Текст книги "Правдолюбцы"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3
«Ребе Рейнман поднял в руке гранат: „Эстер, знаешь ли ты?..“»

Ребе Рейнман поднял в руке гранат:

– Эстер, знаешь ли ты, почему мы едим этот фрукт на Рош Ха-Шана? [47]47
  Еврейский Новый год; празднуется в первые два дня месяца тишрей (сентябрь-октябрь).


[Закрыть]

Двадцать человек, сидевшие за обеденным столом Рейнманов, подъедая праздничное угощение, перестали жевать в ожидании ответа Эстер.

– Потому что у гранатов есть маленькие короны?

Ребе погрозил ей пальцем и обратился к старшей дочери:

– А ты, Ребекка, можешь ответить?

Ребекка заерзала на стуле:

– Точно не помню, папочка… Забыла.

Роза подняла руку:

– Я знаю. Потому что в гранате, как говорят, столько же зернышек, сколько на свете существует мицвот. [48]48
  Мицвот, мицва – в иудейской традиции доброе дело, праведный поступок, а также религиозные правила поведения.


[Закрыть]

Ребе заморгал в комическом изумлении:

– Вижу, ты прилежная ученица, Роза! А если ты такая всезнайка, уверен, ты нам скажешь, сколько всего мицвот.

– Шестьсот тринадцать, – отчеканила Роза.

– О, Роза, как ты могла! – упрекнула миссис Рейнман. – Ты лишила его удовольствия поучить тебя чему-нибудь.

Все засмеялись, а Роза порозовела – она была довольна собой. Трудно поверить, что всего четыре месяца назад похожее застолье в этом же самом доме доставило ей столько мучений. Теперь она вспоминала о том злополучном обеде, как человек, лежащий в теплой уютной постели, вспоминает о метели, бушующей за окном, – с приятным чувством торжества.

– А вы когда-нибудь пересчитывали зернышки в гранате, ребе? – спросила она.

– Это провокационный вопрос, – со снисходительным упреком заметил Рейнман.

– Ты считал, папочка? – заинтересовалась Эстер.

– Нет. Но, видишь ли, Эстер, у обычая поедать гранат на Рош-Ха-Шана имеются и другие толкования. – Он хитро покосился на Розу. – Твой дедушка говаривал, что зернышки граната обозначают все добрые поступки, которые совершает в жизни даже самый обмирщенный еврей.

Миссис Рейнман с другими гостьями начали убирать со стола. Роза встала, чтобы помочь, но раввин жестом поманил ее за собой, на веранду.

На улице было холодно, средь пожухлой травы покачивался на ветру кукольный домик Эстер. Миссис Рейнман выбежала следом с шарфом для мужа.

– Боится, что я простужусь, – улыбнулся раввин, когда миссис Рейнман вернулась в дом. – Но я люблю после еды выйти на свежий воздух. Это прочищает мозги. – Он сел на краешек шезлонга, а Розе предложил кресло. – Значит, ты не останешься переночевать.

– Увы, как ни жаль, – вздохнула Роза. – Все это очень некстати, но девочки из моей программы выступают сегодня на концерте, и я должна присутствовать. Надеюсь, вы меня поймете. Знаю, сегодня нельзя пользоваться транспортом, но отказаться я никак не могла.

Ребе, до этого задумчиво глядевший на нее, откашлялся.

– Послушай, Роза, на каком, по-твоему, этапе религиозности ты сейчас находишься? Я слыхал, что летом у тебя были небольшие трудности, которые ты вроде бы преодолела. Но у меня возникает впечатление, что ты наткнулась на очередную преграду. Я прав?

– Ничего подобного! Конечно, обстановка в моей семье все еще тяжелая (раввин кивнул: Роза рассказала ему о второй семье отца), и я в этом довольно сильно увязла. Но занятия в Центре и беседы с вами помогли справиться с ситуацией. И теперь в том, что касается моей религиозной жизни, я настроена более чем позитивно.

– Да, я вижу, что ты настроена «позитивно». Тебе нравится ощущение некоего этнического родства, нравится ходить на занятия, снимать пробу с чолнта [49]49
  Традиционное субботнее еврейское блюдо, которое готовится 12 часов, начиная с вечера пятницы.


