Текст книги "Сладкая отрава (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Сегодня был напряженный день – после долгих споров и уговоров Койн все-таки разрешила попытаться «вылечить» охмор. Работа предстояла большая, но свет надежды яркой лампочкой зажегся впереди, вдохновляя обоих.

Ужин в общей столовой, неоднократная встреча двух заинтересованных взглядов… Вышло вполне естественно, когда он пошел следом за ней… Коридоры захваченного мятежниками Дворца… Лестничный пролет… Ее спальня, в которой с шумом захлопнулась дверь, ограждая их от посторонних глаз.

Кларисса подняла на Хеймитча широко распахнутые серые глаза, ловя его насмешливый, слегка самоуверенный взгляд. Несколько долгих минут они изучали друг друга, и каждый прикидывал возможные последствия того, чтобы сделать первый шаг.

Неожиданно все решилось само собой. Повинуясь импульсу, Хеймитч рванулся вперед, преодолевая разделяющие их несколько шагов, и обхватил руками хрупкое тело Клариссы. Короткое движение, и девушка оказалась прижата к стене. Их губы встретились, сцепились, познакомились. Это мучительная потребность друг в друге. Это тяга, которую невозможно было преодолеть.

Кларисса подняла руку, запуская пальцы в его светлые волосы на затылке. Она притянула Хеймитча к себе, прижимаясь к нему как можно плотнее и стараясь повторить каждый изгиб его тела. Из горла мужчины вырвался хриплый стон.

Как давно он не чувствовал потребности в близости женщины? Сколько лет он считал, что физическое влечение осталось для него позади? Долгие годы он оставался глух к женским чарам, но сейчас ему кажется – пусть только кажется, – но что может быть правильнее, чем обнимать Клариссу и ощущать отчаянные движения ее пальцев по его отвыкшей от ласк коже?

Его движения злые, неосторожные. Ее поцелуи жаркие, влажные. Они отрываются друг от друга, внимательно смотрят глаза в глаза. Кларисса узнает в его глазах тоску… Терпкий вкус этого чувства она ощущает на своих губах. Он видит в ее взгляде доверие… Сладкий запах этого ощущения проникает в его ноздри.

Пьянящий дурман взаимной страсти.

Потребность.

Влечение.

Губы снова встречаются.

Кларисса не отличает, где чей стон, где чьи руки.

Помешательство.

Громко. Глухо. Нужно.

Одного контакта ртов становится недостаточно, одного столкновения языков – слишком мало. Каждый из пары горит, превращаясь в уголь, рассыпаясь пеплом, развеиваясь в воздухе и теряясь один в другом.

Рваное дыхание в губы друг друга.

Для них это практически впервые: он уже забыл, что значит страсть, а она никогда ее толком и не знала.

Хеймитч надавливает на ее подбородок большим пальцем, заставляя шире открыть рот, а оставшимися пальцами поглаживает тонкую шею. Он впивается в ее губы так сильно, словно пытается проникнуть в самую душу, попробовать сам вкус сумасшествия, возникшего между ними. Кларисса позволяет ему кусать себя, почти прокусывать свои губы. Она дрожит от его блуждающих прикосновений, рваные всхлипы вырываются из ее груди, растворяясь в его горле.

Его руки скользят по тонкой талии вверх, мнут ее серое платье. Хеймитчу хочется разорвать ткань на куски лишь бы выпустить наружу огонь, который полыхает внутри. Он смущен, даже напуган тем, как это девушка влияет на него.

Ладони мужчины замирают на мягкой груди Клариссы. Слегка надавливая, чувствуя твердеющие соски под подушечками пальцев, он улавливает также, как сильно колотится ее сердце, ускорившееся от нахлынувших эмоций.

Влажный звук разорванного поцелуя, и Хеймитч замирает, слегка касаясь кончиком носа ее переносицы. В серых глазах Клариссы на секунду появляется напряжение, словно она боится, что его руки сейчас сделают больно. Или оттолкнут.

Вместо того, чтобы что-то сказать, Хеймитч снова, на этот раз мягко, прижимается губами к ее губам, тут же встречающих, с готовностью распахивающихся. От этой покорности по спине мужчины прокатывается очередная горячая волна. Его кожа покрывается мурашками, на висках появляется испарина.

