Текст книги "Правдолюбцы"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2
«На работе, в своем офисе-кабинке, Карла изучала толстый буклет…»

На работе, в своем офисе-кабинке, Карла изучала толстый буклет агентства по усыновлению «Любимая кроха». На обложке буклета, скрепленного спиралью, был изображен спеленатый младенец, а под ним слоган: « Любимая кроха приносит мир и радость в нью-йоркские семьи вот уже четырнадцать лет».

Двумя днями ранее Карла и Майк побывали в агентстве с ознакомительным визитом. Им показали короткий фильм «Усыновление: путь к любви», после чего отвели к консультанту для предварительного собеседования. В проколотых ушах консультанта, которую звали Мишель, поблескивали жемчужинки, шарфик на шее она повязала так, как это принято у стюардесс. Для начала она перечислила основные этапы процесса, обещавшего, по ее словам, быть «длительным, а иногда и непростым». Затем попросила супругов рассказать о причинах, побудивших их взять ребенка. Карла, отлично сознавая иронию ситуации – социального работника «потрошит» другой социальный работник – и понимая, что ее ждет, держалась уверенно.

– Собственно, дело во мне, – с улыбкой призналась она. – Я не могу иметь детей.

– Та-ак, – отозвалась Мишель.

– И нам очень нравится идея предоставить ребенку теплый дом, – добавил Майк.

– Прекрасно. Детей, нуждающихся в любви и заботе, действительно очень много. Но прежде всего, я хотела бы услышать о том, как вы представляете себе усыновление. Пусть каждый из вас уточнит, что именно он надеется извлечь лично для себя из опыта воспитания ребенка. Карла?

Карла откашлялась:

– Ну… – И осеклась.

Они с Майком так долго и безуспешно «пытались», что конечная цель превратилась в довольно абстрактное понятие. Бездетная Карла никогда не бросала жадные взгляды на коляски в парке и не замирала со слезами умиления над конвертами для новорожденных в детских универмагах. Плодовитые родственницы Майка с неизменным, чуть приторным сочувствием предлагали ей «подержать» их младенцев, но Карла редко откликалась на эти предложения. По правде говоря, маленькие дети – настоящие, постоянно срыгивающие, пачкающие пеленки – слегка ее пугали.

Майк пихнул ее ногой под столом. С нарастающим чувством обреченности Карла посмотрела на мужа, потом на консультанта. Она не могла вспомнить ни единой причины, объясняющей, почему она хочет стать матерью.

– Простите, – сказала Карла, – я должна собраться с мыслями.

– Не волнуйтесь, – успокоила Мишель. – Вопрос очень важный, и ответ на него бывает нелегко облечь в слова. Не торопитесь.

В ее шелестящем говорке, местами переходящем в шепоток, Карле почудилось что-то обидное, и она ощутила комок в горле. Снова наступила долгая пауза.

– Я всегда хотела быть матерью, – произнесла она наконец, – потому что… я люблю детей, и, по-моему, воспитание ребенка – работа невероятно благодарная. Дети, – с отчаянием добавила она, – это такое счастье.

– Хорошо-о-о… – Мишель повернулась к Майку: – Теперь послушаем вас.

Карла умоляюще взглянула на него. Пожалуйста, не подведи. И помни, «АМБИвалентный».

– Полагаю, – Майк пригладил волосы, – желание стать отцом как-то связано с моим детством, с атмосферой, которая царила в нашей семье. Я вырос в Пелем-парке с двумя братьями и двумя сестрами, а по соседству жила целая банда двоюродных братьев и сестер. Так что в доме моих родителей всегда было очень шумно и всегда было чем заняться. И очень тепло, понимаете? Много народу и много веселья.

Пока Майк говорил, Мишель кивала все быстрее и быстрее. Карла вдруг по-детски позавидовала мужу: он справлялся с тестом на «отлично».

– Мой отец обожал бейсбол, и по выходным вся родня собиралась в парке, где мы играли, разбившись на команды. Мама была тихой и ласковой. Она пела нам колыбельные, даже когда мы были уже подростками. У нее был удивительный голос. Если бы не дом, семья, то, возможно, она стала бы профессиональной певицей… В общем, о детстве у меня сохранились самые счастливые воспоминания. И когда я думаю о том, что буду делать, став отцом, я надеюсь, что сумею передать моим детям все то, что я получил в детстве.