[Закрыть]по пятницам. Это понятно. Но я имею в виду нечто большее.

– Да, я знаю…

– Иудаизм – это не фольклор, Роза, это религия. Нельзя называться иудеем лишь потому, что участвуешь в красочных праздниках и поешь мелодичные песни. Если ты хочешь исключительно песен, танцев и булочек с творогом, ступай к реформистам, они по этой части большие мастера.

Роза выпрямилась в кресле, она была поражена. Раввин неоднократно с презрением отзывался об интеллектуальной неряшливости, «религиозной попсе» реформаторов иудаизма. И отправлять ее прямой дорогой к ним означало в его устах намеренное оскорбление, причем самого изощренного толка.

– Но я не хочу присоединяться к ним.

– Уверена? – пристально глядя на нее, спросил раввин.

– Разумеется, уверена.

– Ведь вопрос в том. Роза, что если твои намерения действительно серьезны – если ты искренне желаешь приблизиться к твоему Создателю, – то рано или поздно тебе придется сделать выбор. Придется решать, хочешь ли ты остаться одной ногой в миру – в том мире, где мужчины ведут себя, как твой отец, – либо ты хочешь чего-то иного.

Роза сдавленно, недоверчиво засмеялась:

– Я не понимаю. Неужто вы затеяли этот разговор только по той причине, что сегодня вечером я возвращаюсь в город?

– Причина не только в сегодняшнем вечере. Речь идет о твоем отношении к религии в принципе. Не забывай, я наблюдаю за тобой уже несколько месяцев.

Роза рассвирепела. Раввин к ней ужасно несправедлив. До сих пор он относился к Розе с неизменным сочувствием, добиваясь расположения к себе и не требуя никаких иных проявлений праведности, кроме последовательного интереса к религии. И вдруг, без всякого предупреждения, он превращается в плохого полицейского. Свой парень исчез без следа. И теперь, давай, либо делай свои дела, либо слезай с горшка.

– Прошу прощения, ребе, но, по-моему, это нечестно. Слишком мало времени прошло…

– Верно. И я не пытаюсь ускорить процесс. Я лишь хочу удостовериться, что ты на правильном пути. Бог хочет от тебя определенности, но пока ты Ему в этом отказываешь. Разумом ты понимаешь, что иудаизм работает, что это стройная, логичная система. Но эмоционально все еще сопротивляешься. Ведь если ты примешь веру, тебе придется полностью изменить свою жизнь. А никто не хочет перемен. Это трудно.

– Нет, – возразила Роза, – все ровно наоборот. Эмоционально я принимаю жизнь по иудаистским законам. Проблемы возникают на интеллектуальном уровне. Вы сказали, что, несмотря на внутренний дискомфорт, я должна как можно больше общаться с ортодоксами. Я так и делаю. И стараюсь изо всех сил следовать вашим советам. Читаю книги, рекомендованные вами, веду с вами теологические дискуссии, необычайно захватывающие, и это правда. Но я по-прежнему не уверена, смогу ли я жить, как вы, и не знаю, смогу ли я верить, как вы.

– Вера – трудное дело, Роза. Неверующие часто говорят о вере как о чем-то легком – как о способе улизнуть от тяжких раздумий о бессмысленности бытия, – но они ошибаются. Легким бывает только сомнение. То, что Господь невидим; страх, который одолевает нас иногда: а не равнодушен ли Он к нашим земным страданиям; наука, предлагающая объяснение любому явлению, прежде считавшемуся таинственным, – все это делает веру чрезвычайно сложной задачей. Особенно для такого человека, как ты, выросшего вне традиций, на которые можно опереться. Знаешь, в Талмуде сказано: «Рядом с новообращенным даже рожденный в семье праведников не достоин стоять». Таким образом подчеркивается особая трудность и мучительность пути, на который ты встала. Но далеко ты не продвинешься, если будешь ходить вокруг да около.

– Но как же быть? Не могу же я принять иудаизм, не будучи абсолютно в себе уверенной.

– Возможно, ты и не обретешь этой уверенности, пока не примешь веру.