Прошла целая вечность, прежде чем тонкие руки Клариссы выскользнули из его светлых волос, сбежали вниз по мужской груди и остановились на несколько секунд, нащупывая прорехи в рубашке. Ее пальцы прохладные, но Хеймитч ощущает жгучие прикосновения в тех местах, где она касается кожи. Он тихо рычит, прикусывая ее губы, и Кларисса вздрагивает, выгибаясь дугой.

На мгновение он отстраняется, чтобы сделать глоток воздуха и тут же слышит ее тихое:

– Хеймитч…

У нее не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. Ему тоже сложно мыслить хоть чуточку связно. Мужчина протягивает руку к горящему лицу Клариссы, чтобы мягко погладить костяшками пальцев до ее виска.

– Шшш… – протягивает он. – Не порти момент, милая. Мы ходим по острию ножа.

Впервые его «милая» лишено привычной издевки. Старое слово обрело ласковый, даже интимный окрас.

– Я хочу… – голос девушки дрожит, не слушается. Рядом с ним она теряет свою дерзость и налет наглости. – Хочу…

Сказать это вслух – испытание. Кларисса не робела так ни разу, даже в свою первую ночь с мужчиной. Хеймитч лениво улыбается, ему льстит ее страсть, он поражен тем, как она стремится к нему.

Девушка прикрывает глаза, чуть наклоняет голову на бок – она ластится к нему, как кошка. Бешенная, плавящая волна нежности, смешанная с желанием, накрывает Хеймитча с головой.

– Пожалуйста, Хеймитч… – шепчет она.

Ее просьба тихая, хриплая. Тягучая, как патока. Мужчина глухо стонет от мягкости ее голоса. Его желание граничит с помешательством, его пульс превышает все допустимые нормы.

– Что? – ласково спрашивает он, неосознанно облизывая губы.

– Ты можешь называть меня… Рисой, – выдыхает девушка, застыв взглядом на его влажных губах.

Ее дыхание касается его кожи, между ними всего несколько сантиментов. Воздух пропитан нетерпением и буквально вибрирует от взаимной страсти.

– Мне нравится, что ты влюбился в меня, – неожиданно осмелев, произносит Кларисса.

Хеймитч делает резкий шаг назад, разрывая объятия. Он тяжело вздыхает и, прикрывая глаза, пытается взять под контроль свои чувства. Слишком много всего сейчас происходит внутри. Он давно отвык от такого. Все, кого он любил, погибли.

Отвернувшись, Хеймитч несколько секунд стоит, не двигаясь, а затем снова встречается взглядом с Клариссой. Выражение ее лица кажется ему… странным. Почему – он и сам не понимает. Что в нем? Игривость? Или слишком искренняя симпатия?

– Слушай меня, Риса, – выделив ее новое имя, произносит Хеймитч. – Не переходи границы дозволенного. Никто не может заявлять мне, что я влюбился, и ты не чертово исключение, чтобы…

Он не успевает договорить – ее губы закрывают ему рот.

Ее рука скользит к его затылку, привлекая мужчину ближе к ней. Язык Клариссы рисует влажную линию по контуру его плотно сжатых губ.

– Какого?.. – пытается воспротивиться Хеймитч, но девушка использует это в свою пользу – ее язык проникает в его рот, не давая произнести больше ни звука.

Мужчина задыхается от силы своего желания, плавится от близости ласкового женского тела.

Он еще пытается сопротивляться, но когда ее зубы нежно прикусывают кожу над кадыком, он сжимает челюсть, не в силах сопротивляться влечению. Хеймитч ощущает, как его тело мягко толкают назад, и он обессилено приваливается спиной к стене. Проворные женские пальцы расстегивают его рубашку, а ее слюна оказывается на его шее, обнаженной груди и чуть ниже – под сердцем.

Кларисса целует его горячую кожу, часто дыша и не переставая гладить своими ладонями везде, куда может дотянуться.

Она возбуждена не меньше, чем он сам.

Хеймитч следил взглядом, как она опускается перед ним на колени, двигаясь плавно, будто пантера. Пальцы Клариссы дергают замок его штанов, но, отчего-то никак не могут с ним справиться. Хеймитч помогает ей, дрожа всем телом. Слишком давно у него не было женщины, и чересчур соблазнительной выглядит та, которая сейчас пытается пробраться к его естеству.

