Текст книги "Правдолюбцы"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4
«Больше часа Карла с Ленни уговаривали мать…»

Больше часа Карла с Ленни уговаривали мать поехать домой и немного отдохнуть. Одри даже мысли не допускала, что кто-нибудь, кроме нее, останется с Джоелом на ночь; в конце концов порешили на том, что Карла отвезет мать домой, на Манхэттен, где та возьмет кое-какие вещи, а в их отсутствие вахту у постели больного будет нести Ленни.

Когда мать с дочерью явились на Перри-стрит, Джулия на крыльце выбивала ковер.

– Это надо же, – пробормотала Одри. – Кто бы ееотправил в кому.

– Привет, Од, – крикнула Джулия, когда они вышли из машины. – Есть новости?

Одри проигнорировала вопрос.

– Все продезинфицировала? – рыкнула она, проходя мимо сестры.

– О, не обращайте на меня внимания, – защебетала Джулия. – Уборка мне в радость!

В прихожей Одри и Карла столкнулись с Колином, он как раз выходил из гостевой ванной на первом этаже, где устанавливал на туалетном бачке ароматизатор для смыва. Колин был в резиновых перчатках и старом фартуке Одри, украшенном черным кулаком и лозунгом «Амандла!». [18]18
  Один из лозунгов южноафриканской оппозиции; в переводе с языка зулу означает «власть».


[Закрыть]

– Од, – бросился Колин к свояченице, раскрывая объятия. – Какон?

– Привет, Кол. – Ловко увернувшись, Одри прямиком направилась в подвал, и Карле ничего не оставалось, как сделать вид, будто дядины объятия предназначались ей.

– До чего же она жутко выглядит, – шепнул Колин племяннице.

– Ну, рассказывай, – вполголоса приказала Джулия, возникая у них за спиной.

Карла коротко доложила о состоянии Джоела. Тетка и дядя слушали, приложив ладони к раскрытым ртам, словно актеры в театре Кабуки, изображающие ужас и смятение.

– Кто бы мог подумать, – сокрушалась Джулия. – Только сегодня утром он был здоров как бык. Правда, Кол? – Ее муж кивнул. – Мы с ним славно поболтали, помнишь? – Колин снова кивнул, но без прежней уверенности. – Он слишком много работает, – продолжила Джулия. – Я как раз вчера говорила Колину, что так нельзя. Джоел вечно куда-то спешит. Знаешь, у мужа моей подруги в прошлом году обнаружили рак. – Она перешла на шепот: – Рак в попе.И доктора сказали, что болезнь на сто процентов вызвана стрессом. На сто процентов…

– Извини, – вежливо перебила Карла, – я должна посмотреть, как там мама.

Подвальное помещение в доме было отдано Джоелу под кабинет. Там царил хаос: на письменном столе, по углам и посреди комнаты громоздились грязные кружки с кофейной гущей и шаткие зиккураты, сложенные из печатной продукции. На пыльных стенах ничего не было, кроме большой фотографии в рамке, на которой Джоел жал руку Мартину Лютеру Кингу. Карла застала мать сидящей на полу скрестив ноги; Одри скручивала косяк. Пальто она не сняла, и оно бугрилось вокруг нее, словно нагар свечи.

Карла опустилась на раздолбанное вращающееся кресло:

– Давай я поднимусь наверх и упакую твои вещи?

– Трусы я и сама могу найти, – ответила Одри.

– А знаешь… – Карла встала, – не позвонить ли Розе? Она, наверное, волнуется.

– Сама позвонит, если захочет, – отрезала Одри.

Карла закусила губу. Ссора в больнице произошла исключительно по ее вине. Если бы она не улыбалась как идиотка. Роза не сочла бы своим долгом вступиться за нее. И все же – она взглянула на Одри – не стоит сейчас раздражать мать, она и так не в духе. Лучше просто выждать и позвонить сестре попозже. Карла принялась кружить по комнате, собирая грязные кружки.

– Оставь, – сказала Одри.

– Но мне нетрудно…

–  Прекрати.

Карла опять села в кресло. Мать придирчиво разглядывала ее:

– Похоже, ты поправилась.

– Спасибо.

