Текст книги "Правдолюбцы"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– О чем?

– О вашем муже, – не сразу ответила женщина. – О Джоеле.

– Вот как? – Обнаружив ресторанную рекламу под дверью, Одри нагнулась, чтобы вынуть листок.

– Я бы не хотела разговаривать на улице, – продолжила незнакомка. – Это дело требует деликатности. Могу я войти?

Сдерживая ухмылку, Одри скосила глаза на Джин. Требует деликатности.Жеманная фраза была наверняка отрепетирована заранее.

– Вы – журналистка? – спросила Джин.

Незнакомка замотала головой:

– Нет, нет.

Выпрямившись, Одри изучала эту очень полную женщину с большой тяжелой грудью, одетую – слегка не по возрасту – в сиреневую юбку и кроссовки.

– Откуда вы знаете Джоела?

– Мы с ним друзья, – улыбнулась чернокожая. – Старые друзья.

– Ясно.

Очередная поклонница, сообразила Одри. Каждый год на Перри-стрит забредали одна-две такие потерянные души в надежде установить – либо воображая, что уже установили, – особые отношения с Джоелом, их героем, защитником сирых и убогих. Как правило, они вызывали жалость, но потакать им не следовало. Под подобострастными манерами скрывалась стальная воля приживалок.

– Рада была познакомиться, – официальным тоном произнесла Одри, – но у меня сейчас нет времени для беседы. Джоела дома нет, а я очень занята. – Она отперла дверь. – Идем, Джин.

Женщина начала подниматься по ступенькам.

– Прошу прощения, – обернулась Одри, – я же сказала, Джоела нет дома.

– Знаю. Я пришла поговорить с вами.

– Хорошо, но, может быть, в другой раз…

Незнакомка вытащила из рюкзака фотографию.

Одри попятилась.

– Взгляните! – Снимок сунули Одри под нос.

Уступив натиску, она взглянула. На одеяле в парке сидела предъявительница снимка с ребенком на коленях. Позади нее, положив руки ей на плечи, присел на корточки Джоел. Его седые волосы стояли торчком, напоминая перистое облако.

Наверное, снято на каком-нибудь митинге, подумала Одри. На таких мероприятиях Джоела часто просили о фотографии на память, и Джоел – никогда не тяготившийся славой – неизменно соглашался.

– Посмотри, Джин, – сказала Одри. – Правда, мило?

– Прелестно, – улыбнулась Джин.

– Спасибо, что показали мне это, – поблагодарила Одри незнакомку. – Но, боюсь, мне действительно пора.

– Подождите, вы не понимаете…

– Все, довольно. – Одри прижала снимок к ее груди. – Забирайте и оставьте меня в покое.

Фотография спланировала на землю. Одри вошла в дом, увлекая за собой Джин.

– Постойте! – воскликнула чернокожая, но дверь уже захлопнулась.

Одри задвинула засов:

– Так, я вызываю полицию! Джин, принеси телефон. – Джин побежала на кухню. – Если вы сейчас же не уйдете, – кричала Одри через дверь, – я наберу номер.

Ответа не последовало. Одри приникла к окну в прихожей. Негритянки след простыл. На крыльце через улицу кошка с черепашьим окрасом принимала солнечную ванну. Мимо прошли двое мужчин, держась за руки и чему-то смеясь. Одри смотрела им вслед, пока взрывы смеха не стихли вдали.

– Все в порядке, – успокоила она подругу, когда та вернулась с трубкой. – Она ушла.

– Уф, – выдохнула Джин, следуя за Одри на кухню, – очень неприятная история.

– Разве? – Одри было бы немного совестно набрать 911. Они с Джоелом всегда утверждали, что привилегированные белые люди не должны обращаться за помощью в полицию, разве что в случае смертельной опасности.

– Зачем она, по-твоему, приходила? – спросила Джин.

– Да кто ее знает. Она и сама, похоже, не в курсе. Чокнутая, это же очевид… – Одри осеклась. – О боже.

– Что такое? – встревожилась Джин.

– Я видела ее раньше.

– Да ну!

– Точно! Она была в больнице в тот день, когда с Джоелом случился удар. Не внутри. Она околачивалась снаружи.

– Ты уверена?

– Клянусь! Она дала мне зажигалку.

– Как странно.

– Как, на хрен, подозрительно, – поправила подругу Одри. – Что она там делала? И откуда, мать ее, узнала, в какую больницу отвезли Джоела?