– Риса… – хрипло выдыхает он, – милая…

– Тише, – командует девушка, подавляя смешок. – Не мешай мне.

Она стаскивает вниз его штаны, оставляя последнюю преграду. Когда Кларисса целует его живот и легко проводит языком вокруг пупка, Хеймитч рычит в голос, по-животному моля ее не останавливаться. Это похоже на лихорадку, самую невыносимо-жаркую и сильную, которую он только может представить. Спина мужчины покрыта потом, а ткань рубашки липнет к мокрой коже.Он почти не думает, не соображает, когда его руки ложатся ей на плечи и настойчиво давят вниз.

Хеймитч смотрит на нее сверху вниз, а Кларисса плотоядно улыбается, когда ее ладошка, не спеша, скользит по бугру его выпуклости. Легко, едва касаясь, но заставляя его задержать дыхание и стиснуть руки в кулаки. Она поднимает глаза вверх. Кто из них охотник, а кто дичь? Влажные губы девушки трутся о ткань его белья. Кончик языка выписывает несколько крохотных кругов.

– Боже… – вырывается из горла Хеймитча. Дикое рычание. Природный инстинкт.

Движение ее рук, и последняя преграда оказывается спущенной вниз, открывая твердый и немного влажный член. Глаза Клариссы прикрываются, она закусывает губу и сладко улыбается. Ее пальцы смыкаются у основания и аккуратно двигаются вверх, сжимая его плоть. В его ушах стоит шум – Хеймитч способен расслышать, как часто бьется его собственное сердце.

Все ощущения на грани.

Все чувства на пределе.

– Скажи мне, – тихий голос Клариссы едва слышен сквозь биение его сердца.

Тонкие пальцы продолжают неторопливо двигаться, размазывая выделяющиеся капли смазки по всей его длине. Хеймитч неотрывно наблюдает за этими действиями.

– Сказать что? – глупо спрашивает он.

– Что влюблен в меня, – настаивает Кларисса.

– Нет, – выдавливает он из себя единственное слово, после которого…

Она обхватывает губами головку, осторожно опускаясь, вбирая глубже и помогая себе руками.

Хеймитч готов начать молиться.

Влажно. Горячо. Невыносимо приятно.

Тянущий, тугой, сосущий жар, от которого сводит его внутренности.

Он умрет сейчас.

Просто умрет или кончит. Прямо сейчас – в первую же секунду – чувствуя, как ее твердый язычок скользит по самому кончику, слизывая обильно выступающую смазку.

– Иди сюда, – рычит Хеймитч, резко поднимая ее с колен, и буквально опрокидывает девушку на рядом стоящую кровать.

Кларисса довольно улыбается и тянет к нему руки. Хеймитч оказывается сверху, прижав стройное тело к белой ткани простыней. Девушка трется об него, как кошка, трется так, что он с трудом балансирует на грани сознания, покрывая ее всю жадными, грубыми поцелуями.

Он впивается пальцами в ее упругие ягодицы и поднимается к ее светлому белью.

– Сними, – приказывает он, не отрывая губ он ее шеи, – а впрочем…

Его пальцы отодвигают преграду и касаются влажного тепла, а Кларисса тихо всхлипывает, выгибаясь навстречу прикосновению.

Мокрая. Такая мокрая, что два его пальца сразу без труда скользят внутрь, заставляя ее дернуться, вцепиться в простынь и резко рвануть материю на себя.

– Пожалуйста, Хеймитч, – короткий приказ-просьба-мольба срывается с искусанных губ Клариссы.

Он снова рычит, наклоняясь, всасывая в себя кожу ее плеча и двигая пальцами сильнее и резче.

– Ох… еще! Да, да, так… Боже… – ее бормотания перестают быть хоть немного связными, когда девушка растворяется в жарких ощущениях.

С хлюпающим звуком его пальцы выскальзывают из нее, и серые глаза распахиваются, глядя разочарованно, с отчаянной, яростной просьбой. Бедра Клариссы напрягаются в попытке сжаться, потереться друг о друга, но трутся только о бока Хеймитча, который уже устроился между ее ног.

