Текст книги "Ловушка для красоток"

Автор книги: Жанна Режанье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Глава V

Всего сутки в Нью-Йорке, а дела уже пошли! Долорес почти не заметила, как возвратилась в отель, настолько возбуждена была она собеседованием в агентстве «Райан-Дэви». Она чувствовала, что шагает в такт городской жизни, она знала, что ее жизнь соединена с этими улицами, вымытыми летним ливнем. Громадные дома, высясь над ней, указывали вектор ее устремлений. Ее возможности были безграничны.

У себя в номере Долорес удовлетворенно оценила свое отражение в зеркале. Ее роман с зеркалом продолжался дольше, чем она публично признавала, но все же она сказала себе: «Я смотрюсь восемнадцатилетней, не старше! Никто никогда не узнает, что на самом деле мне уже двадцать пять, как никто никогда не узнает, что с киностудии меня просто вытурили. Поверил же этот педик Райан тем байкам, которые я ему наплела! Отныне начинается настоящая жизнь».

Скоро она осуществит свои амбиции, свою неутомимую страсть к славе и блеску, к огням рампы и аплодисментам. Она, Долорес, станет знаменитой актрисой, законодательницей моды, признанной красавицей, купающейся в роскоши… Она будет путешествовать, она обзаведется друзьями, будет давать приемы, о которых светская хроника известит весь мир. И рядом непременно будет мужчина, соответствующий ее положению. Редкостная драгоценность требует оправы, подчеркивающей ее красоту.

Однако сейчас предстояло решить совсем другую проблему: Долорес не по карману этот отель. Можно, конечно, можно найти мужчину и заставить его раскошелиться, но, пожалуй, лучше не связывать себе руки, пока она не разберется в тонкостях светской жизни Нью-Йорка. Значит, нужно как можно быстрей подыскать квартиру.

Долорес сняла трубку, чтобы позвонить Кэрри Ричардс.

На первой же съемке выяснилось, что работать перед тремя десятками техников из съемочной группы и вполовину не так страшно, как боялась Кэрри. Смешной толстячок режиссер, так и сыпавший шутками, – он строил из себя педика, что почему-то забавляло группу, – помогал ей на каждом шагу. Зная, что ей все в новинку, режиссер чуть не перед каждым кадром отводил ее в сторонку и показывал, как он желает, чтобы Кэрри действовала, и что ей нужно внушить зрителю. Если возникали проблемы, режиссер решал их с ней наедине, чтобы не конфузить Кэрри перед группой.

В четверг вечером он сказал ей на прощанье, что у нее все отлично вышло и что он надеется еще с ней поработать.

– Киска, тебе суждено стать знаменитой моделью, уж поверь мне. У меня глаз на таланты, а уж о твоей внешности, что и говорить!

Он забавно помахал рукой, опять изображая педика, и Кэрри счастливая вышла из студии. Нью-Йорк окружал ее, как золотое облако. Она больше не мучилась от гложущей неуверенности в себе, от неприкаянности, так донимавших ее с прошлой зимы, когда умер отец.

Все притихло в нежных сумерках поздней весны. Кэрри остановилась и купила газету в киоске у своего нового жилья.

Скудно меблированная квартира была пока чужой и непривычной. Запирая за собой дверь, Кэрри подумала, что нужно сразу же начать обживать ее: купить диванные подушки, повесить что-то на стены, расставить какие-нибудь безделушки. Из первого же заработка, решила она.

Проверила автоответчик – ей опять звонила Долорес Хейнс, та, что, по рекомендации агентства, собиралась поселиться вместе с ней. Кэрри в очередной раз перезвонила в отель Долорес, но той опять не было в номере.

Кэрри устроилась на облюбованной половинке двуспальной кровати и взялась писать матери:

«Дорогая мама!

Прости меня, что до последней минуты я не посвящала тебя в мое намерение снять жилье в Нью-Йорке и прожить здесь весь этот год. После окончания колледжа на меня навалилось столько разного, что я долго не могла определиться.

Сейчас объясню тебе, как я рассуждала: я знаю, что хорошенькая, а раз так, почему бы не извлечь дополнительный выигрыш из своей внешности? Многим девушкам, чтобы прожить, приходится работать с девяти до шести, но мне это не обязательно. Мама, ну неужели и мне занять место в серой толпе девиц, которые каждый год в июле заполняют Манхэттен?

Я избрала иной, интересный путь. Все вокруг меня находится в постоянном движении, я чувствую, что живу и чего-то добиваюсь. Мне бы хотелось полгода зарабатывать рекламой, потом пожить на потиражные! Представляешь – иметь возможность путешествовать! Или уехать в Европу и заняться литературой!

