Текст книги "Сладкая отрава (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Китнисс поворачивается ко мне. На ее лице ни кровинки, губы подрагивают, пальцы сцеплены. Боится.

– Как вы будете это делать? – спрашивает мужчина. – Как признаетесь в любви к своей избраннице? Вариант встать на одно колено – это так романтично!

Я готов поклясться, что он сейчас разревется от умиления. Чертовы неженки-капитолийцы. Я не хочу вставать перед ней на колени. Мышцы каменеют от одной мысли об этом. Стараюсь держать под контролем борьбу долга и истинных желаний.

Даже теперь именно я должен склониться перед ней? Жарко. Кровь закипает и сердце с яростно бьется в груди. Китнисс плотно сжимает губы и кивает, чуть прикрыв глаза. Она снова играет… И это никогда не закончится…

Фанф находится в разделе “Ждет критики”,

и все отзывы награждаются подарками :)

========== Глава 26 ==========

Комментарий к Глава 26

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Мое тело буквально парализовало. Встать на колени перед Китнисс? Нет! Сердце бьется в груди, как сумасшедшее, и я понимаю, что не могу снова унизиться перед ней.

Сжимаю зубы так сильно, что становится больно, и на лице играют желваки.

– Выберем вариант попроще, – говорю я, прожигая Китнисс взглядом. Мой голос отдает сталью. Оператор недовольно бурчит, но не решается поспорить.

Твердым шагом я подхожу к Китнисс и почти рывком хватаю ее за запястье. Сжимаю девичью ладонь в своей. Сойка морщится от боли, с укором глядя на наши руки, и только сейчас я чуть ослабляю нажим. Китнисс очень бледная, а ее тощее тело дрожит как от холода. Непроизвольно замечаю свое отражение в зеркале за спиной девушки: дикий, пропитанный злостью взгляд, заострившиеся черты лица; вся поза напряженная, напоминающая хищника перед броском.

Поворачиваю голову к оператору: на камере горит красная лампочка, идет съемка. Прикрываю глаза и глубоко вздыхаю несколько раз, стараясь успокоить пожар, пылающий в душе. «Надо взять себя в руки», – твержу я себе, но, как ни стараюсь, все равно понимаю, что я не похож на влюбленного подростка, каким должен был бы выглядеть.

Кажется, мне впервые катастрофически не хватает актерских способностей, чтобы убедительно притворяться. Лихорадочно соображаю как спасти ситуацию, но, как на зло, мысли разбегаются от волнения. «Думай, Пит, думай!», – твержу я себе, но мой максимум – вспомнить совет мужчины с татуировкой, который снимает нас. Встать на колени? Это всегда беспроигрышно романтично…

Распахиваю глаза, обводя взглядом комнату. Не могу сосредоточиться: все вокруг мутное, будто я смотрю через стекло. Кое-как фокусируюсь на лице Китнисс…

Вздернутый нос, резко очерченные скулы.

Она развязала войну. Из-за нее гибнут люди.

Широко распахнутые серые глаза, обрамленные темными ресницами.

Она использовала меня и мои чувства. Я пережил ад… И все по ее милости.

Чуть розоватые сухие губы… Китнисс прикусила нижнюю – нервничает.

Она потеряет свою власть над людьми… Жители Панема перестанут умирать с именем Китнисс на устах.

Я смогу отомстить Сойке! Я был ее крыльями? Что ж, теперь я – ее клетка!

Медленно, в буквальном смысле наступая себе на горло, я начинаю сгибать колени. Кажется, я чувствую каждую мышцу, которая напрягается, приближая меня к полу. Уверен, мое лицо пылает, потому что кровь в венах кипит, я горю как в лихорадке. Ядовитая смесь долга перед людьми и ненависти к Китнисс. Последнее, кстати, обострилось до предела: это чувство особенно остро царапает сердце, разрывает душу огромными когтями…

Когда колени касаются пола, я уже на грани приступа. Смотрю на искаженное страхом лицо Китнисс, но не вижу ее. Вместо этого передо мной другая девушка – иная Китнисс. Ее темные волосы уложены в замысловатую прическу, а соблазнительное тело прикрыто голубым платьем. Как будто эхо я слышу голос Цезаря, а яркий призрачный свет софитов слепит глаза. Я уже стоял на коленях перед Сойкой… Я просил ее стать моей женой… Я любил ее… Я отдал ей всего себя без остатка… А она воспользовалась! Обманула! Бросила!