– Только не надо дуться. Никто другой тебе этого не скажет.

– Ладно, – ровным тоном произнесла Карла.

– Что это за ответ? – повысила голос Одри.

– Не знаю. Просто… ладно.

Роза часто ругала Карлу за безответность, с которой та принимала комментарии Одри насчет ее веса: «Почему ты это терпишь? Почему не пошлешь ее на фиг?» Но Карла никогда не огрызалась. Она не могла объяснить Розе, что неприкрытая грубость матери каким-то образом утешала ее. По сути Одри права: никто другой ничего подобного Карле не скажет. Никто не произнесет запретного слова «жирная» в ее присутствии. И не потому, что не хватит смелости. Скорее фигура Карлы никого, кроме матери, не заботит настолько, чтобы о ней говорить.

Проблемы с весом начались у Карлы давно. Впервые ее послали в летний лагерь для толстых детей, когда ей было двенадцать. Для Карлы борьба за тонкую талию вылилась в захватывающую, нескончаемую сагу – ежедневную драму, когда она самоотверженно отрекалась от пончиков, чтобы потом лихорадочно вылавливать их из мусорного ведра; когда обед из обезжиренного йогурта перечеркивался украдкой съеденными картофельными чипсами; когда в результате тяжких мучений она сбрасывала граммы, чтобы вмиг набрать килограмм. Окружающие, однако, никак не реагировали на ее вес. Полнота Карлы была статическим явлением, вечной, а значит, неприметной чертой ландшафта. И лишь ее мать не теряла интереса к объемам дочери, всегда замечая, когда Карла чуть-чуть худела или полнела. Лишь ее мать до сих пор сохраняла веру в не-огромную Карлу. Хотя Одри не любила вспоминать об этом, но и у нее в юности были схожие проблемы. Однажды, много лет назад, она показала Карле свою детскую фотографию: свирепая девятилетняя девочка с блинообразным лицом, одетая в праздничное нейлоновое платье с оборками, которое, казалось, вот-вот лопнет на ней, как оболочка на сардельке.

– Ты в меня пошла, – печально сказала Одри. – А я в мою маму. Единственный выход – самодисциплина. И никаких поблажек.

– Ты собираешься что-нибудь делать? – спросила Одри. – С весом, то есть.

– Да.

– Пойми, это важно, понимаешь? Майк, может, и смолчит, но поверь, он будет прыгать до потолка, если ты сбросишь килограммов пятнадцать.

Карла молчала, задаваясь вопросом: уж не обсуждает ли Майк тайком с тещей размеры своей жены?

– Кроме всего прочего, – продолжала Одри, – это поможет тебе забеременеть. А вот это – нет, не поможет. Лишний жир, я имею в виду.

– Угу, – кивнула Карла.

– Кстати, что там у вас творится?

– Ты о чем?

– О перспективах забеременеть.

– Мама!

– Чего ты стесняешься?

В дверь позвонили.

– Это Майк. – Карла встала. – Я велела ему приехать сюда.

– Погоди, – властно остановила ее Одри, – Джулия откроет. Речь шла о попытках забеременеть, и ты что-то хотела сказать.

– Нет, не хотела. Не о чем говорить.

– А, прекрасно. Таинственная ты наша.

Карла понадеялась, что на этом вопрос о ее способности к зачатию исчерпан.

– И все же, – Одри жадно затянулась косяком, – сколько ты весишь в данный момент?

–  Мама…

Одри ухмыльнулась:

– Ладно, вали отсюда. Нечего меня сторожить, я не ребенок.

Майк, Колин и Джулия с недовольными минами сидели в гостиной – родня, бесцеремонно отодвинутая на периферию бурных семейных событий. При виде Карлы все трое поставили чайные чашки на стол и вскочили. Майк обнял жену, прижавшись щекой к ее щеке.

– Где ма? – спросил он. – Я бы хотел с ней увидеться.

– Погоди немного, она скоро придет.

– Я говорила ему, что надо подождать, – сварливо вставила Джулия. С ее точки зрения, Майк держался чересчур назойливо, а ведь он даже не был кровным родственником.

– Пожалуй, я спущусь к ней, – сказал Майк.

Карла удержала мужа за руку:

– Нет, Майк, не стоит, поверь.