– Сейчас, милая, сейчас… – повторяет он.

Мгновение, и он впивается в дрожащие губы Клариссы, одновременно с тем, как его член резким толчком входит в нее – узкую, тугую, сразу на всю длину так, что девушка отчаянно мычит, забывая даже о поцелуе. Хеймитч успевает сделать всего несколько толчков, когда чувствует, как горячие волны одна за одной бьют тело его любовницы, судорожно и сильно сокращая мышцы Клариссы вокруг него.

Ее ногти впиваются в его спину, расцарапывая ее до крови, и эта боль подталкивает его к той черте… когда нужно сильно зажмуриться, застыть и не шевелиться, иначе… все закончится слишком быстро.

Кларисса не дает ему шанса спастись – ее удовлетворенные стоны и новое мерное покачивание бедер навстречу в одно мгновение лишают его последних клочков самообладания. Его яростные движения то лихорадочные, то поступательные и такие глубокие, что кажется, он пытается стать с ней единым целым.

Это слишком хорошо для просто-секса.

Это похоже на настоящее занятие любовью.

И это… неимоверно, невыносимо, невозможно.

– Риса… – он повторяет ее имя, и уже в следующую секунду кончает так сильно, что исчезает все вокруг. Исчезает даже он сам. Исчезает в ней. Изливаясь, судорожно двигаясь, теряя ритм во вновь сокращающихся мышцах, исходящих палящей влагой.

Судорога за судорогой. До последней капли. До последнего рывка.

Только когда в ушах прекращает эхом отбиваться ее имя, он понимает, что выкрикивал его вслух. И, вздрогнув в последний раз, Хеймитч заставляет себя очнуться от сладкого дурмана, но только для того, чтобы не раздавить девушку, затихшую под ним.

Он тяжело откатывается вбок и, обняв Клариссу одной рукой, нервно дышит ей в висок. После того, как их дыхание немного успокаивается, его руки лениво натягивают на них обоих одеяло.

Блаженная пустота в голове. Прижимающееся к боку тело. Хеймитч даже не заметил, как обнял ее. Как начал перебирать густые волосы. Как она уткнулась носом в его ключицу.

Уже засыпая, Хеймитч понял, что остался ночевать в ее постели.

Следующая неделя Хеймитча проходит в заботах о бывшем трибуте: дни напролет он проводит в камере Пита, пытаясь разложить по полочкам кашу, которую оставил Сноу в голове Мелларка. И каждую ночь Кларисса приходит в объятия Эбернети, разделяя на двоих переживания за молодого парня и растягивая часы, наполненные страстью.

После объявления смертельного приговора Питу Мелларку Кларисса была единственной, кому Хеймитч позволил увидеть истинную глубину своего горя… Хотя с его губ так ни разу и не сорвалось признание, что он влюблен…

:) нежданчик? Я решила показать то, что через “POV Пита” рассказать невозможно…

Надеюсь, мне удалось передать странный огонь в пейринге Хеймрисс?)))

Оставляйте отзывы и жмите “нравится”, если вам действительно нравится :)

========== Глава 35 ==========

Комментарий к Глава 35

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Этой ночью кошмаров не было, ни одного. Я не помню, когда последний раз так высыпался.

Мне снилось будущее, которого у меня больше нет. Семья – жена и двое детей, наш дом в Деревне победителей, захаживающий в гости старый ментор и долгие разговоры вечером у камина.

Открыв глаза, я долго лежал, глядя в пустоту, и даже не пытался остановить слезы, которые беззвучно стекали по щекам. Сон так и останется сном, ему не суждено было бы сбыться, даже если сегодня был бы не день моей казни. Все исчезло намного раньше, растаяло, как дым в то далекое утро, когда, проснувшись, я понял, что ненавижу Китнисс.

Хеймитч проделал колоссальную работу за последнюю неделю: он сумел доказать мне, что многие из моих воспоминаний ложь – полная или частичная. Я так стремился отомстить Сойке, а вся ее вина, оказывается, сводится к тому, что она просто не любила меня, ей меня навязали.

В одном я был прав: Китнисс всегда стремится выжить! На арене – убивая соперников, после отмены Бойни – продолжая играть во влюбленных, во время войны – круша все на своем пути с единственной целью – спастись.