Сжимаю руку Китнисс так сильно, будто хочу сломать. Из горла девушки вырывается стон.

– Пит… – пищит Сойка, и звук ее голоса возвращает меня в реальность.

Я расцепляю наши ладони, и Китнисс сразу же отстраняется, с укором глядя мне в глаза. Не знаю, что именно она в них находит, но внезапно ее собственный взгляд смягчается. Серые омуты становятся влажными, предвещая дождь.

– Пит! – шепчут ее губы, и сама Китнисс неожиданно оседает рядом со мной.

Мы на одном уровне. На коленях друг перед другом. И ее ладони оказываются вдруг на моих щеках, согревая ласковым теплом.

Она притягивает меня к себе и чуть подается вперед. Мы касаемся лбами. Какое-то неожиданно волнительное положение. Очень личное. Лицо Китнисс так близко, ее дыхание касается моей кожи.

– Я с тобой, – шепчет она едва слышно. Уверен, оператор, про которого я вспомнил только сейчас, не сумел разобрать ее слов. Китнисс сказала это только мне, мне одному.

Мы оба дрожим. Глаза в глаза. Я не помню, что когда-нибудь Сойка выглядела такой… родной.

«Почти поверил», – проносится в моей голове.

Напрягаю шею и стараюсь отодвинуться. Китнисс не пускает, все еще удерживая мое лицо в своих руках. Накрываю ее ладони своими и с силой тяну в разные стороны. Сойка тяжело вздыхает, но ей приходится покориться.

Я сомневаюсь в том, что собираюсь сделать сейчас.

Жениться ради мести? Стоит ли оно того? Ненависть разрушает меня изнутри и, культивируя ее, я открываю в себе самые темные, неприглядные стороны.

Жениться ради счастья незнакомых мне жителей страны? Я могу ошибиться, и этот брак не переломит ход войны. Оружие будет и дальше греметь залпами, а людская кровь все равно будет пропитывать землю, оставляя грязные пятна на примятой траве.

Я вновь и вновь скольжу взглядом по лицу Китнисс, спускаюсь ниже и, наконец, останавливаюсь на животе Сойки. Вот истинная причина. Маленький человечек, пока еще заключенный в теле матери. Все что я делаю – для него.

Интересно, у ребенка уже есть ручки и ножки? Наверное, еще слишком рано, но зато уже есть сердце. И оно бьется. Я женюсь на Китнисс ради своего сына или дочери, потому что это будет частичка меня прежнего – доброго паренька, по уши влюбленного в мать будущего ребенка.

– Китнисс, – говорю я, и мой голос спокоен. – Ты была для меня целым миром. Я любил тебя больше, чем саму жизнь. Ты – мать моего ребенка. Мы навсегда родители этого малыша, чтобы ни случилось… Я прошу тебя, ты разделишь со мной свои годы? Ты выйдешь за меня замуж?

Оператор шмыгает носом, растроган. А я ведь не соврал ни слова…

Любил.

И мы связаны нашим ребенком.

У нас есть пара лет, пока малыш не сумеет обходиться без матери, а там… Посмотрим. Сноу ведь намекал, что можно и избавиться от Китнисс. Всему свое время…

Сойка молчит. Несколько слезинок скатываются по ее щеке. «Умилительно, – думаю я отстраненно. То, что надо для видео-ролика»… Хотя она молчит слишком долго.

– Китнисс? – зову я ее, но девушка даже не моргает. Взгляд стеклянный, совершенно отстраненный.

Секунды, в которые невесте полагается ответить радостным согласием, утекают сквозь пальцы. Бросаю стремительный и, надеюсь, не слишком заметный взгляд на оператора. Он выглядит удивленным тем, как ведет себя Сойка. Ее слезинки в совокупности с упорным молчанием любого заставят сомневаться в желании девушки стать моей женой.

Приближаю свое лицо к лицу Китнисс и тянусь губами к уголку ее губ. Легкая ласка, которая со стороны, наверняка, похожа на поцелуй, но это всего лишь видимость. Я чувствую тепло кожи Сойки и тихо, практически беззвучно шепчу имя, которое должно вывести Китнисс из оцепенения:

– Ты не забыла про Гейла?

