Текст книги "Сладкая отрава (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Я им благодарен! – искренне говорю я.

– Койн решила, что теперь ты будешь жить во Втором – помогать в восстановлении Дистрикта, работать в шахте, – продолжает Хеймитч.

Я не понимаю его ужаса: ну поработаю в шахте, что с того?

– Ты будешь продолжать считаться заключенным, Пит, – не замолкает ментор. – И ты не сможешь покинуть Второй. Никогда. Это ссылка, парень. Пожизненная ссылка.

***

Надежда погасла так же быстро, как и зажглась.

Смерть или пожизненная ссылка, такая ли уж большая разница?

Я никогда не смогу подержать на руках своего ребенка.

Мне не суждено даже попытаться вымолить прощение у Китнисс.

Это конец.

Такой же безвозвратный, как сама смерть.

Я стою на перроне возле вагона, который доставит меня во Второй дистрикт. На улице пасмурно, слегка покрапывает дождь. Рядом только Хеймитч, даже Клариссу я попросил не приходить.

Единственная, кого бы я хотел увидеть – Китнисс, но ее в первый же день заставили уехать в Двенадцатый. Мы даже не попрощались. Не судьба.

– Передай это ей, – говорю я, протягивая ментору конверт с документами.

Хеймитч принимает бумаги, но долго перекладывает их из руки в руку.

– Ты уверен, парень? – спрашивает он наконец.

Мне кажется, за последние недели ментор стал совсем седой, похудел. Переживает. Теперь я верю, что и я ему не безразличен, именно поэтому я решился передать документы о разводе через него.

Нет смысла удерживать Китнисс.

Уже не важно, кто кого любит или ненавидит.

Она никогда не покинет Двенадцатый.

Я до конца своих дней буду жить во Втором.

Наш брак был обречен с самого начала, а сейчас… Сейчас я даю Китнисс свободу.

Она заслужила.

– Абсолютно, Хеймитч, – говорю я. – Так будет правильно.

Он кивает. Молчит.

Протяжный гудок поезда сообщает, что пора в путь.

– А что с ребенком? – спрашивает ментор, когда я уже захожу в тамбур вагона.

– Я буду посылать деньги. Каждый месяц, так много как только смогу, – отвечаю я. – Китнисс не обязательно знать, что они от меня. К чему бередить старые раны?

Снова кивок ментора.

Глаза щипет от подступивших слез.

– И знаешь, без нужды не звони, – произношу я напоследок. – Так всем будет легче. Теперь у каждого своя жизнь.

– Постарайся вернуться! – кричит Хеймитч в уже закрытые двери вагона.

Я слышу его, но не успеваю ответить. Да, и какой смысл?

Я не смогу вернуться.

Это конец.

Отзывы? “Нравится”?

Фанф находится в разделе “Ждет критики” – принимаю тапки и помидорки))

========== Часть 4. Глава 36. Ветер перемен ==========

Комментарий к Часть 4. Глава 36. Ветер перемен

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Неспешным шагом иду по пыльной каменистой дороге. Рядом со мной ребята, с которыми вот уже два с половиной месяца мы надрываемся на работах по восстановлению шахты в Орешке. Взрывы, отгремевшие здесь во время войны, разрушили прошлую инфраструктуру в горе. Наша задача – проложить новые тоннели, добраться вглубь до слоев угля и прочей ценной породы.

Многие гибнут: никогда не знаешь заранее, когда на тебя обрушится потолок, или взорвется с яростным свистом проход в старый коридор, где скопился горючий газ. Возвращаться вечером в свои убогие комнатушки – само по себе хорошая примета: значит, сегодня смерть обошла тебя стороной.

– Выпьешь с нами? – спрашивает у меня Тод – один из членов нашей бригады.

Его рыжие волосы перепачканы сажей, как и мои, только вот на лице здоровяка сияет улыбка, а я почти постоянно хмурюсь.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, – ты же знаешь, я не любитель.

Тод звучно гогочет, и к нему присоединяются остальные ребята.

– Опять весь вечер проторчишь в четырех стенах? – уточняет невысокий седовласый мужчина, тоже один из наших.

– Да, все нормально, – отмахиваюсь я, – развлекайтесь!

