Текст книги "Правдолюбцы"
Автор книги: Зои Хеллер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
И как же все были изумлены, а больше всех Карла, когда Майк принялся за ней ухаживать. Поначалу она постоянно ждала, что вот-вот вскроется правда: она стала жертвой тщательно спланированного розыгрыша. Иначе и быть не могло, ведь ей катастрофически не хватало данных, чтобы занять должность девушки Майка. Но Майк терпеливо, любезно рассеивал ее сомнения: возможно, на свете существуют женщины покрасивее, твердил он, и поязыкастее, и пофигуристее, но ему вся эта шелуха не интересна. Он искал девушку, с которой можно поговорить, которая разделяет его убеждения и понимает, для чего он так много работает. Словом, девушку, которую он мог бы уважать.И Карла, ошалев от нежданного, никоим образом негаданного счастья, сочла, что ничего более приятного ни один мужчина ей в жизни не говорил.
– С ним весело? – спросил Халед.
– Да, – как-то излишне поспешно ответила Карла. – Очень.
– У вас есть дети?
Карла сжалась:
– Нет… пока нет. Но мы… хотим ребенка.
– А, это хорошо. Дети – всегда радость. Я часто вижусь с моими племянниками. Мы с братом живем рядом, и я вожу его сынишек в «Макдоналдс» или еще куда. – Он глянул на стол, заваленный бумагами. – Похоже, вы трудитесь за двоих.
– Это не совсем так, – скромно возразила Карла.
– Нет, так. Я вижу, когда люди уходят с работы, а вы всегда засиживаетесь допоздна.
Карла нервно засмеялась. Оказывается, он уже давно наблюдает за ней, – она не понимала, то ли ей это льстит, то ли страшит.
– Ну, в данный момент я бездельничаю, – сказала она. – Компьютер завис. Я как раз собиралась позвонить в службу поддержки.
– Я кое-что смыслю в компьютерах. Хотите, взгляну?
– Спасибо, не надо. Мне. право…
– Но это может быть какой-нибудь пустяк. Позвольте мне попробовать.
Нехотя поднявшись, Карла вдавилась в стенку, освобождая место за компьютером.
– Наверное, его нужно перезагрузить, – предположил Халед.
Глядя на крошечную лысину на его макушке, Карла забеспокоилась:
– Вы учились на курсах?
– Нет, но я подолгу сижу за компьютером. Интернет и все такое. Я живу один, а в Сети удобно знакомиться с людьми.
Эта непрошеная информация слегка огорчила Карлу. Он что, назначает свидания по Интернету? Или торчит на порнографических сайтах? Халед внезапно обернулся к ней:
– Грязные картинки я не смотрю, никогда. Не хочу, чтобы вы подумали…
Карла покраснела:
– Нет, конечно нет.
Не прошло и минуты, как Халед откинулся на спинку кресла:
– В общем, это было легко.
– Правда? Он снова работает?
– Я всего лишь его перезагрузил. Иногда ничего иного и не требуется.
Подавшись вперед, Карла посмотрела на экран:
– Ого! Спасибо.
Халед встал:
– Кажется, пора оставить вас в покое.
– К сожалению, у меня еще много дел.
– А вы не против, если мы как-нибудь еще разок вместе пообедаем? Обещаю больше вас не расстраивать.
– Не против, – улыбнулась Карла.
– Отлично! – Халед подхватил свой кейс. – Увидимся на следующей неделе.
Стоило ему закрыть за собой дверь, как Карла потянулась к пакетику M&Ms. Что за странный человек, рассуждала она. И какие вопросы он задает! Карла надорвала шуршащий пакетик и, приподняв подбородок, закинула в рот конфетку. Впрочем, он милый, несмотря на неуклюжие манеры. И явно не дурак. Он видит и понимает, что творится вокруг, – недаром ему удалось так точно изобразить медсестру. Интересно, он всерьез собирается снова с ней встретиться? Отчасти Карла надеялась, что не всерьез. Опять испытывать неловкость – зачем ей это? Но с другой стороны, она хотела повторения совместного обеда – хотя бы для того, убеждала она себя, чтобы исправить ужасное впечатление, которое произвела на Халеда сегодня.
Глава 4
«Ленни, ты не видел моей сумки?»
