Текст книги "Ночь, когда цветет папоротник (СИ)"

Автор книги: Anemoon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)

Стайлз попытался поднять голову волка, глядящего на него неподвижным взглядом из-под опущенных ресниц. Полыхавший в них совсем недавно голубой огонь застыл в своем вечном великолепии замерзших языков пламени. Таких же холодных и безжизненных, как кожа под кончиками его пальцев. Стайлз больше не чувствовал тепла. Он больше ничего не чувствовал.

– Вернись, – эта просьба вырвалась сама собой вместе с судорожным всхлипом, и он больше не мог сдержать этот поток слез, застилавших глаза, слепивших, сжигавших дотла то, что еще оставалось внутри, и пустота, равнодушная и безмолвная, росла, расширялась, опутывала своими мертвыми, покрытыми струпьями щупальцами продолжавшее бороться из последних сил сердце. Один за другим щупальца прорастали внутрь, пронзая насквозь тонкие мышечные стенки, и вместе с готовым вот-вот остановиться сердцем Стайлз тоже захлебывался своей кровью с горьким привкусом аконита.

– Ты должен… вернуться, – он обнял волка за шею, прижимаясь щекой к его окровавленному уху, трясь о мокрую шерсть, зарываясь в нее заложенным носом. Он хотел бы вдохнуть ее запах, но даже этого не мог. – Вернись… ко мне. Пожалуйста… – новый, полузадушенный всхлип рвет грудину на части, но за ним следует еще один, и между ними, пытаясь дышать, он продолжает шептать слова своей мольбы. И молитвы. Он просит Бога вернуть ему его волка, его вторую половину, без которой он умирает, истекая болью. Крови в нем больше не осталось. – Пожалуйста… вернись… ко мне… ты не можешь… не можешь…. бросить меня… пожалуйста…

Стайлз прижался губами к уху, которое больше никогда не дернется раздраженно от его хулиганистых подергиваний за самый кончик, и сколько бы сейчас он ни дул в него, заставляя волка трясти головой, вздыбливать шерсть и огрызаться на его шалости, оно не дрогнет, как не может дрогнуть от его мольб и слез давно остановившееся сердце.

Его мир рухнул, он сыпался и крошился, превращаясь в песок, и утекал сквозь его не слушающиеся пальцы, сколько он ни пытался ухватиться ими как можно крепче за скользкую шерсть, прижимая все сильнее огромную голову к своей груди, волчье ухо прильнуло к ней, и Стайлз подумал, что волк не может не услышать его сердцебиения, не может не почувствовать, что он рядом, не может не услышать его, когда он так отчаянно зовет его.

“Дерек”.

Раз за разом.

“Дерек. Дерек”.

Снова и снова.

Но страшно произнести вслух это имя. Страшно услышать, как его эхо стихнет в тишине. Страшно не получить ответа. Поэтому он продолжает кричать про себя, заходясь в новом приступе рыданий, надеясь, что в этот раз его глупое, все еще трепыхающееся сердце все-таки не выдержит. Он хотел, чтобы оно остановилось. Пусть оно остановится, хватит, он больше не может, не хочет. Он исчерпал лимит своих страданий, его единственное желание – чтобы все закончилось. Чтобы терзающие его мучения прекратились.

“Дерек!”.

Еще один вдох.

“Дерек!.. ДЕРЕК!”.

– ДЕРЕК! – заорал он, надрывая связки, выдавливая из легких весь отравленный воздух. Сел, запрокинув назад голову, и взвыл раненым зверем: – НЕЕЕЕЕЕТ!

Эхо его крика прокатилось по темному лесу, ударяясь о стволы деревьев и путаясь в ветках, звеня в ночной тишине, сливаясь с ней и замолкая. Пустота мерцала, соблазняла, затягивала, пленяя его разум желанным забвением. И он поддался ей, сдался, отдался, испытывая долгожданное облегчение, и вдохнул ее полной грудью.

В последний раз.

========== Эпилог ==========

Впервые за долгое время Стайлзу снится красивый сон. Волшебный. Сказочный.

Будто он сидит посреди большой поляны, среди высоких и густых листьев папоротника, колышущихся от набегающего ветерка, и гладит по голове спящего на его коленях черного волка, такого огромного и вместе с тем такого беззащитного. Он доверчиво не открывает глаз, машинально подергивает чувствительными ушами, когда их в забытье задевают неловкие пальцы, мягко оглаживающие и скользящие сквозь прохладную шерсть. В ночной тиши журчит ручей, протекающий совсем рядом, в кустах стрекочут цикады, то тут, то там, то громче, то тише. Шелестит серебристая листва белоствольных деревьев, лунный свет играет зайчиками, прячущимися, ускользающими, прыгающими по тонким веткам, худым рукам и волчьей спине, медленно поднимавшейся и опускавшейся в такт размеренному дыханию. Воздух наполняется кристальной, первозданной свежестью, и Стайлз дышит ей полной грудью, жадно вдыхает призрачный, холодный аромат распускающихся цветов.