– Она могла находиться в зале суда, когда Джоел потерял сознание, – предположила Джин. – Ведь если она действительно его преследует, значит, ходит на все заседания, где он выступает.

– О черт. А что, если она такая же психованная, как тот, который застрелил Леннона?

Джин нахмурилась:

– Полагаю, тебе следует сообщить в полицию. Возможно, она абсолютно безобидна, но береженого…

На входной двери лязгнул козырек на щели для почты. Одри уставилась на Джин:

– Блин… Думаешь, опять она?

– Не знаю. – Джин напряженно прислушивалась. – Пойти посмотреть?

– Ни в коем случае! – запаниковала Одри. – А вдруг она подглядывает в щель для почты или в окно?

Страх Одри придал ее подруге смелости:

– Сейчас выясню.

Вскоре Джин вернулась со сложенным листком бумаги:

– Лежало на коврике.

Взяв письмо, Одри положила его на стол перед собой. Письмо было адресовано миссис Одри Литвинов.

– Получается, это она написала?

– Скорее всего, – кивнула Джин.

– И о чем она пишет, как ты думаешь?

– Дорогая, просто прочти.

Одри потянулась было к письму, но тут же отдернула руку:

– Не могу. Прочти ты. Вслух.

Джин взяла листок.

Дорогая Одри, начала она,

Поскольку Вы отказались разговаривать со мной лично, у меня нет иного выбора, как обратиться к Вам письменно. Понимаю, то, что я сейчас скажу, причинит Вам боль, и заранее от всего сердца прошу прощения. Но я верю, что правда важнее всего, и рано или поздно нам всем приходится увидеть жизнь такой, какова она есть, а не такой, какой мы бы хотели ее видеть. Теперь, когда Джоел болен, настало время рассказать правду. На протяжении трех лет, с 1996-го по 1999-й, мы с Джоелом были любовниками. В 1998-м я родила ему сына – прекрасного мальчика, которого мы назвали Джамилем.

– Боже правый! – Джин оторвалась от письма. – Да она и впрямьсумасшедшая.

– Продолжай.

Мы с Джоелом больше не влюблены друг в друга, но остаемся друзьями, а еще крепче нас объединяет привязанность к Джамилю, и это чувство неподвластно времени. Джоел очень любит своего сына, он часто видится с ним и поддерживает финансово.

Одри… мне больно от мысли, какое потрясение и печаль Вы, должно быть, испытываете, читая это. Понимаю, сейчас никакие утешения не помогут. Но уверяю Вас, и это чистая правда, ни у меня, ни у Джоела и в мыслях не было причинять Вам зло. Со временем, надеюсь, вы совладаете с эмоциями и согласитесь со мной: отныне мы не чужие люди, мы должны быть вместе – хотя бы ради наших детей. Прилагаю свой номер телефона, а также адрес электронной почты и очень прошу, Одри, свяжитесь со мной, как только почувствуете себя в силах.

Желаю Вам мира и покоя,

Беренис Мейсон.

– Ну и дела! – воскликнула Джин. – Джоел когда-нибудь упоминал о какой-нибудь Беренис?

–  Конечно, нет, – вспылила Одри. – В этом письме нет ни слова правды.

– Нет, разумеется, нет, – ровным тоном ответила Джин.

Одри открыла холодильник и вынула из нижнего корытца две заветренные морковки. Зря она набросилась на Джин. Справедливости ради следовало признать: немыслимойинтрижку между Джоелом и Беренис Мейсон никак не назовешь. Насчет ребенка, конечно, полный бред, но Джоел мог с ней и переспать. Хотя она была не в его вкусе: слишком упитанная, слишком непрезентабельная. Впрочем, сексуальные предпочтения Джоела не раз изумляли его жену. Возможно, как-то вечером он впал в игривое настроение, а под рукой не оказалось никого, кроме толстухи Беренис.

Джин вертела в руках письмо:

– Что с этим делать?

– Выбрось в помойку.

Одри наблюдала, как Джин аккуратно разорвала листок пополам и запихнула обрывки в мусорное ведро.

– Я же говорила, что она тронутая. – Одри громко хрустнула морковкой. – Больная на всю голову сучка.