Я хочу писать. Но вот вопрос: о чем мне писать? Нужен жизненный опыт, нужно врасти в материал, нужно время на осмысление. Пока что я продолжаю вести дневник. Возможно, в будущем дневник и станет источником, из которого я сумею черпать материал, ведь так поступали и Генри Джеймс, и Андре Жид, и другие тоже.

Ты знаешь, что я стремлюсь завести собственную семью. Может быть, моя нынешняя работа позволит мне расширить круг общения, встретиться с интересными людьми. Я была бы счастлива, если бы могла достигнуть своей цели за год, но года может и не хватить, тем более что я мечтаю о такой семейной жизни, которая была бы не хуже, чем у тебя с отцом – основанной на зрелости чувств и мудрости, на честности и подлинной привязанности.

Кстати, я уже побывала здесь на приеме, но там были только довольно пожилые люди, мне же хочется познакомиться с ровесниками и единомышленниками.

Я буду держать тебя в курсе всех новостей и надеюсь, что на День благодарения мы увидимся.

Не беспокойся за меня!

С любовью, Кэрри».

Сумерки сгущались, за окнами улица погрузилась в розоватый, будто светящийся туман. Кэрри заклеила письмо в конверт, перешла в гостиную и зажгла свет. Приподнятое настроение не оставляло ее. Кэрри отыскала свою рабочую сумку, достала блокнот и уселась с ним на диван.

Раскрыв блокнот, она начала записывать:

«10 июня. За эти несколько дней на Манхэттене я уже перезнакомилась с множеством разного народа. Где бы я ни появилась, передо мной расстилается красный ковер, все любезны и услужливы, все ведут себя со мной так, будто я что-то собой представляю. Безусловно, студенческие связи сыграли здесь свою роль: несколько телефонных звонков друзьям моих друзей – и пошло, пошло по самому высокому уровню. Жемчужина моей коллекции знакомств – Джефри Грипсхолм, которого светская хроника титулует не иначе, как «самый завидный мужчина в городе». Он унаследовал состояние миллионов в восемьдесят, известен как собиратель предметов искусства и как биржевой брокер. Правда, в качестве кавалера он оставляет желать много лучшего, но тем не менее он постоянно в самом центре светской жизни Нью-Йорка. Сомневаюсь, чтобы я представляла большой интерес для него, – мне показалось, что он из тех, кого зовут тихими пьяницами, потому что после нескольких рюмок его светский лоск делается невыносимо вязким».

– Кэролайн, мои анж!

Джефри Грипсхолм, собственной персоной. По-английски он произносит слова с невероятно аффектированным гарвардским акцентом, однако предпочитает говорить по-французски, ибо считает себя полиглотом.

Кэрри уже приходило в голову, что его интерес к ней связан именно с этим языком, который она изучала в двенадцать лет. Есть с кем побеседовать.

– Коман са ва, ма белль? – спросил Джефри на своем жутком французском, составлявшем предмет его особенной гордости, и, не дожидаясь ответа, принялся декламировать из Бодлера.

Читал он звучно, драматично, подчеркивая окончания слов, что было нелегко из-за гарвардского произношения, из-за которого он будто катал шарики во рту.

– Это было стихотворение Бодлера, дорогая, название которого вам, конечно, не угадать! – провозгласил Джефри.

– Оно называется «Приглашение к путешествию», – ответила Кэрри.

– Бог мой, вы просто немыслимое существо! Все считают, что стихи называются «Luxe Calme et Volupte», чему виной картина Матисса, натюрельман!

– Но Матисс позаимствовал бодлеровскую строчку. Джефри чмокнул в трубку, изображая звук поцелуя.

– Готов прославить вас в веках, мадемуазель Ричардс, как несравненную ценительницу прекрасного и как предмет всеобщего восхищения! Вы же и впрямь красотка. Составьте компанию мне сегодня вечером, мой свет, и я обещаю вам нечто гораздо большее, чем только пиршество духа, – соль Аттики, ту чашу, что радует, но не пьянит: общество доподлинного лорда и защиту от низких побуждений отдельных личностей! Кха! – он звучно прочистил горло.

– Что же…

– Этот английский лорд… Вы, без сомнения, читали в прессе о знаменитости, что гостит у меня. Признаться, я вначале подозревал его в недостаточной знатности – в пиквикском, знаете ли, ключе. Но, вообразите, он оказался вполне, вполне! И никакой британской флегматичности, скорее этакий анфан террибль – остроумен и забавен, выглядит, конечно, немного чахоточным, но они же все такие, разве нет? Последний писк моды… Но вернемся к нашим баранам – о чем я говорил?