– Ленни, ты не видел моей сумки? – громко спрашивала Одри, стоя у подножия лестницы. После паузы она крикнула опять: – Ленни!
– Да-а? – раздался сиплый голос.
– Мою сумку не видел?
– Нет.
– Ладно, все равно пошевеливайся. Нам пора выезжать.
Этим утром Одри и Ленни отправлялись в Вестчестер на свидание с матерью Ленни в Бедфордской исправительной колонии. От тяжкой обязанности навещать Сьюзан Одри обычно старалась увильнуть, но у Ленни отобрали права, после того как его в который раз застукали за вождением в состоянии наркотического опьянения, и откажись она везти парня сегодня, ему пришлось бы ехать на ужасном тюремном автобусе. Одри двинула на кухню, и в этот момент зазвонил телефон.
– Привет, Одри, – бодро поздоровался Дэниел.
– А, это вы. Я уже успела позабыть о вашем существовании.
Дэниел теперь работал в солидной фирме, специализирующейся на законах по охране окружающей среды. У Джоела он не был больше месяца.
– Ну, я все еще жив, – ответил он.
– Много китов спасли?
– Пока ни одного, – рассеянно хохотнул Дэниел. – Как у вас дела, Одри?
– Супер-пупер, спасибо, что поинтересовались. Но вы ведь не для того позвонили, чтобы узнать о моем самочувствии?
– И для этого тоже. А еще я хотел бы с вами встретиться.
– Зачем?
– Нам нужно кое-что обсудить.
– Что именно?
– Это не телефонный разговор.
Одри язвительно рассмеялась. Дэниел обожал разводить таинственность на пустом месте – один из многочисленных приемов, которые он пускал в ход, чтобы придать веса своей персоне.
– Что за глупости, Дэниел? Просто скажите, что вам от меня надо.
На кухню вошел Ленни с сумкой Одри в руке. Она сделала изумленное лицо: «Как ты ее нашел?!» – и послала сыну воздушный поцелуй.
– Вряд ли такой вариант годится, – говорил Дэниел в трубку. – Мы должны обсудить это с глазу на глаз. К тому же дело срочное, и хорошо бы увидеться сегодня…
– Отпадает. Я занята, везу Ленни на свидание с матерью.
– Когда предполагаете вернуться?
– Черт возьми, Дэниел, вы не можете подождать до завтра?
– Сегодня было бы лучше.
Одри раздраженно ответила:
– Ладно, уговорили. Приезжайте сюда к пяти. – Отключившись, она повернулась к Ленни: – Умница! Где она была?
– На лестничной площадке.
– Правда? Чудеса! Так ты готов?
– Ага.
Одри оглядела его с головы до ног:
– Бриться ты не в настроении, я правильно угадала?
Ленни задумчиво ощупал подбородок:
– Не-а.
На выезде из города они остановились заправиться. Одри послала Ленни платить, пока сама заливала бак. Когда Ленни вернулся, Одри обнаружила, что на сдачу он купил энергетический напиток и большой хот-дог; цвета сосиска была такого же, как тельце пластиковой куклы.
– Почему ты не сказал, что хочешь есть? – спросила она, когда они сели в машину. – Заехали бы в какое-нибудь приличное место.
– Я бы не дотерпел, просто умираю с голоду. Я не ужинал вчера.
Выруливая обратно на Хьюстон-стрит, Одри коротко взглянула на него:
– Почему, дурачок?
Вгрызаясь в хот-дог, он ответил:
– Денег нет.
– Ох, Ленни.
Последние три месяца Одри выдавала сыну по сто долларов в неделю. Этого пособия вместе с тем, что он получал, подрабатывая у Джин и прочих друзей семьи, вполне хватило бы, чтобы продержаться, пока он не устроится на нормальную работу.
– Мне и самому все это жутко неприятно, мам. Но не мог же я не вернуть долг Тане. И потом, я потратился на такси, когда ездил к папе.
– «Такси»! – воскликнула Одри. – Сынок, ты слыхал про метро?
– Я просил у Джин аванс, – продолжал Ленни, – но она отказывается платить, пока я не закончу работу.
– И она ничего тебе не дала? – удивилась Одри. – Даже двадцати баксов?