По дороге домой Карла извинилась за свое неудачное выступление:

– Не знаю, что на меня нашло. Мне очень жаль. Я вдруг словно онемела… Но ты– ты был просто великолепен. Так красноречив!

Майк с укоризной посмотрел на нее:

–  Красноречиетут ни при чем, Карла. Я говорил от души.

Отложив буклет, Карла принялась убирать со стола. Вечером они с Майком были приглашены в гости к его двоюродному брату, крепкому семьянину, и она обещала мужу не опаздывать.

Внизу, в холле, газетчик Халед запирал свой магазин.

– Зайди на минуточку, – поманил он Карлу.

Она остановилась в нерешительности:

– Я спешу. Мне нужно домой.

– Всего на одну минутку!

– Ладно, – сдалась она.

С первой встречи Карлы и Халеда, закончившейся фиаско, минуло около месяца. С тех пор они несколько раз вместе обедали в парке, и Халед, когда разносил прессу по этажам, непременно наведывался к ней в офис. Карла, чей круг общения состоял в основном из профсоюзных работников и людей, озабоченных социальным прогрессом, не совсем понимала, на чем зиждется эта новая дружба. В политике, внутренней или внешней, он абсолютно не разбирался. (В газетах Халед читал только астрологический прогноз и раздел «Спорт».) Когда она заговаривала о профсоюзных делах, скучал и не скрывал этого. Если у него и имелись какие-нибудь политические взгляды, то, скорее всего, подозревала Карла, эти взгляды носили реакционный характер. И все же Халед ей нравился, и она с удовольствием общалась с ним. Вопреки, а возможно, благодаря отсутствию общих интересов они счастливо миновали этап церемонной вежливости в отношениях двух коллег и прямиком устремились к свободной, бесцельной беседе хороших знакомых. В компании Халеда Карле часто казалось, что с ее плеч сняли груз – бремя забот, тяжесть которых она прежде полностью не сознавала.

В кассетнике на прилавке магазинчика звучала египетская популярная музыка. Халед вытащил из-за прилавка высокий табурет и жестом предложил Карле сесть.

– Ты не голодна? – спросил он.

– Нет, я поела.

– Погоди. – Он исчез в комнатенке, служившей складом.

Карла сидела, качая ногами. Рядом с ней стояла вращающаяся полка с миниатюрными наборами для шитья и еще более миниатюрными, снабженными лупой, – для штопки. Скользнув по ним взглядом, Карла отвернулась.

– Что это за музыка? – крикнула она.

– Это очень известная египетская певица. – Халед вернулся с двумя банками сока и коричневым бумажным пакетом. – Думаю, самая известная.

– Ага.

Он начал подпевать смешным тоненьким голосом, имитируя кокетливый женский танец.

– Ты сегодня в хорошем настроении, – заметила Карла.

– Ты приводишь меня в хорошее настроение. – Халед протанцевал к пластмассовому ведру, в котором хранились букеты цветов, обернутые в целлофан. – Вот, возьми какой хочешь.

– Мне не нужны цветы, – отказалась Карла.

– Знаю, что не нужны. Я просто хочу, чтобы они у тебя были. – Он поднял руку, зажав в руке букет, как статуя Свободы сжимает факел.

Карла взяла цветы:

– Спасибо.

– Взгляни. – Он открыл бумажный пакет и вынул ломоть халвы. – Я купил ее в греческом магазине за углом. Хочешь попробовать?

– Мне нельзя.

Он состроил потешную скептическую гримасу:

– Да ладно. Совсем чуточку.

Халеду нравилось покупать ей угощение. Всякий раз, когда Карла встречалась с ним, он либо ел, либо собирался поесть, – обычно что-нибудь очень вкусное: пончик, покрытый нежной белой глазурью; жирный китайский пельмень, похожий на многократно уменьшенный разбойничий узел с награбленным добром; сочную клементину, перекатывающуюся в бугристой кожуре. Его безмятежное публичное обжорство несколько шокировало Карлу. Всю жизнь ее окружали люди, равнодушные либо активно враждебные к пище, и она привыкла считать еду пороком, которому предаются в одиночестве. Ее мать никогда толком не готовила, разве что швыряла на стол якобы съедобные куски и приказывала их истребить, чтобы «добро не пропадало». Майк пил на обед протеиновые коктейли, а после шести вечера не брал в рот ни крошки из опасения, что не успеет переварить пищу до сна.