Глава 2
«На углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню…»

На углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню, дожидаясь автобуса на Монси, Роза молча радовалась тому, что избавлена от общества матери с бабушкой, – их вульгарная враждебность по отношению друг к другу совершенно невыносима. Сколько Роза себя помнила, Одри и Ханна пребывали в состоянии войны. Поводы для военных действий разнились, но суть конфликта оставалась неизменной: кто сильнее любит и глубже понимает Джоела, у кого больше прав на его нежные чувства. Одно время Роза и Карла тоже участвовали в этом низкопробном соревновании, но Роза давно и без сожалений покинула поле боя, а Карла… Впрочем, серьезным противником Карла никогда не была, она довольствовалась малым – дозволением коснуться иногда края мантии Джоела. Мать с бабушкой, однако, по-прежнему барахтались в этом омуте, грызлись, словно фанатки, подстерегающие после концерта своего кумира. И сейчас, когда Джоел заболел, битва разгорелась с новой силой. Онемевший, обездвижевший Джоел превратился в символический приз, что оказалось чрезвычайно удобным: отныне можно спорить до бесконечности, кому он больше благоволит и кто точнее разгадывает загадки этого сфинкса, не опасаясь решительных опровержений.

Роза поглядела на толпу ортодоксальных евреев, поджидавших вместе с ней автобус. Почти все мужчины надели темные костюмы и черные фетровые шляпы с высокой тульей. Дресс-код у женщин был менее строгим, но вполне отчетливым: длинные юбки, парики и подчеркнуто уродливые блузки, свитера, кардиганы в три слоя. Роза впервые оказалась в людном месте в компании самых что ни на есть еврейских евреев, и ей чудилось, будто все на нее смотрят. Прохожие на Пятой авеню, за кого они ее принимают? Неужели за одну из этих «странных» личностей? Она украдкой покосилась на свое отражение в витрине. Наряд, который она сочинила ради такого случая, был призван укрощать похотливые взгляды. Нет, сообразила она, за настоящую ортодоксальную иудейку ее трудно принять; самое большее – за полоумную гувернантку викторианских времен, которая пытается скрыть кожное заболевание.

– Роза? – На нее, вытаращив глаза и раскрыв рот, смотрел молодой человек в шортах и майке-безрукавке: – Роза, это ты?

«Не сейчас, – подумала она. – Только не сейчас».

– Я – Крис, – орал парень на всю улицу. – Крис Джексон. Из Барда! [23]23
  Колледж Барда, основанный в Нью-Йорке в 1860 г., славен своим факультетом искусств.


[Закрыть]

Роза легонько хлопнула себя по лбу:

– Ну конечно! Прости, Крис. Тебя не узнать. Как дела?

– Отлично, отлично. – Мельком, но с любопытством он окинул взглядом ее наряд. – А у тебя что нового? Я слыхал, ты теперь живешь на Кубе.

– Жила, но уже год как вернулась, – тихим голосом отвечала Роза в надежде, что Крис последует ее примеру.

– Вау, прикольно! – неизвестно чему обрадовался он. – Говорят, Куба – просто улет!

– Да-а.

Она не могла понять, что ее сильнее беспокоит: то, что евреи наблюдают, как она болтает с развязным полуголым гоем, или то, что Крис застукал ее в обществе персонажей из рассказов Исаака Башевиса Зингера.

– Так, – не унимался Крис, – а что ты сейчас поделываешь?

– Работаю в Центре для девочек из Восточного Гарлема.

– Да ну? Круто.

Шумно пуская выхлопные газы, к тротуару подъехал большой белый автобус с затемненными окнами и надписью на боку: ТРАНСАГЕНТСТВО МОНСИ.

– Ну а ты? – спросила Роза. – Живешь в Нью-Йорке?

– Да. Снимаю документальное кино. В общем, у меня своя фирма.

– Здорово!

– Ага. Следующей осенью у нас выходит фильм.

– Прекрасно, замечательно. Нет, честно, Крис, ты молодец.

Двери автобуса с шипением открылись, началась посадка.

– Фильм, конечно, не блокбастер, ничего такого, но мы в него столько вложили…

Роза поглядела на автобус:

– Извини, мне пора.

Крис повернул голову:

– Ты едешь на этом?

– За город, на выходные.

– О-о-о!

– Рада была тебя видеть.

– У тебя есть визитка? Надо бы как-нибудь встретиться, поговорить.

– Визитка? Нет.

– Тогда номер телефона? – Крис открыл крышку мобильника, готовясь добавить Розу в список контактов. Не сразу и с неохотой Роза продиктовала номер. – Классно! Я тебе позвоню. – И, заметив, что она берется за чемодан, предложил: – Давай помогу.