Наверное, это даже не плохо – с недавних пор она борется еще и за жизнь своего ребенка. «Нашего ребенка», – поправляю я себя. Когда Сойка попала ко мне в плен, ей не оставалось ничего, кроме как настаивать на своей любви. Хорошая актриса – этого у нее не отнять: так искренне отдаваться, делая вид, что разделяет мою страсть.

Мне жаль ее – непомерная ноша для хрупкой девушки. Я был неправ, когда мечтал расправиться с ней: Китнисс – жертва обстоятельств.

Я любил ее когда-то, потом ненавидел, а сейчас…

Сожаление. Вина. Муки совести.

Это самые подходящие слова, чтобы описать то, что я чувствую.

Я держал ее – беременную! – в темнице.

Выжег на ней клеймо, пометил, как вещь.

Позволил Корпиусу причинить ей боль, проткнув живот иглой.

Заставил выйти за меня замуж.

Изнасиловал.

Список бесконечен, а ее вина лишь в том, что когда-то я влюбился в девчонку с косичками и пронес это чувство через всю жизнь.

Приближающиеся шаги я различаю издалека. Как и голос Рисы, которая что-то говорит Хеймитчу. Они единственные, кто пришел попрощаться со мной.

Мне даже не грустно – я противен сам себе, и смерть кажется вполне справедливой карой за все, что я натворил.

Можно ли вообще не бояться смерти? Я был готов умереть на Арене… Готов, но все-таки не хотел этого. Тоже самое было, когда объявили Бойню: необходимость расстаться с жизнью и желание этого – разные вещи. И после – в плену у Сноу, во время войны – я выживал, как мог. Как Китнисс. Вздыхаю, еще одно обвинение в моей голове против нее снято – инстинкт выживания сильнее других.

Однако сейчас я не чувствую даже мизерного желания спастись, мне все равно. Слишком давно я бегаю от костлявой, пора нам встретиться лицом к лицу.

Я заслужил.

Взираю на все с отрешенным спокойствием: Кларисса плачет, обнимая меня, Хеймитч пытается выглядеть спокойным, даже слегка язвит. Когда приходит мужчина с белым костюмом в руках, я понимаю, что время казни почти пришло.

Хеймитч оттаскивает от меня Клариссу, и я мимоходом замечаю, как он прижимает ее к груди – слишком крепко для малознакомых людей.

Мне помогают переодеться. Я выгляжу так же, как в своем первом видеоролике в качестве преемника Сноу: белый строгий костюм и лишь одно исключение – из нагрудного кармана с левой стороны торчит алый платок. Отметка на сердце. Цель для Сойки-пересмешницы.

Появившиеся солдаты в серой форме сообщают мне, что пора идти. Я спокоен, даже сердце не меняет ритма. Так будет лучше для всех, смерть в моем случае это разумная плата.

Риса плачет в голос, но Хеймитч ее больше не успокаивает. Он подходит ко мне и неожиданно обнимает, как старого приятеля, как в былые времена.

– Верь в своих друзей, – тихо говорит ментор. – Игры бывают разными, помнишь?

Я смотрю на него несколько долгих мгновений и наконец киваю – просто чтобы успокоить Хеймитча. Я не говорю вслух, что у меня нет друзей. У меня вообще никого нет – ни друзей, ни семьи. Даже единственная девушка, которую я любил, сегодня примет на себя роль моего палача.

«Игры действительно бывают разные, – думаю я, – и свою я уже проиграл».

Пока меня ведут наверх, вероятно на площадь перед Дворцом, я внимательно осматриваюсь по сторонам, словно изменившиеся интерьеры волнуют меня больше, чем собственная судьба. Помещения сильно пострадали при захвате: много где отвалилась штукатурка, видны следы пуль. Картины, ковры, вазы и бесконечные белые розы в них – все, что стало для меня привычным, пока я жил здесь, исчезло.

Люди – повстанцы – выстроились кое-где вдоль стен, чтобы самолично посмотреть на последний путь Пита Мелларка – предателя и злодея, каким они меня считают.