– Некоторые живут, чтобы есть, а я ем, чтобы жить, – любил повторять он. Словно отказ от удовольствия был его личным знаком отличия.

Карла наблюдала, как Халед режет халву. Черные волосы на его руке завивались вокруг ремешка часов и дыбились над блестящим рубцом от шрама цвета жевательной резинки, выглядывавшим из-под закатанного рукава.

– Некрасиво, правда? – внезапно спросил Халед, указывая ножом на шрам.

– Нет! – покраснела Карла. – Ничего подобного.

Я лишь хотела узнать… откуда он у тебя. Если ты, конечно, не против.

– Однажды, когда был маленьким, я играл на кухне, а мама что-то жарила на плите в раскаленном масле, и я опрокинул сковородку.

– Ох! – Карле стало ужасно жаль малыша Халеда, навлекшего на себя такую беду. – Наверное, тебе было очень больно.

– Могу только догадываться. – Он подал ей тонкий ломтик халвы. – Мама говорила, что я плакал два дня, но я ничего не помню. – Халед принялся листать журнал, лежавший на прилавке. – Вот. – Он показал ей фотографию во весь разворот: особняк какой-то знаменитости на Голливудских холмах. – В таком доме я когда-нибудь буду жить. Видишь? Тут есть аквариум с настоящей акулой. Прямо в гостиной!

– Бедная акула, – пробормотала Карла, без энтузиазма разглядывая снимок.

– Погоди. У хозяина этого дома есть даже собственный кинотеатр.

Карла посмотрела на снимок кинозала, обитого бархатом:

– А не слишком ли это эгоистично? Ну зачем одному человеку столько места?

– Деньги-то его, и он может тратить их как хочет.

– Да, но он мог бы на эти деньги сделать что-нибудь полезное, ты так не думаешь?

Халед разочарованно закрыл журнал:

– Может, он занимается благотворительностью.

Карле вдруг стала противна собственная правильность. Какая же она зануда! Это всего лишь безобидные мечты, а она так и норовит все испортить прекраснодушными назиданиями.

– Хочешь еще халвы? – спросил Халед.

– Нет. – Она подняла ладони, давая понять, что насытилась. – Я скоро пойду.

– Собираешься навестить отца?

– Нет. Сегодня мы ужинаем с двоюродным братом мужа и его женой.

– А-а, – кивнул Халед. – Замечательно.

– В мексиканском ресторане.

– Угу. – Он мрачно уставился на прилавок.

Внезапное уныние Халеда обеспокоило Карлу. Вероятно, он обиделся из-за того, что она отказалась восхищаться домом знаменитости.

– Красивая песня, – сказала Карла, чтобы загладить свою ханжескую выходку. – О чем она?

– О тоске по любимому.

– Вот как.

– «Вернись, вернись. Без тебя я как лодка на сухом берегу». – Он снова начал пританцовывать, подавая руку Карле.

– Оставь, я не умею танцевать.

– Конечно, умеешь. – Он схватил ее за руку, и Карла, поддавшись напору, не очень ловко задвигала плечами из стороны в сторону.

– Вот, – тихо сказал Халед, – ты танцуешь.

Взгляд Карлы упал на стеклянную дверцу холодильника с напитками, и она увидела себя – толстуху, которая как дура подпрыгивает на табуретке.

– Все, хватит! – Она выдернула руку.

Халед удивленно отпрянул:

– Прости.

– Нет, не извиняйся. Скорее уж мне надо просить прощения.

Он выключил магнитофон. В наступившей тишине они услыхали, как в холле грохочет полировальная машина.

Карла слезла с табурета, одернула юбку:

– Мне пора.

Халед наблюдал за ней с несчастным видом:

– Придешь завтра?

– Наверное. Посмотрим.

– Цветы не забудь.

– Да, конечно.

Выйдя из больницы, Карла выкинула букет в гигантский мусорный контейнер с надписью «Держите Нью-Йорк в чистоте». Выкинула с огромным сожалением – вот уж действительно пропавшее добро, – но ей казалось, что она выглядела бы глупо, разгуливая с цветами по улице. А вдобавок она не знала, как объяснить происхождение этого букета Майку.

Глава 3
«Одри, дорогая, ты не обязана это делать…»

– Одри, дорогая, ты не обязана это делать, – говорила Джин, вышагивая рядом с подругой. – Еще не поздно все отменить.

