Текст книги "Правдолюбцы"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

А вдруг Кэрол права? Вдруг она, Роза, и впрямь видит лишь материальную сторону происходящего? Не продиктован ли ее протест против миквы элементарным недостатком воображения? Неспособностью мыслить метафорически? Она постоянно обвиняла ортодоксов в том, что они чересчур буквально понимают Тору, но, может быть, это онастрадает буквализмом. Поэзия – единственный предмет, по которому она никогда не преуспевала в школе. Даже когда она обрушивалась на стихотворение всей мощью своего интеллекта, оно упорно отказывалось раскрыть ей свой смысл. Роза вспомнила, как школьный учитель литературы бросил ей однажды в раздражении: «Ты хочешь извлечь идею из стиха, как орешек из скорлупы, и посмотреть, „доброкачественная“ она или нет. Но если бы поэт хотел сказать только то, что можно выразить одним предложением, он не стал бы писать стихи, он написал бы слоган». Возможно, вера сродни поэзии. Она также требует щепетильности и тонкости восприятия, которой Роза пока не достигла.

Она оглядела себя. Волосы на белых, как у привидения, икрах извивались в воде, точно морские водоросли. Ногти на ногах давно не стрижены. Что там говорила Кэрол? Что Роза не в ладах со своей сексуальностью? Напыщенная дура! По сути, она обозвала Розу фригидной. А почему, спрашивается? Лишь потому, что Роза не соответствует ее жеманным, старозаветным представлениям о женственности? Или потому, что Роза не обрадовалась представившемуся шансу позволить миссис Левин раз в месяц ковыряться в ее лобковых волосах? Она перегнулась через край ванны, чтобы потушить сигарету. Нет, Кэрол определенно чокнутая. И вся эта болтовня о действии и его духовном содержании – полная чушь, дешевый трюк с целью оправдать скотское отношение к женщине. Роза порывисто, сердито выпрямилась, взбаламутив воду. Если подумать, это хорошо, что она побывала в микве, – отныне она перестанет попусту тратить время, силясь доказать недоказуемое.

На фиг Кэрол. На фиг их всех. Пусть живут, пресмыкаясь перед своим небесным начальником, которого они сами же и выдумали. Она, Роза, обойдется без него.

Глава 7
«Таня жаждет отправить его в какой-то „скит“ в Аризоне…»

– Таня жаждет отправить его в какой-то «скит» в Аризоне. – Одри смахнула соринку с больничного одеяла Джоела. – Медитировать в пустыне и прочищать чакры за тыщу баксов в неделю. – Выгнув брови, она глянула на Джин и Карлу, сидевших по другую сторону кровати. – Представляете? Я сказала ей: «Прекрасно, но ты уверена, что можешь себе это позволить?» Она и заткнулась. – Одри усмехалась, припоминая, как ловко она поставила на место Таню.

– И все же, что ты собираешься делать? – спросила Джин.

Улыбка Одри померкла.

– Не знаю. А что я могу?

– Вообще-то, Джин, – сказала Карла, – в Квинсе действует очень хорошая амбулаторная программа, куда мы могли бы вписать Ленни. Маме я уже об этом говорила.

Склонив голову набок, Одри воззрилась на дочь:

– Чистая душа, она верит, что Ленни будет трижды в неделю мотаться в Квинс.

– Ты думала о принудительной дезинтоксикации?

– Помилосердствуй, Джин! Он уже раз двадцать проходил через это. И я не выдержу, если мне опять придется трындеть про то, как я бешено его люблю и забочусь о его здоровье. Лучше повеситься.

– А что говорит Роза? – поинтересовалась Джин.

– Пф-ф!.. Роза в своем репертуаре. Она требует, чтобы я его выгнала из дома и не пускала обратно, пока он не завяжет.

– Не такая уж плохая мысль, а? – задумчиво прокомментировала Джин.

Одри стиснула челюсти. Она ответила бы колкостью, не войди в палату медсестра.

– Добрый день! Как поживаете?