Сойка дергается, дрожь пробегает по ее телу, и она прикрывает глаза, пряча от меня свои эмоции. На какое-то мгновение я переживаю, вдруг каким-то образом Китнисс узнала о том, что солдаты из Тринадцатого забрали Хоторна?

Успокаиваюсь, только когда Китнисс распахивает глаза и скороговоркой выдыхает:

– Да, я согласна.

Она даже прибавляет к этому вымученную улыбку, но, похоже, искусственность этой улыбки замечаю только я. Притягиваю Китнисс к себе и крепко обнимаю. Она будто из камня – твердая и напряженная, не желающая моих рук на своем теле.

Спустя минуту оператор выключает, наконец, камеру и выходит из комнаты, заливаясь слезами умиления и счастья за нас с Китнисс. Сойка оказывается на ногах уже в следующее мгновение, стоит двери закрыться за капитолийцем. Она отворачивается к окну и замирает, прикрыв руками живот. Делает вид, что меня в спальне нет.

Отлично! У меня и без того тоскливо на душе, чтобы еще терпеть демонстративный игнор от Сойки. Тоже поднимаюсь с колен и, не сказав ей ни слова, ухожу.

Бесцельно брожу по коридорам Дворца, приводя в смятение безгласых, которые то и дело предлагают мне свою помощь. Ноги сами несут меня к комнате Клариссы. Я стучу в дверь. Мне не открывают. Разворачиваюсь, чтобы уйти, и даже делаю пару шагов, но позади раздается знакомый голос:

– Пит!

Оборачиваюсь. В дверном проеме, чуть выступив в коридор, стоит девушка, невероятно красивая, но я не сразу узнаю ее. На Клариссе только широкое махровое полотенце, повязанное над грудью, на коже блестят капли воды, а каскад влажных каштановых волос рассыпался по плечам.

– Что с тобой? – не сдерживаюсь я, приблизившись и касаясь темных прядок.

Помощница лукаво улыбается:

– Ты думал, они действительно розовые?

Киваю и начинаю улыбаться.

– Так лучше, – говорю я, наматывая прядь волос на палец.

– Ты совершенно ничего не смыслишь в моде, – притворно надув губы, возражает Кларисса, но в ее глазах пляшут шаловливые бесята. – Не стой на пороге, заходи…

Я оказываюсь в спальне своей подруги и, хотя бывал здесь пару раз раньше, именно сейчас смущаюсь. Красивая полуобнаженная девушка, совершенно неожиданно представшая в новом образе, волнует меня.

Кларисса рассказывает о планах на будущий день и болтает о всякой ерунде, но я не слушаю. Мои мысли то и дело возвращаются к напряжению внизу живота, которое настойчиво напоминает о себе. Непроизвольно облизываю губы: я был с девушкой только однажды, это было давно, но волшебно. И пусть тогда я боготворил ту, с которой разделил близость, но по многочисленным рассказам парней в школе, секс сам по себе приносит удовольствие. Так есть ли смысл отказываться от этого?

– Ты вообще меня слушаешь? – подает голос Кларисса, и я рассеянно киваю. Вру. Помощница тоже это понимает. – Что случилось? – спрашивает она, наконец, усаживаясь рядом со мной на кровати.

Несколько влажных прядок касаются моего плеча, и футболка намокает. От девушки пахнет лавандой. Вкусно. Но есть куда более привлекательный запах: хвойный лес, аромат ягод, дух свободы. Фантазии пикантных сцен одна за другой рождаются в голове. Подмять Китнисс под себя, заставить ее тело слушаться и погрузиться в теплую глубину…

Но она ведь не хочет! Черт! Трясу головой, отгоняя непрошеный образ. Что же за сила заключена в Сойке, что даже сидя рядом с соблазнительно не одетой девушкой, я все равно думаю о ней? Наваждение. Она все-таки отравила меня собой. Китнисс – яд, но такой сладкий, что эта отрава побеждает здравый смысл без единого шанса на ничью.

