Текст книги "Русуданиани"
Автор книги: Автор неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
И вот он, украшавший этот мир, покинул его и устремился к всевышнему, которого жаждал и которого искал с отроческих лет. Взалкала душа его повелителя своего, а нас, не терпящих разлуки с ним, покинула в тоске и горе неутешном. Сколько бдений ночных и молитв остаюсь тщетными! Сколько просил я господа забрать меня вместо него, чтобы он остался заботником о моей душе.
Но не внял мне господь. Что же делать мне теперь, несчастному, день и ночь не умолкающему! О горе мне, дни свои безрадостно влачащему!»
Рядом сидел Горшараб, царь индийский, прекраснейший государь.
Здесь плач и причитания Горшараба
Сидел Горшараб, пораженный несчастьем, и не было видно ни глаз его, ни лица, в трех местах разбита была его венценосная голова, и багряный поток стекал с него, и сидел он в луже крови, с расцарапанным лицом, и переломанные охотничьи доспехи лежали перед ним. И было написано так: «Горе мне, ибо опостылел я богу и дожил до страшного дня! Горе мне, о государь, повелитель суши, стремительный, подобно колеснице, смелый, подобно тигру, сильный, подобно слону, сеть знаний и мудрости, море щедрости, сокровищница ловкости, неиссякаемая река милостей, весы справедливости, наводивший порядок своей мудростью и разумом, негасимый свет очей моих, до неба вознесшийся, царь Зав, дарующий венцы царям! Отчего покинул ты меня и отдал на избиение врагам? Отчего погубил ты возрожденную тобой прежде Индию? Ты сам вдохнул в меня душу, так отчего же взял ее теперь назад! Не быть без тебя ни престолу, ни венцу моему, ни жизни моей, ни зеницы очей, кинусь я [грудью] на твою саблю и без тебя не буду взирать на солнце!»
С ним сидел морской царь Навшадур, великий властитель, брат царицы Маврид.
Здесь плач и причитания морского царя Навшадура
Сидел Навшадур, горем пораженный, не видно было ни глаз, ни лица его, скрытого потоком крови, и плакал он и говорил: «Благовонный, подобно райскому цветку, молодой побег, высотой превосходящий кипарис, полноликий, с ланитами, подобными розе, с гишеровыми бровями и глазами, с широкими плечами, с крепкой грудью и богатырской силой! Кто найдется подобный тебе и кто в силах воздать тебе хвалу! Ты стальные доспехи из Басры[35]35
Доспехи из Басры, басрская сталь – сталь из г. Басра, славившаяся своей прочностью (груз, басри – «острый»).
[Закрыть] мог сломать одной рукой, оплот венца и престола, неприступная твердыня, гордость ратей, щедрый, доблестный, милостивый, сердечный и справедливый, исполненный мудрости и покоя, вызволивший из ада родителей моих и спасший из пасти вешапа сестру мою, осветивший мою душу, омраченную горем, райский первоцвет […], скромный, смиренный, исполненный разума, царь царей Зав!
Отчего ты покинул меня, отчего не послал меня к родителям твоим вестником, чтобы я сказал: «Вот идет Зав, и украсит он рай», если достоин я как гонец войти в Эдем и не останусь за его вратами. Что нынче делать мне, от двух миров отрешенному, зачем мне жить в этом мире? На кого глядючи радоваться? Перед кем покрасуюсь я на коне в доспехах, тобою подаренных? С кем вместо тебя пировать сяду? С кем на ристалище выйду, с кем в мяч играть стану? Да не увидит света белого без тебя Навшадур, не возьмется его рука ни за саблю, ни за колчан со стрелами, ни за другое оружие».
Рядом с Навшадуром лежали кони с остриженными гривами, были брошены и оружие, и охотничье снаряжение, и посуда пиршественная – все было поломано и предано огню.
Здесь Навшадур оплакивает царицу Маврид
«О горе мне, ибо никогда не щадил меня господь и с рождения обрек меня на муки и не кончаются беды и несчастья мои, с младенчества померк свет в моих очах и исчезла радость моего сердца: призвал бог к себе родителей моих и оставил меня трех лет во власти сиротства. Но смилостивилась надо мной судьба и осветила мрак, в котором я пребывал, и был мне послан тот, кто высвободил меня из оков сиротства, обрадовал раненое сердце мое. Царь Зав, внезапно подаривший избавление и одним взглядом от бесчисленных бедствий душу мою спасший, осветивший землю, освободил из рук дэва поганого сестру мою Маврид.