Роза была потрясена:

– Но вы же не хотите, чтобы я совершала обряды без истинной…

– Помнишь, что сказали израильтяне на Синае? – улыбнулся раввин. – «Мы поступим так и увидим». Выбор последовательности слов был не случайным. Они выражали готовность подчиниться Господней воле без раздумий, а уже потом осознать, в чем она состоит. Это главный урок синайского откровения – Господь не нуждается в нашем дотошном понимании и даже в нашей непогрешимой вере. Он требует преданности, требует поступков.

Когда Роза собралась возвращаться в Нью-Йорк, пошел дождь. Автобусы из Монси не ходили по причине праздника, и ей пришлось взять такси до Нонсета, где она пересела на междугородний автобус. Денег на такси от автовокзала ей уже не хватило, и Роза топала десять кварталов под дождем до Тридцать второй улицы, где «Девичья сила» устраивала концерт. Выступали девочки из разных районных отделений, и директор программы, предполагая наплыв зрителей – родственников и друзей, – сняла обшарпанный зал на пятом этаже коммерческого здания. Когда Роза вошла в зал, концерт уже начался: девочка на сцене читала стихотворение.

 
Все учите меня да поучаете,
Ругаете да понукаете.
Думаете, сама не пойму, что почем?
Как бы не так – дайте мне только
                                 свободы во всем.
Прочь, дураки и всезнайки,
Сама я себе хозяйка!
 

Оглядев помещение, Роза приуныла. Из семидесяти складных стульев, расставленных в зале, занято было не более двадцати пяти – и по меньшей мере семь из них работниками программы. Рафаэль сидел в первом ряду, улыбаясь во весь рот чтице. Когда она закончила, Рафаэль мужественно попытался добавить громкости тощим аплодисментам, ухая и топая ногами.

Следующим номером группа девочек, не прекращая хихикать, исполнила песню о верности себе и своей мечте.

 
Говорят, я – талант, а я и не спорю,
Мне ли не знать, чего я стою,
Горы сверну – будьте спокойны,
Верю, победа будет за мною.
 

Вряд ли убогая обстановка была выбрана намеренно, с жестокой целью подвергнуть сомнению задорный оптимизм песенки. Но здесь, в заброшенном, продуваемом сквозняками зале, шансы этих бесталанных девочек на победу в чем-либо выглядели особенно неутешительными.

Настал черед подопечных Розы выступать с танцевальным номером. Она с одобрением наблюдала, как девочки гуськом выходят на сцену. (В итоге изнурительной борьбы Розе удалось наложить вето на гимнастические купальники с глубоким вырезом и мини-юбки, которые лоббировала Кьянти.) Когда заиграла музыка и девочки принялись энергично вращать бедрами, на лице их наставницы появилось выражение глубокого недоумения. Девочки отплясывали не под согласованный заранее сладкий пафосный пустячок, но под рэп. Непристойный грязный рэп. И все движения, которые Роза лично исключила из танца во время репетиций, были благополучно вставлены обратно. Она поискала глазами Рафаэля – тот, стоя, хлопал в такт музыке. Вспышку гнева скоро погасила волна равнодушной усталости. Какая разница, сказала себе Роза. Все это абсолютно неважно. Она прикрыла глаза, когда девочки, нагнувшись, принялись крутить задами перед аудиторией.

 
Коленкой под зад дай-ка,
И мы с тобой квиты, зайка.
 

Перед самым концом выступления Роза тихонько вышла из зала. Спускаясь по лестнице, она услышала, как ее окликает Рафаэль:

– Роза, ты куда?

– Домой!

– Постой! – Он догнал ее на первом этаже. – Ты не можешь уйти сейчас. Ты даже не поздравила девочек. Они расстроятся, если ты просто исчезнешь.

Усмехнувшись, Роза рывком открыла дверь:

– Они поймут, если я не поздравлю их с такимвыступлением.

– Да ладно тебе. – Рафаэль вышел следом за ней на дождливую улицу. – Девочки кое-что переделали, ну и пусть. Кончай обижаться.

– Я и не обижаюсь, но хлопать их по плечу я не в настроении.

– Речь не о твоем настроении.Они реально сделали номер, у них получилось, и им нужно знать, что ты ими гордишься.

– Но это не так. На самом деле они не очень складно сплясали отвратительный порнографический танец. Чем тут гордиться?