Каждый раз, когда они оказывались в доме родителей, Карла испытывала неловкость. Наедине с ней Майк часто поносил Джоела и Одри, называя их зажравшимися пустозвонами, которые только на словах привержены социалистическим идеалам, и утверждал – не без оснований, – что они считают его занудой. Но стоило ему появиться на Перри-стрит, как от его враждебности не оставалось и следа: Майк из кожи лез, желая угодить хозяевам и произвести хорошее впечатление. Он заигрывал с Одри и пресмыкался перед Джоелом. Разглагольствовал о политике, не к месту употребляя модные словечки, к тому же коверкая их. (Однажды, когда они вернулись домой от родителей, Карла мягко заметила, что правильнее говорить «амбивалентный», а не «абывалентный», после чего Майк три дня с ней не разговаривал.) Но, хотя с глазу на глаз он говорил одно, а на людях совсем другое, Карла и не думала упрекать мужа в лицемерии. Ей казалось трогательным, что, несмотря на вполне объяснимые классовые разногласия, он все же старается расположить к себе ее родителей. И все было бы совсем замечательно, прилагай он чуть меньшестараний. Роза с Ленни втихаря потешались над раболепием Майка. И даже Одри и Джоела, которые вполне благосклонно принимали более тонкие формы лести, беззастенчивый подхалимаж зятя иногда коробил.

– Он хороший малый, – обронил однажды Джоел после ухода Майка, – но бог ты мой, когда же он перестанет лизать мне задницу?

– Как по-твоему, Одри не голодна? – спросил Колин. – Хорошо бы ей чего-нибудь перекусить.

Карла, которая с утра ничего не ела, кроме больничной сырной булочки, с готовностью поднялась:

– Пойду пошарю в холодильнике.

– Нет, нет, – запротестовала Джулия, – лучше я. Ты и так намучилась за день.

При мысли, что окажется заложницей чужих кулинарных привычек, Карла встревожилась. Она предпочитала сама готовить себе еду.

– Да нет же, тетя… я справлюсь.

– Но это доставит мне удовольствие!

Цивилизованный, но непримиримый спор о том, кому сооружать закуски, оборвался лишь с появлением Одри.

– Ма! – бросился к ней Майк, в мгновение ока преодолев несколько метров гостиной. Он крепко обнял тещу, а потом, взяв за плечи, принялся ее разглядывать. – У тебя усталый вид. Садись-ка на диван.

Колин наблюдал за Майком, как зритель в цирке следит за укротителем зверей, когда тот кладет голову в пасть львице, – восхищаясь мужеством дрессировщика и одновременно предвкушая кровавую развязку. Джулия, воспользовавшись тем, что все внимание приковано к Одри, бесшумно метнулась на кухню. Не желая признавать поражение, Карла рванула за ней.

Когда спустя четверть часа обе женщины вернулись в гостиную с бутербродами на большом подносе, Одри стояла у камина.

– Позорище хреново! – восклицала она. – Сущее издевательство!

Заалевший Колин сидел в кресле, притворяясь, будто читает журнал. Майк мерил шагами комнату.

– Что случилось? – всполошилась Карла.

– Ей-богу, Карла, – сказала Одри, – как ты все это терпишь. На твоем месте я бы сгорела со стыда.

– Мама, в чем дело?

– В выборах дело! – закричала Одри. – Муж не поставил тебя в известность? Ваш говеный профсоюз намерен поддержать действующего губернатора.

Карла открыла рот, потом закрыла и перевела взгляд на Майка:

– Это правда?

В начале года губернатор-республиканец выделил два миллиарда долларов на повышение зарплат членам профсоюза, и с тех пор многие говорили о том, что теперь их голоса у губернатора в кармане. Но Карла отказывалась в это верить. Губернатор восстановил в Нью-Йорке смертную казнь и наложил вето на повышение прожиточного минимума. Ее профсоюз, твердила Карла, никогда не пойдет на сделку с таким человеком.

Майк с вызовом расправил плечи:

– У нас нет причин стыдиться. Губернатор – наш Друг.

– Нашли чем гордиться! – выпалила Одри.

Джулия водрузила на кофейный столик поднос с бутербродами:

– Прошу к столу!