Все началось с одного-единственного бутона, который вырос на глазах Стайлза из пропитанной чем-то темным и влажным земли. Крошечный проклюнувшийся росточек стремительно тянулся вверх, украшая тонкий стебель завитушками листьев. Вот он уже щекочет волчью морду, заставляя волка пофыркивать, его ресницы дрожат, но он не открывает глаз, продолжая наслаждаться незатейливой лаской заботливых, нежных, любимых рук. Волк улыбается, и от его улыбки сердце Стайлза трепещет, замирает, тянет, и по телу разносятся волны тепла, одна за другой.

Бутон, похожий на водяную лилию, качается под собственной тяжестью, капельки росы скользят по его белоснежным, остроконечным лепесткам, которые, наконец, приходят в движение, раскрываются, обнажают золотую сердцевину, и отраженный от бутона лунный свет слепит. Стайлз зажмуривается от яркого отблеска, и сквозь прищуренные веки видит, как вокруг него вспыхивают сначала единицы, потом десятки, уже сотни цветов, тени исчезают, вся поляна озаряется светом, превращая ночь в день. От сильного, дурманящего аромата кружится голова. Стайлз крепче обнимает волчью голову, чувствуя, как растворяется в этом сиянии, дарующем умиротворение и легкость. Он целует волка между ушей и плачет от переполняющего его счастья, улыбаясь сквозь слезы.

Постепенно свет тухнет, исчезает, меркнет. Стайлз смотрит, как белоснежные цветы папоротника осыпаются нежными, упругими лепестками, как рассыпаются золотые сердцевинки, оставляя торчать лишь кудрявые стебельки. Ветер подхватывает лепестки, золотую пыльцу, кружит их хороводом вокруг Стайлза, очарованного, зачарованного, не способного отвести взгляда от волшебного, гипнотического танца. Когда последний лепесток оседает, ложась на припорошенную волчью спину, Стайлз опускает голову и встречается взглядом с волком. Тот ласково улыбается ему, и в его голубых глазах столько любви, нежности и преданности – эти чувства переполняют Стайлза, окутывают его подобно кокону из тепла и света. Он стряхивает цветочный снег с волчьей морды и касается губами горячего, сухого носа. Ему хочется сказать так много, столько всего, и он не знает, с чего начать, может быть, с такого простого, банального и единственно верного “я люблю тебя”? Но он ничего не говорит, ведь у них впереди еще целая жизнь, чтобы сказать друг другу самое главное, сотнями способов, тысячами слов, без них, лишь взглядами, прикосновениями, и все равно суть останется прежней. Неизменной, непоколебимой, вечной.

Проснувшись, Стайлз вдруг понимает, что это всего-навсего сон.

***

За окном падает снег. Большие, белые хлопья в медленном, завораживающем танце оседают на промерзлой, серой земле, на голых ветвях деревьев, на украшенном еловыми ветвями крыльце. Это первая в жизни Стайлза снежная зима здесь, в Бейкон-Хиллзе, в штате Калифорния, где аномальная погода побила все мыслимые и немыслимые рекорды в этом году.

Горящие разноцветные гирлянды окрашивают сугробы на подоконнике во все цвета радуги, подсвечивая невесомый снежный пух. Стайлз протягивает руку, желая прикоснуться к этому чуду, но кончики пальцев упираются в затянутое изморозью стекло. Оно обжигает холодом, и Стайлз тут же одергивает руку, быстро пряча ее в карман свитера, связанного из черной волчьей шерсти. Она все-таки пригодилась. Правда, чтобы спрясть все, что Стайлз успел начесать, пришлось ехать в другой город, где одна сердобольная бабуля с веретеном согласилась сделать пряжу за несущественную помощь в приведении своего жилища в порядок – сверхъестественными силами, разумеется. На прохудившуюся крышу лазил Скотт, его не жалко. Эрика обработала ягодные кусты, Бойд вспахал грядки, Айзек собрал урожай с фруктовых деревьев. Кален в это время обследовал бабулиных бесчисленных кошек, выписал им витамины и порекомендовал правильное питание. Стайлз тогда, как и сейчас, все время простоял у окна, бездумно глядя на раскинувшиеся до самого горизонта поля и леса. Как хотелось ему обратиться, встать на четыре лапы, убежать в эти влекущие неизведанностью дали, раствориться в них и познать вкус настоящей свободы.