Ленни грустно покачал головой:
– Знаешь, я больше не хочу занимать у Тани…
Одри улыбнулась, как человек, который понимает, что его разводят, но не противится этому:
– Ладно, ладно. До меня дошло. Моя сумка на заднем сиденье. Возьми полтинник. (Ленни молча жевал хотдог.) Хорошо, тогда стольник, но ни цента больше.
– Ты уверена?
– Перестань. Просто возьми деньги.
Ленни – законченный прохвост, постоянно твердил Джоел, и не заслуживает, чтобы его баловали. Как-то он даже заявил, что Одри обращается с этим парнем как с личным жиголо. Но попреки Джоела ни на йоту не изменили ее поведения. Скорее она гордилась столь беззаветной преданностью сыну. А нападки на Ленни лишь подталкивали Одри к новым героическим подвигам: мать и сын плечом к плечу против всего мира.
Двадцать семь лет назад, в тот вечер, когда родную мамашу Ленни арестовали за ограбление банка, именно Одри делегировали забрать семилетнего мальчика из опустевшего дома, где его сторожила нянька. Над островом Лонг-Айленд бушевала метель, и Одри целый час добиралась до Гарлема по обезлюдевшему белому городу, а потом еще час кружила по кварталам в поисках нужного адреса. Когда она наконец вошла в малюсенькую квартирку над мужской парикмахерской на авеню Св. Николаса, было уже далеко за полночь. Ленни сидел обняв коленки на полу гостиной и смотрел мультики в компании гигантского, слюнявого мастифа.
– А мне заплатят? – немедленно осведомилась нянька. Она только что закончила красить ногти и теперь мерно взмахивала гибкими кистями, словно стряхивала воду или делала колдовские пассы. – Я ведь переработала, а лишние часы стоят в полтора раза дороже, сами знаете.
– Когда мама придет? – спросил Ленни, не отрываясь от телевизора.
До этого момента своей жизни Одри относилась к детям без малейшей сентиментальности. Для нее они были отдельной категорией особей, которая только учится тому, как стать человеком. То есть неполноценными взрослыми. Разумеется, она любила своих дочерей – хотела, чтобы они были счастливы и тому подобное, – но дочери не сумели возбудить в ней ту безоглядную страстность львицы, которой хвастались другие матери. Она так и не смирилась с ролью прислуги, отведенной матери, – с этим монотонным, неблагодарным трудом. Мыть пол, который не пачкала, готовить еду, которую не ест. Она кормила своих девочек с положенной регулярностью, старательно чистила им зубы дважды в день, следила, чтобы они были одеты более-менее по погоде, но вся эта возня, кроме тупого удовлетворения от исполненного материнского долга, никаких иных приятных ощущений у нее не вызывала. Даже если бы она попыталась, ей все равно не удалось бы переживать радости и горести дочерей как свои собственные; мини-драмы их повседневного существования, говоря по совести, наводили на нее скуку. Когда они просыпались среди ночи, разбуженные дурным сном, она хмуро советовала им вообразить что-нибудь хорошее и тут же отсылала обратно в постель. Когда они приходили из школы с жалобами на одноклассников, которые их обидели, Одри лишь пожимала плечами и приказывала не раскисать.
– Да какая разница, что о тебе думают эти сопляки? – спрашивала она, по-драконьи выпуская из ноздрей клубы сигаретного дыма и шурша газетами.
Чувства вины из-за недостатка материнского рвения Одри никогда не испытывала. Она полагала свое отношение к материнству наиболее здравым. Родители-маньяки с горящими глазами – вечно улыбающиеся супер-мамочки; папаши, которые околачиваются вокруг школы после звонка, заглядывая в окна, чтобы посмотреть, как там их чада, или осаждают «Ассоциацию родителей и учителей» с требованием изучения иностранного языка в группах дошкольников, – вот ониточно ненормальные. В этом самозабвенном отождествлении со своими детьми Одри видела признаки инфантилизма. Ясно, что таким образом они компенсировали печальные пробелы и неурядицы в собственной жизни.