Но ныне возобновились страдания мои, и опять брошен я в огненную пещь, которую невозможно погасить даже творцу нашему; покинул он меня, скорбящего, и отнял у меня драгоценный карбункул, подобно молнии блиставший, вместо солнца землю освещавший, цветок ароматный, реку мудрости и сокровищницу знаний, заступницу мою перед богом, молящую о душе моей, снисходительно взиравшую на меня, недостойного; покинула Маврид меня, голосом ее соловьиным не оплаканного, руками ее жемчужными землей не засыпанного, изведенного страданиями, раздавленного горем, сиротливее всякого сироты, самого жалкого из всех горемык, не надеющегося сохранить свою жизнь, жаждущего смерти. Я недостоин не то что братом – слугой твоим быть, о сестра! Жалости заслуживает Навшадур!»
Рядом с Навшадуром сидел государь Учинмачина.
Здесь плач сына царя Настура, прозванного царевичем Джани
«Горе мне! Как обратиться мне к высокому государю, защитнику всех угнетенных и слабых, какими ело вами вознести ему хвалу, как воздать ему за скромность его и милость! Где взять такое обилие слов и находчивость, чтобы выразить его великодушное снисхождение к нам и к иным правителям, его помощь в годину испытаний? Только одно могу я возгласить: «Где мудрый предводитель Китайского царства, где справедливый судья китайских подданных, где миролюбивое единогласие? Где тот щедрый дождь благодеяний? Кто отныне вызволит нас из бед и горьких несчастий, на кого должны мы надеяться в борьбе с врагом, как перенесем мы разлуку с ним, как свыкнемся с тем, что вовек не узрим его смеющегося лика! Лучше бы не растила меня моя мать и лучше бы не было у меня рассудка человеческого, чтобы не видеть замутненным взором столь славных венценосцев и патронов моих, поверженных в прах.
Я передаю то малое, что сберег в своем сердце. Других я уже слушать не мог, но назову еще Мисри, о муках его я не могу умолчать.
Над усыпальницей Зава он сам возвел надгробие, сам таскал на спине воду и камни и горько стенал при этом. И у ног усопших возвел склеп не царский, но рабский – для себя и своей жены. И на камне могильном было написано так:
Завещание Мисри
«По внушению божьему пожелал я того сам, ибо мир погиб для меня и не жду я утех и радости и не надеюсь, что придет конец моим стонам и жалобам, ибо горе мое неизбывно, сжигает оно меня огнем негасимым, в пыль и прах обращенного, сына великого и славного государя египетского, несчастного Мисри! Когда господь обратил на нас свой гневный взор, когда разверзлись карающие небеса и поразил нас гром и покинул землю мой великий брат, хвалы достойный царь Зав (о горе мне!), услышал он голос создателя и покорился ему, ибо человек есть прах земной и в землю возвращается, и никто от этого не спасся, и никто изменить того не в силах. Так чем же я, недостойный, мог помочь Заву! Но привык я при жизни служить ему, и стал я возводить усыпальницу для него. Днем я трудился, а ночью молил господа, чтобы позволил он мне по свершении трудов моих последовать той же дорогой. По воле божьей возвел я сие надгробие, триста мостов, пятьсот деревень и тысячу садов раздал я беднякам, чтобы поминали они царя Зава. Всех одаривал я щедро, как велел Зав. И в годовщину смерти я и его сестра, под солнцем невиданная, взялись за руки, пришли сюда, чтоб проститься с ним и попросить отпущения грехов. Сие пишу я своей рукой, а затем покидаю этот мир и отправляюсь в путь, из которого никто не возвращался. И кто бы он ни был, сын или друг, брат или раб, с любовью или враждой, кто посмеет похоронить меня по-царски и не положит у ног Зава и Маврид, в судный день станет держать за то ответ перед господом, ибо сам господь бог подтверждает мою волю и мои слова».