Они возвращались домой к Джин из аптеки, где Одри купила лекарство от расстройства желудка. Менее чем через час им предстояла встреча с Дэниелом и Беренис Мейсон в квартире Джин.

– Не отменю, – негромко ответила Одри, провела тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу и, не замечая, что делает, вытерла руку о футболку.

От сизой смертной жары краски Нью-Йорка выцвели. Жужжащие поливалки орошали запекшийся асфальт. Бледное солнце с шипением еле катилось по молочному небу, и трудно было понять, как этот мягкий, почти прозрачный блин может быть источником столь чудовищной энергии.

– Понимаешь, – продолжила Джин, – личная встреча с этой женщиной ничего не даст. Ты только расстроишься.

Одри одарила ее презрительным взглядом из-под полуприкрытых век:

– Если кто-нибудь и расстроится, то это буду нея, обещаю.

– Да-да, ты держишься невероятно мужественно. Окажись я на твоем месте, не знаю, достало бы мне сил. Но по-моему, себя нужно щадить, – не сдавалась Джин. – Ты пока во власти эмоций…

– Прекрати, Джин, мои эмоции ведут себя как паиньки. – Одри сделала паузу, подыскивая верную интонацию. – То есть я, конечно, злюсь. Оченьзлюсь. Джоел – полный идиот. Не будь он в коме, я бы врезала ему как следует. Но, – она вздохнула и склонила голову в философском смирении, – что случилось, то случилось. Лить слезы бессмысленно, с этим надо разобраться.

– Но зачем разбираться прямо сейчас? Подожди, пока оправишься от потрясения…

Одри скрипнула зубами. Как это грубо – как бестактно– со стороны Джин. В подобных ситуациях друг не должен докапываться до твоих «истинных чувств», извлекать их на свет божий и перетряхивать; друг должен заткнуться и верить тебе на слово.

– Сколько можно повторять, не было никакого потрясения.Ты ведь знаешь Джоела. А я не настолько слабоумная, чтобы удивляться тому, что он до сих пор ни одной юбки не пропускает.

Джин опустила глаза. Прежде они если и обсуждали измены Джоела, то в самых обтекаемых выражениях. Внезапный скачок в откровенность, словно и не было этих десятилетий умолчания, вгонял Джин в смущение.

– За сорок лет жизни с таким человеком, как Джоел, научишься, пожалуй, относиться спокойно к этим мелким мужским шалостям, – объясняла Одри. – Все выдающиеся мужчины одинаковы. Биология у них такая. Вспомни, с чем приходилось мириться Джеки Кеннеди…

– Знаю, – перебила Джин, – но, Одри, это не простомелкая шалость. У него родился ребенок…

– Да ради бога! – Одри резко остановилась. – Думаешь, я переживаю? Думаешь, ночами не сплю из-за того, что эта паскуда заимела от Джоела ребенка? Ошибаешься! Мне по фигу.

– Хорошо, – Джин тронулась с места, увлекая за собой подругу, – допустим. Но я все равно не понимаю, почему ты настаиваешь на личной встрече с ней. Все необходимые переговоры мог бы провести адвокат…

– Нет, – оборвала ее Одри. – Исключено.Не желаю никого в это впутывать.

– Но…

– Скажешь одному человеку и не успеешь глазом моргнуть, как весь город будет в курсе. Представляешь, как возрадуются враги Джоела? У великого социалиста обнаружился незаконнорожденный сын. Реакционеров хлебом не корми, дай только сожрать вонючую сплетню. То стажерка отсосет у Клинтона, то Маркс трахнет прислугу, и начинается: «Смотрите-ка, а Карл-то лгунишка, – значит, и насчет диалектического материализма он тоже наврал…» А кроме того, я хочу разделаться с этой сукой сама.Высказать ей все, что думаю… О ч-черт.

К ним приближалась высокая крупнозубая женщина, толкая коляску с младенцем.

– Боже мой, Одри-и! – воскликнула она, поравнявшись с ними. – Сколько лет!Не ожидала встретить тебя здесь – как мило!

– Познакомься с моей подругой Джин, – сказала Одри. – Джин, это Мелинда. Ее дочь и Роза с Карлой ходили в один детсад. Мелинда тоже из Англии. Но конечно, она куда шикарнее, чем я.

