел я на эту площадь, думаю, может, хоть крохи с царского стола достанутся мне. Крутившиеся вокруг стола псы так залаяли на меня, что я близко подойти не посмел. Даже собачьей дружбы не был я удостоен, даже они не захотели есть со мной! Я пробавлялся собачьими объедками ибо никакой милости ни от кого не видел. Не мог я найти зимой даже минутного пристанища под кровом, а летом негде мне было укрыться от зноя. От мороза плоть моя трескалась, словно кора дерева, от летнего зноя – горела. Никогда в душе моей не мелькала мысль, что я был повелителем этой страны и что подданные мои обошлись со мной безжалостно. Не упрекал я также нового государя и не таил на него зла. Напротив, вспомнил я свое высокомерие и бессердечие и благодарил небо за справедливое возмездие.
В тот день, когда царь сжалился надо мной, а раб, мною купленный и взращенный, сказал мне: «Ты, отверженный богом и людьми, не стоишь того, чтобы я передал тебе [пищу] из рук в руки – и вылил еду мне на голову, тогда я еще явственнее увидел все грехи и неправедность свою и сказал себе: «Горе тебе, Барнаоз! Верно сказал этот разумный человек тебе, неразумному, творившему беззаконие, что отвержен ты богом и людьми и недостоин быть царем. Бог воздал тебе должное. Купленные тобой рабы презирают тебя, и городские псы не дают тебе покоя». Я столько плакал, что весь омылся слезами.
Утомившись от слез, я пошел в баню и прилег в укромном уголке, чтобы никто не заметил меня и не выгнал. Ту ночь я провел там. На рассвете в баню пожаловал государь. Не знаю, сон то был или явь, встал он над моей головой и молвил: «Сын мой Барнаоз! Чтобы тебя проучить, я небом был послан в твоем облике и семь лет царствовал вместо тебя, а ты бедствовал. Ныне, поскольку без ропота принял ты посланные тебе испытания и из уст твоих не вырвалось ни слова жалобы и упрека, прощёны тебе твои грехи и снова возвращен тебе твой престол. Правь своим царством и не греши перед господом!»
Я бросился ему в ноги и стал молить со слезами горючими, чтобы он остался царствовать. Но отвечал он мне: «Если впредь не желаешь впасть во грех, не нарушай моего завета, поступай так, как поступал я, будучи царем».
Когда я очнулся, его уже не было возле меня. Я лежал в опочивальне, окруженный прислужниками».
Как услышали визири и вельможи рассказ своего царя, их охватил страх и лица их стали цвета сандала. Пали они ниц и не смели взглянуть на царя, не решались вымолвить ни слова. Трепетали они и плакали. Увидев их испуг, сжалился над ними царь и сказал: «Встаньте, дети и братья мои, не бойтесь и не трепещите!» Плакал он горючими слезами и говорил: «Теперь я нищ и угнетен тяжкими грехами, а не тогда, когда нищенствовал семь лет! Тогда я был счастлив и богат, ибо прозрел и ступил на путь добра. Не ваша в том вина, что небо покарало меня за мои грехи. Теперь встаньте и молите все господа, чтобы он поскорее забрал меня к себе». Говорил он это, и пазуха и подол его были мокры от слез.
Встали царские приближенные, он утешал их ласковыми словами, щедро одаривал богачей и бедняков. Поднес и мне множество даров. Распрощался я с ним и вернулся благополучно [на родину].
А теперь вот что хочу я сказать тебе, Русудан: «Если могучий и великий государь семь лет мог провести в нищете, своими глазами видя свою власть и богатство в чужих руках, если мог он без упреков и стенаний снести оскорбление от своего раба, отчего же ты не стерпишь малого испытания и не дождешься скорого избавления от бед, уготованного тебе господом?»
Тем временем пришли вести от Придона, витязя несравненного, радующие друзей, устрашающие врагов. Доставили Русудан, истощенной недугом, послание, написанное ее сыном.
Здесь письмо Придона к матери
Вначале Придон помянул имя божье и восславил всевидящего господа. Далее он писал: «Обращается к вам сын ваш, удрученный долгой разлукой, жаждущий находиться рядом с вами и прислуживать вам, спасенный от бурь морских и ураганов вашими святыми слезами и ночными бдениями, недостойный быть вашим рабом, нареченный вами Придоном, сподобившийся называться сыном великого царя Манучара. От любви к вам вяну я, словно цветок от зноя, таю, как воск от огня, обращаюсь я к вам с трепетом великим и робостью, матушка-царица, знатнейшая из знатных, блеском затмевающая солнце, достойная высочайшей хвалы! Не смея взглянуть на вашу тень, пав ниц перед вами, прошу прощения за то, что посмел перед вами назваться царем, не доложив об истинном царе-повелителе – моем отце. Но знает творец, что не по своей воле и не по службе и заслугам свершил я это, ибо, ценя всякое добро и благородство отца моего, не отпускает его от себя правитель. Ныне прошу соизволения вашего, чтобы начать сначала нашу историю.