Кларисса расстраивается из-за моей погруженности в себя. Она отходит к окну, и я любуюсь ее силуэтом на фоне уже наступивших сумерек. Длинные стройные ноги, дразнящая мягкость полотенца, темные кудри, спутавшиеся и поблескивающие от влаги…

Образы Китнисс снова заполняют голову. Я возбужден. Проклинаю и ее, и себя заодно. Провести рукой вдоль линии ее позвоночника, сжать в ладонях упругие ягодицы, слиться в единое целое… Это проклятие. Я ненавижу душу Китнисс. И вместе с тем страстно желаю обладать ее телом.

– Ты сегодня странный, – доносится до меня голос Клариссы. Совсем близко. Пару раз моргаю, приходя в себя, и обнаруживаю, что помощница сидит на коленях на полу возле моих ног и внимательно смотрит в лицо.

По коже пробегают мурашки, когда ее взгляд медленно, будто касаясь меня, скользит ниже, останавливаясь в районе паха. Сглатываю. Кларисса облизывает губы и снова смотрит мне в глаза.

– Хочешь секса? – спрашивает она тихо, но от неожиданной прямоты вопроса мне кажется, что ее голос усилен стократно.

У меня язык прирос к небу, я молчу, вцепившись пальцами в одеяло на котором сижу. Рука Клариссы тянется к моему лицу, видимо, собираясь погладить, но я отчего-то дергаюсь в сторону. Это инстинкт: я не вру себе – я жажду тело Китнисс, а не просто любой девушки.

Запоздало понимаю, что, скорее всего, обидел Клариссу, но помощница наоборот хитро улыбается, словно ей известная какая-то тайна.

– Ты хочешь не секса, Пит, – говорит она загадочно. – Ты хочешь конкретную женщину?

Снова сглатываю. Она не сердится, прочитав мои мысли?

– Иди и возьми, – просто говорит Кларисса, поднимаясь на ноги. – Сойка в твоей спальне, она – твоя, ты имеешь право…

– Нет, – перебиваю я. – Я обещал обойтись без насилия.

Неожиданно Кларисса начинает смеяться в голос, разрушая интимность момента.

– Ты чего? – недоумеваю я, но девушка никак не может остановиться.

– Если оба не против, то это не насилие, – говорит наконец она, все еще улыбаясь.

– Китнисс не хочет, – зло отвечаю я. – Она меня не любит.

Кларисса становится серьезной.

– Тебе виднее, конечно, – произносит она, – но порой мы заблуждаемся там, где все очевидно…

Мне внезапно надоедает разговор о Сойке и, достаточно грубо прервав Клариссу, я прощаюсь и спасаюсь бегством. Моя помощница будто не понимает глубины той пропасти, которая пролегает между мной и девушкой, на которой я вынужден жениться.

Снова слоняюсь по коридорам. Оказавшись перед спортзалом, решаю, что это отличный способ отвлечься. Провожу здесь, вероятно, несколько часов, переходя от одного тренажера к другому: бросаю гири, подтягиваюсь на турнике, стараюсь вскарабкаться вверх по толстому канату.

Физические нагрузки и прохладный душ после них действительно помогают придти в себя. Когда я бреду в свою комнату, в голове приятная пустота, а в мышцах сладкая дрожь. Хочется поскорее уткнуться лицом в подушку и, завернувшись в одеяло, уснуть.

В спальне темно, не горит ни одна лампа. Только мягкий свет луны вырисовывает контуры женского тела, спящего на моей кровати. Слабо улыбаюсь, сам не знаю от чего, и забираюсь на свою половину.

Мои руки на одеяле и я уже почти погружаюсь в сон, когда чувствую, как поверх моей кисти ложится теплая ладонь. Я не шевелюсь, выжидая, и Китнисс подползает ближе ко мне, переложив свою подушку.

Там, где наши руки касаются, проходит почти магическое тепло. Не имею ни малейшего понятия зачем, но я сплетаю наши пальцы и чувствую нажим с ее стороны. Улыбаюсь в темноту и засыпаю. Китнисс посапывает рядом.

========== Глава 27 ==========

Комментарий к Глава 27

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Меня будит настойчивый стук в дверь. Разлепляю глаза и, путаясь, кое-как выбираюсь из-под одеяла. Китнисс, само собой, тоже проснулась – грохот способен разбудить любого, что уж говорить о той, которая обладает отменным слухом охотника.

Открываю дверь. Передо мной стоит светловолосый мужчина в форме миротворца, его шлем зажат в руках.