– А не спуститься ли тебе на минутку с пьедестала? – взорвался Рафаэль. – Какая разница, понравилось тебе их выступление или нет. Идея была в том, чтобы добавить им самоуважения.

– Ага. Но для начала они должны совершить что-нибудь, достойное уважения. Ты не согласен?

Торопливые прохожие косились на них. «Наверное, они думают, что мы любовники, – мелькнуло в голове у Розы. – Только любовники способны бурно ссориться, не обращая внимания на дождь». Ей вдруг захотелось прекратить перепалку, и пусть бы Рафаэль обнял ее и добродушно посмеялся над ее серьезностью, но, похоже, путь назад уже был отрезан.

– Я тебя не понимаю, – сказал Рафаэль, – совсем не понимаю. Говоришь, что хочешь помочь этим девочкам, но по большому счету они тебе глубоко несимпатичны. Твердишь об их говеной жизни – о «классовой судьбе», – а сама пальцем о палец для них не ударишь. Если они не добьются стипендии в крутой универ, ты поставишь на них крест. А тебе, на хрен, не надоело вечно всех осуждать?

– Надоело… слегка, – надрывно хохотнула Роза.

– Рад, что ты находишь это смешным.

– Нет, прости, это не смешно. Только… – Она смотрела вдаль: улица скрывалась под дождем, как под вуалью. – Послушай, я хотела бы походить на тебя. Хотела бы чувствовать, что делаю полезное дело. Но не могу. И это меня огорчает, давитна меня. – Выговорившись наконец, она с облегчением вздохнула.

– Тогда вали отсюда, чего ты ждешь? – неожиданно выкрикнул Рафаэль. – Эти девочки заслуживают большего. Сколько людей были бы счастливы работать на твоем месте, и они не стали бы гнобить всех и каждого гребаными поучениями. Ты постоянно учишь людей жить, но, алё, а что такого потрясающего в твоей жизни?

– Ты прав. – Роза опустила голову. – Прежде чем помогать другим, я должна помочь самой себе.

– Я не шучу, Ро. Просто отвали. Тебе здесь не место.

Рафаэль с негодованием отвернулся и направился обратно в здание, где продолжался концерт; Роза смотрела ему в спину со странной дрожащей улыбкой. Не отвергай истины, от кого бы она ни исходила.Под порывом ветра дождь приобретал причудливые формы, сворачиваясь морскими ракушками. В промокших кроссовках Розы хлюпала вода. Постояв немного, она заправила за уши волосы, висевшие крысиными хвостами, и побрела по блестящим темным улицам.

Глава 4
«Ясным октябрьским утром Сьюзан Сарандон…»

Ясным октябрьским утром Сьюзан Сарандон стояла на трибуне Восточного луга в Центральном парке, обращаясь к двадцати тысячам участников антивоенного митинга:

– Пусть Президент Соединенных Штатов знает, что мы не приемлем его лживые доводы в пользу войны. Мы – ответственные граждане, нас не проведешь! Мы задаем вопросы! И требуем ответов! Мы не готовы пожертвовать нашими сыновьями и дочерьми ради войны за нефть!

Передние ряды митингующих откликались впечатляющим ревом. На окраине луга, там, где под деревом расположились Одри с Ханной и Джин, реакция сводилась к вежливым хлопкам, словно аплодировали умелому гольфисту.

Одри копалась в портативном холодильнике Джин.

– Что это? – спросила она, вынимая пластиковую коробку.

– Салат из морепродуктов, – ответила Джин. – Попробуй. Очень вкусно.

Одри наморщила нос:

– А бутербродов ты не прихватила?

Гигантские микрофоны визгливо зафонили, и все трое, гримасничая, зажали уши ладонями.

– Нет, дорогая, – сказала Джин, когда визг стих. – Но там есть багет и немного паштета. Можешь намазать себе бутерброд.

– Да ну его, – Одри отодвинулась от сумки, – все равно есть не хочется.

Ее свекровь в темных роговых очках клевала носом, сидя в инвалидной коляске. Ханна выглядела почти шикарно – ни дать ни взять, Джоан Кроуфорд, только слегка приболевшая.