Расставшись с вами, отправился я в дорогу, сопутствуемый по милости божьей счастливой звездой. Шел я мирно, пребывая в добром расположении духа. Как услышал государь о моем прибытии, возрадовался великой радостью; еще большими милостями осыпал и без того милостью не обойденного повелителя – отца моего. Послал он мне навстречу знатного вельможу с породистым скакуном в драгоценной сбруе. Велел ему приветствовать меня и поспешить мне навстречу. С этого дня тот вельможа стал моим проводником, и дня не проходило, чтобы не получал я от государя даров, достойных его богатств. Когда прибыл я [на место], вышло мне навстречу такое множество знати, что сказал я себе: «Попал я в бурное море, и кто в силах выбраться из него?!» Оттого что не встретил меня мой батюшка, я еще больше испугался, лишенный знаков его милости. Не дав мне передохнуть, повели меня к властителю той страны, устрашающему взирающих на него. Поклонился я ему до земли. Гляжу: по правую руку от него мой батюшка сидит. Не смог я поклониться ему, и он не приветствовал меня. Охватило меня горькое отчаяние, и сказал я себе: «Если моего отца так покорило могущество владыки, что он сына родного не признает, кто же меня высвободит из его когтей!» Но господь, дарящий свободу узникам, обращающий горе в радость, так смягчил его жестокое сердце, что обласкал он меня словом и взглядом и такие почести мне оказал, каких никто из рода нашего не удостаивался. Ежедневно и неустанно одаривает он меня столь прекрасными дарами, что счесть и описать их я не в силах!
До сих пор не посылал я к вам гонца с вестями оттого, что отпустить меня правитель не собирался, а богатыми дарами вас не утешишь, Однажды обратился мой батюшка к правителю с мольбой: «Не дай сгинуть моему роду в стране Иаманети, от этого и твой престол пошатнется, отпусти моего сына на родину!» Обратил повелитель на меня милостивый взор и пожаловал Иаманети под власть мою безраздельную и неоспоримую. Велел всем беспрекословно подчиняться моему слову, а мне позволил править всеми по своей воле и усмотрению. Вскоре прибуду я и предстану пред вами, не исторгайте из груди стонов в разлуке!»
Как услышала эту весть Русудан, как увидела послание, написанное рукой ее сына, развеселилась и тяжкая ее печаль развеялась. А родители ее и братья вдвойне возрадовались: оттого, что развеселилась она, и от воцарения Придона. Устроили они пиршество в ожидании Придона и благодарили бога.
Весть от сына вернула Русудан к жизни, но глубоко в сердце еще печалилась она, не видя его. Всякий день устраивались в Иаманети пиры, и все жаждали встречи с Придоном и радовались его воцарению.
Говорили Русудан родители и братья ее: «Вся страна ликует, получив столь счастливое известие. Твоя же радость лишь в том, что не стонешь ты, подобно недужной. Знаем мы, что разлука с любимым супругом Манучаром для тебя невыносима, но разве не великое счастье, что спасся Придон от лавины грозной и по милости божьей ждем мы его!» Отвечала им Русудан: «О нет, братья мои возлюбленные и родители, разделившие мое горе! Я благодарю бога за то, что меня, недостойную, удостоил он встречи с Придоном. Большего я не заслуживаю и не смею просить об иных милостях. Отчего же ждать мне другого счастья и не ликовать теперь?! – скажете вы».
Ждали они Придона и готовились к встрече. Однажды сидели они вместе – братья и родители Русудан – и рассказывали о своих приключениях. И обратилась Русудан к младшим братьям: «Старшие братья, покровители мои, много потрудились, отчего же вы не расскажете мне ничего?» Те отвечали: «Мы в таких местах не бывали, чтобы видеть то, что достойно вашего внимания. А пустыми словами не смеем вам досаждать». Молвила Русудан: «Если не знаете вы ничего для вразумления лишившихся рассудка, то знаете, наверное, истории забавные и занимательные. Не допущу, чтобы не рассказали вы об увиденном и услышанном».