Когда я увидел все и прошел тот день, отправились в путь визирь и я. Про себя я сказал так: «Не быть тому, чтоб я могилы Мисри не видел». Но как только рассвело, пришли иаманские купцы и сообщили страшную весть, поразившую меня пуще грома небесного. Услышав о твоем горе, сестра моя, не только о могиле забыл я, но и о самом Эдеме. Не прощаясь с царем, не сообщив визирю, только оставив им письмо с просьбой о фармане, я отправился в путь. Шел ночью и днем и прибыл сюда.
Вот я и рассказал о горе и радости чужеземных владык, а ты обдумай свое положение, [сестра], и тебе следует немного подождать избавления от испытаний.
Как закончил старший брат свой рассказ, молвил второй: «А теперь послушайте меня, что слыхал я и что видел своими глазами». Начал Паремуз и сказал:
ГЛАВА 2. ЗДЕСЬ СКАЗ О КАТАЙСКОМ ЦАРЕ ТОМЕРАНЕ И СЫНЕ ЕГО ДЖИМШЕДЕ
В давнюю пору сказал мне повелитель-батюшка мой: «Отчего не посетишь ты страну Хатайскую?[36]36
Хатай, Хатайская страна – одно из восточных названий Северного Китая.
[Закрыть] Прекрасное место, там ты услышишь и увидишь много чудесного, это полезно для молодого человека. Много добра видел я от государя той страны: любил он меня, как отец, и привечал. Давно я уже не имею от него вестей. Грустно мне, что разлучился я с ним и с юношеской поры ничего о нем не знаю». Запали мне в сердце эти слова, и захотелось мне пойти туда. Отвечал я отцу: «Если прикажешь, я немедленно отправлюсь в путь». Обрадовался он и снарядил меня в путь. Что нашлось в нашей земле достойного царей и мудрецов, он отправил со мной в подарок. Двинулся я в путь. По воле божьей дошел я быстро и благополучно и в дороге не видел ничего, кроме пиров. Кого бы ни встречал я в пути, все оказывали мне почести, приглашали и угощали, щедро одаривали меня, давали мне возможность отдохнуть и потом провожали. Таких почестей и даров я удостаивался, каких заслуживают лишь цари.
Долго шел я и наконец увидел обширную и хорошую страну, дивное и прекрасное место. Я мало что знал, но меня сопровождали ученые мужи. Они пошли и сообщили визирю [о моем прибытии]. Обрадовался визирь и послал за мной знатного вельможу. Проводили меня в богато украшенный дворец, тешивший взор [своим убранством]. И в ту ночь насладился я отдыхом.
С наступлением утра я послал визирю дары, переданные моим повелителем-батюшкой, присовокупив к ним и свои подношения, и выразил радость по поводу пребывания их в мире. Пришли туда мои люди, приняли от них подарки, выразили благодарность и передали мне слова визиря: «Я не видел тебя, но от своего отца много похвал слышал о твоем отце, и ныне мы, сыновья их, должны так же любить и понимать друг друга, как они любили и доверяли один другому».
Пошел я повидать его (визиря), и, когда пришел, встретил меня старец, дряхлый и немощный, согбенный под тяжестью годов, обласкал он меня и полюбил слаще, чем сына, и больше, чем вассала, принял меня и приветил сверх всякой меры. Передал я ему поклон и привет от моего отца. Поблагодарил он и каждый день стал одаривать меня дорогими, редкостными вещами и сокровищами. И сказал я ему: «Мой отец невеликие дары послал царю в память о себе». Отвечал он: «Сын мой, царь наш не помнит теперь даже меня, а не только твоего отца, но, раз пришел ты из чужой страны и если есть у тебя что-то достойное царя, поднеси ему, он будет благодарен». Я пошел к своей стоянке. Отдельно сложил то, что передал мой отец, отдельно – свои подношения и показал все визирю. Удивился он обилию и красоте сокровищ и велел своему сыну: «Ступай вперед и сообщи всем о заслугах и мудрости его отца, он достоин почестей и хвалы».
Пошел он и доложил и передал все без остатка. Как увидели они, удивились и выразили великую благодарность. Привели меня в царский дворец, дивно возведенный, вызывающий восхищение, но увидел я, что царь вел себя не так, как подобает. Встретили меня приветливо. Царь обласкал меня. В тот же день я вернулся и не расставался со старым визирем, обращался он со мной, как с сыном. Провел я там целый месяц, и ни разу старого визиря не призывали ко двору, и меня не впускали [туда] более трех раз. Стал я [в душе] упрекать отца за то, что он хвалил царя той страны.