– Мне сейчас не до еды, – отмахнулась Одри. – Надо возвращаться в больницу.

– Ты непременно должна поесть, – засуетилась Джулия. – Смотри, я положила ровно столько сыра и майонеза, сколько ты любишь.

– Я иду собираться. – С этими словами Одри покинула гостиную.

Уже поднимаясь по лестнице, она крикнула:

– Карла!

Карла поспешила на зов:

– Да, мама?

– Помни, – голос Одри звучал как трубный глас, – не больше двух бутербродов!

Домой, в Бронкс, Майк и Карла ехали на метро и почти всю долгую дорогу молчали. Майк поправил прическу особой военной щеткой для волос, которую всегда носил в портфеле, и раскрыл газету. Карла то изучала рекламу технологических институтов («Вы готовы к успешной карьере в менеджменте баз данных?»), то пялилась в окно на стены туннеля.

– Мне как-то не по себе, – наконец призналась она. – А вдруг папа умрет?

– Не говори ерунды, – раздраженно ответил Майк.

Карла взглянула на мужа:

– Жаль, что мама опять на тебя накинулась.

Майк повернул голову, разглядывая свое отражение в профиль в окне вагона.

– Ничего другого я и не ожидал. Она не разбирается в профсоюзной политике. Воображает, что лучше нас знает, как надо заботиться о членах профсоюза.

Карла кивнула. Он прав. Руководство профсоюза знает, что делает, и если они рассудили, что поддержка губернатора пойдет профсоюзу на пользу, то не Одри – и не Карле – оспаривать это мнение.

– Мы теперь… должны за него голосовать?

– А ты как думаешь? – взвился Майк. – Какой смысл в наших рекомендациях, если люди не будут им следовать?

– Да, конечно. Я просто спросила.

Поезд затормозил на станции «Бедфорд-плейс».

– Наша, – скомандовал Майк.

Они жили в темном, довоенной постройки квартале на улице, ведущей к Ботаническому саду. Подъезды их дома пропитались зловонными парами мексиканского моющего средства под названием «Белая сказка», которым управдом дважды в неделю поливал лестницы. Входя в подъезд, Карла первые пять секунд дышала ртом, чтобы немного ослабить обонятельный шок.

Пока она, зеленея, дожидалась Майка, возившегося с почтовым ящиком, подъехал лифт, дверь отворилась, и на площадку шагнула филиппинка средних лет в гольфах и пластиковых шлепанцах.

– Здравствуйте, миссис Ми, – сказала Карла. – Как поживаете?

Филиппинка ответила взглядом бойцовой собаки, у которой свело челюсть:

– Уж-жасно.

– Ох, – сочувственно отозвалась Карла.

Миссис Ми, замужняя мать троих взрослых детей, слыла великой страдалицей. На вечные муки ее обрекли не только неблагодарное семейство и скудно оплачиваемая работа в маникюрном салоне на Манхэттене, но и букет хронических болезней, включая боли в спине, астму и ангину.

– Сегодня на работе отключили кондиционер, – пожаловалась соседка. – Я так надышалась лаком, что аж горло перехватило. Я сказала им…

Подоспевший Майк встал живым щитом между Карлой и соседкой:

– Привет, миссис Ми. Простите, но моей жене сейчас не до разговоров. Утром с ее отцом случился удар, его положили в больницу. Карле необходимо поскорей добраться до дому и отдохнуть.

– Неужто! – Плохие новости соседка восприняла наполовину с энтузиазмом, наполовину с обидой: кто-то переплюнул ее в несчастьях. – Конечно, конечно, идите. – Она похлопала Карлу по руке: – Завтра поболтаем.

Поднявшись на четвертый этаж, Карла и Майк молча двинули по гулкому коридору к своей квартире. Майк с порога направился на кухню просматривать почту, а Карла – в гостиную проверить автоответчик. Сообщений не было. Не зажигая свет, она вяло оглядела комнату. Даже в мягком вечернем освещении ее квартира выглядела неприятно аскетичной и стерильной. Много лет Карла изо всех сил старалась навести уют, придать своему жилищу, как выражаются в передачах о домашнем интерьере, «индивидуальность». Но сколько бы она ни переставляла мебель, какие бы цветастые шторы ни вешала, этот казенный дух ей так и не удалось извести.