Парни смеются и, дойдя до развилки, ведущей в городскую часть Дистрикта, сворачивают на ней. Я остаюсь один и продолжаю свой путь прямо – к поселению, где расположились наши дома.

В целом, условия жизни здесь более, чем вольготные. Хотя каждый из нас и считается заключенным, мы свободно перемещаемся по территории Второго, не лишены относительно комфортного жилья и развлечений. Ограничение одно: не снимать металлический браслет, закрепленный на правой руке. Эта штуковина позволяет новой власти Панема контролировать своих преступников, не прибегая к лишней охране.

Я слышал истории о том, что стоит нарушить режим: опоздание или неявка на работу в шахту, попытка покинуть Дистрикт, – и невинное украшение на руке становится оружием, убивающим без осечки. В каждый браслет вмонтирована игла, которая в случае необходимости впрыскивает в кровь изрядную порцию яда. И все, ты труп.

Свое скромное жилище я вижу издалека – серый, неприглядный, такой же как соседние, двухэтажный дом, изогнувшийся буквой «Г». Это около сорока небольших квартирок для заключенных: на каждого человека полагается одна комната с балконом. Душ и туалет один на шесть квартир – их тут называют блоками. В одном доме по семь жилых блоков.

На входе меня встречает дежурный в военной форме – все-таки несколько солдат приглядывают за нами, так, на всякий случай.

– Мелларк, тебе письмо, – сообщает дежурный.

Я вздыхаю, подходя ближе, и попутно обтираю руки об штаны – помогает мало, сажа впиталась в кожу, ладони даже с мылом не оттираются.

Телефона здесь нет – видимо, правительство решило, что нам это не обязательно, а вот почта приходит регулярно. Даже жаль, потому что мне было бы легче, перестань я получать весточки из прошлого. Это только бередит душу.

– Опять подружка скучает? – посмеиваясь, спрашивает солдат, протягивая мне белый конверт с моим именем, выведенным красивым женским подчерком.

– Вроде того, – отмахиваюсь я, не вдаваясь в подробности.

Не глядя, засовываю конверт в карман, отмечая про себя, что сегодня он толще, чем обычно, и иду в свою квартирку. Обстановка в ней скромная: койка, стол, стул, шкаф да зеркало в углу – стандартный набор для всех местных комнат.

Снимаю с себя куртку и, даже не вынув из нее письма, бросаю на кровать. Раздеваюсь и иду в душ: по коридору налево, первая дверь. Под струями воды я могу стоять очень долго – она смывает с меня не только сажу и грязь, но и горечь воспоминаний, приправленных тоской.

Кларисса пишет с завидной регулярностью – каждую вторую пятницу я получаю от нее послание. Девушка призналась, что у нее роман с Хеймитчем. Для меня это стало шоком! До сих пор не могу представить ее в паре с бывшим ментором. Он, казалось, вообще не нуждается в женщине, отдавая свои беды и радости единственной спутнице – бутылке.

И, тем не менее, Риса поехала за ним в Двенадцатый. Они спят вместе. Кларисса писала, что у них любовь, а Хеймитч, в свойственной ему манере, на одном из писем дописал внизу карандашом: «Не слушай глупую бабу. Я не собираюсь становиться семьянином на старости лет». Мне даже обидно за Клариссу – похоже, она влюбилась. Жаль лишь, что Хеймитч не самая подходящая ей пара.

Каждый раз в письмах Рисы я боюсь увидеть имя Китнисс: перед тем как прочесть послание, сначала пробегаю его глазами, чтобы убедиться, что о Сойке там ничего нет.

Только в самом первом письме, Кларисса написала, что Китнисс вернулась в свой дом в Деревне победителей. С ней там сестра и мать. На пару дней наведывался Гейл, но вскоре его вызвали на службу – он остался служить в регулярной армии, чтобы сделать военную карьеру.

После того письма я категорично ответил Клариссе, что не хочу ничего знать про Китнисс и ее семью. Единственной просьбой было сообщить, когда родится ребенок.

По моим подсчетам, это должно было произойти на днях, и, быть может, в письме, которое сейчас лежит в моей куртке, есть пара слов о малыше? Поднимаю голову вверх, открыв рот, и захлебываю немного воды: полощу полость рта и сплевываю. Прикрыв глаза, замираю и позволяю тяжелым струям массировать тело.