Мелинда нервно засмеялась: ма-ха-ха. Из уважения к понятию «соотечественница» и смутного ощущения, что две британки, живущие в Нью-Йорке, не могут не дружить, Мелинда, общаясь с Одри, всегда изображала безграничную приязнь, но при этом ей не удавалось стереть с лица выражение испуга.

– Забавно, что мы встретились именно сейчас, – сообщила она. – Я как раз иду в «Лондон-маркет» за диетическим шоколадным печеньем!

– Никогда не понимала, зачем люди ходят в такие магазины, – отвечала Одри. – Если уж так скучаешь по занюханному английскому печенью, почему бы не вернуться на родину?

Мелинда откинула голову назад и широко открыла рот в показном беззвучном веселье:

– Ах, Одри. – Она подтолкнула поближе к землячке коляску с осоловелым младенцем: – Ты еще не видела это прибавление к нашему семейству? Мой внук Зак. У Дейзи теперь двое детей – невероятно!

Эту информацию Одри оставила без комментариев. Мелинда была помешана на детях. Однажды, много лет назад, Одри уговорили отвести Карлу в гости к дочке Мелинды с целью «развития навыков общения». Полтора часа, что Одри провела на диване в гостиной Мелинды, потягивая теплое белое вино и обсуждая метод Судзуки, [36]36
  Метод, изобретенный в середине прошлого века японским скрипачом Шиничи Судзуки и направленный на воспитание высокоразвитой. многогранной личности путем создания обстановки, побуждающей к творчеству и восприятию новых идей.


[Закрыть]пока девочки визгливо взаимодействовали над коробкой с обучающими деревянными кубиками, подтвердили ее наихудшие подозрения о том, к чему сводится жизнь женщины, сосредоточенной на детях.

– Послушай, – полюбопытствовала Мелинда, – а кто-нибудь из твоих уже обзавелся потомством?

Одри рассеянно покачала головой. Ей представилось. какое удовольствие доставило бы Мелинде известие о незаконном ребенке Джоела, с каким ликующим лжесочувствием эта дамочка обежала бы весь Гринвич-Виллидж, докладывая общим знакомым об унижении Одри. «Слыхали? Какой ужас! Бедная Одри».

– Неужели? – не унималась Мелинда. – Ни одна из дочек?

– Нет, – ответила Одри. – Мое потомство, похоже, выхолощено. (Мелинда обмерла.) Шучу.

Чадолюбивая британка опять разразилась беззвучным смехом:

– Так поторопи их, право слово. Быть бабушкой ужасно увлекательно! А как вообще дела?

– Джоел в больнице.

Лоб Мелинды вспучился морщинами:

– Ах да, мне говорили, что он нездоров. Ему лучше?

– Вряд ли. Он в коме.

– Ох! Но это же…

Одри упомянула о Джоеле лишь затем, чтобы смутить «приятельницу». И тут же пожалела о сказанном.

– Ладно, – деловито перебила она, – не будем тебя задерживать.

– Конечно, – заторопилась Мелинда, – конечно, мне надо бежать. Будь добра, передай привет девочкам и Ленни.

Домработница поджидала их в прихожей.

– Они здесь, – донесла она театральным шепотом. – Визитеры, про которых вы говорили. Сидят в гостиной уже с четверть часа. Мужчина сказал, что они доехали быстрее, чем он предполагал.

– Скотина Дэниел, – прошипела Одри. – Он специально явился пораньше, это в его духе.

– Еще ничего не поздно, – напомнила Джин. – Только скажи, и мы отменим…

– Перестань. – Одри расправила плечи. – Вперед, пока они не умыкнули все твои канделябры.

Когда Одри и Джин вошли в гостиную, Дэниел с Беренис рассматривали фотографии в рамках, выставленные на комоде у стены.

– Похоже, вам здесь уютно, – заметила Одри.

Беренис оглянулась. На ней было облегающее платье без рукавов и сандалии, украшенные ракушками.

– Здравствуйте, – невозмутимо ответила она.

Одри смерила ее взглядом, отмечая про себя изъяны: отвисшая кожа на предплечьях, по-мужски толстые икры. Затем она обратилась к Джин:

– А не выключить ли нам кондиционер? Здесь температура как в рефрижераторе.

– Да, разумеется, отличная идея! – Джин потерла руки. – Кто-нибудь хочет лимонада? Я сейчас принесу… Одри, не поможешь?

