Текст книги "Грушенька и сын шейха (СИ)"
Автор книги: Зинаида Хаустова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Глава 26. Прогулка
Аграфена
С большим трудом покидаю пристань. Мне кажется, что сейчас мы с Глебом те самые заряженные частицы, которые примагничиваются друг к другу. Поэтому каждый шаг требует усилия, иду преодолевая силу тяготения.
Может быть это все звучит глупо, но как иначе объяснить наше сегодняшнее столкновение? Какой шанс встретиться в случайном месте в городе, в котором живут десятки миллионов жителей? Очень ничтожная вероятность, мне кажется. Крайне маленький процент. А встретиться три раза случайно? Вероятность стремится к нулю. Однако какой-то рок сталкивает нас постоянно.
И каждый раз для меня это целое цунами ощущений. Сегодня вообще такое чувство, что у меня состоялся первый секс. До сих пор при воспоминании о случившемся на палубе потряхивает.
Перебираюсь по «муравьиному мосту» в Хамовники. Смотрю на наш теплоход, пришвартованный у пристани. Вижу на верхней палубе какую-то девушку. Интересно, она на меня тоже сейчас смотрит?
Вспоминаю маму Глеба и снова восхищаюсь. Очень породистая женщина с горделивой осанкой. Именно такой должна быть бывшая жена шейха, которая к тому же умудрилась от него ускользнуть. Она до сих пор очень притягательна, а в молодости, должно быть, была редкой красавицей. Сестра Глеба сильно на нее похожа. Чувствую рядом с ними себя совершенной простушкой.
В хамовниках захожу в небольшой продуктовый. Покупаю батон и иду в сторону Новодевичьего кладбища. Посещаю могилу Булгакова, заглядываю к Маяковскому и Вертинскому. Потом устраиваюсь на берегу пруда и кормлю уток.
Смотрю на воду и думаю. Судьба или не судьба? Надолго ли притянулись заряженные частицы. Стоит ли один раз сгореть дотла? Жарко и ярко. Или нужно смирить свои порывы, терпеть долгие безрадостные дни, но знать, что я все сделала правильно.
Сажусь на лавочку и смотрю на купола Новодевичьего монастыря. Я такая грешница. Сижу возле храмов и страстно желаю поддаться искушению. Потом будет наказание, но это потом.
Закрываю глаза и вспоминаю Глеба за столом. Мой взгляд постоянно сползал на его губы, и мне становилось очень жарко. Хотелось протянуть руку и коснуться его щеки, почувствовать рукой легкую щетину. Вспоминаю опасный огонь в глазах мужчины. Что было бы, если бы мы были одни? В этих глазах моя погибель.
Сглатываю и открываю глаза. Уходящее солнце окрашивает красным золотые купола. Я смотрю на них и начинаю читать молитву. Прошу дать мне силы для борьбы с искушением. Вкладываю в эту мольбу всю свою нерастраченную страсть.
Сбоку раздается вежливое покашливание. Вздрагиваю и поворачиваю голову. На другом конце лавочки сидит мужчина средних лет. Я так увлеклась, что даже не заметила его появления.
Рассматриваю мужчину. Серый костюм и серые туфли. Одна бровь выше другой. Вижу только один черный глаз, но почему-то думаю, что второй зеленый.
– Вы иностранец? – выпаливаю я.
– Что? – мужчина нервно смеется. – Нет. И даже не путешественник. Живу вон в том доме, – собеседник куда-то неопределенно взмахивает рукой.
– Простите, просто навеяло, – виновато бормочу я.
– Ничего страшного, я был слишком бестактен и сам напросился на ассоциацию. Просто нечасто сейчас можно встретить искренне верующего человека. А вы были живым воплощением молитвы. Если бы я был скульптором, запечатлел бы вас в этот момент.
– Мне кажется, вы продолжаете проявлять бестактность, – замечаю сухо.
– Не спорю, – легко соглашается мужчина, – а еще я слышал, что вы бормотали что-то про искушение. Неужели вы действительно считаете, что некая внешняя сила способна изменить ваши личные намерения?
Глава 27. Разговор с незнакомцем
Аграфена
– Человек слаб, – бормочу я, чувствуя, что вопрос с подвохом, но пока не могу понять в чем он заключается.