– Ты в порядке, Нана? – громко осведомилась Одри.

Старуха вздрогнула и устремила взгляд на сцену:

– Кто эта женщина?

– Сьюзан Сарандон, актриса, – пояснила Джин. – Хорошая актриса.

– Она миловидная, – одобрительно заметила Ханна.

– С такого расстояния любая покажется красавицей, – буркнула Одри. – А посмотреть на нее вблизи – кожа, поди, вся в складку.

– Ой! – воскликнула Джин. Вдоль толпы расхаживал человек на ходулях в костюме Дяди Сэма. – Здорово, правда?

Одри мрачно взглянула на нее. Джин нарядилась в то, что она в шутку называла «агитпроповским прикидом», – безразмерную блузу, какие носят художники, серые легинсы и дурацкую вязаную шапочку, которую ей недавно привезли с Ямайки. Это уже выходило за всякие рамки. Одри намеревалась сделать подруге внушение, когда выдастся свободная минутка.

– Никогда не понимала, как им это удается. – Ханна разглядывала человека на ходулях. – Упадешь – костей не соберешь.

– Но выглядит забавно, – сказала Джин. – Я бы сама хотела как-нибудь попробовать.

– Ах, Джин, сердцем ты по-прежнему молода! – язвительно обронила Одри.

Рассеянно улыбнувшись, Джин обратилась к Ханне:

– По-моему, митинг получился отличный!

– Да, чудесный! – согласилась старуха.

– Что вы несете? – возмутилась Одри. – Зрелище просто жалкое! Для того чтобы попасть в новостную программу, надо собрать не меньше ста тысяч человек. Этот междусобойчик удостоится лишь пары строчек в завтрашних газетах.

– И с погодой нам необычайно повезло, – упрямо радовалась Джин.

– А вот об этом даже в газетах не упомянут, – хмуро добавила Одри.

Все замолчали.

– Хорошо! – вскочила Джин. – Пожалуй, прогуляюсь-ка я и поснимаю, если не возражаете.

– Кто же тебе запретит, вольной пташке! – Одри с блеском удалось разом обидеть и обидеться.

В сотне метрах от пикникующих женщин на траве сидела Роза в окружении семерых подопечных из «Девичьей силы». Девочки заинтересовались лежачими демонстрантками в масках из папье-маше, изображающих череп, и огромных подгузниках.

– Что они делают, блин?

– Да они чокнутые.

– Зачем они нацепили эти уродские маски?

– Дура, они протестуют.

– На них подгузники. Это еще почему?

– Может, они гадят под себя.

– О, блин! Они – засранки! Засранки!

– Прекратите! – рассердилась Роза. – Немедленно прекратите! Вы ведете себя крайне дурно!

Сегодня Роза в последний раз выводила девочек «в свет». Две недели после подачи заявления об увольнении истекали в следующий четверг, и митинг, по сути, был прощанием руководительницы с группой. Однако протекало это событие довольно нервно – видимо, чтобы ни у кого не оставалось сожалений, думала Роза. Рафаэль, который по-прежнему почти с ней не разговаривал, в последний момент отпросился с работы, сославшись на якобы больное горло, а девочки, прежде никогда не бывавшие на политических акциях, совсем распоясались. Роза уже трижды отчитала их за то, что они принимались скандировать речевки собственного сочинения, когда кто-нибудь выступал с трибуны.

Одна из девочек похлопала Розу по плечу:

– Ро, не ругайся. Я только хочу знать, почему они это делают.

– Ну а как ты сама думаешь, Малиша? Что у них написано на плакатах? «Гибель за нефть не для наших детей». Что, по-твоему, это значит?

– Без понятия, – призналась девочка.

– Они хотят сказать, что наше правительство хочет вторгнуться в Ирак лишь затем, чтобы завладеть их нефтяными ресурсами…. А ты знаешь, что такое «нефтяные ресурсы»?

Но Малиша уже не слушала. Она, хихикая вместе с другими девочками, указывала пальцем на проходившую мимо пожилую белую женщину в раста-шапочке.

– Ой, что у нее на голове! Она воображает себя раста!

– Раста-тетенька! Вы любите Боба Марли?

Роза пригнулась, но было поздно: Джин успела ее заметить.