Роза не успела его остановить; схватив чемодан, он потащил его к автобусной двери.

– Вау, тут так интересно, – громогласно сообщил Крис, влезая в автобус.

Роза поднялась следом и увидела посреди прохода черный занавес, отделявший места для мужчин от мест для женщин. Поравнявшись с Крисом, она легонько пихнула его в грудь:

– Иди. Дальше я справлюсь сама.

Раввин, в гости к которому пригласили Розу, подробно проинструктировал ее по электронной почте, как добраться от автобусной станции до его дома, но тем не менее она умудрилась заблудиться. Предполагаемые десять минут пешком вылились в сорок минут лихорадочных блужданий по деревенским улочкам Монси. Она даже попробовала спросить дорогу у прохожего, но тот шарахнулся от нее как от дикого зверя и, не издав ни звука, поспешил прочь, придерживая рукой свою большую черную шляпу.

Дом раввина, который Роза все же нашла, выглядел куда внушительнее, чем она ожидала, – большой краснокирпичный особняк 1930-х годов с просторной лужайкой перед парадным входом и, очевидно, еще более вместительным задним двором. Дверь открыла женщина в бежевом платье, чулках и без туфель.

– Вы, наверное, Роза. А я миссис Рейнман. Вы опоздали! Пропустили возжигание свечей!

– Простите. Я немного заблудилась…

Миссис Рейнман впустила гостью в дом, взяла ее пальто.

– Жаль, что вы не поспели вовремя. Мы ждали до последнего… – Взгляд хозяйки упал на ноги Розы. – Будьте любезны… – И пояснила в ответ на непонимающий взгляд Розы: – Обувь.

Пока Роза снимала черные туфли без каблуков, размышляя, что это за статья такая в еврейском законе, которая запрещает по субботам ходить в обуви, миссис Рейнман кивнула на бледно-зеленый ковер:

– Извините, но он новый и очень легко пачкается.

От гостиной, куда хозяйка привела Розу, рябило в глазах: оборки, рюши, узорчатая обивка на мебели. Ни одного мужчины здесь не было, только женщины и девочки; все пили лимонад.

– А вот и она, явилась наконец! – возвестила миссис Рейнман и широким жестом указала на Розу. Руку она не опустила, но уронила. – Лучше поздно, чем никогда!

Роза, чувствуя себя неловко от того, что хозяйка чересчур усердно пеняет ей за опоздание, виновато помахала в ответ:

– Привет всем.

Миссис Рейнман представила Розу двум своим дочерям, двенадцатилетней Ребекке и шестилетней Эстер, беременной племяннице Лее, приехавшей из Далласа, и другу семьи по имени Карен. Мужчины еще не вернулись из синагоги. Завершив церемонию знакомства, хозяйка отправилась на кухню, попросив Карен показать Розе, где та будет спать.

– У нас одна комната на двоих, – сообщила Карен, направляясь к лестнице, и спросила с вызовом: – Надеюсь, ты не против?

– Нет, конечно, нет. – Когда они топали вверх по ступенькам, под шелестящими складками длинной юбки Карен Роза углядела ажурные белые гольфы.

В гостевой спальне на третьем этаже стояли две невероятно узкие кровати, на одну из которых Карен уже выложила свою ночную рубашку и парочку книг явно религиозного содержания.

– Это мои вещи, – строго заметила она.

– Ясно, – откликнулась Роза.

Карен не спускала с нее глаз – бесцветных, с воспаленными веками.

– Мне известно, что ты незнакома с еврейскими обычаями. Если возникнут вопросы, что делать или как себя вести, спрашивай, не стесняйся, я всегда отвечу.

– Спасибо.

Карен провела Розу в ванную и предупредила о таймере, который автоматически выключит свет в комнате в 11 часов вечера.

– Ты ведь в курсе, что во время шабата нельзя ни включать, ни выключать свет? – спросила она.

Роза кивнула. Ей было любопытно, а как люди выходят из положения, если им хочется погасить свет доодиннадцати часов. Но, не желая подыгрывать Карен, самовольно взявшей на себя роль религиозного наставника, Роза промолчала.

Когда они вернулись в гостиную, Лея налила Розе стакан лимонада и усадила рядом с собой на диване.

– Изумительная комната, правда? У моей тети отменный вкус. – Лея пощупала темно-синие занавески с рюшами. – Чудесные шторы, не находите?