– Слаб для чего? Для того, чтобы соответствовать одобрению социума? Так-то требуется внутренняя сила, чтобы не бояться идти против общественных порядков. Бунтари всегда обладают мощной энергетикой.
– Может проблема в том, что я не обладаю этой самой энергетикой, поэтому не хочу бунтовать. А очень даже хочу одобрения социума. Вам не понять. Вы атеист, видимо.
Собеседник пытается подавить смешок и как-то странно всхрюкивает. Кошусь на него с некоторой опаской. В парке не так много народа. По-хорошему, нужно просто встать и уйти, но как-то неудобно.
– Кстати, я не представился, меня зовут Рудольф.
– Очень приятно, – лепечу я, – меня зовут Груша.
– Очаровательно. Так вот, Грушенька, я не то, чтобы атеист. Я в каком-то роде каббалист.
Что-то становится совсем страшно.
– То есть масон? – уточняю я.
– Нет, я не являюсь членом тайных обществ, – Рудольф снова всхрюкивает. – Хотя, вы правы в том, что каббалу часто используют всякие секты для своих целей. Но сейчас я хотел сказать о другом. В каббале нет классического представления о грехе. Бог создал все. В том числе злое начало в человеке. С ним не нужно бороться. Это борьба с самим собой. Его нужно познавать. Познавая себя человек сам понимает, как ему следует поступать. Сам способен отличить благо для себя от вредного.
– Ну это же какой-то призыв к терпимости ко злу, – с ужасом замечаю я. – Если нет греха, то можно все?
– Тварь я дрожжащая или право имею? – подтрунивает надо мной мужчина и снова задорно подхрюкивает. – без религиозного дуализма и борьбы добра со злом русская литература сильно проиграла бы. Но в жизни лучше обойтись без всего этого.
– Человеку в любом случае нужны ориентиры. Что такое хорошо и что такое плохо. В конце концов, мы живем в социуме. Поэтому и существуют общие правила для всех.
– Так уж и для всех? Знаете, какое дело, Грушенька? Иудаизм крайне элитарная религия с разными уровнями доступа. Кодификатор торы рабби Маймонид считал, что полностью познать бога может лишь сам бог, остальные могут познать его лишь частично. Опция эта открыта только евреям, гои познать бога не могут. Но и среди евреев никакой демократии в этом вопросе не предусмотрено. Кому-то открыты знания, даруемые в ешивах, религиозных школах. Там преподают и, так называемую, устную Тору открываемую не каждому. Но даже здесь есть уровни доступа. Есть отдельные темы устной Торы, которые учитель может открыть лично только двум ученикам, а есть темы, которые можно открыть единственному ученику.
– Хотите сказать, что заповеди не для всех? – пытаюсь я поймать основную мысль.
– Не совсем так. Тот же Маймонид упоминал, что бог совершенно оторван от материального мира. Как думаете, сильно его волнует, должны ли евреи обрезать свой хер или должны ли евреи есть кошерное? В отличие от того же христианства, иудаизм очень подробно регламентирует быт человека. Вы считаете, что весь этот регламент составил бог, оторванный от всего материального? Или все-таки логичнее предположить, что это сделали раввины?
– Считаете, что заповеди от человека, а не от бога?
– Если бы некий единый бог пожелал спустить человечеству заповеди, они были бы едины для всех. А это не так. Язычники вообще спокойно себе жили без заповедей и без грехов. Были гораздо терпимее в вопросах свободы совести. Нетерпимость – порождение монотеизма. Ну и зороастрийский дуализм с противопоставлением добра и зла эту нетерпимость конкретно усугубили.
– Странно, что вы каббалист, а не язычник, – не могу удержаться от шпильки.
– Просто считаю, что в мире есть не только черный и белый цвет, а целый спектр разнообразных оттенков. Древней Иудее этих оттенков сильно не хватало. Все культурные аспекты были строго подчинены религиозной идее. Скульптура и изобразительное искусство не развивались, потому что был запрет на изображение бога.
– Как в исламе? – удивляюсь я.