Я много думал о том, что чувствую сейчас к Сойке.

Жалость. И нежность.

Теперь, когда мы не видимся уже столько времени, страсти в моей душе улеглись. Приступы плохих воспоминаний все еще случаются, но я через силу убеждаю себя, что все ложь. Да уже и все равно – смысл любить или ненавидеть ту, с которой больше никогда не встретишься?

Осталась только жалость к ее жестокой судьбе. И странная, непобедимая нежность к Китнисс, как к матери моего ребенка.

Как он там? Уже родился? Или все еще нежится в животе у Сойки?

Китнисс будет хорошей матерью, я уверен. То, как она защищала Прим, наглядное тому подтверждение. Сойка не бросит своего птенца, даже если его отец ненавистный пересмешник.

Ненавистный ли? «Моя фамилия Мелларк», – заявила Китнисс в день казни. Мне, вероятно, показалось, может, я принял желаемое за действительное, но в голосе Сойки звучала гордость?

Она спасла мне жизнь. Снова.

Несмотря на всю ту боль, что я ей причинил.

Резко выключаю воду и провожу рукой по волосам.

Может, она меня и не ненавидит.

Может, для меня и нашлось маленькое место в ее сердце.

Может, может, может…

Какая разница теперь уже? Мы никогда не увидимся, я дал ей развод.

Возвращаюсь в комнату, вытирая полотенцем тело, прохожусь по искусственной ноге. Взгляд задерживается на брошенной куртке. Что в письме? Натягиваю штаны, рубашку и тянусь к посланию, которое будто само просится в руки.

Усевшись на край койки, разрываю боковину конверта, извлекая на свет вкусно пахнущий лист писчей бумаги, – Риса постоянно использует такую: привычки трудно искоренить.

Первым делом пробегаюсь глазами по тексту, и сердце болезненно колит, когда я нахожу знакомую комбинацию букв. В этом письме упоминается Китнисс. Сглатываю, стараясь побороть волнение, и начинаю читать с самого начала.

Строчки пляшут перед глазами, я выхватываю только отдельные фразы.

«Перебралась в дом Хеймитча…».

«Он испек блинчики на завтрак…».

«Вчера по ТВ крутили фильм о восстановительных работах во Втором. Кажется, я рассмотрела тебя вдалеке…».

«В доме Хеймитча бардак, а он отказывается нанять прислугу!…»

«На днях был праздник на площади возле Дома правосудия – жгли чучело и водили хоровод. Хеймитч только посмеялся, когда я позвала его танцевать…».

Целый лист исписан рассказом о новой жизни Рисы, и я, наконец, добираюсь до последних строк.

«P.S. Я знаю, ты запретил писать о Китнисс, но об этом все-таки просил сообщить. В воскресенье Сойка родила сына. Его назвали Колин Мелларк. Поздравляю, дорогой!»

Жмурюсь, как от боли. Сын. У меня родился сын! Маленькая частичка меня и Китнисс…

Она назвала его в честь моего погибшего отца…

Слезы текут по щекам, но я их не останавливаю.

Мне хочется прижать к груди своего сына, обнять Китнисс и сказать ей спасибо за нашего малыша…

Не знаю, сколько проходит времени, когда я хоть немного успокаиваюсь и снова смотрю на письмо. Еще несколько строк… И они снова о Сойке.

«Высылаю тебе второй экземпляр документов о разводе. Китнисс подписала их на следующий день после рождения ребенка. Теперь вы оба свободны».

Прикусываю губу, доставая из конверта оставшиеся бумаги. Разворачиваю. Внизу, рядом с моей подписью, поставленной в день отъезда, появилась вторая – отчетливо выведенное «Китнисс Эвердин».

Откуда появилась эта острая боль, которая сейчас разрывает мне сердце? Я ведь сам хотел развода. И до сих пор считаю, что так правильно. Но слезы душат, а из горла рвутся стоны.

Колин Мелларк. Я должен быть бесконечно благодарен Китнисс – по закону он мой сын: наш развод был оформлен уже после его рождения.

Откидываюсь на койку, разбросав бумаги в стороны, и плачу.