И сказал на это [брат] Ростеван: «Знаю я только одно: сколько бы царские отпрыски ни испытывали бед в прошлом и сколько бы ни претерпевали в будущем, все равно господь не даст им утерять благородного происхождения, как не утеряли его сыновья деламского царя».
ГЛАВА 11. ЗДЕСЬ СКАЗ О ХАЗАРСКОМ ЦАРЕ И ТРЕХ БРАТЬЯХ – ДЕЛАМСКИХ ЦАРЕВИЧАХ
Когда прибыл я в страну хазаров[76]76
Хазары – тюркоязычный народ, создавший в VII–X вв. Хазарский каганат, который занимал территории Северного Кавказа, Приазовья, Крыма, вплоть до Днепра.
[Закрыть], посетил государя Насра. Нужно ли говорить о его могуществе и величии?! Знает всякий, и больше всех – повелитель-батюшка мой, о красоте и богатстве той страны. Стоит ли говорить об этом? Но был я свидетелем одного дела, о нем и расскажу.
В один из дней такая тоска навалилась на меня из-за разлуки с родителями, что я едва не расстался с душой. Но после укрепил свое сердце и сказал себе: «Разве время грустить сердцу молодецкому, зачем мне умирать?! Незнакомая страна, ступай осмотрись, может, увидишь что диковинное и развеешь тоску». Вышел я, стал бродить по городу и увидел много чудес: одни удивили меня, другие развеселили.
Набрел я на врата, украшенные богаче вельможных. Стояла там большая толпа, которая могла сравниться c царской свитой, спросил я: «Что это?» Отвечали мне: «Здесь находится кадий, жалобщики сходятся к нему со всего царства, и он вершит правосудие». Сказал я себе: «Много смешного, должно быть, говорится там, пойду позабавлюсь». Пошел я наблюдать.
Прошло немного времени. Привели богатые купцы трех безбородых юношей. Купцы эти обвиняли юношей в краже верблюда с поклажей, а юноши держались так весело и независимо, словно сидели на пиру.
Стали купцы жаловаться кадию: «Пусть внемлет блаженный кадий нашему прошению! Мы потеряли верблюда, никто, кроме этих юношей, украсть его не мог, ибо им известны все его приметы, мы это слыхали из их уст». Обратились они к юношам: «Теперь сами скажите, что вы сделали с верблюдом, как похитили его?» Те, не становясь на колени, отвечали кадию, словно своему рабу: «Спросите у этих купцов, много ли было с нами людей, может, это помешало им, или у нас было так много верблюдов, что среди них они не смогли найти своего?! Мы, трое братьев, шли так, как вы сейчас нас видите. Никто нас не сопровождал, и нам не с кем было куда-нибудь того верблюда отправить, и ни с кем мы не встречались, чтобы продать его. Бог свидетель, что мы и в глаза не видели ни людей, ни верблюда до тех пор, пока не встретили этих купцов, а если бы даже и встретили, то рассуди сам: верблюда с поклажей мы проглотить не могли, за пазуху или в карман его не положишь. Как же мы могли его спрятать?» Отвечали купцы: «Это мы сами знаем – одни из нас спереди их обошли, другие – сзади. Кроме этих трех юношей, мы никого не видели. Но откуда они знают, чем наш верблюд был нагружен? Мы настигли их, когда они говорили об этом».
Кадий сказал тем юношам: «Если вы [ничего] не видели, откуда же ведомо вам про того верблюда?» Они отвечали: «Не из такой мы бедной страны, чтобы верблюдов не видеть! Шли мы по дороге, усталые и понурые. Старший брат и говорит: «Когда мы шли по широкому полю, на зеленой траве я заметил следы верблюда и сказал себе: здесь прошел верблюд, у которого недостает одного глаза и одного зуба». Второй брат молвил: «Нагружен он был маслом с одной стороны и медом – с другой». А младший брат сказал: 2Все так, на верблюде сидела беременная женщина». Тут налетели эти купцы: «Раз вы все знаете, отдайте нам верблюда, иначе мы убьем вас!» Слава богу, мы не испугались их угроз – даже чохи не было на нас, не то что оружия, – но не могли мы снести позора и клеветы, и сказал я купцам: «Вы особенно не заноситесь, иначе себе вред принесете; где угодно я докажу ту истину, что, кроме чистого поля, мы ничего не видели». Повели они нас сюда – идем, говорят, к кадию. Мы пришли. Если мы виновны, расправьтесь с нами, как с ворами, если же нет за нами вины – то вам лучше ведомо, как их наказать за клевету на невинных людей».