– Ну да. Это же родственные религии. Гораздо ближе друг к другу, чем к христианству. Даже напрашивается сравнение. Древняя Иудея – это такая Саудовская Аравия только без нефти. Племенное государство с сильной религиозной доминантой. Тем не менее, именно эта религиозная приверженность создала крайне любопытный феномен. Евреи сохраняли этническую идентичность, не растворяясь в среде своих завоевателей. Впитывали элементы из других культур, умудряясь избежать ассимиляции. А с так называемого «рассеяния» можно выделить новый этап в жизни иудеев.
– Этап осуществления пророчества? – припоминаю я.
– Самоосуществления пророчества. Евреи верили в рассеяние, поэтому отправились в него. Развился особый тип сознания народа в изгнании. Жили на чемоданах. Кочевали между Ближним Востоком и западом. Вкладывались в знания и золото – в то, что легче всего забрать с собой в дальнейший путь. В Европе занимали ниши, которые добровольно освободили ударившиеся в аскезу христиане. Торговлю, ростовщичество и заботу о теле. Стали посредниками между востоком и западом, не только занимаясь торговлей между ними, но и аккумулируя философские идеи обоих культурных полюсов. Арабская цивилизация, кстати, тогда в научном плане была сильно продвинутее, чем Европа, помешавшаяся на религиозной аскезе. Эти многообразные философские влияния и породили апгрейд иудаизма, который уже не удовлетворял интеллектуальные запросы иудейских элит. Это обновление получило название «каббала». Устная тора, аристотелизм и платонизм перемешались с гностицизмом и исламским суфизмом.
– Что же в этой каббале такого, что ее используют тайные общества? – осторожненько уточняю у собеседника.
– В ней силен игровой элемент, – Рудольф снова заливается своим специфическим смехом. – Согласно каббале, бог создал Вселенную, используя десять цифр и двадцать две буквы еврейского алфавита. Сами понимаете, какой отличный фундамент для игр ума. Используя данную теорию, каббалисты высчитывали тайные послания в тексте Торы, а еще выясняли все возможные имена бога, которые точно не знает никто кроме иудейского первосвященника.
– Чем-то это похоже на программирование, – задумчиво замечаю я. – Написание мира с помощью букв и цифр. Надо под этим ракурсом пересмотреть «Матрицу». Уверена, откроются новые смыслы.
– Именно, Грушенька. Быстро схватываете суть. Совершенно неудивительно, что каббалу взяли на карандаш всевозможные масоны.
– Простите за вопрос. Вы еврей? – уточняю я.
– Нет, – смеется Рудольф, – мой интерес сугубо прагматичный. Пытаюсь использовать каббалу для игры на бирже. Графики, знаете ли, ходят совершенно не стохастически, а очень даже специфически.
– Я в этом ничего не понимаю, – пожимаю я плечом.
– Смысл в том, что каббалисты очень внимательно относятся к числам.
– К датам тоже? Например, к 21 декабря 2012, на которое пророчат всевозможные апокалипсисы?
– Именно про эту дату не могу ничего сказать. Но да, каббала учит, что всему свое время. И каждое дело лучше сверять с каббалистическим календарем.
С тревогой посматриваю в надвигающиеся сумерки.
– Спасибо за ликбез, Рудольф. Очень интересно, но боюсь, что мне пора. Как-то быстро темнеет.
– Могу пригласить вас в гости, – задорно комментирует мужчина. – Вообще, мы залезли в какие-то дебри. Главная мораль, которую я пытался донести – не бойтесь красок, Груша! Избегать соблазнов – это добровольно раскрашивать мир в черно-белый цвет. Жизнь коротка. Никогда не знаешь, где Аннушка разлила масло.
– Я подумаю над этим, – вежливо заверяю я, вставая со скамейки, – простите, но от приглашения откажусь.
Быстро распрощавшись с новым знакомым, бодрым шагом направляюсь к метро.
Перед сном фыркаю, вспоминая приглашение Рудольфа. Маргарита все-таки была отчаянной женщиной, я бы побоялась лететь куда-то к черту на кулички. Не успеваю додумать эту мысль, падаю в тревожный сон.
Сначала парю на метле над Москвой. Потом проваливаюсь в матрицу, где встречаю Глеба. Всю ночь мы убегаем от агентов Смитов. Пробуем переписать мировую программу. Потом внезапно занимаемся жарким сексом. До рассвета горю в огне.