– Ну и вид у нее! – воскликнула Одри, как только они добрались до кухни. – Обратила внимание на ее платье? (Джин, возившаяся с термостатом, не ответила.) Кобыла молодящаяся! А ноги! – продолжала Одри. – О-о! С такими ножищами ей бы в регби играть за Англию…

Фразы Одри не закончила. Издевки над несовершенствами Беренис не приносили желаемого удовлетворения. Будь она очень молоденькой или очень хорошенькой, Одри с облегчением списала бы ее со счетов как «куколку» и пустую забаву, да еще посмеялась бы презрительно над банальностью старческих притязаний Джоела. Однако невзрачность Беренис предполагала наличие каких-то более существенных личностных качеств. Если Джоела привлекла в ней не красота, тогда что же?

Она нервно оглядела кухню. После ремонта Одри здесь еще не была.

– Неплохо получилось, – сказала она.

– М-м… Вряд ли я бы выбрала нержавеющую сталь для ручек. Ее надо постоянно чистить. – Вынув из холодильника кувшин с лимонадом, Джин принялась нагружать поднос вазочками с орешками и оливками.

–  Чтоты делаешь? – возмутилась Одри.

– Полагаешь, это некстати? – засомневалась Джин. – Я лишь подумала, что легкая закуска не повредит…

– Ладно, пускай, – махнула рукой Одри. – Потчуй эту свору, если тебе так хочется.

Они вернулись в гостиную. Беренис и Дэниел сидели на кожаном диване, у Беренис на коленях лежала пластиковая папка.

– Что это там у вас? – спросила Одри. – Доказательства?

– Одри, – начал Дэниел, – думается, нам следовало бы…

Ледяной взгляд Одри заставил его умолкнуть.

– Вам еще дадут слово, Дэниел. – Она повернулась к Беренис: – Ну давайте, показывайте, что принесли.

– А что вы хотите увидеть? – спросила Беренис. Нагнувшись над кофейным столиком, она зачерпнула горсть орешков и отправила их в рот.

– Как что? Если верить Дэниелу, вы храните целый сундук любовных писем от Джоела. Почему бы не начать с них?

– Личную переписку я не захватила.

– Почему-то я была уверена, что так и будет.

Беренис передала ей кипу бумаг:

– Здесь свидетельство о рождении моего сына и признание отцовства, подписанное Джоелом. А также копии чеков, которые Джоел посылал мне все эти годы.

При виде размашистой закорючки, которой Джоел подписывался, Одри почувствовала, что у нее задрожали руки. Она наскоро пролистала бумаги:

– Четко сработано, прелесть вы моя. – Одри подняла глаза на Беренис: – Вы ведь все предусмотрели, верно? Голову даю, в таких делах вы эксперт.

– Нет, я не эксперт.

– Скромничаете. Ну же, выкладывайте, какую сумму вы предполагаете вытрясти из меня. Сразу предупреждаю, денег не так уж много.

Беренис вздохнула:

– Я хочу, чтобы вы знали, Одри, речь идет не только о деньгах.

– Неужели? Тогда о чем?

– О многом. Я понимаю, что сейчас вы испытываете враждебность ко мне, и я уважаю ваши чувства. Но мне хочется верить, что наступит день, когда вы примиритесь со мной. Хотя бы ради наших детей. Для меня очень важно, чтобы Джамиль общался со своими братьями и сестрами…

– Вы случаем не обкурились? – перебила Одри. – Мои дети знают о вас, и, поверьте, они не желают иметь ничего общего ни с вами, ни с вашим пащенком.

– Одри! – вскричала Джин.

– Скажите, Беренис, – продолжала атаковать Одри, – почему вы не сделали аборт, когда забеременели от мужа другой женщины?

– Одри, – вмешалась Джин, – это не самая продуктивная тема для беседы.

– Нет, все в порядке, – возразила Беренис, – я отвечу. Я склонялась к аборту.

– И что же заставило вас передумать? – допытывалась Одри. – Наверное, увидели УЗИ и вас прошибла слеза: такой маленький трогательный ублюдочек.

В комнате стало тихо: Дэниел, Джин и Беренис словно замерли под прицелом ее гнева. Внезапно Одри охватила печаль. В памяти всплыло детское воспоминание, фраза из школьного учебника истории: «Короля Генриха очень боялись, но не любили».