Кадий спросил: «Если вы не видели верблюда, то откуда вам все это известно?!» Старший [брат]ответил: «Я давеча докладывал вам – я не слепой, чтобы не признать верблюжьих следов и не заметить, что у него нет зуба и глаза. С одной стороны трава была съедена, но некоторые травинки уцелели, а с другой стороны трава была не тронута. Потому я сказал, что верблюд подслеповат и у него недостает зубов».
Тогда кадий спросил второго брата: «А ты как узнал?» Тот ответил: «Когда верблюд лежал, с одной стороны мухи роились, с другой – муравьи, потому я сказал: навьючен он был маслом и медом».
К третьему брату обратился кадий: «А ты как угадал?» Тот молвил: «Я потому сказал, что дитя Адама на верблюде ехало, что заметил около верблюда человеческие следы. Поднимаясь с земли, человек держался за траву, и я подумал: «Если не беременная женщина, то кто иной станет держаться, вставая!»»
Так купцы оказались виновными в клевете, а юноши представили доказательства своей невиновности. Встали они и сказали: «Разве бедность вынудит нас стать ворами?» Так же гордо покинули они судилище.
И молвил я в сердце своем: «Юноши эти не похожи на злодеев, не могут они быть сыновьями худородных родителей». Пошел я за ними и спросил их: «Братья, кто вы, из каких краев? Кто вами владеет или чем вы владеете?» Они отвечали: «Брат, у нас нет даже одной собаки и самим нам надеяться не на кого, кроме как друг на друга. Кто окажет нам теперь покровительство, тому мы будем верными рабами». Я сказал на это: «Если вы согласны, я отведу вас к царю и исхлопочу для вас службу». Они поблагодарили меня. Отвел я их на свою стоянку и дал им в ту ночь отдохнуть. Утром я отправил их в баню и одел в хорошие одежды. Ко мне явился гонец от царя, я пошел к царю, а их попросил: «Отдыхайте вволю, пока не получите от меня вестей. До тех пор вина не пейте!»
Когда я пришел, у царя был большой пир, сидел он веселый. Как увидели меня вельможи, пригласили [к столу], а государь велел мне сесть подле него. Сел я, обласкал он меня, обратился ко мне со сладкими речами. Я встал, поклонился ему. Потом ему доложили о тех, кто прибыл к его двору прежде. Я сказал: «Если царю угодно увеличить свою свиту и он любит пришлых людей, я доставлю к нему трех таких юношей, которые ему, несомненно, приглянутся, и нет такой службы, с которой бы они не справились».
Царь ответил: «Приведи их, я буду рад и сделаю для тебя все, что захочешь». Мне была приятна его благодарность, и я собрался встать. Но государь повелел: «Сегодня будем пировать, а завтра приведешь их». В тот день царь устроил роскошный пир, и никого из нас не отпустил не захмелевшим.
Как рассвело, царь прислал ко мне человека: «Приведи тех, о ком говорил мне вчера». Одел я юношей понаряднее и представил их повелителю. «Для меня будет великой милостью, – сказал я, – если царь взглянет на них благосклонно и пожалует им какую-нибудь службу, чтобы они остались под его сенью». Как увидел государь юношей, не мог оторвать от них взора, они ему очень понравились, он даже полюбил их. Расспросил меня о них. Я отвечал: «От них я ничего не слыхал и ничего не знаю, кроме того, что они пришлись мне по сердцу, и я счел недостойным пребывание их в ином месте, кроме твоего двора. Горе мне, если прогневил я бога по неведению, но я привел их как своих братьев, и пусть государь так их и примет». Сказал мне царь: «Сначала предоставлю их самим себе, а после определю на службу. Ты научи их, как им надлежит служить, а потом я определю для каждого то дело, которое ему подобает».
Прошла неделя. Царь был с ними обходителен и ласков, они же проявляли расторопность и для недавно пришедших людей справлялись с делом весьма успешно. Лицом и станом были они прекрасны, царь не сомневался в их добродетелях и пытался разузнать про них.
Однажды государь прогуливался по площади. Пастух преподнес ему искусно приготовленного барашка, а смотритель виноградника – вино цветом прекраснее яхонта. Три брата находились при царе, и он отдал им эти подношения со словами: «Вы здесь пока чужие, ничего у вас нет, вы ни с кем не знакомы, и нет у вас развлечений. Возьмите это, а если еще чего-нибудь захотите – попросите и попируйте вдоволь». Юноши поблагодарили его и удалились.