Однажды сидел я за дружеской беседой с сыном визиря, и в шутку вырвалось у меня: «Тебе не следует веселиться, когда твой отец так печален! Я здесь уже целый месяц, а он не видел лика своего повелителя, а я – улыбки на его губах». Визирь чуть заметно улыбнулся и сказал мне: «Сынок, если бы ты знал мою историю, ты бы тоже, я думаю, не улыбался». Обрадовался я этой улыбке и стал заклинать его именем божьим ответить мне: «Почему столь почтенный человек, как ты, не предстает перед царем, почему ты безразличен ко всему – ни на что не гневаешься, ничему не радуешься? Неужели за целый месяц ничего не рассердило и не развеселило тебя?» Отвечал он мне: «Тебе не следовало доискиваться причины, но, раз это тебя тревожит, послушай меня, и я расскажу тебе все подробно».
[Рассказ визиря]
Твой отец хорошо знал историю нашего прежнего царя и его верного слуги, моего отца. От него и ты мог многое слышать, но еще безусым юношей был государь наш, царь Томеран, когда твой батюшка был здесь, а на престоле сидел его отец, царь Ошанг. И я от своего отца все это слышал, а сам я ни царя Ошанга, ни юного царя Томерана не помню. Я застал его уже достигшим старости и потерявшим надежду обрести дитя. Он очень горевал и, когда шел молиться, так плакал, что купался в своих слезах. Молил он бога даровать ему сына.
Много времени миновало, а все оставалось по-прежнему. Однажды зашел Томеран в молельню и так плакал, что вокруг него образовалось озеро слез. Упал он замертво и некоторое время лежал без чувств. Потом там же одолел его сон. И привиделся ему некий человек. И возвестил ему о великой радости: «Внял господь твоим мольбам и сжалился над твоими слезами. Посылает он тебе сына, наделенного всяческими добродетелями. Отвори двери твоих сокровищниц и одели бедных от щедрого» сердца. А знака тебе достаточно такого: придет старуха с двумя посохами, едва ковыляя. Как она скажет тебе, так ты и будешь растить того младенца».
Вздрогнул царь и проснулся. Огляделся – никого, возблагодарил он бога. Тотчас вышел, велел отпереть двери сокровищниц, вынес несчетные богатства, созвал бедных и сирых. Когда наступило утро, сел государь на своего коня, объехал окрестности и раздал столько, что унести не могли. Одни уходили, другие приходили. А царь все высматривал ту женщину, но она не появлялась. С утра до сумерек раздавал царь, не сходя с коня. Когда силы его иссякли, а ее все не было, погасла в его сердце надежда, вернулся он [во дворец] и, только собрался спешиться, глядит – бредет старуха с двумя посохами, едва ковыляет. Возрадовался государь и издали окликнул ее: «Благословен будь приход твой, матушка, ступай сюда быстрее!» Женщине приятна была такая встреча, благословила она царя и воздала ему хвалу. Ввел ее Томеран во дворец, и вышла ей навстречу царица и также обласкала ее. И была в тот день она там.
На другое утро объявила она царю: «Знаю я, царь, родится у тебя сын, добродетелью тебе подобный, достойный твоего царства. Только ни в коем случае нельзя при нем говорить о яйце. Если ты желаешь ему добра, пусть никто вовек не показывает ему яйцо. А если не удастся это скрывать от него до старости, – она достала некую вещь, похожую на яйцо, и продолжала, – если у кого-нибудь вырвется [запретное слово] и царевич даст волю любопытству, покажите ему это и скажите: вот то, о чем допытывался ты, и ничего больше. А до тех пор спрячьте это в таком месте, чтобы никто не знал о нем и не видел его». Распростилась [старуха] с царем. Тот щедро одарил ее, и она ушла.
Яйцо то доверили наставнику. Царь наказал ему быть осторожным. Спрятал яйцо наставник в потайном месте так, что никто о том не знал, и там же спрятал пяток других яиц: мол, погляжу, правда ли все это.