– Просто фантастически, – отозвалась Одри. – Что это?

– Мистеру Литвинову нужно прочистить трахею. А вы пока можете выйти на несколько минут.

Коротая время, женщины прохаживались по коридору. За распахнутыми дверьми палат им являлись картины чужих горестей: старик, сверкая огромной, как у слона, мошонкой, неуклюже забирался в постель; подросток в больших устаревших наушниках угрюмо смотрел мультики; больничный волонтер с чувством исполнял любовную песенку для молодой лежачей пациентки, аккомпанируя себе на электрооргане.

– Я вот о чем думаю, – сказала Джин. – На следующей неделе я еду в Бакс [42]42
  Графство в Пенсильвании, популярное место отдыха американцев.


[Закрыть]и останусь там на весь август. Почему бы Ленни не поехать со мной?

– Вряд ли… – запротестовала Одри.

– Безусловно, это не окончательное решение проблемы, – добавила Джин. – Но Ленни не помешает убраться из города. А тебе неплохо бы передохнуть.

Одри скептически поморщилась. Ей не хотелось отпускать Ленни. И она никогда от него не уставала.

– Нет, так не пойдет. Вне дома Ленни сам не свой. Помнишь, как он ездил в Турцию?

– Но нужно же что-тоделать, – не сдавалась Джин.

– По-моему, это хорошая идея, мама, – сказала Карла. – Особенно если в Баксе Ленни снова начнет посещать «Анонимных наркоманов».

Одри притворилась, будто не слышит.

– В деревне его замучают аллергии, – сказала она Джин. – Жалко парня.

– Ох, Одри…

– И он не захочет ехать, как пить дать. Не могу же я его заставить?

– Можешь. Скажи, что прекратишь снабжать его деньгами, если не поедет.

– Черт подери. Джин, – рассмеялась Одри, – у него был всего лишь небольшой срыв.

Джин не улыбнулась в ответ.

– Ты уже привыкла к его срывам и не воспринимаешь их всерьез. А зря. Если ничего не предпринять, он в итоге убьет себя.

– Кажется, ты чересчур увлеклась чтением «Ридерз Дайджест»…

– Правда в том, Одри, что, возможно, он убьет себя, что бы ты ни делала. Но если ничего не делать, то такой исход неминуем.

Снова чертыхнувшись, Одри в раздражении принялась щелкать застежкой на сумке.

– Джин права, – сказала Карла после паузы. – Я знаю, мама, как тяжело тебе будет, но это подлинное проявление любви…

– Ладно, ладно, – оборвала ее Одри. – Избавь меня от слюнявых пошлостей.

Они стояли посреди коридора, рядом с тележкой, на которую были свалены подносы с остатками ланча. От тележки исходил унылый столовский запах. Джин повернулась к Одри:

– Ты ведь не простишь себе, если не сделаешь все, что было в твоих силах…

– Ладно! —рявкнула Одри. – Я поговорю с ним.

В глубине души Одри надеялась, что Ленни удивит ее и захочетпоехать в Бакс – он был парнем взбалмошным и любил потакать своим капризам. Но стоило Одри заикнуться о поездке, как приступ смеха, которым разразился Ленни, похоронил эту надежду.

– Мам, ты же знаешь, как я ненавижу все это. Провести месяц бок о бок с Джин – да я рехнусь!

– Она постарается не попадаться тебе на глаза.

– Ну, если бы она предоставила дом в полное мое распоряжение, я бы еще подумал.

– Там так красиво летом.

– Да там тоска зеленая. И потом, какая природа с моими аллергиями?

Когда Одри поняла, что ненавязчивая реклама Бакса не действует, она прибегла к иному тону: игриво заявила, что он мог бы поехать туда ради нее.Ленни ответил горестным взглядом.

– Спасибо, мама, – с обидой пробормотал он. – Я и не знал, что тебе так не терпится от меня избавиться.