Долго. Навзрыд.

Так как не плакал, наверное, никогда.

У меня есть ребенок.

У меня нет жены.

И я навсегда отделен от них расстоянием в десять Дистриктов.

***

Прошло два долгих года, хотя оглядываясь на них сегодня, мне кажется, что это был один бесконечный серый день.

Я по-прежнему работаю под землей, только чуть в другой сфере: восстановление тоннелей давно завершили, и теперь моя бригада занята созданием мини-города скрытого от посторонних глаз. Подозреваю, Койн хочет разместить здесь военную базу, похожую на ту, что была в Орешке при Сноу, но нас – простых работяг из числа заключенных – в планы начальства не посвящают.

К физической работе я давно привык, мое тело окрепло, стало выносливым и сильным. Ежегодный оклад в качестве Победителя Голодных игр для меня отменили, так что теперь я ежемесячно получаю плату за свой труд под землей. Не слишком много, но я не жалуюсь.

Большую часть суммы я высылаю Хеймитчу – деньги для сына. Это вряд ли способно возместить мое отсутствие рядом с Колином, но большего я дать ему не могу.

Жизнь идет своим чередом: днем работа, вечером чтение книг. Я заинтересовался проектировкой домов, особенностями их постройки и прочее. Самообразование идет не так быстро, как мне бы хотелось – нужна практика, но пока ее негде взять.

Сегодня особенный день – у меня день рождения. Ребята из бригады ждут меня в местном городском клубе: место, где можно выпить, потанцевать и при необходимости найти себе женщину на ночь. Последнее, кстати, странным образом меня не интересует.

Нет, я не бегаю от женщин: какой смысл ставить на себе крест, если уж судьба развела меня с бывшей женой? На редких вечеринках я, бывает, засматриваюсь на красивых девушек, пока не ловлю себя на том, что они все – блеклые копии Китнисс: среднего роста, темноволосые, сероглазые. Пару раз эти девушки подбирались ко мне поближе, и мы даже целовались где-нибудь в темном углу, но до интимных отношений у нас так и не дошло. Я все еще верен Сойке.

Когда я вхожу в клуб, здесь уже полно народу. Звучит музыка, зал погружен в громкий гул голосов, кое-где танцуют парочки. Ребята из моей бригады собрались за двумя столами – пьют, веселятся. Среди парней разительно выделяется одна девушка – Лея. Она не работает с нами, но она – сестра Тода, здоровяка и негласного лидера в нашей компании, так что ей всегда разрешается веселиться вместе с остальными.

Лея симпатичная – кошачьи зеленые глаза, светлая длинная коса и пышная грудь, которую девушка, не стесняясь, подчеркивает открытыми вырезами платья. Но есть проблема: Лея не в моем вкусе, а вот я, кажется, ей приглянулся. Каждый раз, когда мы видимся, девушка пронзает меня странными страстными взглядами, от которых я, видимо, должен потерять голову.

Ее чары не действуют. Я даже начинаю думать, что я для нее представляю интерес не более, чем белка, которую охотник никак не может пристрелить. Спортивный интерес, не более.

Друзья приготовили для меня именинный пирог, пожелали всех благ и прочее. У меня на редкость хорошее настроение: я даже выпил пару стаканов алкоголя, так что теперь я немного пьян.

В какой-то момент мне становится невтерпеж, и, извинившись, спешу в туалет. Справив естественные потребности, я стою возле раковины и мою руки. Позади хлопает дверь, но я не оборачиваюсь – мало ли кому еще надо воспользоваться помещением.

– Привет, сладенький, – льется нежный голос Леи, и я вздрагиваю от неожиданности.

Резко обернувшись, я вижу перед собой красавицу, глаза которой горят недвусмысленным голодным огнем.

– Наконец-то мы остались вдвоем, – воркует она.

– Лея! – говорю я, стараясь быть строгим. – Это мужской туалет, что ты тут делаешь?

Блондинка улыбается, облизывает губы и делает неожиданный выпад в мою сторону. Мгновение, и между нами остается всего несколько сантиметров. Рефлекторно делаю шаг назад, но упираюсь в край раковины. Девушка наклоняется вперед и впивается мне в губы. Охаю от неожиданности и, схватив Лею за плечи, сильно встряхиваю её.