Прошло время, и объявили о том, что царица беременна. Вышел гонец и всех в том царстве обрадовал. Поднялось великое веселье, и все потянулись со всех сторон ко двору – поздравлять царя.
Здесь рождение царевича Джимшеда
Как свершилась воля божья, прошло девять месяцев, и родился мальчик – светлее утренней зари, крепкий, словно лев, рожденный быть палаваном, око человеческое не видело ему подобного. Затрубили тут в трубы, задули в свирели, умножились звуки радости и веселья. Справили они рождение сына, как подобало, и начали достойно его растить, и издал царь приказ: кто посмеет употребить яйцо во всей стране Хатайской или скажет, как оно называется, понесет страшную кару, с лица земли будет стерта даже память о нем.
Разнесся запрет Томерана по его владениям, и никто не мог ни съесть яйца, ни вспомнить названия, ни видеть его. Рос младенец в холе и неге, и с ним росли мы – двести юных отроков. Я был чуть старше остальных, сын влиятельного, отличившегося на царской службе визиря, о добродетелях и достоинствах которого ты, наверное, сам слыхал от твоего отца. Был я старше и смелее всех. Забавляли и тешили мы его, как то было ему приятно. И так он рос, что прекраснее его не видело око человеческое. Когда исполнился ему год, походил он на трехлетнего, а в три года не было такой пешей игры, в которой бы он не участвовал. Пяти лет он уже загонял коня, играл в мяч и без промаха поражал цель на кабахи. Он смело преследовал зверя, и ни одна птица не спасалась от него. Радовались царь с царицей, и доброжелатели их радовались, и благодарили бога верные их вассалы. Он охотился, пировал, играл в мяч, состязался на ристалище. Мы были с ним и служили ему, как подобало.
Миновало десять лет такой жизни, и не слыхал царевич даже названия яйца. Но на беду мою, разгневался господь, и однажды во время игры в нарды заспорили мы с царевичем. Заупрямился он, заупрямился и я. Я был прав, но он не уступал. Обиделся я, вскочил и крикнул: «Ну и лопни, как яйцо!» Вскочил и царевич: «Это как же – как яйцо?» Побежал он за мной: «Что такое «яйцо», брат, скажи мне правду!» Стал я клясться: «Не знаю, я просто так сказал». Но он не поверил моей клятве. И никто, кого бы он ни спрашивал, не сказал ему правды. Тогда он с плачем пошел к своей матушке: «Скажи мне, что называют яйцом?» Она начала его спрашивать: «Что это ты такое говоришь, сынок, не понимаю». Еще сильнее заплакал царевич, и не могли никак утешить его.
Вышел тут царь. Как увидел, что сын его плачет и гневается, раздосадовался он: «Кто обидел царевича?» Сел он рядом, обнял его, поцеловал: «Отчего ты плачешь, жизнь отца твоего, кто обидел тебя, разве тебе пристало плакать? Что ты можешь хотеть такого, чего бы не мог сделать, и почему плачешь?» Отвечал Джимшед: «Как же мне не плакать! Неужели есть на свете что-то, название чего я не знаю, чтобы кто-то знал, а я нет!»
Как услышал царь Томеран упоминание о яйце, так разгневался, что с каждым словом уста его пламя извергали: «Кто перерезал мне горло, кто сказал ему или кто вспомнил о яйце, скажите мне!» Но царевич не назвал имени моего из страха, ибо любил меня и знал, что его отец сурово меня накажет, а остальные тоже не сказали. Увидев гнев царя, Джимшед разгневался еще больше и совсем вышел из себя. Он думал, что яйцо – это какое-то чудо. И поклялся он отцу: «Если не скажете вы мне, что такое яйцо, я убью себя!» Закручинились царь с царицей: как тут быть?
А наставник сказал: «Отчего не покажем мы ему то, что та женщина оставила?» Обрадовался царь и приказал: «Принесите!» Пошел наставник, смотрит: все яйца испортились, только одно, которое женщина дала, целое лежит. Взял он его и принес [царевичу]: «Вот что называется яйцом. Почему ты гневаешься?» Развеселился царевич и сказал: «И верно, зачем оно мне, но отчего вы скрывали от меня?» Встал он и вышел из дворца, чтобы показать мне: «Разве стоило из-за такой ничтожной вещи так обманывать и огорчать меня?»