– О лорде…

– Ах да! Прошлой ночью Тони видел вас в дискотеке и немедленно принялся цитировать Водсворта: земля не порождала такую красоту и так далее. Бедняга мучает меня весь день, требует, чтобы я пригласил вас на обед. Согрейте же наши сердца сегодня вечером – интимная трапеза втроем в «Лютеции», идет? Часикам к восьми?

Ева репетировала пьесы, полученные от Чарлин, перед большим зеркалом в спальне. Стоило ей выучить роль, как эмоции, так и полились – Ева была поражена! А вдруг у нее талант, о котором она и не подозревала?

Ева уверенно отправилась в понедельник после обеда в город. Однако, едва переступив порог агентства, она почувствовала, что уверенность ее покидает, сменяясь все тем же паническим страхом. Она с трудом сдерживала дрожь и надеялась, что Чарлин, сердечно встретившая ее, ничего не замечает.

Ева стала читать. Ей хотелось вложить в слова хоть какое-то чувство, но голос звучал тускло, текст получался плоским, Ева и сама понимала, что читает и неубедительно, и не смешно.

Дойдя до конца страницы, она с трудом сглотнула. Набрать бы полную грудь воздуха! В следующей сцене она скомкала ключевые строки, ей недоставало дыхания, чтобы добраться до конца каждого предложения. Отяжелевший и ошершавевший язык отказывался двигаться в такт губам. Речи не было о том, чтобы восстановить эмоции, которые так легко дались ей в тиши собственной спальни: читая перед Чарлин, Еве хотелось плакать от унижения. Все шло не так! Все, все! Она уставилась на носки туфель, не в силах поднять глаза на Чарлин.

Та закурила сигарету и откинулась на спинку кресла.

– Придется еще немало поработать, – сказала она, и у Евы подпрыгнуло сердце.

Ева знала, что ей нужно что-то ответить, но мерзкий, пересохший язык не повиновался. Чарлин выдохнула дым.

– Я понимаю, что ты нервничаешь, да и в любом случае первое чтение для меня ничего не означает. Мне важно другое – ты доказала твердое намерение учиться, а это в нашем деле главное. Будешь стараться – всему научишься. Данные у тебя есть, Ева.

Ева даже сумела улыбнуться.

– Раз у тебя прошел первый страх, почему бы нам не попробовать снова?

Ева взяла в руки книгу. Ее отпустило, и текст пошел свободней и живей. Чарлин время от времени ее останавливала либо пояснениями, либо вопросами: как Ева думает, почему героиня пьесы говорит эти слова? Что в ее прошлом подсказывает ей такое поведение?

Раза два Чарлин просто показывала:

– Попробуй сказать с другой интонацией… Попробуй вот этот жест…

Ева постепенно забыла о своем голосе и переключилась на характер героини и на ее переживания. По окончании сцены Чарлин объявила:

– Думаю, у тебя получится, Ева. Ты переимчива и хорошо воспринимаешь режиссуру. И все понимаешь.

– Спасибо, Чарлин, спасибо!

– Читать рекламу мы тебя пошлем еще нескоро, но, раз начав, ты далеко пойдешь. И запомни мои слова – я в нашем деле разбираюсь.

Наконец в понедельник вечером Долорес собралась повидаться с Кэрри Ричардс. Кэрри ей по телефону описала квартиру, и Долорес не сомневалась, что это ей подойдет. Пригодится и сама Кэрри – у нее, судя по всему, есть много полезных знакомых. Однако внешность девушки, открывшей Долорес дверь, застала ее врасплох: такого она не ожидала.

Долорес привыкла к тщательно сделанной красоте, а девушка, что стояла в дверях, обладала ослепительной красотой, не нуждавшейся ни в каких ухищрениях. И Долорес, которая не могла допустить мысли о чьем-то превосходстве над собой, просто закрыла глаза на чудо, неожиданно возникшее перед ней.

Осмотрев жилье и выразив полное удовлетворение, Долорес уселась в гостиной напротив Кэрри и сразу заговорила о своей голливудской карьере, о знакомых «звездах», о ролях, сыгранных ею, и о решимости посвятить себя искусству.

– Я же не манекенщица, я актриса! – заявила Долорес. Довольно скоро она убедилась, что ее высокомерный тон не производит на Кэрри ни малейшего впечатления. Она продолжала болтать, но почувствовала, что Кэрри слушает без интереса, а она, Долорес, все сильнее ощущает на себе обаяние этой странной девушки.

«В ней есть чистота, – вопреки себе подумала Долорес. – Я ненавижу ее чистоту, ее не испорченность, совсем другой мир, в котором она выросла!»