Наконец я оказываюсь перед высокими дверьми, ведущими прямо на площадь – я был прав, где еще как не там устраивать всеобщую показательную казнь бывшего Президента и его преемника?

С улицы слышен шум голосов – толпа мятежников ожидает развлечения.

– Добрый день, Пит, – произносит мужской голос справа, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть человека.

Плутарх Хейвенсби.

– Отлично выглядишь, – говорит он, – тебе идет белый цвет.

– Спасибо, – безразлично отвечаю я.

– Позволь мне изложить тебе план? – воодушевленно спрашивает он.

Не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит, так что просто киваю, ради того, чтобы он отстал.

– Ну, так вот, – начинает Хейвенсби, – как только ты выйдешь, сразу попадешь в объектив видеокамер. Постарайся держать голову прямо? Не хочется портить кадры твоей однообразной светлой макушкой.

Он замолкает, и я не сразу соображаю что он, оказывается, ждет, когда я соглашусь. Рассеянно киваю, глядя прямо перед собой.

Я спокоен? Уже не настолько. Крик толпы проникает в меня, ясно давая понять, что все эти люди жаждут моей смерти.

– В центре площади две платформы. Твоя левая. На правой разместится Сноу, – продолжает Плутарх. – Для Сойки-пересмешницы мы построили отдельный подиум, но не переживай, он не далеко от платформ – она не промахнется.

Снова поворачиваю голову в сторону этого странного мужчины. Что он несет? Какие платформы? Мысли разбегаются в голове. Почему Койн разрешила беременной девушке совершить убийство? Двойное убийство? Это бессердечно, аморально, да как ни назови, но не правильно!

Я не слушаю Плутарха: он что-то говорит, но слова пролетают мимо меня. Даже если Китнисс меня ненавидит, так уж случилось, что в ее чреве растет мой ребенок… Как она сможет жить дальше, зная, что моя смерть на ее руках?

Мне хочется защитить Китнисс, но я совершенно не представляю как. Броситься на кого-то из охраны, спровоцировать, чтобы меня пристрелил кто-то из них?

Пока я размышляю, кто-то постукивает по моему плечу, и я понимаю – пора.

Двери распахиваются, и мои глаза слезятся от яркого света. Я несколько недель не видел солнца – сильная резь провоцирует появление слез. Жмурясь, пытаюсь оглядеться. Площадь переполнена – людская масса простирается на весь горизонт взгляда. В центре, как и говорил Хейвенсби, две платформы, перед ними небольшой подиум.

Справа от этих конструкций расположился широкий помост, на котором стоят многие из тех, кто должен был участвовать в Квартальной бойне: Финник, Джоанна, Бити, Рубака, Чума и Энорабия. Слева построена огромная сцена, на которой рядами на лавках сидят лидеры повстанцев. Одно место – в центре – пустует, вероятно, Койн появится к самому началу… «праздника».

Крики толпы оглушают меня, и я иду на свою позицию, сопровождаемый двумя солдатами. Моя голова не клонится к земле – я смотрю прямо перед собой. Не потому, что так просил Плутарх, а скорее оттого, что от напряжения свело шею, и я просто-напросто никак не могу расслабить ее. Когда я оказываюсь на своей трибуне, меня ставят к столбу, руки связывают позади.

Шум сводит с ума. Начинается сильная головная боль.

Под новые неистовые крики толпы из тех же дверей, откуда привели меня, демонстративно выводят Сноу. Публика сходит с ума. Бывшего президента привязывают к точно такому же столбу, как и мой, хотя это совершенно излишне. Ни ему, ни мне некуда бежать. Наши игры закончены.

Гремит военный марш, и перед публикой появляется Сойка-пересмешница.

Она действительно похожа на птицу-мстительницу. На Китнисс темно-синее, местами ближе к серому, платье в пол. На груди красуется знакомая брошь. На плечи девушки наброшен плащ, и от дуновения ветра он развевается, что можно принять за символические крылья. Цинна мог бы сделать все куда искусней, да только стилист не дожил до сегодняшнего дня. «Я так и не сумел разгадать тайну его исчезновения», – с сожалением добавляю про себя.

Мой взгляд задерживается на теперь уже очевидном и будто специально подчеркнутом платьем животе Китнисс. Нашему малышу семь месяцев.