– Хо! Роза! – крикнула она и направилась к группе. – Привет! Всем привет!

Когда обнаружилось, что Роза знакома с этим странным созданием, девочек обуяло столь безудержное веселье, что некоторые из них повалились на землю, корчась от смеха.

– Роза, дорогая! – Джин поцеловала ее в щеку. – Просто фантастика, что мы здесь встретились!

– Здравствуй, – ответила Роза. – Девочки, познакомьтесь, это Джин. А это – Малиша, Шанель, Даниэль, Кьянти…

Джин улыбнулась им с тем безмерным добросердечием, которое белые либералы средних лет приберегают специально для цветной молодежи.

– Рада, очень рада! Как славно, что вы, совсем еще юные, пришли на этот митинг. Помните, мы рассчитываем на вас, только вы сможете вытащить нас из болота, в котором мы все увязли!

Девочки уставились на нее, раскрыв рты.

– Здесь твоя мама с Ханной, – сообщила Джин Розе. – Пойди поздоровайся с ними.

– Э-э… я не могу оставить девочек.

– А кто тебе велит их оставлять? Идите все вместе.

– Ура! – заорала Кьянти. – Нам покажут Розину маму!

– Честное слово, Джин, – сказала Роза, – это не самая удачная идея. Мы с мамой не очень-то ладим в последнее время.

Джин ухватила Розу за предплечье:

– Дорогая, не будь лежачим камнем. Все идемте со мной! – Ее хрупкие пальцы оказались на удивление сильными.

– Ура! – приплясывали от восторга девочки. – Розина мама! Розина мама!

– Ладно, – устало смирилась Роза, – идем.

Ханна спала, а Одри читала «Маму Джонс». [50]50
  Политический некоммерческий журнал либерального толка, названный в честь Мэри Харрис Джонс (1837–1930). знаменитой профсоюзной активистки.


[Закрыть]

– Смотри, кого я привела! – воскликнула Джин.

Оторвавшись от чтения, Одри глянула поверх очков:

– О, здравствуйте.

– Это моя мать, – официальным тоном оповестила Роза своих подопечных. – А это… – наклонившись, она чмокнула Ханну в свесившуюся голову, – моя бабушка.

Девочки жались друг к другу, внезапно присмирев.

– Ну а теперь, – обратилась Джин к девочкам, – кто хочет кока-колы?

– Ро, можно нам кока-колы?

– Если это уж так необходимо.

– Прекрасно! – сказала Джин. – А ты. Роза, посиди здесь, передохни. Не волнуйся, я справлюсь с этими юными леди.

Оставшись наедине, Одри и Роза некоторое время молчали. Одри опять уткнулась в журнал. Роза смотрела на трибуну, где старый черный священник метал громы и молнии перед микрофоном.

– Наш мудрый президент говорит: «Либо мы, либо они». Вы уж простите меня за скудоумие, но я должен спросить, кто такие эти «мы», о которых он талдычит? И откуда у человека, проигравшегообщенациональные выборы, обманомзахватившего власть, столько наглости, чтобы высказываться от имени нас всех?

Толпа возгласами подбадривала оратора, и над лугом взметнулись плакаты «ЗА НЕФТЬ НЕ ПЛАТЯТ КРОВЬЮ».

– На редкость вялое мероприятие, – кисло обронила Одри.

Роза улыбнулась. Несмотря на декларируемую приверженность принципам коллективизма, к массовым акциям Одри всегда относилась прохладно. Ее политические взгляды обслуживали ту же личную надобность, что и пристрастие одноклассников Розы к альтернативной музыке: и то и другое служило пропуском в замкнутое элитарное сообщество. Одри ратовала за свои убеждения, но множить ряды сторонников отнюдь не стремилась, точно так же школьные приятели Розы вовсе не желали, чтобы их обожаемые независимые группы заняли первые строчки в чартах.

– Странно, что ты привела сюда свою группу, – сказала Одри.

– То есть, – немедленно взбрыкнула Роза, – ярую религиозную фанатку вроде меня международная политика не должна интересовать, так?

– Примерно так.

– Впрочем, это моя последняя экскурсия с ними.

– Почему?

– Увольняюсь.