Роза ответила уклончивым «м-м-м».

– А чем вы занимаетесь в Далласе? – поинтересовалась она.

Вопрос, кажется, поставил Лею в тупик.

– Ну, я недавно вышла замуж. – Она опустила глаза на свой живот. – И в октябре рожу ребенка, барух Хашем. [24]24
  Благодарение Господу (ивр.).


[Закрыть]

– Да-да, – подхватила Роза, – мои поздравления. Мальчика или девочку?

Лея с укоризной покачала головой:

– Мы не хотим знать наперед пол ребенка. Мы будем рады всему, что пошлет нам Хашем.

Роза не совсем поняла, о чем, собственно, идет речь, – то ли о нежелании Леи и ее мужа «знать наперед», то ли о правиле, действующем среди ортодоксов. В любом случае тема беременности не была ее коньком. Роза переключила внимание на сестер Рейнман; девочки сидели на полу, скрестив ноги и перебирая стопку каких-то листков, отпечатанных на компьютере.

– В каком ты классе, Ребекка? – спросила Роза.

– В шестом.

– Я так и думала. Знаешь, а я работаю с девочками твоего возраста в детском центре.

На Ребекку эта информация не произвела впечатления. Застенчиво кивнув, она вернулась к бумагам.

– Что вы читаете? – допытывалась Роза.

– Комментарии к парашат, – ответила Эстер, младшая сестра, симпатичная девчушка, недавно потерявшая два передних зуба. Новые зубы с краями, как у почтовой марки, только-только начали пробиваться из десны.

– Она имеет в виду комментарии к отрывку из Торы, – вмешалась Ребекка. – Мы каждую неделю читаем по отрывку из Торы. – Она пихнула локтем сестру: – Дурочка, гои не знают, что такое парашат.

– Я не гой, – возмутилась Роза.

Карен фыркнула. Роза поднялась со своего места:

– Не подскажете, где тут ванная?

Удобства для гостей Рейнманов, помеченные фарфоровой табличкой «Дамская комната», находились в противоположном углу прихожей. Надежно заперев дверь изнутри, Роза опустилась на сиденье унитаза и глубоко вдохнула. В туалете пахло сушеными травами. Она была жестоко разочарована. Дом ребе Рейнмана Роза воображала совсем иным: скромным, уютным жилищем, примерно как в «Скрипаче на крыше», [25]25
  Бродвейский мюзикл, а также снятый по нему фильм, основу сюжета которого составляют рассказы Шолом-Алейхема.


[Закрыть]с выводком шаловливых ребятишек, тарелками с кугелем и по крайней мере одной сварливой старушкой, рассказывающей забавные местечковые истории. Вместо этого Роза угодила в гарем провинциальных жеманниц, обсуждающих шторы и меблировку.

Она обдумала пути к спасению. Можно слечь с пищевым отравлением. Впрочем, еще неизвестно, будет ли тут чем «отравиться». Самая простая хитрость – та, которой хозяйка вряд ли осмелится не поверить, – сделать вид, будто, позвонив матери, Роза узнает об очередном ухудшении в состоянии отца. Однако столь чудовищная ложь способна нанести вред ее карме.

А вдобавок на шабат ей не разрешат воспользоваться мобильником. Встав перед зеркалом, Роза рассеянно поглядела на свое отражение. «Капризничаешь, как ребенок», – упрекнула она себя. Глупо отвергать новый опыт только потому, что он не соответствует готовым клише. Куда подевалась ее жажда приключений? Ее ненасытное любопытство?

Роза слегка оторопела, когда, выйдя из туалета, наткнулась на Карен, караулившую под дверью.

– Не гаси свет! – крикнула Карен, но палец Розы уже нажал на выключатель, и туалетная комната погрузилась во тьму. Карен охнула. – Я так и думала, что ты забудешь. Вот и пришла напомнить.

– О боже! Прости. Я не… Снова включить?

– Нет! – завопила Карен. – Нельзя.

Голоса в холле возвестили о возвращении мужчин из синагоги. Карен сложила руки на груди:

– Прекрасно, теперь до конца шабата в туалете будет темно.

В гостиной Розу представили мужчинам – раввину Рейнману, троим его сыновьям-подросткам, мужу Леи, Майклу, и дряхлому плешивому старику мистеру Рискину – отцу хозяйки.

– Ага! – воскликнул мистер Рискин. – Это та самая дрянная девчонка, которая пропустила возжигание свечей!