Сглатываю. Лучше не думать об этом. Все равно ничего не изменить.

На плече Сойки неизменный лук. Он смотрится нелепо в сочетании с очень женственным платьем и выделенным животом Китнисс, но, должно быть, на это и сделана ставка.

Глядя строго перед собой, не моргая, Китнисс проходит на подиум. Она стоит лицом ко мне, но даже не смотрит на меня. Я старательно всматриваюсь в нее. Бледная, изможденная. Уставшая.

Под приветственные крики, которые заглушаются новым громом марша, выходит Койн. Она выше, чем мне казалось, ее лицо не выражает ничего. Волосы уложены один к одному. Холодная, беспощадная. Властная.

Все камеры устремляются на Койн, и я вижу ее на больших экранах, установленных по периметру площади. Новый президент зачитывает список преступлений Кориолана Сноу – голос женщины ровный, торжественный, пропитанный сладким вкусом победы.

– Приговор – смертная казнь через расстрел, – заканчивает свою речь Койн.

Значит, Сноу решили убить первым?

Китнисс сохраняя все тоже бесстрастное выражение лица, тянет руку назад и достает стрелу. Устанавливает ее в лук, целится. Экраны любезно показывают Сноу. Бывший президент не теряет собственного достоинства. Его величественность остается при нем до последнего. В его глазах нет ничего – ни страха, ни раскаянья, ни гнева. Сноу спокойно смотрит вперед – на Китнисс, и даже не думает умолять о пощаде.

Секунда.

Я словно в замедленной съемке наблюдаю, как пальцы Китнисс отпускают тетиву.

Стрела летит вперед.

Я не слышу звука разрывающейся плоти Сноу.

Толпа молчит.

Экраны показывают, как вокруг его сердца расползается кровавое пятно.

Сойка-пересмешница не промахнулась.

Один из величайших правителей расстался с жизнью.

Ничего уже не вернуть.

Неожиданно начинает играть гимн Панема. Запоздало понимаю, что это традиция – хороший или плохой был президент, но на его похоронах всегда играет главная мелодия страны.

Внезапно ловлю на себе взгляд Китнисс, и звуки музыки затихают для меня. В ее глазах целая палитра чувств: сожаление, обида, решимость, жалость, печаль. Мне не нужны все эти оттенки, я хотел бы увидеть всего один: любовь. Ну, или два: еще прощение, но ни того, ни другого нет.

Минуты, когда мы смотрим друг другу в глаза утекают, как песок.

Наступает тишина, тело Сноу, оказывается, уже успели убрать, и я вновь слышу голос Койн. На этот раз она перечисляет мои действия, направленные против благополучия страны и ее жителей. Итог тот же, что и для Сноу:

– Приговор Пита Мелларка – смертная казнь.

Сойка-пересмешница выходит из ступора и начинает двигаться.

Стрела в ее руке.

Намеренно отведенный взгляд.

Натянутая тетива.

Глубокий вдох.

И резкий поворот налево.

За секунду по толпе пробегает шепоток, перерастающий в глухой гул.

Китнисс целится в Койн.

Я нервно сглатываю, лихорадочно соображая, что происходит. Сойка собирается убить и второго Президента? Для чего? Китнисс спасает меня?

Оглушительно громко звучит для меня ее голос, когда Китнисс начинает говорить:

– Я – Китнисс Мелларк, перед лицом каждого из присутствующих требую от тебя, Альма Койн, немедленной отмены смертного приговора для моего мужа. Мы заключили договор, и по условиям «Соглашения Сойки-пересмешницы» Пит Мелларк не может быть признан предателем, его жизнь не должна подвергаться опасности!

Я замечаю, как приходят в движение серые мундиры, и тут же перед глазами встает будущее, на которое себя обрекает Китнисс. Допросы, пытки, и такая же, как сейчас, публичная казнь. Я не могу этого допустить! Не могу позволить жене и матери моего ребенка умереть!

– Китнисс, не делай этого! – отчаянно выкрикиваю я, но девушка даже не дергается от моих слов.

Ее тело напряжено, стрела смотрит точно в цель – в сердце Койн.

– Вы совершаете опрометчивый шаг, солдат Эвердин! – произносит Койн. Ее голос звенит от ярости.