В итоге, собравшись с духом, Одри предъявила сыну ультиматум, сформулированный Джин: если он не поедет, она лишит его довольствия. Ленни назвал ее жадной сукой и ушел, хлопнув дверью и пригрозив больше никогда не возвращаться. Вернулся он через три часа в слезах и раскаянии. Просил прощения за грубость. Он бы не стал хамить, но ему было ужасно больно, ему невыносима мысль, что его удаляют из дома. Мама ведь не отошлет его, правда?

– Лен, я должна. Я делаю это для тебя.

– Гадина! – Одри отшатнулась, когда он пинком перевернул стул и завизжал: – За что ты так со мной?!

– Ленни, детка…

– Не подходи ко мне! Ты, бессердечная старая п…да.

Так продолжалось четыре дня, до самого отъезда.

Каждое утро Ленни начиналось с того, что он уламывал мать и ластился, затем умолял и плакал, а под конец взрывался неистовой бранью, чтобы после передышки снова перейти к задабриваниям. В его присутствии Одри демонстрировала неколебимую решимость. Без него отчаянно рыдала. Джин звонила ежедневно, стараясь «поддержать ее морально». Карла взяла на себя предотъездные хлопоты: нашла адрес ближайшего к загородному дому Джин отделения «Анонимных наркоманов», поменяла номер на мобильнике брата, чтобы дилеры не смогли его достать, и прочее. Но никто, чувствовала Одри, не способен помочь ей по-настоящему. Ее жизнь медленно и систематически обчищали, вынося все то, что ей было особенно дорого. Джоел покинул ее – или почти покинул, – застряв в подземелье комы. Крепость ее брака – единственное, что можно было причислить к ее личным достижениям, – рухнула под напором хищницы Беренис. И вот теперь Ленни, ее малыш, уезжает из дома.

В тот день, когда Джин увозила его, Карла, отпросившись с работы пораньше, явилась на Перри-стрит, дабы удостовериться, что все прошло гладко. Одри сидела на крыльце, спасаясь от сыновних стенаний.

– Все в порядке, мама? – с тревогой спросила Карла, поднимаясь по ступенькам. – Где Лен?

– Улетел в Рио, – хмуро ответила Одри и, дернув головой, указала на дом: – Там, где же еще?

Ленни лежал в гостиной свернувшись калачиком, лицом к спинке дивана.

– Как ты, Лен? – окликнула его Карла.

С дивана донесся приглушенный стон.

– Он неважно себя чувствует, – пояснила Одри. – Простудился.

– О боже. Ты принимаешь лекарства, Лен?

Ответа не последовало.

– Я давала ему «Дейквил», – сказала Одри. – Не знаю, как он поедет такой больной.

– Не волнуйся, мама, – улыбнулась Карла. – Джин за ним присмотрит.

– Не уверена. Дня не пройдет, как она заставит его стричь газон.

– Заварить тебе чаю?

Одри болезненно поежилась:

– Там уже кофе сварен.

Когда Карла исчезла на кухне, она подошла к дивану, опустилась на колени:

– Ты готов ехать, милый?

Ухо, которым Ленни прижимался к дивану, свернулось пополам, словно поделка оригами. Одри потянулась было, чтобы расправить ушную раковину, но передумала.

– Джин говорит, что погода в Баксе замечательная. Загоришь, поправишься.

Молчание Ленни длилось недолго.

– Пошла на хер.

Одри поднялась и вышла из комнаты. На кухне Карла поставила перед ней чашку кофе:

– Все будет хорошо, мама. В Баксе настроение у него сразу улучшится.

– Сомневаюсь. Он в ужасном состоянии. Эта ситуация наверняка напомнила ему раннее детство, когда биологические родители постоянно бросали его на чужих людей, прежде чем сгинуть окончательно. – Она села за стол, рассеянно оглядела кухню. – Останешься поужинать?

– Я бы с радостью, мама… – с искренним сожалением ответила Карла. – Но мы с Майком договорились поработать над заявлением на усыновление.

– А… Конечно.

– Но я могу позвонить ему и предупредить, что вернусь попозже.