Глава 28. Страсть
Аграфена
Сижу в темном зале кинотеатра и смотрю на экранные страсти. С моей стороны был очень опрометчивым выбор французского фильма. Чувствую напряжение, исходящее от моего соседа. И это жутко пугает. Не понимаю, почему я сегодня все не отменила. Нужно уже учиться говорить людям «нет».
Бобрешов явно распалился от откровенных сцен. У меня же они не пробуждают никаких эмоций, кроме возрастающего чувства неловкости.
Рука Степана сползает на мое колено. Успеваю порадоваться, что догадалась надеть джинсы. Сдвигаю ноги в противоположном от своего спутника направлении. Намек понят, рука пропадает.
Кино больше не вижу. Сижу и думаю о жизни. Что вообще мне надо? Степан хороший парень. Идеально мне подходит. Почему девушкам обязательно необходима любовь? И что такое эта любовь. Когда он крадет твое дыхание?
Ага. Крадет дыхание. Пару месяцев. Потом бездыханную выбрасывает на берег необитаемого острова. И ты медленно задыхаешься, как рыба без воды.
А с Бобрешовым была бы целая жизнь. Он похож на меня, с ним спокойно. Без потрясений и бурь. Поворачиваю голову, смотрю на профиль. Нет. Целая жизнь будет пыткой.
Хочу хотя бы один живительный глоток, пусть дальше будет жажда. Главное, глоток сейчас, жажда потом.
Выходим из «Ролана». Думаю, надо бы сказать Бобрешову, что мы должны поставить встречи на паузу. Но трусливо выдаю другое:
– Степ, я не пойду с тобой до метро. Хочу остаться здесь, погулять.
Он наклоняется и невинно целует меня на прощание. И я трусливо не возражаю. Какое-то нелепое чувство вины за недавнюю холодность в кинотеатре.
Иду к ближайшей шаурмичной и покупаю лаваш для уток.
Нападение происходит внезапно. Сильное тело впечатывает меня в холодную бетонную стену. Мягкие губы впиваются в мои, язык раздвигает зубы и властно протискивается в мой рот. Тело узнает Князева раньше, чем это делает разум. Каждая клеточка требовательно ноет, меня бьет мелкая дрожь. Лаваш падает на землю. Мои руки обвивают шею. Пальцы запутываются в волосах на затылке.
Мой первый взрослый поцелуй обжигает и туманит голову. Почему меня раньше так никто не целовал? Потому что я всегда предпочитала хороших мальчиков, а Глеб плохой. От таких как Князев я держалась подальше. И правильно делала. Только подошла ближе и уже погибаю.
Поцелуй прерывается также резко, как начался. Глеб отрывается от моих губ и выдыхает в них вопрос:
– Ты целовалась с ним в кинотеатре?
Готова застонать от разочарования. Но просто отрицательно качаю головой.
Князев тут же отстраняется от меня. Смотрит растерянно потемневшим взглядом. Дышит тяжело и теребит рукой волосы.
– Прости. Я сам не знаю, что творю, – наклоняется и поднимает мой лаваш, – нужно его выбросить, я куплю тебе новый.
– Не надо, я хотела покормить уток.
Нервно вырываю лепешку. Не глядя на Глеба иду к пруду. Руки дрожат, мышцы жутко напряжены. Зла на Князева безмерно за неслучившееся. Хочется развернуться и накинуться на него с кулаками.
Подхожу к воде. Начинаю отщипывать кусочки и бросать уткам. Покачиваясь из стороны в сторону, подплывают ближе. Устраивают бои за лаваш. Смотрю на все это и хочется плакать. Кошусь на Князева, который встал рядом.
– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я. Хотя больше хочется узнать, почему остановился.
– Просто слабый, видимо, – ухмыляется Глеб. – Тело диктует воле, а должно быть наоборот.
Поворачиваю голову и с раздражением смотрю на идеальный профиль. Нагло врет и не краснеет. Сейчас ему диктует воля, иначе бы его тело до сих пор было бы прижато к моему телу. Губы терзали бы мои губы, а руки блуждали по всем изгибам. Именно воля сейчас доминирует над его желаниями. И над моими желаниями тоже.
– Почему ты злишься, Груша? – вкрадчиво интересуется Князев.
– Я не злюсь, – отвечаю слишком резко.
– Ты понравилась моей маме, – мягко замечает мужчина.