– Прекрати! – требую я.

Брови блондинки выгибаются дугой, она недовольна.

– Не упирайся, – мурлыкает она, расстегивая пуговицы спереди на своем платье.

Ее грудь и до этого была достаточно открыта, а теперь она открылась моему взору целиком: сочная и соблазнительная. Я пьян, но все-таки не настолько, чтобы отключились мозги. Связываться с Леей нет никакого желания, какой бы симпатичной она ни была.

– Оденься, – прошу я, и постепенно пробираюсь прочь – ближе к двери. – Я никому не скажу, но не делай так больше!

Я прошу ее, ожидаю согласия, понимания, но не получаю этого. Напротив, глаза девушки превращаются в узкие щелочки, и она шипит, став похоже на ядовитую змею:

– Ты об этом еще пожалеешь!..

Вздыхаю, но пропускаю ее слова мимо ушей. Мне не нужны проблемы: Лея сестра моего друга, даже если бы она мне нравилась – я бы сто раз подумал, прежде чем оказывать ей знаки внимания.

Выхожу на крыльцо: на улице прохладно, вечерний воздух приятно ласкает кожу. Опираюсь локтями на перила и смотрю вниз – крыльцо приподнято, а под ним длинный и достаточно отвесный склон. Перевожу взгляд наверх: небо сегодня звездное, очень красивое. Надо будет нарисовать такое же, когда будет свободная минутка.

Интересно, а над Двенадцатым те же звезды? Что если Китнисс сейчас, вот в эту самую минуту, сидит на крыльце своего дома, прижимая к груди нашего с ней малыша и рассказывая ему какую-нибудь сказку?

Вздыхаю. После того письма, в котором Риса рассказала про рождение Колина, ее послания стали приходить все реже. Про ребенка и Сойку она больше ни разу не писала. Переписка должна была когда-нибудь оборваться – на многие из последних писем Клариссы я даже не ответил. Не захотел.

Мне надо научиться жить без этих грустных воспоминаний. У меня не осталось даже какой-нибудь безделушки, связанной с Сойкой, но я все равно не могу прогнать ее из своих мыслей. Днем проще: я целиком погружаюсь в работу, а вот вечерами…

Тоска.

Пробую это слово на вкус. Да, оно самое: я тоскую по ней. И ничего не могу с этим поделать.

Шум за спиной отвлекает меня от невеселых мыслей. Оборачиваюсь, успевая заметить искаженное яростью лицо Тода, когда получаю оглушительный удар в живот. Яркая вспышка света появляется перед глазами, а из горла вырывается стон.

– Какого черта? – выдыхаю я, отступая назад.

Мой товарищ выглядит взбешенным, за его спинами толпятся другие ребята из бригады. И она – Лея. В разорванном платье и мокрым от слез лицом.

– С чего ты решил, что можешь насиловать мою сестру, урод? – кричит Тод, вновь наступая на меня.

Воздух сотрясается от злости, исходящей от него. Он огромен – выше меня на две головы и силен, как бык. Великая глупость – драться с таким, тем более, я ясно улавливаю запах спиртного, исходящий от него.

– Слушай, Тод, – начинаю я, – давай поговорим, как взрослые люди! Я не трогал твою сестру!

– Врешь! – заявляет девушка, опуская руки от груди. Разорванные полы платья расходятся, демонстрируя всем присутствующим пышные округлости груди. Лея выжидает пару секунд и охает, будто только сейчас заметила, что обнажилась.

– Вот дрянь! – вырывается у меня, но размашистый удар в челюсть заставляет меня замолчать.

Тод колотит меня без разбора – везде куда попадет, а я только и успеваю прикрываться от града его ударов. Отступаю совсем близко к перилам. Они впиваются в позвоночник, но верзила не перестает меня избивать. Резкий удар в плечо, и я чувствую, как переворачиваюсь через ограждения, падая вниз.

От удара об землю, тело пронзает острая, горячая боль, но на этом мои несчастья не заканчиваются – я кубарем качусь дальше по склону, увлекаемый вниз весом собственного тела. Уколы веток, ушибы о камни, порезы на ладонях от попытки остановиться и, наконец, темнота. Резкая, неожиданная. Спасительная.