Роза вежливо улыбнулась. В центре голого крапчатого черепа старика, напоминавшего гигантское перепелиное яйцо, виднелось углубление, которое пульсировало, словно младенческий родничок.

– Что тебя задержало? – со старческой бесцеремонностью наседал на нее мистер Рискин. – Заболталась с бойфрендами?

– Дедушка! – ласково урезонила его Лея.

Губы мистера Рискина задергались, предвещая очередной приступ остроумия.

– Говорят, ты отключила свет в туалете. Теперь весь вечер мы будем делать пи-пи в кромешной тьме.

Лея прятала лицо, притворяясь, будто дедушка, этот старый негодник, ее позорит.

– В твоей семье справляют шабат? – поинтересовался мистер Рискин.

– Нет, – ледяным тоном ответила Роза.

Мистер Рискин повернулся к Лее и поднял руки: сдаюсь, она безнадежна.

Все потихоньку двинулись из гостиной в тесную безликую столовую. Сервировка на столе обещала долгую и нелегкую трапезу. Быстро проверив карточки с именами гостей, Роза, к своему огорчению, обнаружила, что ей отвели место между Карен и Ребеккой, прямо напротив мистера Рискина. Она уже собралась сесть, но Карен схватила ее за руку:

– Еще рано! Сначала поблагодарим ангелов шабата!

Секунду спустя все взялись за руки и запели:

 
Шалом алейхем
Мал’ахей хашарет
Мал’ахей элион
Мимилек малехай хамелахим
 

Закончив молитву, взрослые уселись за стол, а дети Рейнмана по одному подошли к отцу за благословением. Затем раввин встал и запел. Это был невысокий человек хрупкого телосложения с маленькими белыми руками и крошечным алым ртом, сверкавшим из глубин его густой бороды, будто костер в лесу. Голос у него оказался неожиданно сильным и звучным. Карен театральным шепотом объяснила Розе, что раввин поет «эшет хайиль», хвалу жене из Книги притчей Соломоновых. На другом конце стола миссис Рейнман стыдливо потупилась. Этот спектакль, когда за обеденным столом мужчина, похожий на эльфа, выводит нежные рулады во славу своей жены и матери семейства, показался Розе нелепым и одновременно трогательным. В ее детстве на Перри-стрит всегда ели наскоро, без салфеток и прочего «баловства», под надзором негодующей матери, которая считала стряпню главным орудием угнетения женщин. Роза попробовала вообразить Одри на месте миссис Рейнман и Джоела, распевающего ей серенады, но картина получилась столь абсурдной, что Роза едва не рассмеялась вслух.

Обед подали лишь после того, как произнесли кидуш, [26]26
  Молитва освящения субботы и праздников.


[Закрыть]омыли руки и благословили халу.

– Что ж, юная леди… – обратился мистер Рискин к Розе, когда перед ней поставили тарелку с супом, в котором плавали кнедли из мацы. Роза нетерпеливо ждала, пока фраза одолеет ухабы в мозгу и речевом аппарате старика. – Как вам понравилось пение моего зятя?

Раввин попытался унять тестя:

– Леон, прошу тебя…

– Очень понравилось, – ответила Роза. – Ребе Рейнман замечательно поет.

– Вы слишком добры. Ну какой из меня певец, – не согласился раввин. – Вам бы послушать Майкла, мужа Леи. Вот он – великий певец.

– Нет, нет, Марти, – лукаво возразил Майкл, – я лишь сносный певец. Я вырос в семье музыкантов, поэтому хорошо знаю пределы своих возможностей.

– Майкл происходит из древнего рода канторов, – пояснил раввин. – Его отца, да будет благословенна память о нем, звали Шломо Ламм, и он был одним из лучших и известнейших канторов Канады.

Признание заслуг своих предков Майкл выслушал со скромной улыбкой.

Раввина отвлек один из сыновей, сидевших ближе к матери, – мальчик рассказывал о своих оценках за последнюю контрольную по математике. Карен перегнулась через стол к мистеру Рискину:

– Между прочим, Роза работает с детьми.

– Вы учительница? – спросил мистер Рискин.

– Нет, – ответила Роза. – Я помогаю организовывать занятия с детьми после уроков и во время каникул.

– Да? И где же это?

– У нашего Центра два отделения на Манхэттене, в самом центре и на окраине. Я работаю в отделении Восточного Гарлема.