– Мистер Мелларк, – говорит он, – Глава миротворцев объявил срочную мобилизацию. Только что прогремели взрывы в здании телецентра. Мне приказано доставить вас на место.

Кровь отливает от моего лица. Нервно сжимаю ручку двери, за которую держусь.

– Дай мне минуту, – прошу я, захлопывая дверь.

Пару секунд перевариваю информацию, после чего начинаю торопливо собираться, натягивая штаны и свободную рубашку.

– Что случилось? – спрашивает Китнисс, наблюдая за моими действиями.

Бросаю на нее ледяной взгляд, будто это она виновата в том, что снова погибли невинные люди. Хотя почему «будто»? Она ведь и вправду виновата – развязала войну, обрекла людей на смерть.

– Тебя это не касается, – рявкаю я, резкими движениями пытаясь завязать шнурки на ботинках. Не выходит, пальцы не слушаются, путаются между собой. Какую еще я могу принести жертву, кроме той, на которую уже решился, чтобы остановить кровопролитие?

Сойка подходит ближе, присаживается на корточки передо мной и пытается помочь: наши пальцы борются за шнурки. Я растерян и очень зол. Отталкиваю Китнисс от себя, она отшатывается и, потеряв равновесие, приземляется на пол.

– Не прикасайся ко мне! – мой голос похож на шипение ядовитой гадюки, которая готова укусить. – Ты!.. Ты!.. Ненавижу! – бросаю я, и ухожу, громко хлопнув дверью и заперев ее на ключ.

Успеваю как раз вовремя: несколько машин с миротворцами уже отъехало, но последняя – та, в которой сидит Мастерс, – еще здесь. Быстро заскакиваю внутрь, и мы трогаемся, свистя резиной колес.

– Что мы имеем? – первым делом спрашиваю я.

– Точных данных о пострадавших еще нет. На месте взрыва – пожар, который стараются потушить, но, вероятно, под завалами телецентра могут быть выжившие, – отвечает Глава миротворцев.

– Насколько значительные повреждения? – задержав дыхание, интересуюсь я.

– Правая башня разрушена полностью, – говорит Мастерс, – левая устояла, но от силы взрыва разлетелись окна, пострадали некоторые перекрытия на крыше…

Тошнота подступает к горлу, когда я вспоминаю внушительное в своих воистину капитолийских размерах здание телецентра. Две башни, уходящие ввысь, пронизанные коридорами и напичканные аппаратурой. Сколько людей могло там находиться? Раннее утро, сотрудники едва успели приступить к работе… Счет идет на сотни?

Повстанцы! У них вообще нет сердца? Уничтожать себе подобных, и ради чего?!

– Полагаем, бомба была заложена ранее, – продолжает Мастерс. – Может быть даже в тот день, когда мятежники напали на больницу.

– Где связь? – не понимаю я.

– Отвлекающий маневр, – поясняет Глава миротворцев. – Мы тогда отправили к больнице почти все патрули, которые обычно задействованы в проверке городской части. Да и многие репортеры бросились на место событий… Здание телецентра и местность вокруг практически никогда не бывают так немноголюдны, как в тот день…

– И повстанцы воспользовались этим, – заканчиваю я его мысль. – Допустим, все так и было, но почему рвануло именно сейчас?

Мастерс отвечает не сразу, он мешкает с ответом и это не укрывается от меня.

– Со вчерашнего вечера по ТВ запустили ролик, на котором ты, Пит, и мисс Эвердин… Ну предложение о свадьбе и все такое… – рассказывает Глава миротворцев. – Местные, жители Капитолия, были в восторге и не переставали умиляться. Да только уже ночью Тринадцатый ворвался в эфир и начал убеждать людей, что Сойку-пересмешницу принуждают к браку. Мол, ты, Пит, предал их правое дело и сам стал мучителем девушки…

Похоже, Койн отказалась от своей ставки на «несчастных влюбленных»? Я слушаю Мастерса и с трудом верю, что все это происходит со мной.

– Они обвинили Капитолий в лживом телевидении, – произносит мужчина. – Обещали заставить его замолчать…

– И заставили, – выдыхаю я и, не сдержавшись, бью рукой по подголовнику переднего сидения.