***

Прихожу в себя и понимаю, что лежу на больничной кровати. Боли нет, даже странно. Перевожу взгляд на свою руку и сразу понимаю, почему: ко мне подключено несколько трубок, по одной из которых в кровь поступает морфлинг.

Осматриваю себя, оценивая ущерб от падения: гипс на правой руке, перевязанная лодыжка на настоящей ноге, множество порезов по всему телу, которые сейчас прикрыты пластырями и повязками.

Из-за шторы, отделяющей мою койку от остального помещения, я слышу чьи-то голоса. Вероятно, врачи, думаю я.

– Здравствуйте! – начинаю я. – Кто здесь?

Голоса смолкают, а штора практически сразу отдергивается в сторону. Передо мной миловидная блондиночка с яркими голубыми глазами. На ней белая врачебная форма, на голове шапочка.

– Привет! – радостно говорит она. – Как себя чувствуешь?

Пытаюсь пошевелить головой, но мир начинает раскачиваться.

– Голова кружится, – сообщаю я.

Мне кажется, или девушка смотрит на меня… как-то по особенному?

– Это от лекарств, Пит, – сообщает она. – Скоро пройдет.

И все-таки, это не мое больное воображение – все в этой девушке кажется знакомым: поворот головы, ласковые, заботливые нотки в голосе. Внимательно вглядываюсь в ее лицо: откуда я могу ее знать? На вид ей лет шестнадцать, не больше. У меня нет ни одной знакомой девушки, подходящей под описание и возраст, кроме…

– О боже! – вырывается у меня.

Блондинка широко улыбается.

– Ты только сейчас узнал меня, Пит? – спрашивает она.

Сглатываю и киваю.

– Ну… Мы давно не виделись, – отмахивается девушка. – Считай, что это твое оправдание, и ты прощен.

– Спасибо, – медленно говорю я.

Смотрю на девушку глазами полными удивления, а вопрос так и крутится на языке. Наконец я не выдерживаю и, ухватив девушку за тонкое запястье, спрашиваю:

– Что ты здесь делаешь, Прим?

Отзывы? “Нравится”?

Фанф находится в разделе “Ждет критики” – принимаю тапки и помидорки))

========== Глава 37 ==========

Комментарий к Глава 37

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Прим улыбается, ненавязчиво высвобождая свою руку из моих пальцев.

– Я здесь лечу тебя, если ты не заметил, – отвечает она.

Качаю головой.

– Я не об этом, – настаиваю я. – Что ты делаешь во Втором?

Девушка наклоняется, поправляет отклеившийся пластырь на моей щеке, и только потом усаживается рядом на пододвинутый к койке стул.

– Я учусь на врача, Пит, а эта больница одна из лучших, где можно получить практику, – отвечает она. – К тому же, тут меня некому опекать, так что я получила относительную свободу, – загадочно добавляет она.

– То есть Китнисс не приехала? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать.

Прим прикусывает губу и опускает глаза в пол.

– Ты же знаешь, ей запрещено выезжать из Двенадцатого. К тому же Колин…– девушка затихает, словно не уверена, что стоит говорить со мной о сыне.

– Как он? – спрашиваю я.

– А тебе, можно подумать, и правда интересно?! – неожиданно огрызается Примроуз.

Я ни разу не видел, как эта малышка злится. Впрочем, Прим уже не малышка, а вполне сформировавшаяся девушка. Китнисс в ее возрасте уже участвовала в своих первых Играх.

Мне больно от ее слов, но я стараюсь оставаться спокойным.

– Почему ты думаешь, что мне нет дела до своего ребенка? – интересуюсь я. – Мне, если ты не заметила, тоже ограничили свободу перемещения.

Взгляд Прим становится бегающим, будто ей неловко за свой выпад.

– Но есть ведь телефон и письма, Пит…– осторожно отвечает она.

– И есть Китнисс, которой будет неприятно общение со мной! – мой голос звучит резче, чем я, вероятно, хотел бы.

Примроуз раздраженно фыркает, словно отмахиваясь от моих слов. Я в очередной раз удивляюсь, как изменилась девочка за последние годы.