Но в тот вечер, когда она приехала за Ленни в Гарлем, с ней что-то случилось. Глядя на его личико маленького совенка – на белесые усы от йогурта над верхней губой, блеск засохших собачьих слюней на штанах, – она почувствовала, как где-то глубоко внутри со щелчком открылось узенькое смотровое оконце и в проеме засветился путеводный огонек. У нее застучало в висках. Прилив крови, этот напористый ток, ее даже немного напугал. Ей хотелось схватить мальчика и – она уже не владела собой – стиснуть его в объятиях, расцеловать, съесть целиком.
На следующее утро она попробовала описать Джоелу этот странный психологический срыв.
– Больше всего это походило на приступ паники, – рассказывала она.
– Ну да, взять в дом чужого ребенка – не хухры-мухры, – пробормотал Джоел, второпях натягивая штаны: ему предстояла встреча со Сьюзан в полицейском участке. Он глянул на Ленни, мирно спавшего в кровати рядом с Одри. – Не беспокойся, через пару дней все устаканится.
Джоел ошибся. Не страх перед ответственностью за Ленни переполнял ее, но долгожданное пробуждение материнского инстинкта.
В дальнейшем привязанность Одри к приемному сыну часто приводила к трениям между супругами. Сколько бы Джоел ни пропагандировал воспитание детей в условиях коммуны, в «клане», его бесила мысль о том, что Ленни удалось разжечь в Одри безумную любовь, а ее «настоящим» детям – нет.
– Карла и Роза – твоя плоть и кровь, – увещевал он жену.
Но призывы к родственной преданности не достигали цели. Если на то пошло, Одри было проще любить Ленни именно потому, что не она его рожала. Как соавтор Карлы и Розы, она волей-неволей рассматривала их с неудовольствием художника, отмечающего изъяны в своем творении. Ленни же был нечаянным подарком судьбы, и, будучи избавленной от груза генетической вины за его недостатки, она могла с легкой душой наслаждаться этим счастливым приобретением.
Когда Одри с Ленни подъехали к исправительной колонии, ворота были еще закрыты. Ленни опустошил свои карманы, запихав их содержимое в дверцу машины, и они вместе с другими посетителями принялись бродить вокруг здания, похожего на бункер. Прибыл автобус, из него вышла горстка пассажиров, в основном женщины и дети. Маленького мальчика явно только что стошнило, и его бабушка – издерганная женщина в пронзительно-розовых брюках стретч – оттирала ему лицо бумажным полотенцем.
– Стой спокойно! – кричала она, когда ребенок отшатывался. – Хочешь, чтобы мамочка учуяла, как ты воняешь?
Ленни в детстве тоже постоянно укачивало в машине по дороге в Бедфорд. Одри приходилось тормозить на промежуточной стоянке, отмывать его с головы до ног и переодевать в чистую одежду. Прочие путешествия на автомобиле он переносил прекрасно; его тошнило от напряжения перед встречей с матерью. А потом он сидел в комнате для свиданий, подобрав под себя ноги, издавая запах желчи, и снова и снова расспрашивал Сьюзан о том, как ее поймали, какой роковой промах привел к ее аресту. Когда звонок оповещал об окончании часового свидания, он цеплялся за нее, плакал и умолял вместе с ним поехать домой.
– Почему ты не сбежишь отсюда? – спросил он однажды. – Вылези в окно. Если будешь быстро бежать, тебя не догонят.
Одри с трудом высиживала эти визиты, ее терзала обида, почти невыносимая. Почему, злилась она, весь пыл сыновней любви достается Сьюзан, если это она, Одри, надрывается в соляных шахтах материнства: читает мальчику книжки, поет колыбельные, вытирает его рвоту? Что Сьюзан вообще сделала для ребенка? Разве что нанимала ему нянек-идиоток, перед тем как отправиться играть в городскую герилью.
Ворота открылись, и посетители вытянулись в очередь для досмотра. Продукты и одежду, предназначенные заключенным, оставляли в специальном окошке, на котором висело от руки написанное объявление: «Стринги, бикини и сетчатые трусики запрещены. Кружевные и прозрачные бюстгальтеры запрещены». Одри с Ленни прошли через металлический детектор и направились по коридору в просторную комнату, напоминающую кафетерий, с торговыми автоматами вдоль стены. Сьюзан уже сидела за столиком. Увидев их, она расплылась в широкой улыбке и нежно протянула: «Э-эй».