Свет в комнате включил Майк. В руке он держал тест на овуляцию, который она делала сегодня утром. Положительный результат предрекал, что в ближайшие сутки в организме Карлы созреет яйцеклетка.

– Хочешь попробовать сегодня? – буднично, деловито осведомился Майк. – То есть если ты слишком расстроена и все такое, я пойму. Но возможно, не стоит упускать…

– Нет, нет, надо попытаться.

Одобрительно кивнув, Майк уселся в кресло смотреть окончание документального фильма о Роберте Оппенгеймере. Карла отправилась в ванную готовиться к предстоящей попытке.

Два года назад Майк убедил жену, что с ее изматывающими менструальными болями необходимо показаться гинекологу. Месячные у Карлы с юности протекали мучительно, но без вмешательства Майка она бы никогда не обратилась за медицинской помощью. Просто ей выпал такой жребий, полагала Карла, – пять дней в месяц проводить в беззвучной агонии, глотая пригоршнями сильное обезболивающее. Поднимать шум из-за пустяка вроде месячных казалось ей совершенно неприличным. Но Майк настаивал, а поскольку Карла медлила, он сам записал ее к врачу.

Гинеколог, симпатичный пожилой мужчина с холодными руками, для снятия напряжения обсуждал с пациентками результаты бейсбольных матчей. После осмотра он отправил Карлу на лапароскопию. Спустя два дня Карле сообщили, что она страдает от сочетания сразу трех недугов: маточной кисты, фибромы и эндометриоза второй степени.

– Тройное попадание! – пошутил гинеколог. А затем пояснил, что причина, по которой им с Майком за три года супружества не удалось завести ребенка, наверняка связана с этими заболеваниями. Репродуктивное здоровье Карлы нарушено, и если она действительно хочет стать матерью, ей придется пройти курс лечения.

Майка это известие сразило. Он вырос в большой ирландской семье с кучей родственников (только в Нью-Йорке у него насчитывалось двадцать три двоюродных брата и сестры) и планировал произвести на свет по крайней мере четверых детей.

– В голове не укладывается, – говорил он Карле. – В моей семье у женщин таких проблем не было.

Жена, как ни странно, эмоций не проявляла, и это спокойствие спровоцировало Майка под горячую руку обозвать ее «порченой». Позже он извинялся, сожалея о вырвавшемся слове. Но Карла не таила обиды: в его положении естественно сердиться и чувствовать себя обманутым. И в определенном смысле Майк был прав: она всегдазнала – не о неполадках в ее органах оплодотворения, – нет, но о том, что ее тело неким непостижимым образом восстало против нее с самого рождения. Она была толстой от рождения. Никогда не умела ни танцевать, ни ловить мяч. Волосы у нее были «непослушными», а кожа так называемого «комбинированного» типа, что в переводе означает «сплошная морока». Разглядывая в медицинском справочнике фотографию запущенного эндометриоза – отвратительное месиво, в которое эта зараза превращает женские яичники, – она поймала себя на том, что кивает, будто встретила старого знакомого. Ну разумеется, думала она, разумеется:внутри она такая же уродливая, как и снаружи.

Майк быстро оправился от потрясения. Однажды вечером, вернувшись с работы, Карла узнала, что ее муж разработал новый план. Она будет принимать лекарства, рекомендованные врачом. Если в течение двух лет Карла не забеременеет, они усыновят ребенка. (Идею нанять суррогатную мать Майк отверг с порога на том основании, что это эксплуатация обездоленных женщин и вообще «дикость».)

Очень скоро Майк сделался экспертом в науке оплодотворения. Он вникал во все, что касалось репродуктивного здоровья Карлы, не упуская ни одной детали – скучно-бытовой или заумно-медицинской. Он покупал и готовил для нее еду, повышающую шанс на зачатие. Обязал Карлу принимать рыбий жир и наложил запрет на диетическую колу. Майк зачастил на сетевые форумы, где семейные пары, озабоченные той же проблемой, делились опытом. Он потратил кучу времени, рыская по коммерческим сайтам в поисках теста на овуляцию и, отступив от привычной бережливости, приобрел самую дорогую и сложную модель. И с тех пор раз в месяц, ранним утром, он запирался с Карлой в ванной, сурово нависая над ней, пока она ставила на себе овуляционный эксперимент с помощью лакмусовой бумаги и пробирки с собственной мочой. (Когда Карла робко намекнула, что лучше бы ей совершать эту процедуру в одиночестве, Майк посмотрел на нее с таким изумлением, растерянностью и обидой, что больше она об этом не заикалась.)