– Просто чтобы ты знал: Китнисс очень переживала, когда ты отказался от нее. Это было по-настоящему жестоко потребовать у нее развод, когда она была на последних месяцах беременности! – на одном дыхании выпаливает девушка.

– Я не требовал… – растерянно говорю я. – Я хотел, как лучше. Китнисс заслужила быть счастливой…

Что-то в моем ответе заставляет Прим задуматься. Некоторое время она смотрит на меня изучающе, а потом осторожно спрашивает:

– То есть ты считал, что делаешь лучше для моей сестры?

– Да, – искренне отвечаю я.

Девушка снова замолкает и начинает говорить только спустя несколько минут.

– Колин, он замечательный, – ласково произносит она. – Шустрый мальчишка, – Прим улыбается, вспоминая своего племянника. – И очень сообразительный! Я уверена, он тебе понравится… если вы увидитесь… – ее голос сходит на шепот. – Извини.

Я киваю, потому что говорить попросту не могу – в горле стоит ком. «Если вы увидитесь…». Узнаю прежнюю Прим – девочка, которая верит в чудеса.

– Ладно, – отмахиваюсь я. – Ты не виновата. Так вышло…

Постепенно Прим становится все более разговорчивой. По негласному соглашению о Китнисс мы не говорим, а вот про малыша девушка рассказывает довольно подробно. О том, как Колин первый раз пополз, как сказал первое слово. О том, какой он был забавный, когда часами играл с уточками, развешанными над его колыбелью. О многом и многом, что я должен был бы разделить со своими сыном, если бы мог вырваться из чертового Второго!

Постепенно я устаю, Прим проверяет показания приборов, подключенных ко мне, и предлагает мне немного вздремнуть. Сквозь приятную дремоту, я как будто вижу своего ребенка. Я не спрашивал, но, наверное, у него светлые волосы – у всех моих братьев они были такими, и серые глаза, как у Китнисс. Мне мерещится, что я вижу, как Сойка вечерами укладывает его спать, как играется с ним.

Зависть. Тоска. Печаль.

Сегодня я особенно остро ощущаю тягу к тем, ближе кого у меня не осталось. Примроуз сказала, что «Китнисс переживала, что я отказался от нее…». Можно ли это расценить, как симпатию со стороны теперь уже бывшей жены? Возможно ли подобное? Я был ей не нужен много лет, а после причинил столько боли, что с лихвой хватило бы на нескольких человек, и все равно «Китнисс переживала…».

***

Меня будит шум и крики вокруг. Распахиваю глаза и сильно удивляюсь, когда обнаруживаю в своей палате нескольких врачей. Они столпились вокруг соседней кровати и, очевидно, пытаются спасти кому-то жизнь.

В просветах между телами докторов я различаю лежащего на койке пациента: мертвецки бледная кожа, темные волосы. Его профиль кажется мне подозрительно знакомым, но я никак не могу нормально рассмотреть мужчину: врачи то и дело перемещаются с места на место, скрывая от меня раненого.

Среди людей в белых халатах я узнаю Прим. Пытаюсь позвать ее, но девушке явно не до меня – резко повернувшись в мою сторону, она делает шаг вперед:

– Не переживай, Пит, – говорит она. – Поспи еще немного…

Она поворачивает вентиль на капельнице, и солидная доля снотворного устремляется в мои вены. Почти засыпая, я наконец узнаю своего нового соседа по палате – Гейл Хоторн.

Ну, что за человек? Он что даже в Аду будет преследовать меня?

***

Выныриваю из темноты, с громким всхлипом глотая воздух. Первая же мысль – Хоторн рядом! Перевожу взгляд на соседнюю койку, и правда, укрытый простыней и все такой же бледный, Гейл лежит явно без сознания.

Принимаю наполовину сидячее положение и рассматриваю соперника. Он почти не изменился, только волосы стали длиннее и между бровей залегла глубокая морщина – очевидно, охотник часто хмурится.

Тихими шажками в палату входит Прим, и я сразу поднимаю на нее глаза.

– Почему он здесь? – спрашиваю я. Наверное, мой голос звучит обиженно, но так и есть: неужели во всей больнице не нашлось другой койки для Хоторна?

– Пит, тебя что-то не устраивает? – лилейным голосом спрашивает Прим. – Гейла подстрелили. Это, – она обводит руками вокруг, – больница. Где еще ему быть?