– Ладно, – устало сказала она. – Давайте с этим кончать. Вы получите свои деньги. Сколько Джоел вам выдавал, столько и получите, какой бы ни была эта сумма. Но к моей семье – ко мне, моим детям и Джоелу – не приближайтесь. Ни вы, ни ваш сын. Все ясно?

Беренис смотрела в пол:

– Вы действительно этого хотите?

– Господи, милая, – презрительно улыбнулась Одри, – хватит уже разыгрывать мелодраму. Вы получили, что хотели. А теперь почему бы вам просто не убраться отсюда к такой-то матери?

Джин повела гостей в прихожую. Одри проводила их взглядом, потом легла на диван, задрав ноги на кофейный столик. Потрясающе. За каких-нибудь полчаса она умудрилась растерять все свое моральное преимущество. Даже Джин была шокирована ее поведением.

Как случилось, что она больше не может выйти из роли ведьмы? Когда-то, давным-давно, дерзость была лишь позой – ловким маневром с целью скрыть мучительную уродливую застенчивость, усугубленную ее положением молодой жены, которой еще не исполнилось и двадцати и которая приехала вслед за мужем в чужую страну, Америку. В ту пору окружающим нравился ее острый язык, выходки Одри поощряли, ими восторгались. Она даже приобрела своего рода известность: симпатичная англичаночка с характером и умением ругаться, как грузчик в порту. «Позовите Одри, – раздавался, бывало, крик, когда кто-нибудь вел себя по-свински. – Она быстро вправит ему мозги».

Поначалу она управляла своей разнузданностью: включала с намерением развлечь публику на вечеринке и отключала, возвращаясь домой. Но со временем, незаметно для себя самой, она утратила контроль и начала в той же бесцеремонной манере выражать свои подлинные чувства: скуку, в которую ее вгоняло материнство; гнев на мужа, опять с кем-то спутавшегося; отчаяние при мысли о ничтожности ее домохозяйской участи. Одри не уловила этой перемены. Как старуха упорно пользуется той же яркой помадой, которая так ее красила в прежние славные деньки, так и Одри еще долго счастливо верила, что ее девический задор по-прежнему находит добродушный отклик у окружающих. А когда опомнилась и обнаружила, что люди за ее спиной брезгливо морщатся, – и что она уже не молодая привлекательная женщина, очаровательно взрывная и не по годам воинственная, – было поздно. Злость въелась в нее, расползлась по нутру так широко, что не вырежешь, проникла в топкую почву ее разочарований так глубоко, что не выкорчуешь.

– Как ты, дорогая? – Джин, вернувшись в гостиную, робко положила руку на плечо подруги.

– А разве кому-то есть до меня дело? – огрызнулась Одри. – Всех волнует только одно – ежемесячный чек для жирной суки.

– Пожалуйста…

– Твои закуски пользовались успехом. Ты видела, как она жрала? За уши было не оттащить от орешков. (Джин молчала.) Да-а, знаю, – протянула Одри, – я не должна плохо отзываться о бедняжке Беренис. Несчастной одинокой мамашке. А она тебе понравилась, верно? Что ж, приглашай ее в гости. Ей наверняка захочется обзавестись богатыми подружками, которым она станет ровней, когда присосется к моему банковскому счету, – точнее, высосет то, что еще не успела.

– Знаешь, Одри, мне кажется, что тут дело не в деньгах.

– О, ты абсолютно права! Не тольков деньгах. Все гораздо хуже. Она хочет кусок Джоела. Хочет стать членом моей семьи.Весьма затрапезная тетка жила себе в безвестности, зарабатывала тошнотворными фотками и вдруг учуяла шанс прогреметь на весь Нью-Йорк. Ребенок от Джоела – самое гламурное, самое яркое, что случилось с ней в жизни.

– Это правда – то, что ты сказала о детях? Они не хотят ее видеть?

– Разумеется, вранье. Я им ничего не говорила.

– А может, стоит сообщить им?

– Зачем, скажи на милость, им знать, что Джоел неудачно перепихнулся с какой-то фототварью? Я не собираюсь подрывать уважение к отцу.

– Такие вещи не утаишь, – рассудительно сказала Джин. – Они всегда выходят наружу. И если дети узнают, что ты скрывала от них Беренис, то…

Она осеклась. Одри, уронив голову на руки, издавала странные ухающие звуки. Джин чуть было не поинтересовалась, что такого смешного она сказала, но вовремя спохватилась: впервые за тридцать лет их дружбы она увидела, как Одри плачет.