– Да ну? – Одри изо всех сил сохраняла невозмутимость. – И чем же ты собираешься заняться?

– Тебе это не понравится.

– Ты получила работу в «Морган Стэнли»? [51]51
  Одна из крупнейших финансовых и инвестиционных компаний США.


[Закрыть]

– Я планирую уехать в Иерусалим и поступить в ешиву.

Одри молча разглядывала зелень в парке. Когда же она заговорила, голос ее звучал неожиданно спокойно:

– Все же, почему иудаизм? Вот что хотелось бы понять. Почему ты выбрала самую реакционную религию? Могла бы стать буддисткой или индуской какой-нибудь.

– Что такого реакционного ты видишь в иудаизме? – возразила Роза. – Заботу о бедных и больных? Верность супружеским обетам? Стремление жить честно и достойно?

– Не болтай ерунды, Роза. Если ты жаждешь честной и достойной жизни, могла бы остаться социалисткой.

– Правда? И куда завел меня социализм? Куда социалистические ценности завели в итоге папу?

– Твой отец сделал куда больше ради перемен к лучшему в жизни людей, чем тебе когда-либо удастся сделать.

– Включая вранье жене и детям на протяжении последних шести лет.

– Что у тебя в голове? – рассмеялась Одри. – По-твоему, он спутался с той женщиной из-за своих политических убеждений?

– Во всяком случае, убеждения его не остановили.

Одри отбросила журнал в сторону:

– Не будь ребенком, Роза! Нет такого средства, которое удержало бы мужской член в штанах. Думаешь, иудеи не погуливают от своих жен? Любопытно, когда ты обнаружишь, что твой раввин ублажает миссис Оторву, ты что, почувствуешь себя «преданной» Богом?

– Обязательно надо говорить такие вещи? – с отвращением спросила Роза.

– Ладно, сменим тему. Скажи-ка, еврейская религия удержала еврейских солдат от стрельбы по палестинским детям? (Роза молчала.) Или ты хочешь сказать, что они нестреляли по детям?

– У меня были проблемы с Израилем, – ответила Роза. – Но я много читала по этому вопросу, беседовала с информированными людьми и поняла, что антисионистские аргументы в основном базируются на антисемитизме.

– Так ты теперь на стороне Израиля? – опешила Одри.

– Я считаю, что Израиль имеет право на существование. А также право защищаться от врагов. И если это сионизм…

– У меня нет слов, Роза. Правда нет. – Одри закрыла лицо руками. Так прошло несколько секунд. Затем она подняла голову: – Ты собираешься нырнуть в этот омут с головой? Следовать всем правилам?

– Да… в общем, хочу попробовать. Знаю, некоторые законы выглядят странно, – особенно если смотреть на них вне контекста. Мне не всегда легко их принять, и приходится бороться с сомнениями…

– Ага, – перебила Одри, – возможно, это все-таки не для тебя. Возможно, иудаизм тебе не подходит, несмотря на то что твои новые друзья от него без ума.

– Но, мама, если это истина, то почему же она мне не подходит? Если бы тебе открылась правда о чем-то, но эта правда оказалась бы совсем не той, какую ты хотела или на какую надеялась, разве ты не приняла бы ее?

– Не могу ответить на этот вопрос. Мне правда никогда не являлась подобным образом… А вот и они.

К ним возвращалась Джин с девочками. Каждая девочка разжилась банкой колы и футболкой с надписью «АГИТАТОР, АГИТИРУЯ, АГИТИРУЙ!».

Роза торопливо повернулась к матери:

– А если бы так случилось? Если бы ты узнала истину таким образом?

Одри продолжала смотреть на приближавшуюся компанию.

– Глупая женщина, – пробормотала она, – ну зачем она купила им всем футболки!

– Мама! – Розу трясло от нетерпения. Бывало, в детстве, когда она отчаянно пыталась добиться внимания матери, постоянно куда-то ускользавшего, она клала ладонь на щеку Одри и поворачивала ее голову к себе. – Мама! Ты меня слушаешь?

– Ты спрашиваешь, – Одри с улыбкой взглянула на дочь, – как бы я поступила, откройся мне истина, которой я не искала?

– Да.

– Я бы ее отвергла.