Машина наконец останавливается неподалеку от того места, где на земле валяются куски бетона и искореженные металлические балки, которые взрывом отбросило сюда. Дальше проезда нет.

Выбираемся на улицу, и я бросаюсь вперед. Мир наполнен какофонией звуков: крики людей, гул работающей техники, которая уже приступила к разбору завалов, слабо различимые стоны раненных и совершенно некстати звучащий откуда-то гимн Панема. Голова мгновенно начинает болеть от всего этого шума, а нос забивается бетонной пылью, пронизывающей воздух. Глаза неприятно слезятся от едкой гари.

Не раздумывая, я присоединяюсь к группе миротворцев, которые лезут в самое пекло. Мне выдают защитное обмундирование и фонарик. Устремляюсь туда, где зияет дыра одного из чудом уцелевших коридоров: потолок местами осыпался, но это лучше, чем ничего. Где-то совсем близко я различаю мольбу о помощи, но как ни подсвечиваю слабым фонарем в провалы, где мог бы уместиться человек, ничего не нахожу.

Один за другим откидываю булыжники и, надрываясь от их тяжести и обливаясь потом, застилающим глаза, продолжаю всматриваться вниз, в щели между обломками.

– Помогите… – чей-то голос совсем близко, но я не вижу человека.

Перешагиваю чуть левее, и плита, на которой я стою, накреняется под действием моего веса. Сразу же откуда-то снизу раздается вопль боли. В ужасе отскакиваю в сторону, пораженный своей догадкой: человек прямо подо мной. Ору, что есть мочи, стараясь привлечь к себе внимание миротворцев, работающих рядом, и несколько из них приходят мне на помощь.

Напрягая мышцы и тужась изо всех сил, я и еще двое мужчин приподнимаем плиту, а остальные вытаскивают из-под нее человека. Его лицо залито кровью, а обе руки неестественно согнуты, но он тихо стонет, значит жив. Подоспевшие санитары уносят спасенного, а мы продолжаем работать…

Час проходит за часом, адская усталость пробралась, кажется, уже в каждую клеточку моего тела, но я не останавливаюсь. Осознание того, что все произошедшее отчасти и моя вина, давит на меня, буквально размазывая по земле. Мои руки стерты в кровь, а на лбу красуется длинный порез, но это мелочи по сравнению с тем, что чувствуют те, кто все еще остается под завалами…

Значительно позже, после полудня Мастерс буквально силой заставляет меня отдохнуть и перекусить, взывая к здравому смыслу: если я вырублюсь от усталости, то уже не смогу помочь. В палатке, установленной чуть в стороне от места трагедии, я встречаю Финника, который тоже заглянул сюда перекусить.

Одейр одет так же как я: штаны, плотная куртка, в которой дико жарко, зато меньше шансов проткнуть себе внутренности, упав и напоровшись на что-нибудь твердое.

– Ты давно здесь? – спрашиваю я, усаживаясь за один стол с Победителем.

– Несколько часов, – отвечает он, захлебывая ложкой суп. – А ты?

– Почти с самого начала, – говорю я и тоже начинаю есть. – Пока удалось спасти семерых. Остальные… Мы находим их уже мертвыми…

Ложка останавливается на половине пути к моему рту. К горлу подступает тошнота от свежих воспоминаний о переломанных конечностях и размажженых черепах. Финник тоже замирает, смотрит в свою тарелку.

– Скорее всего в Тринадцатом не хотели стольких жертв… – неуверенно произносит он спустя время.

– Серьезно? – удивляюсь я. В моем голосе непривычные истерические нотки. – Они взорвали к чертям телецентр до отказа набитый людьми!

– Капитолийцами… – едва слышно поправляет меня Одейр.

– Что? – я часто моргаю и, кажется, не понимаю, что имеет в виду Финник.

– Для многих жителей Дистриктов, особенно удаленных, капитолийцы… не совсем люди, – неловко поясняет Победитель. – Пока остальная страна пухнет и мрет с голоду, они тут жируют от пуза…

Я с такой силой сжимаю в руке ложку, что, наверное, сейчас переломлю ее. Я не возмущен. Я не зол. Я в ярости! Сотни бесов раздирают меня изнутри, и попадись мне сейчас под руку хоть один мятежник, я не мог бы поручиться, что он ушел бы от меня живым.