Обдумав эту информацию, мистер Рискин продолжил расспросы:

– Значит, вы присматриваете за черными детьми?

– Да, большинство детей – афроамериканцы.

– Понятно! И… вам нравится эта работа?

– Да, нравится.

Старик пожал плечами:

– По мне, так человек сперва должен помочь тем, кто рядом, а уж потом приниматься за посторонних.

– Эти девочки и есть те, кто рядом, – возразила Роза. – Они живут в Нью-Йорке, как и я.

Прижав руку к груди, мистер Рискин беззвучно рыгнул:

– Ага, ну точно как ты.

Роза холодно улыбнулась и повернулась к Ребекке, сидевшей рядом:

– Наверное, у тебя скоро бат-мицва? [27]27
  В современном иудаизме бат-мицва – празднование совершеннолетия девочки по аналогии с древним обрядом бар-мицвой, который проводят только для мальчиков.


[Закрыть]

Девочка затрясла головой:

– Нет. Мы не…

– Мы такого не устраиваем, – вмешался мистер Рискин. – Ортодоксы не принимают бат-мицву.

– Ясно, – сказала Роза, хотя понятия не имела, о чем он говорит.

– Бат-мицву выдумали евреи-реконструктивисты, [28]28
  Движение Реконструкции, зародившееся среди евреев в 1920-х гг., рассматривает иудаизм как эволюционирующую систему взглядов и верований.


[Закрыть]чтобы девочки «не обижались», – продолжал мистер Рискин. – А потом реформаторы [29]29
  Приверженцы реформаторского движения в иудаизме, возникшего в середине XIX в., настаивают на том, что древние законы следует реформировать в соответствии с современными условиями.


[Закрыть]подхватили эту идею, и теперь она в большом ходу.

– Вот как.

Мистер Рискин вытер салфеткой нижнюю отвисшую губу:

– Я гляжу, ты вроде тех эмансипированных дамочек, которые считают, что если девочкам не устраивают бат-мицву, значит, они ущемлены в своих правах.

– К сожалению, я плохо разбираюсь в этом вопросе, – ответила Роза. – Но по-моему, если девочка захочет…

– Я так и думал! – перебил мистер Рискин. – Ты из тех женщин, которые хотят стать мужчинами. Феминистки думают, что быть женщиной позорно, но, видишь ли, мы, правоверные иудеи, ценим и чтим наших женщин. Они – верховные жрицы наших семейных очагов.

Роза смотрела не отрываясь на ложку, которой ела суп, – хорошо бы треснуть ею по мерзкому пульсирующему черепу мистера Рискина. Почему она должна уважать его религиозные чувства? Ведь на еечувства мистеру Рискину абсолютно плевать.

– Осмелюсь предположить, – сказала она после паузы, – что женщина может быть верховной жрицей и одновременно иметь право на бат-мицву. Почему нет?

– Полная чушь! – замахал руками мистер Рискин.

Перепалка привлекла внимание других членов семьи.

– Леон, прошу тебя, – подал голос раввин Рейнман, – не приставай к нашей гостье…

– Юная леди, – мистер Рискин погрозил Розе артритным пальцем, – ты думаешь, что говоришь о религии, но это не так. Больно много ты на себя берешь.

После обеда раввин Рейнман повел Розу в свой кабинет.

– Боюсь, мой тесть был чересчур суров с тобой, – сказал он, когда они уселись в кресла.

– Нет-нет, – запротестовала Роза. – Я сама виновата. Мне жаль, что я его обидела.

– Не волнуйся за него, Леона трудно обидеть. Надеюсь все же, тебе у нас понравилось. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома.

– Я прекрасно себя чувствую. Пение за столом было просто чудесным.

Раввин кивнул:

– Хорошо. А теперь. Роза… я хотел бы побольше узнать о тебе. Как случилось, что ты заинтересовалась ортодоксальной верой?

Роза уставилась в пол:

– Сама не знаю. В моей семье к религии не проявляли ни малейшего интереса.

– Понятно. Извини за любопытство, но не родственница ли ты Джоела Литвинова, юриста?

– Он мой отец.

– Я предполагал, что вы родня. Я кое-что слышал о нем. Он ведь социалист, верно?

Роза улыбнулась, припомнив, как она ругалась с Джоелом, доказывая фальшивость его социалистических убеждений.

– В некотором роде.

– И атеист?

– О да, определенно атеист. И даже антитеист.

Раввин подался вперед:

– Антитеист? Что это означает?