Затем встала и, стиснув сына в медвежьих объятиях, несколько томительных секунд раскачивалась из стороны в сторону. При этом у Ленни, злорадно отметила Одри, выражение лица было каменным.
Все трое уселись: Сьюзан с одной стороны стола, Ленни и Одри – с другой.
– Рада тебя видеть, чувак. – Взяв сына за руку, Сьюзан проникновенно заглядывала ему в глаза.
В своей подпольной организации Сьюзан пользовалась репутацией зверь-бабы. Она ходила в мужских комбинезонах, а волосы стригла под горшок в стиле разбойников эпохи Плантагенетов. В подошве ботинка у нее был спрятан нож, «чтобы резать свиней». Сразу после ареста Чарльза Мэнсона и его свиты Сьюзан сочинила печально известное «коммюнике Конга», в котором Мэнсон провозглашался «братом и соратником в борьбе против буржуазной Америки». Но длительная отсидка вкупе с преклонным возрастом смягчили ее нрав. Волосы она отрастила, и теперь они седыми прядями окутывали ее плечи, работая на образ пророчицы, столь полюбившийся стареющим фолк-певицам. Прежняя риторика забоя свиней сменилась душеспасительным речитативом об исцелении и примирении. За годы, проведенные в Бедфорде, она придумала несколько образовательных программ для сотоварищей-зэков, включая профилактику СПИДа и самую интересную – служившую Одри поводом для нескончаемых издевок – «о родительских навыках». Программа Сьюзан по обучению грамоте, в которой заключенным предлагалось писать и разыгрывать пьесы на сюжеты из собственной жизни, была столь благосклонно встречена начальством, что ее размножили и разослали по тюрьмам страны в качестве образца для подражания.
– Что у тебя новенького, чувак? – спросила Сьюзан. – Как твоя группа? Вы все еще играете?
– Почти нет, – отозвался Ленни.
– Эй, сынок, не забрасывай музыку.
Одри отвернулась, пряча усмешку. Группы как таковой у Ленни никогда и не было, просто двое-трое парней под кайфом и с гитарами примерно раз в месяц импровизировали на мелкую бытовую тематику, получая на выходе лишенные мелодии, ироничные песенки. Их коронным номером – гимном, можно сказать, – была пародийная песнь во славу кошки ударника:
Революционерка Сьюзан всегда старалась придать вялым начинаниям Ленни серьезный, общественно-полезный оттенок. Если Ленни устраивался в ресторан, значит, он «врубается в стряпню», и это здорово, потому что кормить людей – почетное занятие. Когда Ленни отправлялся в Марокко за счет какого-нибудь богатенького, вечно обдолбанного приятеля, он «изучал арабскую культуру», что являлось «просто зашибенным», ибо молодые люди обязаны противостоять американской узколобости и чванству. Одри упивалась этими фантазиями как доказательством неадекватности Сьюзан.
– Ну а что еще у тебя происходит? – допытывалась Сьюзан. – Как вообще дела?
– Мы в основном заняты Джоелом, – ответил Ленни. – Но об этом пусть лучше Одри тебе расскажет. (Из уважения к чувствам Сьюзан при ней он никогда не называл приемных родителей мамой и папой.)
Сьюзан развернулась к Одри:
– Как он?
Одри кисло посмотрела на нее. Она всегда чувствовала, что Сьюзан ее не уважает. Подчеркнутая вежливость Сьюзан была не только вынужденной уступкой обстоятельствам, но и намеком на трудности в общении с такой сугубо обычной женщиной, как Одри. «Ты – очень простая домохозяйка, – звучало в ее тоне, – я же – бесстрашная диссидентка, но, видишь, я стараюсь изо всех сил, чтобы найти хоть какие-нибудь точки соприкосновения». Одри чуть на стенку не лезла.
– Какая наглость! – нередко жаловалась она Джоелу. – Эта женщина запорола ограбление банка, не сумела собрать ни одной исправной бомбы и десять лет не пользовалась дезодорантом. И на этих долбаных основаниях она возомнила, будто может мною помыкать! Тоже мне Александра Коллонтай.
– У Джоела дела обстоят неплохо, – сказала Одри. – Он перенес несколько инфекций, но все обошлось благополучно…
– Да, Джоел – крепкий старый хрен, – обронила Сьюзан.