– Капитолийцы не люди? Может быть, они не влюбляются? Не женятся? Не рожают детей? – спрашиваю я Одейра пугающе спокойным голосом. – Может быть, они не заботятся о своих стариках? Не оплакивают смерти близких?

Финник смотрит на меня, не моргая, и молчит.

– Что замолчал? – требовательно спрашиваю я. – Они не люди?! Избалованные, развращенные и временами жестокие, но люди! Они такие, какими их научили быть! – я срываюсь на крик. – А кто научил повстанцев, что убивать других человеческих существ допустимо?

– Они любовались, как гибли невинные дети на Играх! – возражает Финник, вскакивая с места.

– И потому мятежники решили разнести город? Сравнять его с землей? – я уже не в силах говорить спокойно: ору, поддавшись эмоциям.

– Заткнитесь оба! – командует Мастерс, входя в палатку. – Мне не нужны сцепившиеся петухи!

Я бросаю на него ядовитый взгляд, но Главу миротворцев это не пугает.

– Здесь моя юрисдикция, Мелларк. Пока вы здесь – подчиняетесь мне. Не нравится – проваливайте! У нас работы невпроворот, а вот времени для разборок нет!

Мы с Финником испепеляем друг друга взглядом, но наконец, глубоко вздохнув, усаживаемся на места.

– Ты тоже прав, Мелларк, – немного погодя произносит Одейр, – не все средства хороши. Даже на войне.

– Война вообще не способ решить конфликт, – обреченно говорю я. – Убивая друг друга, нельзя прийти к компромиссу. Жизнь человека – самое ценное, что есть…

Мы оба замолкаем. Едим в тишине, нарушаемой только ударами ложек о края тарелок да звуками с улицы, где продолжают разбирать завалы.

– Сноу надо остановить, – аккуратно говорит Финник чуть погодя. – Голодные игры, нищета в Дистриктах…

– Я обо всем этом знаю, – устало отвечаю я. После вспышки гнева последние силы, кажется, оставили меня. – Президент обещал, что отменит Игры, если удастся пережить войну…

Одейр недоверчиво смотрит на меня, но я не останавливаюсь:

– И я сам работаю над возможными реформами. У меня есть программа, которая поможет улучшить жизнь в Одиннадцатом, повысит благосостояние в Пятом… Убийства не решат проблемы, а лишь создадут новые…

Финник долго всматривается в мое лицо. Сомневается, не верит моим словам. Наконец он решается, что-то сказать, но не успевает: в палатку заходит новая партия тех, кого нужно покормить, и мы с ним вынуждены уйти.

Я снова иду на завалы. Одейр не отстает. Бок о бок мы работаем почти дотемна, пока Мастерс не дает отмашку, что пора расходиться. Уставшие и израненные – к моим увечьям добавилось несколько синяков, а Одейр умудрился располосовать ладонь длинной зазубриной металла – мы возвращаемся во Дворец.

Я выжат, как лимон. И морально, и физически. Итог дня: разрушенный телецентр, прерванная телетрансляция капитолийского ТВ, восемьдесят семь погибших, двадцать шесть тяжело раненных. Во мне, кажется, не осталось сил даже для ненависти и злости к повстанцам, только зияющая пустота и холод внутри.

Отпираю дверь спальни и почти сразу натыкаюсь на хмурый взгляд Сойки.

– Где ты был? – строго спрашивает Китнисс. Заметив рану у меня на лбу, она добавляет испуганным голосом: – Что с Гейлом?

Я считал, что не в состоянии злиться? Я ошибался! Это дрянь вообще может думать о благополучии хоть кого-то на свете, кроме себя и своего любовника?

– Давно хотел посмотреть, как его мозги будут смотреться на кафеле, – злобно говорю я, сузив глаза до размеров двух щелок.

Моя стрела попадает в цель: за одно мгновение на лице Сойки сменяется то недоверие, то страх и наконец появляется ярость. Она бросается на меня, стремительно сокращая расстояние, и с воплями начинает наносить хаотичные удары по моему и без того измученному телу.

– Ты гад! Ты убийца! – кричит Китнисс, размахивая кулаками. – Как ты посмел?! Ненавижу тебя!