– Она очень красивая, – говорю уже тише. – Почему она сбежала от твоего отца?
– Он захотел взять четвертую жену, – Глеб наклоняется и поднимает камешек. Запускает блинчики в другую сторону от моих уток, но птицы все-равно пугаются и отплывают подальше.
– Какая разница три или четыре, – не понимаю я, – женой больше женой меньше. Почему две другие женщины ее не смущали, а третья вызвала такую бурную реакцию?
– Первые две жены были кузинами отца. Он женился по требованию семьи, а маму страстно любил. Она восприняла его желание снова жениться, как предательство. Его невесте было шестнадцать лет. Самое смешное, что он так на ней и не женился.
– Переживал из-за вашего побега? – понимающе киваю головой я, кидаю уткам еще один кусочек хлеба.
– Не знаю почему. О срыве помолвки нам рассказал друг семьи, он работал тогда в посольстве России в Саудовской Аравии. Причину отмены он не знал.
– Просто любил твою маму, – убежденно говорю я.
– Думаю да, – кивает головой Глеб, – у отца еще был гарем из наложниц. Дядь Никита рассказал мне по секрету, что после нашего побега отец распустил весь старый состав и набрал новый. Блондинок с голубыми глазами из бывшего соцлагеря.
– Не понимаю мужчин, – экспрессивно заявляю я, – если так любил, зачем хотел жениться? Неужели похоть важнее чувств?
– Долго объяснять. Просто был должен.
– Ты бы тоже так поступил? – смотрю на мужчину прожигающим взглядом.
– Наверное, – пожимает плечом Глеб.
– Ну тогда иди к черту, Князев! – неожиданно взрываюсь я.
Кидаю остатки лаваша в воду и почти бегу к метро. Злюсь еще больше, когда понимаю, что Глеб за мной не идет. Приезжаю домой тотально неудовлетворенная.
Ночью мне снится похоть. Раз за разом я отдаюсь Князеву на сырой земле возле пруда. Самое ужасное, что мне совершенно наплевать на взгляды прохожих, гуляющих по бульвару.
Глава 29. После шторма
Глеб Князев
Кручусь в кресле и не могу выбросить из головы вчерашние события. Прокручиваю раз за разом все с самого утра. Как принял маниакальное решение поехать к месту встречи Груши с ее поклонником. Я слышал только о том, что они идут в какой-то кинотеатр из сети «Пять звезд», но не знал в какой.
Изучение афиши показало, что французский фильм в девять утра шел только в «Ролане», и я рванул на Чистые пруды. На сеанс пойти не рискнул. Утром в воскресенье зал наверняка пустой. А на глаза Груше показываться не хотелось. Сам не понимал, зачем приехал. Просто сидел на бульваре и не спускал глаз со входа. Поведение было глупейшее. В этом я пока отдавал себе отчет.
Но меня окончательно сорвало, когда увидел, как этот поклонник целует Грушу на выходе из кинотеатра. Последнее благоразумие оставило, и я набросился на девушку, как настоящий дикарь.
При этом воспоминании закрываю глаза ладонями. Как я дожил до подобного? Всю жизнь гордился своим самоконтролем.
Теперь точно нужно поставить точку. Если сумел вчера не броситься за Ракитиной, нужно закрепить это достижение. Нас должны связывать только деловые отношения. Твержу себе, что я взрослый разумный мужчина, а не какой-то пубертатный юнец.
Усилием воли возвращаюсь к работе и разворачиваю вкладку с маркетинговым планом. Дверь кабинета распахивается, и в помещение врывается генеральный директор и владелец компании Сергей Волков.
– Что за новая блондинка в твоем департаменте? – заходит он с козырей с самого порога.
– Это мой департамент, – моментально напрягаюсь я. Чувствую себя обитателем саванны, готовым защищать свой прайд от залетных самцов.
– Поэтому интересуюсь у тебя, – усмехается Сергей.
– Нечего ей интересоваться, – рявкаю я.
– Ладно, я понял. Подожду, пока тебе надоест. Только не выгоняй ее потом, дай знак, я в свой офис переведу.
Ерзаю в кресле, разговор меня откровенно раздражает. Хочется выставить Волкова за дверь, предварительно заехав по морде.