Ноздри Одри раздулись, как у коня-качалки. Право непочтительно отзываться о Джоеле она зарезервировала исключительно за собой и очень узким кругом лиц, в число которых Сьюзан, уж конечно, не входила. И между прочим, Одри еще не закончила отчет о медицинских показателях Джоела.
– А как ты сама? – спросила Сьюзан. – Держишься?
– Угу. – Одри сунула руки в карманы в качестве превентивной меры на тот случай, если Сьюзан вздумает ухватить одну из них. – У нас все хорошо, правда. Лен?
Сьюзан улыбнулась сыну:
– Точно? Ты в порядке?
Ленни кивнул.
Оглядевшись по сторонам, Сьюзан сообщила:
– Я получила письмо от Черил.
Черил была молодой пуэрториканкой, заключенной, с которой у Сьюзан несколько лет назад возникла романтическая связь. Освободившись, пуэрториканка вернулась к своему сожителю, но продолжала переписываться с любимой подругой. Сьюзан посвящала ей любовные стихи собственного сочинения, причем некоторые из них зачитывала Ленни.
– Она учится на консультанта по СПИДу, – продолжила Сьюзан. – Я так горжусь ею.
Одри прикрыла глаза. У этой женщины ни стыда ни совести. В три предложения разделавшись в Джоелом, она перешла к обсуждению своей убогой лесбийской влюбленности. Джоел утверждал, что несправедливо упрекать заключенных с длительным сроком за то, что они зацикливаются на себе. Мир за стенами тюрьмы неизбежно превращается для них в абстракцию, они теряют чувство реальности. Но Одри твердо стояла на своем: Сьюзан всегда была нарциссом в обличье альтруистки.
Незадолго до окончания свидания Сьюзан попросила Ленни купить ей содовой в автомате. Когда тот удалился на значительное расстояние, она впилась глазами в Одри:
– Он в порядке?
– Все прекрасно.
– Он ведь не подсел опять на наркоту?
– Нет, – отрезала Одри. – С чего ты взяла?
– Не знаю. Он какой-то апатичный сегодня. И не очень хорошо выглядит…
– Это потому, что он не побрился. А так с ним все хорошо.
– Ты уверена?
Одри сложила руки на груди:
– Думаю, я бы заметила, Сьюзан.
По дороге домой Ленни был мрачен. Одри старалась его развеселить, но ее болтовня только добавляла ему нервозности. Признав поражение, она умолкла. На полпути к Нью-Йорку Ленни сказал, что ему надо в туалет, и они заехали на стоянку. Путешествуя в Бедфорд и обратно, они часто останавливались в этом месте: открытые торговые ряды с лежалым товаром, газетный киоск, «Макдоналдс» и палатка, где продавали «фирменные» булочки с корицей. В ожидании Ленни Одри курила, привалившись к машине. На улице потеплело, в воздухе пахло бургерами и выхлопными газами. Она наблюдала, как из автобуса выходят тучные граждане солидного возраста в футболках с надписью «У Господа мы все одной нации» и гурьбой направляются в ее сторону. Джоел ненавидел такие места: гипермаркеты, необъятные крытые рынки, парки с аттракционами, – места, где ему приходилось толкаться среди соотечественников из глубинки. Одри же эти встречи с люмпенской Америкой забавляли. Пусть она и прожила на новой родине много лет, она оставалась иностранкой настолько, чтобы упиваться картинками «из реальной жизни» – кое-как одетыми американцами, которые, занимаясь шопингом, на ходу уписывают трансгенные жиры.
Докурив сигарету, она отправилась в торговые ряды выпить кофе. Когда Ленни наконец появился, они сели со стаканами латте на скамейке рядом с маленькой игровой площадкой «Макдоналдса».
– Глянь, – Ленни указал на мальчика, сидевшего на горке, – пацан только что укусил девочку, что опередила его. Вот мерзавец! – Он рассмеялся, удивляясь и восхищаясь.
– Тебе вроде полегчало, – заметила Одри. В прозрачной коробочке лежала нетронутая булочка с корицей, свернутая спиралью, блестящая, похожая на деревянные завитки, украшавшие основание перил на лестнице в их доме. Булочка была куплена специально для Ленни. – Ты не любишь корицу? – спросила она.