Несколько месяцев назад они пережили ложную тревогу – у Карлы случилась однодневная задержка. Она помалкивала, решив выждать хотя бы двое суток, прежде чем внушать Майку надежду, но вечером, возвратясь с работы, увидела, что Майк уже купил тест на беременность – он сам произвел необходимые подсчеты. Не успел он дочитать инструкцию по применению, как из Карлы потекла кровь.

Однако, несмотря ни на что, Карла охотно участвовала в проекте по созданию ребенка. Ей нравились неопределенность и волнения, с ним связанные. Книги о воспроизведении потомства, которые Майк брал в библиотеке, предупреждали, что стремление к зачатию способно подавить все остальное. «Когда для одного или обоих партнеров „репродуктивная цель“ превращается в навязчивую идею, – писали Селена и Кеннет Дэниелс в книге „Заниматься любовью, делать детей“, – спонтанная радость секса может быть значительно снижена». Но, поскольку спонтанность и радость никогда не были особыми приметами сексуальной жизни Карлы и Майка, печальные последствия выдохшейся страсти им не грозили. Карле даже чудилось, что сверхзадача сотворить ребенка улучшила их сексуальные отношения. Теперь, по крайней мере, для конспективных супружеских соитий появился достойный повод.

Но срок, отмеренный Майком, истекал. Двадцать два месяца деятельных попыток уже миновали. На днях Карла нашла в мужниных джинсах клочок бумаги, на котором был нацарапан адрес агентства по усыновлению.

Стоя под душем, Карла подозрительно принюхалась. Она заметила, что с недавних пор «сказочная» вонь начала проникать в квартиру. Ей уже случалось вскакивать среди ночи и заново чистить зубы, чтобы избавиться от хлорного привкуса во рту. Выключив воду, Карла слегка помазалась лосьоном для тела, затем надела ночную рубашку и побежала через всю квартиру в холодную спальню. Отапливалось здание из рук вон плохо. Майк постоянно теребил домовладельца, но по всем прикидкам выходило, что поделать ничего нельзя, разве что целиком заменить отопительную систему. По вечерам они с жалобным ойканьем ступали босой ногой на ледяной пол, прежде чем забраться в промерзлую пещеру из одеял. А по утрам, изжарившись в этой самодельной парилке, просыпались с липкой кожей и пересохшим горлом.

Печальное соло виолончели, сопровождающее титры, возвестило об окончании телефильма, который смотрел Майк, и вскоре из ванной донеслось жужжание электрической зубной щетки. Свернувшись креветкой, Карла старательно генерировала тепло.

Дозамужний сексуальный опыт Карлы ограничивался тремя партнерами и семью половыми актами. По сравнению с головокружительными постельными хрониками большинства ее сверстниц, достижения Карлы выглядели весьма скромно, но обделенной она себя не чувствовала. Она не сомневалась, что «в девушках» ей удалось получить абсолютно адекватное представление об основах эротики. Иногда на работе ее коллеги-женщины, болтая меж собой, впадали в легкую похабщину, упоминая способы и позиции, Карле неведомые. Но любопытства она не проявляла, будучи совершенно уверенной, что о каких бы изысках ни заходила речь, это не имеет никакого отношения к реальномусексу. Потому что о реальном сексе она знала все. И совершался он по несложной и неизменной схеме: поцелуи, затем петтинг – и то и другое могло быть довольно приятным – и, наконец, проникновение, в котором, как правило, приятного было мало. В редких случаях привычный ход вещей нарушался, к огорчению Карлы, неуклюжими оральными эпизодами. (Она без возражений оказывала такого рода услуги, но не выносила, когда «ублажали» ее.) Вот к чему сводилась универсальная формула соития.