Перекатывал он яйцо на ладони, как вдруг оно упало У него из рук и стало подобным жемчужине. Настиг его царевич, а оно еще дальше покатилось и стало еще прекраснее. Яйцо катится, юноша гонится за ним что есть мочи. Настигнет, протянет за ним руку, а оно еще дальше откатится. Как увидел он, что не догнать ему [яйцо], вернулся сердитый, вошел в конюшню, велел оседлать коня – Несчастливым[37]37
В ориг. «Бедукугмарти» – грузинская кличка коня, что означает «несчастливый», «с кривой судьбой».
[Закрыть] звали того коня, – сел на него [царевич] и пустился вдогонку.
Здесь Джимшед исчез из-за волшебного яйца
Закручинился я и отправился к своему отцу. Был он к тому времени уже слеп, но государь не отлучал его от себя. Вошел я к нему с плачем и пожаловался: «Так, дескать, обернулось дело». Отвечал он мне: «Много раз говорил я тебе и просил, чтобы в спешке не угодил ты в огонь. Чем я могу теперь тебе помочь? Отчего ты мне раньше не сказал? Знал я, что от прихода той женщины и от ее дара, что бы ни принесла она, проку не будет. Если не колдунья она и не колдовство все это, отчего надо было прятать и скрывать яйцо? Почему нельзя было показывать царевичу настоящее яйцо? Но потому она это сказала, что к скрытому человек всегда тянется больше. Знаю я, сему отроку много испытаний и колдовства выпадет на долю, но ничего не поделаешь. Возьми там железный лук и стрелу, а также забери это». И он достал из кармана драгоценный камень. «Царевич Несчастливого коня взнуздал, а ты на Невезучего[38]38
В ориг. «Бедшави» – «невезучий», «с черной судьбой», также кличка коня.
[Закрыть] садись и следуй за ним. И пусть бог не разлучает вас! Он пропадет – и тебе пропасть, воротится он – и ты возвращайся. Следуй за ним, торопись, чтобы поспеть, пока он в море не вошел. Если туго тебе придется, положи в рот этот камень и направь лук со стрелой». Простился я с отцом, сел на Невезучего и пустился в путь.
Скакал я, не отличая дня от ночи. Ехал он, а я за ним. Видел я, как то яйцо все дальше катилось, Джимшед мчался следом, а я за ним. Но не поспел я: скатилось яйцо в море, и он за ним. Как увидел я, что он в море вошел, соскочил с коня и стал бить себя по голове. Плакал я до тех пор, пока мой рассудок не помутился и не упал я без чувств. Бог знает, сколько времени я так лежал. Придя в себя, я закручинился и сказал: «Что мне делать? Домой возвращаться нельзя, ведь я не знаю, переплыл царевич море или утонул». Потом я сказал так: «Если он погиб, то по моей вине, тогда мне тоже нужно войти в море, и будь что будет». Взмолился я господу: «Если он жив – соедини меня с ним, если мертв – убей и меня заодно!» Сел я на Невезучего, вошел в море и поехал по воде, словно по суше. Так и ехал, пока не выбрался на берег.
Вышел я на берег. Слышу: Несчастливый ржет. Удивился я. Тут и Невезучий заржал. Услышав его голос, тот заржал еще громче. Огляделся я, смотрю, большой луг расстилается, посередине стоит одинокое дерево, такое могучее, что арканом не обхватишь, и конь Джимшеда пасется на том лугу, потом он ушел и встал под тем деревом. Обрадовался я, увидев Несчастливого, подошел ближе – и что же вижу: лежит раненый царевич навзничь, кровью истекает, и ланиты его розовые стали цвета шафрана, а стан его богатырский и руки-ноги, кипарису подобные, лежат без движения. А конь бьет копытами оземь, и ржет, и плачет, но хозяин не слышит его.
Как увидел я царевича в такой беде, сказал себе: «Вот что сотворил с ним твой язык! Зачем мне жить после этого дня? Если найду я другого повелителя, то как в глаза ему стану глядеть, недостоин я по земле ходить». Достал я меч, рукоятью уперся царевичу в грудь, а на острие хотел налечь сам, чтобы убить себя. Но тут я подумал: «Что пользы в том, если я убью себя, загублю свою душу, разве в этом состоит верная служба и как я отвечу за то, что он ушел из дома? Может, не умер Джимшед, а просто ослабел от потери крови. Может, бог пожелает и возвращу я его к жизни, и пусть он сам спросит с меня за мой грех; если же он умрет, то я всегда успею последовать за ним и искупить свою вину».