– Глупости. Твои дела важнее. А мне тут есть чем заняться, уж поверь.

– Точно? – Карла села за стол рядом с матерью.

– Кончай приставать, Карла… Ну, – словно нехотя спросила Одри, – и как продвигается усыновление?

– Отлично, – бодро ответила Карла. – Разумеется, это процедура не быстрая…

– Кого вы берете, мальчика или девочку?

– Пока не знаем. Мы же только начали, и пол ребенка еще не обсуждали…

– Я бы на твоем месте добивалась мальчика. Спорим, именно этого хочет Майк. Мужчины всегда говорят, что им все равно, кто у них будет, но втайне все хотят сыновей.

Карла потерла уголки глаз.

– Что с тобой? – спросила Одри.

– Ничего.

– Надеюсь, это не слезы умиления?

– Нет.

– Из-за чего ты разнюнилась?

– Пустяки… Просто я немного нервничаю.

Одри пристально взглянула на дочь:

– Нельзя же лить слезы без причины. Ты ведь не настолько плакса.

– Со мной все хорошо, честное слово.

– Тогда… ты не хочешь брать ребенка?

– Вовсе нет. Конечно, хочу.

– Что-то я не слышу энтузиазма в голосе.

– Но я правда…

– А Майк?

– Майк спит и видит, когда он станет отцом.

– Между вами все нормально?

Карла сдавленно всхлипнула:

– Да. Разумеется.

Одри прищурилась. Ясно, что в этом браке возникли проблемы. Если бы Одри предложили делать ставки, она поставила бы на измену Майка.

– Странно, что вы занялись усыновлением сейчас, – закинула удочку Одри. – Кажется, ты не слишком долго старалась забеременеть.

– Ох, мама, невероятно долго.

– Но прошло только полтора года.

– Больше.

– Сколько?

– Два года с лишним.

– Черт возьми, как время летит.

Слеза покатилась по щеке Карлы.

– В общем, – сказала она нарочито оживленным тоном, – Майк хочет покончить с этим как можно быстрее. Он считает, что детей надо заводить, пока мы молоды, чтобы хватило сил вырастить их.

Догадка Одри обрела убедительность научных знаний. У Майка роман на стороне. Карла согласилась на усыновление в надежде, что ребенок спасет их брак. Обычно семейные трудности других женщин не сильно трогали Одри. Жены загулявших мужей бесили ее несчастным видом и бесцеремонными притязаниями на сочувствие. Ей всегда хотелось сказать им: «Не зазнавайся. Ты не одна такая». Либо процитировать слова своей матери, произнесенные, когда у Одри в тринадцать лет начались месячные: «Ну, теперь ты знаешь, быть женщиной – не сахар». Однако стоическое терпение Карлы что-то разбередило в ней – наполнило гневным сочувствием, которого Одри прежде за собой не знала.

– Да какая разница, чего хочет Майк! – воскликнула она. – Мужчины не должны соваться в вопросы деторождения.

Карла удивленно уставилась на нее:

– Но, мама…

– Это дело женщины…

Внезапно усомнившись в своих словах, Одри поднялась и отнесла кружку в мойку. К чему, собственно, она клонит? Ей не уберечь дочь от измен Майка. Семейная жизнь – штука сложная. И Карле придется выпутываться в одиночку, как и всем прочим.

– А, забудь, сама не знаю, что говорю… Пойду посмотрю, как там Лен. Принесешь ему кофе, ладно?

Весь долгий путь до Бронкса Карла размышляла о том, что сказала ей мать. Прежде Одри никогда не высказывала столь пренебрежительного отношения к желаниям Майка. Верно, ее мать была невысокого мнения о Майке, но почти всегда становилась на его сторону. В материнских наставлениях Одри, похоже, руководствовалась следующим соображением: Майк облагодетельствовал Карлу, женившись на ней, и за свою неслыханную доброту должен быть вознагражден безоговорочной покорностью.

Дома Карла обнаружила Майка в спальне, он качал пресс.