– Моя фамилия Мелларк! – чеканит Китнисс.

Воздух на площади пропитан напряжением, зрители застыли, раскрыв рты, и ожидают развязки невероятной выходки Сойки.

– Пожалуйста, Китнисс! – прошу я, но меня снова игнорируют.

– Советую еще раз подумать над своим поступком, – угрожает Койн. – Иначе придется арестовать вас!

– Я тоже настаиваю на выполнении «Соглашения Сойки», – громко говорит Одейр, делая шаг вперед.

Лицо Койн искажается от удивления и злости.

– Поддерживаю, – произносит Джоанна, выходя к Финнику.

– И я…

– Я тоже…

Все до единого Победители заявляют о своей солидарности с моей женой.

Это невероятно!

В толпе раздаются одиночные крики, которые постепенно переходят в общий рев. Мятежники поддерживают тех, кто сражался на Играх. Повстанцы поднимаются против своего лидера.

Люди снова встают под знамена Сойки-пересмешницы.

– Тихо! – приказывает Койн.

От спокойствия, которое она излучала в самом начале, не осталось и следа. Альма Койн пышет гневом и ненавистью, направленными целиком на не подчинившуюся Китнисс. Господи, что же ты наделала, Сойка?

Поразмыслив, Койн произносит стальным от напряжения голосом:

– Полагаю, дело Пита Мелларка может быть пересмотрено. Повторный суд назначаю на завтра, в два часа. На сегодня это все, можете расходиться, – говорит она. – А этого… – Койн кивает в мою сторону, – вернуть в камеру до дальнейших распоряжений.

Я не успеваю перемолвиться с Китнисс даже словом: когда меня буквально тащат прочь, я выкрикиваю ее имя, но Сойка делает вид, что не замечает этого. К ней подходят Победители, а она, понуро опустив голову, слушает то, что они говорят.

***

Сутки в темнице пролетают незаметно.

Ко мне никого не пускают.

Все мои мысли о Китнисс и малыше. Ну, зачем, зачем Сойка сделала это? Она не любит меня, я в этом уверен, так зачем она, глупая, рискует своей собственной жизнью и жизнью нашего ребенка ради того, чтобы спасти меня? После всего, что я с ней сделал, девушка должна мечтать о моей смерти.

Ответ, наверное, прост. Сострадание. Китнисс всегда пыталась помогать тем, кто оказывается в критической ситуации. Такая уж у нее натура. И тут ни при чем нежные чувства и прочее.

Я не позволяю себе надеяться на спасение. Койн не так проста – она придумает способ отомстить за свое унижение. И я молюсь, чтобы мстила она только мне. Я не прощу себе, если Китнисс снова пострадает из-за меня.

***

Наконец, у решетки моей клетки оказывается Хеймитч. У меня во рту пересохло от волнения, а лицо бывшего ментора похоже на маску – не поймешь, что под ним за чувства.

– Суд закончен, – говорит он. – Казнь тебе больше не грозит.

Выдыхаю.

Это возможно?

У Китнисс получилось?

– Ты не особенно рад… – произношу я осторожно. – Что-то с Китнисс?

Хеймитч проходит к моей койке, садится рядом. Проведя рукой по светлым волосам, он сообщает:

– Китнисс признали сумасшедшей. Точнее – «временное расстройство психики», связанное с повышенной выработкой гормонов из-за беременности, стресс от пребывания в плену, насильственный брак и прочая белиберда.

Голос ментора тихий, пустой. Для него Сойка почти как дочь, он переживает за нее.

– Койн распорядилась выслать Китнисс в Двенадцатый. Навсегда. Без права покидать пределы Дистрикта.

Снова выдыхаю.

Неужели обошлось? Что может быть страшного в жизни в родном Дистрикте по сравнению с теми ужасами, которые я себе уже напредставлял?

– Почему ты расстроен? – спрашиваю я.

– Из-за тебя, парень, – сразу же отвечает Хеймитч.

Нервное напряжение возвращается.

Что придумала Койн? Если она не может убить меня, то что?

– Ты, Пит, по-прежнему считаешься изменником. Твою жизнь спасло только «Соглашение Сойки» и поддержка Победителей, – произносит ментор.