Мне требуется совсем немного времени, чтобы перехватить ее запястья и, обездвижив Сойку, хорошенько ее встряхнуть. Так сильно, что голова девушки запрокидывается назад и Китнисс наконец замолкает.

– Вот видишь, как чудесно? Наши чувства в кои-то веки взаимны, – произношу я сквозь зубы. – Ненависть – твоя сущность. Ты пропитана ей сама и распространяешь вокруг!

Я отталкиваю Китнисс от себя, и она падает на кровать, поднимая вверх ворох одеял. Руки чешутся броситься к ней и удушить несчастную, но я кое-как заставляю себя отступить и иду в душ.

– Убийца! – орет мне вслед Сойка, а я только с грохотом захлопываю за собой дверь.

Встаю под воду прямо в одежде. Мое тело измученно настолько, что даже удары воды о кожу кажутся чувствительными. Колени подгибаются, и я сползаю вдоль стены на пол душевой кабины. Мои слезы смешиваются с потоком из крана.

Снова погибли люди, а я не смог их спасти. Как легко было раньше винить власть – правительство и лично Сноу – а теперь я в ответе за жизни многих людей, но не справляюсь. Мне больше нечего отдать: все, что у меня было, я уже принес в жертву. Я слаб. Я – глупый мальчишка, который мечтал спасти страну. Пламя, зажженное огненной девушкой не погасить. Оно сожрет всех нас…

Когда я более или менее прихожу в чувство, моя кожа уже размокла и побелела от воды. Подушечки пальцев сморщились. Боль отступила, а струи воды будто смыли с меня слабость: если я расклеюсь и сдамся, станет только хуже. Вновь на ум приходят слова, которые сказал мне однажды Сноу: «Надежда сильнее всего, что есть на этом свете». Он прав. Я буду бороться, пока дышу. Даже если я спасу лишь некоторых, это лучше, чем ничего.

Неожиданно я ощущаю себя таким грязным, что на коже начинается зуд. Стаскиваю с себя одежду и, схватив мочалку, тру все тело до красноты, буквально сдирая верхний слой, а вместе с ним и запах гари, и привкус крови на губах.

Выйдя из душа, обнаруживаю Китнисс, стоящей лицом к окну. Она не могла не слышать, что я вернулся, но Сойка делает вид, что в комнате она по-прежнему одна.

Молча подхожу к кровати, укладываюсь на свою половину. Китнисс все еще не двигается. Мне уже начинает казаться, что она – изваяние, как я наконец замечаю легкое подрагивание ее плеч.

Плачет.

Оплакивает смерть Гейла.

Мне становится грустно и одиноко. И завидно. Да, я завидую Хоторну: он был всегда впереди меня в борьбе за сердце Китнисс. Даже не так: охотник с самого начала занял все место в ее сердце, мне не досталось билета даже в дальний ряд.

– Я не убивал его, Китнисс, – тихо говорю ей. – Я даже не видел Хоторна сегодня.

Сойка, наверное, не расслышала меня, потому остается неподвижной. Уже открываю рот, чтобы повторить, но решаю не делать этого. Пусть помучается: я из-за нее потерял всю семью, а она только любовника. Разница лишь в том, что я не услышу на утро слов о том, что мои родные живы, а ей про Гейла я все-таки скажу. Утром.

Почти засыпаю, когда в мое сознание пробивается голос Китнисс, бесцветный и будто чужой.

– Спасибо, что не убил его, – шепчет она, а мне становится еще хуже.

Я совершенно один. Никому не нужен.

Забытье сна сменяется стойким запахом дыма и гулом взрывов. Паленая плоть. Вопли людей, переходящие в мой собственный ор.

– Нет! – кричу я, резко вырываясь из лап Морфея, и оказываюсь в другом плену: в руках Китнисс.

Она прижимает меня к себе, гладит по волосам и произносит слова успокоения:

– Это сон, Пит, – бормочет Сойка. – Кошмар. Только плохой сон…

Первое, что я чувствую – состояние близкое к покою, но почти сразу в мою реальность врываются воспоминания: погибшие люди, предательство Китнисс, ее слова о том, что она меня ненавидит…

– Я же говорил – не трогай меня! – резко произношу я.

Она разжимает руки и пересаживается на край кровати. Морщусь от тяжести в теле: нагрузки предыдущего дня оказались непосильны для меня, и мышцы противно ноют.