– Ну… это означает, что он считает любую религию неудачной затеей.

– Ясно, – улыбнулся раввин. – Он не одобряетГоспода, в которого не верит.

– Мой отец – хороший человек. – Розе вдруг захотелось защитить Джоела. – И сейчас он очень болен.

– Печально. Что с ним?

– Полтора месяца назад отец перенес инсульт, и с тех пор он в коме.

– Ужасно, – посочувствовал раввин. – Наверное, родные глубоко переживают случившееся.

Не отвечая, Роза устремила взгляд в потолок.

– Что ж, – мягко продолжил раввин, – ты собиралась рассказать, что привело тебя в иудаизм. Надо полагать, ты – не антитеистка.

– Очень долгое время я ею была. А еще до некоторых пор я называла себя марксисткой.

– Маркс? Да ну? – Раввин приподнял брови. – Тебе ведь известно, как Маркс высказывался о евреях?

Роза отрицательно помотала головой. Встав с кресла, раввин подошел к книжным полкам, взял в руки толстый том, открыл и прочел:

– «Освобождение от власти денег и торгашеского духа, от того, что является подлинным иудаизмом, могло бы стать величайшим подвигом самоосвобождения нашей эпохи. Деньги – так зовут ревнивого Бога Израиля, и с ним не сравнится ни одно другое божество».

– Маркс такое писал? – недоверчиво спросила Роза.

– Да. Боюсь, твой мистер Маркс был ярым антисемитом. Его родители приняли христианство, когда он был ребенком… – Раввин оборвал фразу со смешком: – Прошу прощения, я слишком много говорю. Эта дурная привычка свойственна многим раввинам. Наше deformation professionelle, [30]30
  Профессиональное увечье.


[Закрыть]как говорят французы. Давай послушаем тебя. Долгое время ты была марксисткой. И как же ты от этого излечилась?

– Я четыре года прожила на Кубе…

– Где?! Как ты туда попала?

– Когда я училась на втором курсе юридического колледжа, Общество кубино-американской солидарности организовало поездку для студентов, что-то вроде подработки на каникулах. Мы ремонтировали оздоровительные центры. И там я познакомилась с одним парнем…

– Ага! И ты в него влюбилась!

Роза засмеялась:

– Если я и влюбилась, то скорее в Кубу. Когда наша бригада вернулась в США, я решила, что останусь и буду жить с этим человеком. У его родителей была свиноферма в местечке под названием Виналес, очень примитивное хозяйство, несколько развалюх и больше ничего. Ни туалета в доме, ни водопровода…

– Надо же!

– Но они были очень симпатичными, добрыми людьми. Первое время я была там по-настоящему счастлива.

– А потом?

– Потом я начала понимать, что с их системой что-то не так. Чересчур много угнетения и несправедливости.

– Однако ты все равно оставалась там еще долгое время?

– Понимаете… – Роза запнулась, не зная, как объяснить.

Принято думать, что человек теряет веру в единый миг, его вдруг осеняет, и он одним махом рвет с прошлым. Но в ее случае процесс разочарования протекал медленно. Ее вера в Кубу опиралась на сложную систему рассуждений, оправдывающих реальность. Очень долго она не замечала никаких противоречий в тамошней идеологии, а любое свидетельство бесправия кубинцев толковала в положительном ключе, пользуясь богатым арсеналом заемных сентенций. «Статичная оценка фактов недопустима, факты необходимо видеть в динамике. Те, кто кричит о „правах человека“, сами еще не освободились от буржуазных привычек. Не существует демократической системы, лишенной недостатков. Революция все еще продолжается. Пропаганда – абсолютно закономерный метод для укрепления революционной дисциплины. Достижения революции куда важнее, чем наделение врагов революции свободой слова».

– Вероятно… – сказала она, – мне просто не хотелось уезжать.

– Что ж, – заметил раввин, – этот урок дался тебе тяжело!

Роза натянуто улыбнулась. Пусть ее прежняя вера и дискредитирована, но вспоминала она о ней с нежностью и насмешек не допускала. Слишком рано, подумала она, превращать историю крушения ее социалистических идеалов в поучительную байку.

– А иудаизм? – спросил раввин. – Как ты к этому пришла?

– Совершенно случайно. – И Роза рассказала, как однажды забрела в Ахават Израэль. – Я поняла, что это огромная часть моего наследия, которую я прежде игнорировала. И ощутила…