– Стайлз, ты идешь? – раздается из-за спины голос отца, заставивший его очнуться. Лето за окном давно сменила осень, и вот уже пришла зима. Сегодня канун Рождества, которое они празднуют в отреставрированном лесном коттедже. У стаи ушел год, чтобы привести этот заброшенный в течение семи лет дом в божеский вид, и хотя былого великолепия пока еще не наблюдалось, они продолжали усердно работать над восстановлением этого места, которое станет их новым домом.

– Иду, – Стайлз медленно поворачивается и оглядывает гостиную.

Отец сидит на диване, обнимая за плечи прильнувшую к его боку Мелиссу МакКолл, которая очень скоро перестанет быть мисс, снова став миссис, а они со Скоттом официально породнятся. Вряд ли какие-то бумажки что-то изменят в их жизнях, но Стайлз со Скоттом серьезно планируют уговорить своих родителей съехаться, и не просто в один дом, а конкретно – в этот. Может, им это и удастся, как знать? Все-таки чудеса под Рождество случаются, особенно если помочь их свершению бутылочкой отменного красного вина.

Скотт и Эллисон сидят на диване напротив мистера Стилински и пока-еще-мисс МакКолл, обнявшись, как и они, тесно прильнув друг к другу. Они пьют сладкий глинтвейн, уткнувшись с носами в кружки, и поглядывают друг на друга с озорством малолетних проказников. Они только вернулись с улицы, где играли в снежки, мокрые и продрогшие насквозь, их тут же раздели, переодели и укутали в несколько шкур и пледов, под которыми совсем не было видно, как рука Скотта давно блуждает где-то по бедрам Эллисон, и только ему одному слышно, как она вздыхает от этих ласк, и лишь он видит маленьких, озабоченных чертят в ее прекрасных глазах, за которые он давно продал свою пропащую в бессмертной любви волчью душу.

Эрика хвостом таскается за Каленом и уговаривает его попробовать очередной кулинарный изыск, над которым она страдала с самого утра, готовясь к праздничной ночи, и бедный кастодиан уже не знает, как отказать ей так, чтобы не обидеть. У Эрики было множество неоспоримых достоинств и талантов, но готовка точно не входила в их число. Кален почти жалостливо улыбается, не размыкая губ, но Эрика настойчивая, как танк, и, в конце концов, мужчина сдается. Наклоняется, берет тарталетку в рот, едва успевая прикоснуться губами к кончикам пальцев стремительно краснеющей девушки, жует, проглатывает и безбожно врет, что это было божественно вкусно. Эрика сияет, заглядывая ему в глаза, и Стайлз поражается, насколько некоторые люди становятся слепы, когда влюбляются по уши, а Рейес была самым тяжелым случаем на его практике… Ну после самого Стайлза.

Джексон и Дэнни уединились в самом темном углу, за свежесрубленной, ярко украшенной елкой, аромат которой пропитал весь дом. Сладкая парочка воркует о чем-то своем, кушая поджаренный в камине зефир с рук, не забывая тщательно облизывать чужие пальцы. В эти мгновения они смотрят в глаза друг друга и понимают все без всяких слов. Стайлз им завидует, немного, самую малость. Но хорошей завистью. Он рад за них и даже этому не удивляется. Иногда. К Дэнни у него нет никаких претензий, но вот Джексон… Удивительно, но он стал куда терпимее, хотя до сих пор Стайлзу порой нестерпимо хочется съездить по его самодовольной, смазливой морде, и обычно он себе не отказывает в этом удовольствии. А еще невероятно наслаждается теми неловкими встречами Джексона и Питера, когда им приходится о чем-то разговаривать или хотя бы пытаться: не так-то просто свыкнуться с мыслью, что этих двоих связывает куда больше, чем генетическое засранство.

Айзек и Бойд заразительно хохочут, пересказывая друг другу впечатления от их вчерашней стайной прогулки, когда они нашли на чердаке старые, большие сани с еще целой собачьей упряжкой, куда впрягли молодых волков и устроили им заезд на скорость по самым глубоким сугробам. Айзека особенно веселит воспоминание о том, как у него разъезжались лапы на льду, когда они выскочили на замерзшее озеро. Бойд вспоминает, как в конце-концов омега смачно поцеловался с землей и пропахал снег носом не хуже снегоуборочной машины. Они хотят завтра повторить, и Стайлз совершенно не против снова занять роль волчьего погонщика. Если, конечно, после того, как он опрокинул сани, его на эту почетную должность возьмут.