– Он уехал, – сообщила Карла, опускаясь на кровать. Майк, тяжело дыша, вел счет и поэтому не ответил. – Джин такая милая. Только бы Ленни все не испортил.

– Сто… – шумно выдохнул Майк и растянулся на полу. – Конечно,испортит.

– Не говори так. Мы должны в него верить.

Майк сел:

– Твое эссе готово?

– Ой… – вздрогнула Карла.

– Ты что, его не закончила?

– Закончила, сегодня в обеденный перерыв. Потом положила в стол и забыла взять с собой.

–  Господи.

– Не беспокойся, завтра я его принесу. Один день ничего не изменит.

– Уже почти месяц я жду от тебя этого эссе. Что вообще происходит?

– Прости, мне правда очень жаль. Я была так занята в последнее время…

– Ну да, вот как ты расставляешь приоритеты: все важнее, чем документы на усыновление. Прости, Майк, папа заболел. Прости, Майк, мне нужно позаботиться о моем братце-придурке. Прости, но у моего пациента нервный срыв…

– Что ты предлагаешь? Чтобы я съездила на работу и забрала эссе?

– Именно. Поезжай.

– Ты шутишь.

– Вовсе нет. – Майк снова лег на пол, на сей раз лицом вниз, и начал делать отжимания.

Карла сидела на кровати, ожидая, что муж смягчится и отменит приказ.

– Ты еще здесь? – Майк на секунду повернул к ней голову. – Чего ты медлишь?

Когда Карла добралась до больницы, магазин Халеда был еще открыт. Объяснять, почему у нее опухли глаза, не хотелось, и Карла стремглав двинула наверх. В офисе она включила компьютер, чтобы распечатать эссе. Из принтера вывалилась первая страница; Карла подхватила ее и начала читать, озабоченно хмуря лоб.

«…С родителями, сестрой и братом у меня всегда были исключительно хорошие отношения. Мы – очень дружная семья, спаянная общим интересом к политической деятельности и отстаиванию социальной справедливости. Наверное, самые счастливые воспоминания моего детства – это марши мира, на которые мы ходили всей семьей, и другие подобные события…»

В дверь постучали. Ответить Карла не успела, дверь распахнулась, и в офис вошел Халед.

– Я видел тебя внизу. Окликнул, но ты не услышала.

– Извини, я торопилась.

– Ты в порядке?

Карла отвернулась к принтеру:

– Да, все хорошо.

– Зачем ты вдруг вернулась на работу?

– Нужно забрать кое-какие бумаги. – Давай же, подстегивала она себя. Скажи ему. Что тут такого? —Документы для агентства по усыновлению. Мы с мужем хотим взять ребенка. А это автобиографическое эссе, которое прилагается к заявлению, – выпалила она на одном дыхании, как первоклассник, играющий роль в школьном спектакле.

– Ого, – отозвался Халед.

– Да.

– Раньше ты не говорила об усыновлении.

– Ну, мы начали совсем недавно.

Сцепив пальцы, Халед уложил руки на голову:

– Потрясающая новость.

– Еще бы, – попыталась улыбнуться Карла.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Принтер остановился.

– И что же ты рассказала о себе?

– А?

– В этом эссе? Что ты написала?

– Ну, все, что в голову пришло. Всякую ерунду, в основном.

– Например?

Карла сгребла бумаги с лотка принтера:

– Не скажу. Эссе получилось довольно дурацким.

– Да ладно, скажи, мне можно, – попросил Халед с едва уловимой враждебностью в голосе.

– Ну, написала, что я человек неравнодушный, борюсь за социальную справедливость. Что я веселая и позитивная…

– Правда? – перебил Халед. – Веселая и позитивная?

– По-твоему, я не такая?

– Не знаю. По-моему, ты всегда немного грустная.

– Я не грустная!

– Значит, у тебя только лицо грустное.

– Вот спасибо!

– Тут не на что обижаться.

– Я не грустная. Я всегда улыбаюсь.

– Как скажешь.

Рассерженная Карла сложила листы по порядку и сунула их в конверт.