Отец дал мне в дорогу целебное снадобье для ран. Принес я воды, промыл раны, оторвал подол своей одежды, смазал тем снадобьем раны и перевязал их, а сверху своим поясом туго обвязал, дал ему понюхать благовоний, старался я и так и этак. До тех пор трудился, пока не пришел он в себя. Раскрыл глаза и пролил слезы: «О горе мне, как глупо я умираю». Заплакал и я и стал бить себя по голове. Сознание еще не настолько вернулось к нему, чтоб он заметил мое присутствие. Прошло немного времени, и он сказал: «Хоть бы кто-нибудь дал мне напиться!» Я быстро сбегал за водой; утолив жажду, он сказал: «Кто ты, брат, что помог мне в такое трудное время?» Я не отвечал. «Узнает он меня или нет?» – думаю. Царевич сел и огляделся. Увидел он меня, узнал, засмеялся: «Слава богу, хоть умираю я не в одиночестве!» Джимшед хотел подняться на ноги, но не смог. Как увидел я, что он меня узнал, а я тоже был весь в крови, запыленный и истомленный, пал перед ним на землю и протянул ему меч: «Виновен я, и ничто, кроме смерти, не поможет мне!» Заплакал он и молвил:
«Встань, брат! Пусть бог не убивает тебя до тех пор, пока я не убью! Не твоя это вина и не моя. Это был знак моей гибели, и теперь он у меня перед глазами, ведет за собой. То яйцо – мой предводитель, я следую за ним».
Не было у меня сил подняться на ноги, и лежал я на земле. И еще сказал он мне: «Я не могу встать и поднять тебя с земли; отчего ты не встаешь? Господь свидетель, я не виню тебя и рад встрече с тобой. Как увидел тебя, так словно я и не пропадал. Жаль мне слепого визиря, у которого нет никого, кроме тебя». Поднялся я на ноги, снова поклонился ему до земли и сказал так: «Если бог простит мне грех перед царем Томераном, над которым небо от семи громов раскололось, свод небесный вспять повернулся, солнце Хатая в пропасть сгинуло, и не ждут они боле его восхода, то не стоит вспоминать о слепоте и разлуке с сыном, постигшей моего отца. Он вздохнуть мне не дал, вслед за тобой выгнал и велел молить тебя об одном: «Не втягивайся в дело нечистое, сатанинское». Я, конечно, не имею права указывать тебе, но, раз уже ты не спросил ответа за мой грех и не убил, я осмелюсь просить тебя вернуться вместе со мной».
Отвечал он мне: «Такое говорить негоже, я не вернусь, а ты, если хочешь, возвращайся». Я сказал: «Не дай господь без тебя предстать перед государем, я не расстанусь с тобой. Да если б я и захотел поступить так, к кому бы я ни пришел, каждый скажет мне: «Если бы ты был добрым молодцем, не покинул бы царского сына, повелителя своего». Чем же я их порадую, если ты порадовать не смог?»
Пришлись ему мои слова по душе. Потом он спросил: «Что сделали они или что сказали?» Я ответил: «Ничего не знаю о том, ибо, как только ты ушел, я поспешил к отцу, и он велел мне, не мешкая ни мига, отправляться следом за тобой. Скажи мне теперь, что за враг повстречался тебе, который так жестоко расправился с тобой?» Отвечал он мне: «Лучше бы враг повстречался мне, чем тот, кто сотворил со мной такое. Как вышел я из моря, захотел отдохнуть, отпустил коня попастись, а сам прилег в тени. Несчастливый подошел к самому берегу. И увидел он, оказывается, что поднялось из моря нечто, словно черное облако, и направилось к лугу, – ведь никого нет умнее коня, – почуял он, что это был вешап. Заржал конь, забил копытами, а я думал, что он зацепился за что-то и потому ржет. Испугался я: вдруг утонет он, пропадет. Опоясался мечом поверх архалука, взял лук и стрелы, поспешил к нему. Смотрю: огромный черный вешап разлегся на берегу моря. Глаза его – величиной с озеро – метали пламя, смотрел он на коня, собирался на него накинуться. Огромным и страшным показался он мне, оттого что не видел я его раньше и не знал о его делах. Но видел я вешала на рисунке и сразу признал. Помянул и господа, и моих родителей, у которых нет больше сыновей, прицелился и выпустил березовую стрелу дракону прямо в мозг. Взревел он так, что сказал я: «Гром гремит, и земля содрогается!» Перевернулся и затих. Но не выждал я по своему неведению, отбросил лук, вытащил меч, подскочил к нему, одним ударом снес голову. Распрямился он, а я был поблизости, ударил меня лапой, и стал я таким, как ты видишь. Испустил он дух, но и у меня не было сил, я едва дополз сюда, волоча ногу. Здесь я упал и потерял сознание. А ты ступай погляди на того вешапа, который со мной такое сотворил».