В спальню вошел Майк. Сняв и аккуратно сложив одежду, он опустил ее в корзину для грязного белья, потом открыл шкаф, неторопливо выбрал костюм на завтра. Карла наблюдала, как он движется по комнате; его крепкое белое тело поблескивало в темноте, словно серебристая рыбка в аквариуме, – Джек нос воротит от жирного… [19]19
  Цитата из английского детского стишка:
Джек нос воротит от жирного,Жена от постнятины морщится.Тарелка у них одна на двоих —На пару вылижут дочиста.

[Закрыть]Покончив с приготовлениями, Майк забрался в кровать, завел будильник и со вздохом откинулся на подушку.

Даже когда договоренность о предстоящем совокуплении была совершенно недвусмысленной, Майк все равно подбирался к жене потихоньку, с крабьей осторожностью. В начале их семейной жизни Карла находила эту неуверенность очаровательной: Майк – человек очень обходительный, и, обременяя жену низменными мужскими потребностями, он дает понять, что действует чуть ли не против своей воли. Но однажды, несколько лет назад, Карла повернулась к мужу с немного большим пылом, чем обычно, и застала его врасплох: Майк выглядел столь глубоко несчастным, что Карла едва не заплакала от жалости. Лицо его выражало отвращение и покорность в равных долях – с тем же тоскливым стоицизмом ребенок готовится проглотить шпинат. Майк быстро опомнился – в ту же секунду тоска сменилась вкрадчивой улыбкой. Но смысл этой мимолетной гримасы был очевиден. Ее муж наслаждался исполнением супружеского долга в той же степени, что и сама Карла, а возможно, и еще меньшей.

Прижавшись к жене, Майк облизал пальцы правой руки и засунул их между ног Карлы. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на происходящем. (На одном из форумов Майк узнал о научном исследовании, в котором доказывалось, что оргазм способствует зачатию.) Но сознание отказывалось ей подчиняться. Она думала о больном отце. О сырной булочке, купленной в больничном кафетерии, – как она ощутила ее влажную тяжесть в руке, как надкусила и из булки полезла акрильно-желтая тягучая масса…

Ей вдруг вспомнилось давнее утро на Перри-стрит: с сестрой и братом она сидит за кухонным столом, а отец жарит им гренки с яйцом. По заведенному обычаю, когда они были маленькими, Джоел в воскресенье вставал рано и готовил детям завтрак, пока Одри отсыпалась. Для Джоела это была драгоценная возможность пообщаться с детьми, вложить в их головы философские и политические идеи, которые сам он считал крайне важными. В будни отца постоянно не было дома, поэтому воскресный ритуал он соблюдал неукоснительно, и так продолжалось много лет. Дети уже стали подростками, но он все равно требовал, чтобы они спускались к раннему завтраку, сколь бы допоздна ни гуляли накануне.

В то воскресенье темой лекции была этика вооруженной борьбы. Вопрос, имевший особое значение для семейства, поскольку биологические родители Ленни возглавляли когда-то подпольную революционную организацию под названием «Нью-Йорк-Конг» (отец Ленни погиб, сооружая бомбу, когда его сын был еще младенцем; мать получила пожизненный срок за убийство офицера полиции во время неудавшегося ограбления банка). Джоел расхаживал по кухне, взбивая яйца, – брызги летели во все стороны. Одет он был, как обычно по утрам: кожаные тапки со стоптанными задниками, из которых выпирали его гигантские серые пятки, и лысеющий махровый халат. Случалось, полы халата распахивались, словно театральный занавес, и на просцениум выныривала мошонка, облепленная жутковатой густой растительностью.

– В определенных ситуациях, – говорил Джоел, – люди начинают чувствовать, что мирные методы борьбы более не эффективны и что они обязаны совершить переход к насильственным действиям. – Обмакнув куски белого хлеба в миску с яйцами, он бросил их на раскаленную сковородку.

Ленни почти не слушал отца, он лениво кружил вокруг стола, будто скучающий домашний зверек, изредка останавливаясь, чтобы погладить волосы Розы.

Девочки сидели как завороженные.

– Они что, убивали людей? – спросила Карла.