– Ничего не обещаю, – выбираю я самый дипломатичный способ закрыть тему, – ты по делу?
Сергей усмехается. Ну да, признаю, ревностью я раньше не страдал. Но как же бесит, что Волкову происходящее кажется забавным.
– Прости, из головы вылетело. Да, я тебе отправил свои мысли по расходам. Посмотри сейчас же и позвони мне.
Невидящим взглядом бегаю по столбикам экселевской таблицы. В груди все кипит. И это просто треш. Откуда это разрывающее чувство собственника, если сам решил, что с Ракитиной у меня ничего не будет?
Пытаюсь вспомнить себя месячной давности. Вел я себя так же или нет? Если бы Волков попросил у меня Веру в самом начале нашей интрижки, отдал бы я ее или отказал?
Неуместное сравнение. У меня нет ничего с Грушей. А еще я никогда не преследовал Веру. Она сама пришла ко мне. Просто взял, что предлагали. Да, Веру я бы отдал.
И от этого осознания внутри немного штормит. Это все похоже на безумие, поэтому следует все прекратить.
И дело даже не в том, что я принципиально не трогаю менеджмент. Дело в самой Ракитиной. Она слишком мечтательная. Таким суждено всегда разочаровываться в любых отношениях. Мужчины совсем не похожи на розовых пони. Таким, как Грушенька, нас не понять.
Вот чего она вчера психанула на ровном месте? Естественно, я выберу долг. Кто-то в паре должен быть разумным, а не витать в облаках. Женщина может себе позволить думать исключительно о своих чувствах. Мужчина же не имеет права терять голову, ибо эмоции это слабость, позволительная слабому полу, но не сильному.
Аллах, о какой паре я вообще думаю? Тру лицо ладонями, чтобы прийти в себя.
Еще Волков со своими притязаниями. Если бы вокруг Грушеньки терлись одни женщины, было бы гораздо легче держать себя в руках.
Аграфена
Сижу и постоянно тянусь к губам пальцами. Вчерашний поцелуй все так же обжигает сознание.
Не могу не думать о том, зачем Глеб это сделал? Ревность заставила его? Разве ревность не является доказательством чувств? Тогда почему он позволил мне уйти?
Я ничего не понимаю в таких мужчинах, как Князев. Очевидно, что он такой же, как его отец. И это просто ужасно.
С Бобрешовым всегда было все понятно. Он считался с моими желаниями. Всегда вел себя со мной так, как мне хотелось. Нежно и бережно. Он никогда бы не набросился на меня подобным образом. Он полностью соответствовал моим ожиданиям. Главная загадка, которая не дает мне покоя, почему я влюбилась в Глеба, а не в Степана. В чувствах нет никакой логики.
В подтверждение последней мысли беру со стола кружку и иду на кухню мимо кабинета Князева. Жалюзи в аквариуме Глеба опять задвинуты, и это просто выводит из себя.
Я героиня из романа Кафки. Все происходящее абсурдно. Скоро начну писать философские трактаты о смысле жизни, которого, очевидно, не существует.
Но как же все бесит!
Неужели я хочу многого? Просто его увидеть.
Веду себя как одержимая. От кофе уже тошнит.
А еще хочу остаться с ним наедине на кухне. И чтобы он набросился на меня и прижал к стене. Пусть через поцелуй высосет мою душу и оставит ее себе. И плевать на все. И на гордость, и на то, что найдет потом шестнадцатилетнюю любовницу. Пусть просто раздвинет эти чертовы жалюзи! Похоже, ему просто наплевать на продуктивность сотрудников.
Вечером идем с Верой в фитнес, чтобы перевести карту. Если бы уже обо всем не договорились, то не стала бы у нее ничего покупать.
Вера меня снова бесит. Потому что ее Глеб не динамил, а с явным удовольствием целовал ее грудь. Чувствую себя неполноценной. Уродцем из кунсткамеры. Меня Князев не хочет даже использовать на пару месяцев. Что вообще со мной не так?
Уже дома в личку стучится какой-то мальчик по поводу вакансии. Вижу его в первый раз, но у него есть рекомендации от моих бывших коллег. Назначаю предварительное собеседование, хотя нужно бы переговорить с Аней.
Ночью мне снятся упавшие лошади и философы, сходящие с ума от взглядов в бездну.