Встал я и пошел, [к берегу] тянулся кровавый след, и я шел по нему. До берега было три тысячи шагов. Кровь высохла, и капли, словно красные камни, лежали на дороге. Увидел я вешапа и даже мертвого его испугался, а как живого было не убояться! Столь диковинного и огромного вешапа не видывал я с тех пор, а прежде и подавно не видел!
Голова его была что у слона, грива покрывала тушу, а туловище было с черную гору, щетина на нем была с добрую пядь длиной. Отсек я у него лапу, взял с собой, принес царевичу со словами: «Ну и отвагу ты проявил, одолеть такое чудище человеку не под силу!» Отвечал он: «Разве не видно по мне, я чуть ноги из-за него не лишился, во мне жизнь едва теплится!» Сказал я ему: «С божьей помощью ты скоро оправишься, ничего твоей жизни не угрожает».
Стемнело, и уснули мы под тем деревом. В полночь вдруг все так осветилось – и луг и дерево, что сказал я себе: где-то зажгли огонь. И спустилась с дерева прекрасная женщина, встала надо мной и сказала: «По твоей вине пропадает этот юноша, вот-вот погибнет, что же ты не заботишься о нем?» Испугался я и задрожал. И тогда молвила она: «Не бойся! Разлука с вами принесла горе вашим родителям, мне же принесла благо. Я была пленницей этого вешапа. Раз вы освободили меня, я не могу вас не отблагодарить. Вырой землю под этим деревом, хорошенько просей и засыпь ею рану до краев, крепко перевяжи и три дня не трогай. А после идите куда угодно». Отвечал я на это: «Он столько времени не ел и, если еще три дня будет голодать, то как исцелится он?» Сказала она: «На эти три дня оставлю я вам хлеба и вина, а дальше – сами добывайте». Хотел я спросить ее, кто она, но не спросил – и не из-за страха и удивления, а оттого, что я совсем потерял разум и не разбирал, что было и чего не было. Вздрогнул я и проснулся.
Уже рассвело. Из раны царевича вытекло столько крови, что повязка не удерживала ее и под ним образовалось целое озеро, и он, ослабевший, едва подавал голос. Огляделся я – никакого света и никакой женщины, а царевич вот-вот дух испустит. Тотчас накопал я земли, просеял через уголок платка, промыл рану, засыпал ее и перевязал. Сказал я ему: «К вечеру ты непременно поправишься». Отвечал царевич мне: «Не рана убьет меня, а голод». Ответил я: «Господь пошлет тебе и еду».
Стал я по сторонам озираться, надеясь на свой сон. Поглядел вниз – ничего, поглядел вверх, смотрю, на ветке хлеб висит – вовек не видел я хлеба такой белизны и пышности – и еще заметил меж ветвей маленький сосуд с вином. Обрадовался я, возблагодарил господа, снял с дерева хлеб и подал царевичу. Как увидел он его, удивился и сказал: «Оказывается, не забыл нас господь, пришел нам на помощь». Разломил он хлеб и половину дал мне, а половину взял себе. Когда попробовали мы его, удивительно было то, что ничего подобного я не едал и не видывал. Только съели мы по куску, как показалось нам, что сидим мы за пиром. Испив по капле вина, мы тотчас уснули. И отдохнули, словно покоились на мягких постелях.