– Все. Мне пора.

Халед не двинулся с места.

– И когда же вы берете ребенка?

Карла вздохнула:

– Это не нам решать. О сроках пока речь не идет. Сначала нас протестируют. Потом проинспектируют наш дом. Словом, еще не скоро.

Они стояли, прислушиваясь к странным шорохам, раздававшимся в безлюдном отделении социальной службы, – бульканью воды в охладителе, отдаленному позвякиванию лифта, жужжанию факса в соседнем офисе.

– Жаль, – произнес наконец Халед, – мне очень жаль, что ты это делаешь.

– Вижу.

От навернувшихся слез комната поплыла и словно подернулась рябью. Карла опустила голову. А когда вновь подняла глаза, Халед стоял прямо перед ней. Ну и пусть,подумала Карла, когда он нагнулся к ней. Ну и пусть.

Его руки были сухими и горячими. А сам он был на вкус пряным, сохраняя аромат еды, которую ел в обеденный перерыв. Когда он прикоснулся губами к ее уху, ей почудилось, что это не его рот, но морская раковина.

– Все хорошо? – прошептал Халед. – Ты хочешь этого? Скажи.

У Карлы сдавило горло. Только не заставляй меня произносить это вслух.

Он отступил назад:

– Карла?

Она закрыла глаза и прохрипела:

– Да. Да, продолжай, да.

Глава 8
«Желая как-то оправдать хвастливые претензии на „романтический сад“…»

Желая как-то оправдать хвастливые претензии на «романтический сад», обозначенные на рекламном щите, хозяин индийского ресторанчика на Пятой улице развесил в бетонированном дворике гирлянды из разноцветных лампочек, а на хлипких пластиковых столиках поставил чаши с водой, в которой плавали свечки. Из колонок, спрятанных на ветках старой кривой яблони, негромко лилась трогательная инструментальная музыка. В этом городском оазисе музыки и света однажды вечером в конце июля сидели Роза и Крис Джексон, обсуждая новый проект Криса – документальный фильм о семействе деревенских метамфетаминовых наркоманов из Миннесоты.

– Мой любимый персонаж – дедушка, – говорил Крис. – Такой благообразный старикан с седой шевелюрой и пышными усами. Когда он сидит дома в тряпичных тапках и смотрит по телику автогонки, ну просто милейший мужик. А потом он садится в машину, сажает рядом пятнадцатилетнюю внучку, будто собрался везти ее на футбольную тренировку или там в школу, а на самом деле они едут в город, где девчонка зарабатывает своим телом. Старик – сутенер собственной внучки! – Крис хохотнул. – Клево, правда?

Роза, чье внимание отвлекли сочные саксофонные импровизации на тему «Повяжи желтую ленту», улыбнулась и отхлебнула красного вина.

– Ты набрел на богатый материал, это точно. – Ей давно не выпадал шанс вставить слово, и, судя по преувеличенно четкой дикции, за то время, пока Роза вынужденно помалкивала, она успела слегка опьянеть.

– Да уж, – зарделся довольный Крис, – я просто тащусь. – Перед ними стояло блюдо со сладостями. – Как тебе «гуляб джамун»? [43]43
  Популярный индийский десерт: обжаренные тестяные шарики, пропитанные сиропом с добавлением розовой воды или шафрана.


[Закрыть]Обалденный, правда?

Роза уклончиво улыбнулась. Ей «гуляб джамун» показался гадостью: ни дать ни взять жвачка, сдобренная розовым красителем.

– Когда я был в Индии, – продолжал Крис, – я реально подсел на эти штуковины. В Нью-Йорке их почти везде делают неправильно, но здешний шеф просто потрясающий. Раньше он готовил для какого-то индийского махараджи. Очень интересный парень. Мы с ним пару раз пообщались, он угощал меня индийскими сигарами и рассказывал такие классные истории…

Откинувшись на спинку стула, Роза не встревала в эту монотонную беседу Криса с самим собой. В своей тупости он настоящий гений, думала она. Какую тему ему ни подбрось, он немедленно преобразует ее в нечто непроходимо скучное. Но сегодня это не имело никакого значения: сбросив кожу рассудительной перфекционистки, Роза просто плыла по течению. Крис, он нормальный. Она уже решила, что переспит с ним.