– Да, иногда они даже убивали людей…

Тут Ленни изобразил, будто прошивает Джоела автоматной очередью: «тых-тых-тых».

– Прекрати, – сухо сказал Джоел.

Бросив на отца грустный взгляд из-под длинных девчачьих ресниц, Ленни подчинился.

– Однако, – Джоел снова заговорил тоном благодушного наставника, – факты всемирной истории свидетельствуют, что у вооруженного восстания нередко имелись совершенно законные основания. – Он поставил тарелку с гренками на стол, и дети принялись за еду. – На самом деле, нашей родины, Соединенных Штатов, не было бы без вооруженной борьбы. Людям надоело жить под гнетом британского короля…

– Шалтая-Болтая, – мечтательно произнес Ленни; Джоел его проигнорировал.

– Георга III, – вставила Роза.

– Точно, золотце, – улыбнулся Джоел. – Вот народ и принялся отстреливать британских солдат по всей стране, от Лексингтона до Конкорда…

Карла, лихорадочно соображавшая, чем бы отличиться, выпалила:

– Сначала парламент, потом налоги! [20]20
  Под этим лозунгом в 1763–1776 гг. население британских колоний требовало представительства в британском парламенте. Позднее лозунг использовался различными политическими группами.


[Закрыть]

Но Джоел пропустил это мимо ушей. Он смотрел на Ленни, который, притворяясь раненым британским солдатом, в театральной агонии сползал на пол.

– Ради бога, – крикнул Джоел, – сядь! И попробуй хоть десять минут вести себя не как идиот!

Ленни поднялся и угрюмо сел за стол. Джоел гневно взирал на сына:

– Почему ты всегда валяешь дурака?

Эти стычки пугали Карлу, и, чтобы отвлечь отца, она сделала вид, будто ей что-то непонятно:

– Значит… значит… иногда убивать людей – это нормально, да, папа?

Вопрос заставил Джоела вздрогнуть.

– Нет, Карла, это всегда не «нормально». Это ужасное и очень серьезное решение, но в некоторых случаях оправданное. Если ты заглянешь в историю, то увидишь, что людей, сражавшихся за свои права, часто называли террористами, партизанами, да и как только не называли. Но если они добивались успеха – если они побеждали в борьбе с угнетателями, – их провозглашали национальными героями, им передавали бразды правления.

– Как сионистам, которые основали Израиль, – сказала Роза.

Джоел кивнул:

– Умница. Очень хороший пример.

Ленни выскользнул из кухни. Карла знала, куда лежит его путь воскресным утром, – в комнату Одри. Она представила: вот он открывает дверь материнской спальни, забирается на высокую кровать, устраивается в теплой вмятине, оставленной телом Джоела. Как же она завидовала равнодушию брата к отцовским назиданиям – его нежеланию участвовать в соревновании за родительскую благосклонность!

– Карла, – раздался вдруг окрик Джоела, – чтоты делаешь? – Потянувшись было к тарелке за последним гренком, Карла отдернула руку. Джоел улыбнулся, пытаясь смягчить упрек. – По-моему, золотце, тебе уже хватит.

Карла положила вилку и покаянно уставилась в пол.

Майк был уже на финишной прямой, он скрипел зубами, раздувал ноздри. Спохватившись, Карла открыла рот с намерением издать подбадривающий стон, но в этот момент Майк замер и с коротким сердитым «уф!» обмяк – отработал свое. Карла лежала не шевелясь, отмечая знакомые признаки финала. Вот теплое становится холодным, опухшее съеживается; с едва различимым влажным хлюпом Майк выскользнул из нее.

До начала курса лечения Карле на этом этапе полагалось встать и принести теплое полотенце (Майк любил, чтобы его вытирали и освежали перед сном), но теперь ее избавили от этой обязанности. Майк сам отправился за полотенцем, оставив Карлу лежать, задрав ноги; в такой позе она должна была провести двадцать минут, привлекая на подмогу силу тяжести. Майк вычитал об этом методе в какой-то книжке и немедленно взял его на вооружение. Карла не особенно верила в полезность задранных ног, но, будучи слабым звеном в деле оплодотворения, не чувствовала себя вправе оспаривать идеи мужа, сколь бы вздорными они ни были.