В ту ночь царь пребывал в одиночестве и про себя, оказывается, думал так: «Эти люди не похожи на простолюдинов, и не худого они роду. Пойду послушаю, может, во хмелю они расскажут о себе, и я узнаю, кто они». Пошел он и стал наблюдать за ними. Сидели братья, пировали и тешились, как подобало в их положении.
Старший брат молвил: «Братья, не подтвердите ли вы, что этот барашек вскормлен молоком собаки?» – «Не знаю, что сказать на это, – отозвался второй, – но боюсь, что лоза, из которой получено это вино, взросла на могиле человека». А младший сказал: «Ни одного не знаю, ни другого, но этот царь, похоже, сын повара».
Все это, оказывается, услышал царь. Не промолвил он ни слова – ни злого, ни доброго, повернулся и пошел прямо к своей матери. Спросил он мать грозно: «Чей я сын?» Та спокойно отвечала: «Государь, знаю, что царь, подобный тебе, не видан под солнцем, царство свое видишь ты сам. Чьим же сыном ты можешь быть? Достойно ли тебя спрашивать об этом?» Царь был вне себя от гнева и снова спросил: «Скажи мне правду, кто был мой отец, терпение мое на исходе!» Мать опять отвечала: «Что говоришь ты, царь! Разве ты не сын высокого государя Имариндо? Если ты не знал, кто твой отец, должен был спрашивать раньше, а не теперь». Вскочил государь в ярости и поклялся страшной клятвой: «Если не скажешь мне правды, убью тебя»!
Испугалась царица, увидев государя в неистовом гневе, и промолвила: «Не гневайся, государь! Для тебя обидного ничего нет. Успокойся и выслушай меня, скажу тебе правду». Услышав такие слова, царь смягчился и стал заклинать ее: «Скажи мне правду!» Сказала она: «Если бы ты берег себя и доверял нам, то вся Хазарская страна считала бы тебя желанным сыном государя Имариндо, но ты пожелал узнать о себе, и я скажу тебе, ибо думаю, что плохого тебе я не сделала.
Отец твой был великий и могучий правитель, вызывающий зависть у всех царей, владений и богатств у него было сверх меры, не было числа городам, крепостям и сокровищам. Дожили мы до старости, но не удостоились ни сына, ни дочери. Молили мы со слезами господа даровать нам дитя и сожалели о том, что богатство наше и величие унаследуют другие и все достанется чужим властителям. Но смилостивился над нами бог, и я забеременела. Тогда новая забота появилась у государя: «А вдруг родится дочь?» Но мне он ничего не говорил и меня не обижал. Когда пришло время, царь доверился повитухе: «Если родится девочка, не говори никому. Быть не может, чтобы в таком большом городе в это же время не родился и мальчик, ты обменяй!» Пообещал он ей великие милости. Отец твой был поваром, а мать прислуживала нам во дворце, и, тебе или нам на счастье, у меня и твоей матери в один и тот же день начались боли в животе. Она хотела уйти, но повитуха сказала: «Куда она теперь пойдет? Дом ее далеко: увидит ее кто-нибудь – нам позор; пусть остается здесь».
Когда я разродилась, все закричали: «Мальчик!» Поднялось ликование: то одни приходили поглядеть, то другие. А повивальная бабка молвила: «Едва дождался царь желанного ребенка – так просто я его даже отцу с матерью не покажу. Дала я обет господу, возьму я младенца, повешу себе на шею, обойду сотню дворов и раздам подношения нищим. До тех пор к груди дитя не поднесу, никому не покажу, и пусть никто не сопровождает меня». Завернула она новорожденного в мягкую ткань и отправилась к жене повара. Только она вошла, как ты родился. Повитуха подбросила ей мою дочь так, что они ничего не заметили, а тебя завернула в тот же свивальник и принесла мне.
Пока тебе не исполнился год, я не знала правды, а царь знал. Наша дочь воспитывалась у твоей матери, а ты – у нас. У царя, оказывается, сердце болело, что его дочь живет не так, как ей подобало, а я ничего не знала! Когда твоя матушка приводила девочку, я видела, что она прекраснее жемчужины и сверкает, как заря. Дивилась я и говорила: «Хоть бы у Насра была такая жена – царская дочь; разве не обидно, что такая красавица – дочь простого человека?!» Царь улыбался, но было заметно, что его что-то тяготит.