– Будешь смеяться, – сказал Крис, – но я очень рад, что ты согласилась встретиться со мной.

– Я тоже рада.

– Если честно, я был как бы удивлен. Ты столько раз отказывалась. Я думал, ты все еще злишься на меня.

– Злюсь? – Роза скептически улыбнулась. Вряд ли столь тусклая личность могла вызвать у нее гнев.

– Ты не помнишь? – с напускной застенчивостью спросил Крис.

– О чем?

– Ну, если не помнишь, – продолжал кокетничать Крис, – не будем ворошить прошлое…

– Нет, скажи. Когда я на тебя разозлилась?

– В колледже, на последнем курсе. Ты взбесилась, потому что я потерял твою книжку «Педагогика угнетенных», а потом не пришел раздавать листовки. Ты орала на меня прямо посреди улицы. – Он помолчал. – Неужели забыла? Ты назвала меня «самодовольным кретином».

– Десять лет прошло, а ты все еще помнишь, что именно я сказала?

– Конечно. Такое не забывается.

– Прости. Какой же я была противной.

– А, ерунда, – не слишком убедительно свеликодушничал Крис. – Кто старое помянет…

Роза посмотрела по сторонам. Разноцветные лампочки начали расплываться перед глазами и множиться. Отчасти из желания загладить прошлые грехи, отчасти пытаясь сократить скучную преамбулу, предшествующую соитию, Роза подалась вперед и дотронулась до руки Криса:

– Куда мы пойдем, чтобы заняться сексом?

До лофта Криса на Второй авеню они добирались пятнадцать минут. Роза сама разработала сценарий свидания, и теперь, при приближении кульминационной развязки, ей не терпелось покончить со всем этим. Когда Крис возился с замком на двери подъезда, она прижала его к тяжелой железной двери и сунула язык ему в рот.

Он мягко оттолкнул ее.

– Не гони лошадей.

Она покорно отстранилась, и на шестой этаж по крутой лестнице они взбирались, не вступая более в физический контакт.

Оказавшись в квартире, Крис настоял на том, чтобы открыть бутылку вина и включить стереоустановку. Роза вяло наблюдала, как он придирчиво выбирает диск. Наконец Крис остановился на концерте депрессивного английского фолк-певца и повернулся к Розе с выражением влюбленности на физиономии:

– Давай снимем с тебя одежду, а?

Зря она боялась, что тщательность, с которой он «создавал атмосферу», чревата тягучим, подробным сексом, каким славятся знатоки этого дела. Крис трахался со скоростью и абстрактной деловитостью пса. Акт был завершен менее чем за десять минут.

– Ты кончила? – спросил он, и принципиально не лгавшая Роза мотнула головой. – Хочешь, чтобы я тебе помог?

– Нет, нет, – поспешно отказалась она. – Не обязательно же кончать… каждый раз.

– Да, – подтвердил Крис тоном умудренного опытом человека, – многие девушки так считают.

Роза глянула на него, пряча улыбку. Легковерие – второе счастье!

– У меня была девушка, у которой оргазм случался раз в год, – поведал Крис. – И секс вроде был неплохой. Если честно, просто отпадный. Но она все равно не кончала. Первое время я говорил ей, что тут какая-то лажа и надо пойти к врачу, провериться. А она отвечала, типа оргазм для нее неважен…

Крис водил пальцем по жидкой растительности на своей груди. Он никогда не перестанет говорить, подумала Роза. Совокупление было лишь цезурой в подлинно эротичном занятии – слушании собственного голоса.

– Можно задать вопрос? – неожиданно спросил он.

– Задавай.

– Ты делаешь какие-нибудь физические упражнения?

– Нет.