Питер и Лидия где-то на кухне, заканчивают последние приготовления для рождественского ужина. Стайлзу не нужен волчий слух, чтобы слышать приглушенное хихиканье Лидии, когда Питер нюхает ее за ушком, прижимаясь сзади и крепко держа за аппетитные бедра. Он, дурачась, говорит “Аррр”, неубедительно изображая волчье рычание человеческим голосом, и прикусывает ее за кончик ушка, и Лидия рассыпается в звонком смехе, уворачивается, отпихивает его, жмется при этом ближе, говорит, что он противный, отстань, прекрати, “Питер, мы же не одни”, а потом тихонько стонет, подставляя свою шею для поцелуев, и, не раздумывая, соглашается пойти наверх сразу, как предложение успевает прозвучать. Рождественского ужина остальные могут и не дождаться.

Наконец, Стайлз подходит к дивану, садится в свободное кресло. За окном воет вьюга, мерзло и темно, а здесь, в гостиной, в кругу семьи, тепло и уютно. Но внутри все равно холодно. Он зябко натягивает рукава свитера на пальцы, прижимает сжатые кулаки к губам, вдыхая запах шерсти, которая все еще пахнет лесом – сырой землей, свежей травой, родниковой водой, теплым ветром… Стайлз вдыхает глубже, невольно закрывая глаза.

– А где Дерек? – вдруг спрашивает Скотт, с трудом оторвавшись от Эллисон, но с каждым разом ему удается это все лучше и лучше.

– Они с Крисом пошли еще за вином, – отвечает все-еще-трезвый Джон.

– Не много ли алкоголя? – с некоторым беспокойством спрашивает Мелисса, единственная здравомыслящая женщина в их ненормальной компании.

– Мам, мы ж оборотни, мы не пьянеем, – напоминает ей Скотт. Он хочет еще глинтвейна. И хочет не только глинтвейн.

– Зато кое-кто еще как, – и Мелисса многозначительно стреляет глазами в смутившегося Джона. Стайлз хмыкает и одними губами говорит повернувшемуся на звук отцу “подкаблучник”, за что получает от него смачный подзатыльник. Но лишь смеется, приглаживая неприлично отросшие волосы. Он тут же замолкает и быстро делает морду-кирпичом, стоит нарисоваться затерявшимся без вести мужчинам.

– Что так долго? – недовольно спрашивает Стайлз у Дерека, волком глядя на него исподлобья.

– Неужели соскучился? – ехидно парирует наезд волк, нагло выпихивая Стайлза из кресла, но лишь для того, чтобы усадить его к себе на колени и обнять покрепче. – Замерз? – шепчет он ему на ухо, опаляя кожу своим горячим дыханием и заставляя парня трепетать и таять.

– Немного, – тихонько отвечает он, пока Крис показывает Джону бутылки и рассказывает об их волшебном содержимом, а все с интересом ему внимают, не обращая никакого внимания на прячущегося в руках Дерека Стайлза, который закрывает глаза, опуская голову на широкое и удобное плечо волка. Он глубоко вдыхает, максимально наполняя воздухом легкие, пока не заболят. Задерживает дыхание ненадолго, наслаждаясь послевкусием запаха горячей кожи Дерека, и медленно выдыхает, трясь носом о его шею, ластясь к нему и ерзая на коленях, чтобы прижаться как можно ближе, раствориться в нем, целиком, безвозвратно, навсегда.

– Мне нравится твой запах, – бормочет он, целуя волка за ухом, пока рука мужчины неспешно поглаживает его по спине.

– Я тоже люблю тебя, – отвечает Дерек, Стайлз слышит улыбку в его голосе и сам не замечает, что улыбается от уха до уха. Он счастлив. Безумно. Ведь чудеса случаются не в магические дни и не из-за таинственных примет. Они происходят, когда ты по-настоящему в них веришь, больше всего на свете желаешь, чтобы они претворились в жизнь твоими надеждами и молитвами.

И чудеса случаются. Одно чудо произошло, когда Стайлз впервые пришел в этот опустевший, одинокий дом полтора года назад, будто кто-то специально привел его, прямиком в крепкие объятия своей судьбы и – Дерека. Но самое главное чудо случилось почти уже год назад, в ту самую особенную ночь.

Ночь, когда цветет папоротник.

Конец.