– Я не голоден.
– Давай, ешь.
– Возьми себе. Я не хочу.
– Не упрямься. Лен. Ты целый день ничего не ел, один только хот-дог.
– Госссподи, мама…
– Ладно, ладно. – Одри взяла булочку и выкинула ее в урну. А потом пристально посмотрела на сына: – Лен…
– Да?
– Ты ведь сказал бы мне, если бы снова начал употреблять, верно?
Ленни расслабленно откинулся на спинку скамейки и возвел глаза к небу:
– Началось…
– Не веди себя так, – одернула его Одри. – Я не обвиняю, только спрашиваю. Ты ведь сказал бы мне, да?
– Да. Но я не употребляю.
– Честно?
– Реально. Чуть-чуть травки иногда, и это все, клянусь.
– Я так и думала. Сьюзан задала мне этот вопрос. Сказала, что ты какой-то странный. Иначе бы я к тебе не приставала.
Ленни потянулся к ней, чмокнул в щеку и произнес со вздохом:
– Радует, что тымне веришь.
Сперва Одри забросила Ленни к Тане, в Ист-Виллидж. Движение было ужасным, и, когда она добралась до Перри-стрит, Дэниел уже поджидал ее на крыльце. На нем были облегающие зеленые штаны пронзительного мультяшного оттенка, а смазанные гелем коротко стриженные волосы торчали дыбом, напоминая поверхность замерзшего моря.
– Вас в новой фирме заставляют так одеваться? – спросила Одри, отпирая дверь. – Или это ваш новый индивидуальный стиль?
Дэниел вежливо улыбнулся:
– Я уже собирался уходить. Решил, что вы не появитесь.
– Я опоздала на десять минут. Не стоит из-за этого рвать на себе трусы. – Одри повела гостя на кухню.
– Послушайте, – сказал Дэниел, когда они сели за стол, – я не хочу ходить вокруг да около. Мне известно, что Беренис Мейсон приходила к вам…
– А, эта, – рассмеялась Одри. – Теперь она за вас принялась? Уже наслышаны о ее романе века с Джоелом? (Дэниел не отвечал.) Что молчите, Дэниел? Вы ведь думаете, что Джоел ее трахал, верно?
Он опустил глаза:
– Боюсь, не только. У них с Джоелом есть ребенок.
Закурив, Одри выпустила страусово перо дыма в потолок:
– Ага, она впаривала мне эту байку. Дамочка врет и не краснеет.
– Одри, это не шутки. Я говорил с секретаршей Джоела. Она знает об этой женщине.
Внутри Одри что-то дернулось и оборвалось.
– Кейт? – переспросила она. – Да Кейт совсем ребенок, поверит всему, что ей скажут.
– У Мейсон имеются доказательства.
– Какие, например?
– Признание отцовства с подписью Джоела.
– Ну, его подпись кто угодно мог подделать…
– Это не подделка. Я сам видел. И кое-что еще…
– Неужели? – Одри уже чувствовала, что ее неверие рассеивается как туман. Она повернулась к окну. На третьем этаже дома напротив голый мужчина в ванной неторопливо, осторожно встал под душ. – Сколько лет?
– Что?
– Сколько лет этому гипотетическому ребенку?
– А… четыре, кажется. Да, четыре.
– Что еще?
– Простите?
– Вы сказали, что есть кое-что еще, другие доказательства.
– Она располагает записями о ежемесячных выплатах, которые Джоел переводил на ее банковский счет…
– Выплаты?
– Ну, на ребенка.
– Гм. – Одри сжала переносицу двумя пальцами.
– У нее также хранится огромная переписка, – продолжал Дэниел. – Стихи, открытки…
– Стихи! – брызнула слюной Одри. – Вот теперь я точнознаю, что это подстава. Джоел никогда не писал стихов.
– Затрудняюсь что-то сказать вам, Одри.
– Почему она вылезла с этим сейчас? Чего она хочет?
– Я не совсем понял. Полагаю, она хочет… э-э… чтобы тайное стало явным. И рассчитывает, что ее сын будет общаться со своими сестрами и братом…
– Ну конечно.
– Деньги ей тоже нужны. Поступления от Джоела прекратились с тех пор, как он попал в больницу.