– Я не об этом, – упрямо повторяю я. – Почему мы в одной палате?

– Потому что за вами обоими присматриваю я. И это не обсуждается, – девушка переходит на тон, не терпящий возражений. Да уж, светловолосый ангелочек вырос, превратившись в упрямую девушку под стать старшей сестре.

Хоторн начинает хрипеть со своего места, и Прим, тут же забыв о нашей стычке, бросается к нему. Она отгибает простыню, наброшенную на него, и ощупывает пальцами живот вокруг раны.

– Привет, Прим, – бормочет Гейл. – Тебе идет эта шапочка.

Девушка, будто смутившись, поправляет головной убор и снова возвращается к лечению. Аккуратно освобождает Гейла от повязки, обрабатывает антисептиком ранение и дует на него, когда охотник морщится от боли.

Пока Примроуз занимается Хоторном, сам он пялится на меня. Я отвечаю таким же не особенно дружелюбным взглядом. Мы будто два быка, которые готовы драться до крови.

– Я смотрю, у тебя и самого в запасе девять жизней, – язвлю я, вспоминая, как Хоторн потешался над тем, что мне неоднократно удавалось избегать смерти.

– Ты же не надеялся, что я преставлюсь раньше тебя, оставив Китнисс без защиты? – с презрением отвечает он.

Я завожусь с пол оборота.

– Китнисс не понадобится твоя защита! – выкрикиваю я.

– Теперь-то уж точно нет! Молодец Койн, что упрятала тебя во Второй!.. Аййй!!.. – из горла Гейла рвется крик, переходящий в болезненный стон.

Похоже, наш спор пришелся Прим не по вкусу, и она не нашла другого способа прервать перебранку, кроме как плеснуть немного зеленки на рану Хоторну.

– Больно же! – ревет он, на что девушка, невинно хлопает ресницами.

– Питу тоже больно, – заявляет она.

Хотя мне не понятен смысл ее слов – вряд ли Прим имела в виду мои повреждения после драки и падения, – однако Гейл, похоже, понимает намек и замолкает, бросив на меня уничтожающий взгляд.

– В его случае, муки совести справедливы… – бурчит Хоторн. – Он, между прочим, мог и убить Китнисс, – произносит он громким шепотом.

Я пристыжено молчу. Охотник прав – я не понимал, что творю. Было время, когда я мечтал о смерти Сойки… С силой сжимаю челюсти: противно признавать, что я действительно был угрозой для Китнисс. А может, и сейчас ей остаюсь??

– Гейл, пожалуйста, – чуть мягче говорит Прим. – Мы ведь обсуждали это…

Против воли, но я злюсь. Теперь и у этих двоих секреты от меня!? Время течет, люди меняются, а я все равно, раз за разом, остаюсь не у дел. За моей спиной плетутся интриги, звучат шепотки и замалчиваются тайны.

– Ну, поделитесь тогда уж и со мной, что вы там обсуждали?! – требую я.

Прим и Гейл переглядываются, Хоторн начинает говорить первым.

– Твои мозги, Мелларк, они ведь до сих пор не в порядке? – ехидно уточняет охотник.

Примроуз хмурится.

– Гейл Хоторн! Если ты сейчас же не прекратишь нападать на моего пациента, я буду вынуждена залить твою рану кислотой, чтобы отвлечь от Пита, – заявляет она.

Мы оба удивленно смотрим на нее, а Гейл неловко ерзает на койке, словно старается отползти от девушки, все еще склонившейся над ним.

– Ты не сделаешь этого! – говорит Хоторн, но в его голосе угадываются сомнения.

– Ты слишком добрая для этого, – невольно вставляю я свои пять копеек, хотя я тоже ни в чем не уверен. За годы, что я не видел Примроуз, она сильно повзрослела: изменилась и внешне, и внутренне.

Девушка прикусывает губу и закатывает вверх глаза, будто всерьез размышляет над тем, совершить ли ей злодеяние над охотником. Мы с ним оба молчим – выжидаем. Наконец, Прим мило улыбается и хитро говорит:

– Пожалуй, да, я добрая, – сообщает она. – Но не перегибайте палку, а то могу начать мстить обоим.