– Я потому интересуюсь, что у тебя классное тело, но с помощью упражнений ты могла бы его подтянуть…

– Ну да, моя соседка твердит то же самое.

– У тебя есть соседка? – удивленно рассмеялся Крис. – Наверное, тяжко тебе приходится. Не представляю, как можно делить ванную с соседом, в нашем-то возрасте… – Его смех постепенно стих до раздумчивого «хе-хе». – Странно как все складывается, правда? То есть в колледже я боялся к тебе подойти. Ты была такой потрясной.

Роза равнодушно отметила прошедшее время – «была». Что ж, все по-честному: десять лет назад она обозвала его кретином, и сейчас он имеет право дать сдачи.

– Знаешь, если бы меня спросили тогда, кем ты станешь в тридцать лет, мне бы и в голову не пришло, что ты будешь работать в программе для трудных детей и снимать квартиру на паях. Я-то думал, что ты станешь президентом африканской страны или что-нибудь в этом роде.

Роза уставилась в потолок. Как звучит талмудическая фраза, которую она вычитала в одной из книг ребе Рейнмана? «Не отвергай истины, от кого бы она ни исходила». Крис прав: она не исполнила своего предназначения. Она сбилась с пути. Доказательством чему служит ее присутствие в этой постели.

Розу вдруг затошнило, и она слезла с кровати.

– Ты не обиделась? – чуть более настойчиво, чем следовало бы, поинтересовался Крис.

– Нет, нисколько. Мне просто нужно в туалет.

Своим появлением в ванной она спугнула таракана, пировавшего на зубной щетке Криса. Таракан заметался по раковине, а потом замер, словно устыдившись своей трусости. Роза успела встать на колени перед унитазом, прежде чем ее вырвало отвратительной фиолетовой мешаниной из тикка масалы и красного вина.

– Эй, – крикнул Крис, – хочешь послушать абсолютно улетный хип-хоп из Ганы?

– Хочу, – громко ответила Роза.

Она села на унитаз, вытерла рот тыльной стороной ладони. Таракан, взгромоздившись на кран раковины, направил на нее свои чуткие усики, будто в знак признательности. Из окошка над ванной доносилось приглушенное гудение автомобилей и жалобное «хвап-хвап», которое издавал полиэтиленовый пакет, запутавшийся в ветках дерева.

«Господи, прошу Тебя, – взмолилась Роза, – если Ты существуешь, если Ты чего-то хочешь от меня, дай мне знак: скажи, что я должна сделать». Она закрыла глаза в надежде услышать голос, или ощутить внезапный порыв ветра, или вздрогнуть от стука ни с того ни с сего упавшего на пол мыла. Но ничего не произошло, лишь пакет по-прежнему бился в ветвях, а по коридору разносился назойливый бубнеж Криса:

– Живьем эти ребята наверняка просто супер…

Роза встала, сердясь на себя за приступ детской самонадеянности. Бог, в которого она верила – или хотела верить, – не сидит в заоблачном доме, дожидаясь удобного момента, чтобы подкинуть пьяным скептикам доказательство своего существования. Он не разбрасывается направо-налево знамениями либо особыми милостями. Он – Бог, а не бог знает что.

– Ты в порядке? – спросил Крис, когда она вернулась в спальню.

– Да, все нормально.

– Я подумал, у тебя проблемы с желудком.

– Нет, ничего такого. – Она начала одеваться.

– Ты что? – засуетился Крис. – Что случилось?

– Мне нужно домой.

– Зачем?

Роза прыгала на одной ноге, пытаясь попасть другой ногой в штанину.

– Завтра с утра у меня много дел.

– Ты злишься на меня?

– Нет.

– Из-за того, что я сказал…

– Нет, правда. Просто я хочу спать в своей постели.

Крис напряженно следил, как она надевает сандалии.

– Мы еще встретимся?

Роза посмотрела на него. А ведь он неплохой человек, подумала она. Дурак, разумеется, но человек неплохой.

– Вряд ли. – Она улыбнулась доброжелательно. – Но спасибо, что спросил.