– Минуточку. Она думает, что стоит ей сочинить дурацкую историю о том, как она затащила в койку моего мужа, и я тут же начну выдавать ей деньги на карманные расходы? Она работает?
– Она художница.
– О-о-о, художница!
– Точнее, фотограф.
– С ума сойти.
– По-моему, вы должны отнестись к этому серьезно, Одри. В суд с этим не пойдешь.
Одри выпрямилась:
– Она угрожает судом?
– Да нет, она вообще не угрожает. Но с ее стороны было бы логично подать иск. Она имеет законное право требовать денег на содержание ребенка.
– Сколько, по ее словам, Джоел платил ей?
– Уф. Думаю, по-разному. Но последние два года около тысячи двухсот долларов в месяц.
Одри прищурилась. В математике она никогда не была сильна.
– Сколько получается в год?
– Четырнадцать тысяч четыреста.
– Четырнадцать тысяч?
Одри одолевали противоречивые чувства: столь существенная выемка из семейного бюджета разъярила ее, однако, если учесть, что речь идет о ребенке, сумма выглядела постыдно смешной. Она опять отвернулась к окну. Мужчина в доме напротив, обмотав полотенце вокруг талии, изучал свое лицо в зеркале над раковиной. Отныне, подумала Одри, ее воспоминания об этом разговоре будут навеки связаны с розовой плотью и белой махровой тканью, увиденными сквозь запотевшее стекло.
– С вашего позволения, – сказал Дэниел, – я буду только рад заключить с ней сделку.
– Нет, спасибо.
– Одри…
– Со сделками я сама разберусь.
– Думаете, это хорошая идея?
Она взглянула на него:
– Думаю, вам пора.
– Простите, Одри, я понимаю, вам должно быть…
Она встала:
– Прощайте, Дэниел.
После того как он ушел, она еще долго сидела за столом, рассеянно водя пальцем по извилистым линиям, которые Ленни процарапал ручкой на деревянной поверхности. Она словно смотрела на себя сверху, равнодушно наблюдая за реакциями. У тебя немного кружится голова.Сейчас заплачешь? Все это кажется нереальным, правда? Одри припомнила, какое изумление – возмущение даже – она испытала много лет назад, когда училась во втором классе. Тогда, зайдя с матерью в магазин, она столкнулась со своей учительницей, мисс Вейл; та вместе с женихом покупала яблоки. До тех пор в восприятии Одри, как и многих маленьких детей, мир представлял собой череду застывших людей и картин, оживавших только в ее присутствии. Ей и в голову не могло прийти, что у мисс Вейл имеется какая-то другая жизнь, вне классной комнаты, а в этой жизни водятся друзья-мужчины и любимые фрукты. Иллюзия всезнания рассыпалась в прах. К своему смятению, Одри вдруг поняла, что реальность – это не отдельные сценки, срежиссированные исключительно ради нее, но беспредельное, хаотичное, неуправляемое нечто. Даже в тех, кого она видит каждый день, – даже в ее муже и детях– заключены миры, которые она и вообразить не в силах.
Но похоже, она позабыла этот урок, полученный в детстве. Сорок лет она путала проживание бок о бок с подлинной близостью, верила, что выудила из мужа все его тайны, а на самом деле спала с его тенью. Господь свидетель, не измена потрясла ее: она всегда гордилась реалистичным подходом к этой стороне супружеской жизни. В первый раз она застукала Джоела на адюльтере через четыре месяца после свадьбы. С неделю она неистовствовала, затем успокоилась и с величавым великодушием девятнадцатилетней женщины простила мужа. Естественно, он обещал, что больше такого не повторится. Но спустя полгода подруга Одри встретила его на Вашингтон-сквер: он шел, держась за руки с девчонкой из организации «Студенты за демократию». А вскоре Одри нашла любовную записку в кармане его брюк – пропахшие пачулями каракули от фольклорной певички-подростка, именовавшей себя Родник Испании.
Так они и жили. В их браке случались периоды, когда Джоел был ей верен, – во всяком случае, она так думала, – но длились они недолго.
– Женщины допускают чудовищную ошибку, возводя секс на личностный уровень, – сказал ей однажды Джоел. – Трахаться – действие рефлекторное, и не более того. Как почесаться, когда чешется.