К тому времени, когда Долорес перебралась из отеля к Кэрри Ричардс – а это случилось на следующий день, – она уже приняла решение добиться умственного, физического, эмоционального, морального, психологического, духовного, а также всякого иного превосходства над своей соседкой по квартире.

Глава VI

В июне время текло для Евы медленно. Она получила новое имя – Ева Парадайз, она вступала в новую жизнь, бурля энергией и надеждами.

Даже во время школьных занятий она выкроила себе субботу и поехала на пробы. Вооруженная двумя чемоданами тряпок Ева электричкой добралась до города, взяла такси, на котором и явилась в довольно обшарпанное ателье в районе восточных Тридцатых улиц.

Молодой фотограф ждал ее. На столике неподалеку от камер закипал кофе, на стерео проигрывателе стояла пластинка битлов. Ева радостно пробралась сквозь лабиринт коробок, стопок книг, проводов и каталожных ящиков, обошла кошачье семейство и вылезла на расчищенное пространство у камеры на треножнике, где был уже установлен свет.

Напуганная, но довольная, она подчинилась всем указаниям молодого фотографа и возвратилась на Флорал-парк с твердым намерением сесть на строгую диету и сбросить еще десять фунтов.

Распростившись со школой, Ева стала бегать по адресам, полученным от Чарлин: к фотографам, которые готовы бесплатно делать пробы, а также по издательствам каталогов, где она должна была представиться и предложить свои услуги. Чарлин говорила ей, что новеньким иногда везет и им могут дать работу даже и без альбома.

Сейчас Ева с бьющимся сердцем переступала порог фирмы под названием «Фэрроу и Тюдор, каталоги».

Мег Тюдор и Джек Фэрроу сидели рядышком за столом, заваленным бумагами и фотографиями. Груда композитов, четыре телефона, на стенах фотореклама и реклама самого агентства.

Джек первым обратил на нее внимание и позвал:

– Заходи, заходи, лапочка! Я Джек, а это Мег!

В тощей руке он держал телефонную трубку, от которой ему явно хотелось избавиться. Прикрыв ее ладонью другой руки, он прошипел:

– Терпеть не могу таких баб! Ты садись, ласточка! Ты кто?

– Я Ева Парадайз из агентства «Райан-Дэви».

– Ну, привет, Ева, – протянула ей руку Мег Тюдор. – Рекс говорил нам о тебе.

– Отвязалась! – объявил через минуту Джек, швыряя трубку. – Все, передал ее секретарше. Сейчас, Ева, одну минуточку, извини!

Когда он вышел из-за стола, Ева отметила, что брюки на нем сидят еще плотнее, чем на Рексе Райане. Наблюдая за его продвижением к двери, она как завороженная смотрела на игру ягодиц и бедер под тонкой тканью. В этом Джеке, как и в Райане, проступало нечто явно женственное.

– Пока Джек писает, – конфиденциально начала Мег, – мы можем поговорить. Тебе необходимо сбросить вес, слегка высветлить волосы, и ты не умеешь пользоваться макияжем. Одеться тоже можно получше и кое-что предпринять насчет пластики. В целом же Рекс правильно оценил тебя – отличный типаж. Я хотела бы, чтобы для нас, тебя снял Франко Гаэтано, он много на нас работает. Ты с ним уже познакомилась?

– Нет.

Больше не глядя в сторону Евы, Мег набрала номер:

– Франко? Привет, любовь моя, приятно слышать твой волнующий голос. Сделай большое одолжение – сними для меня одну девульку… Юная, сексуальная, обаятельная, но зеленая… Ага, зеленей, чем головастик весной. Ей как раз и нужен такой, как ты, бэби, чтобы наставить ее на путь истинный… Ха-ха-ха! Чтоб пуговки правильно были застегнуты…

Голос ее зазвучал низко, как пароходная сирена в тумане, она подмигнула Еве и продолжила:

– Ладно, пришлю ее на следующей неделе. И, Франко, мой сладкий, не забудь: надоест жена – тебя ждет Мег!

Джек вернулся, когда Мег уже клала трубку, и протянул коробку вишен в шоколаде.

– Негодяй! – завизжала Мег. – Ну, как тут похудеешь, когда рядом крутится этот мерзавец с конфетами?!

Она взяла конфету, попробовала забросить обертку в урну, но промахнулась, и та упала на пол.

– Черт! Ладно, пусть убирает уборщица, а у меня никаких сил нет!

– Можно подумать, она работала, а не сидела весь день на своей толстой заднице! – заметил Джек.

– Кто бы говорил! – огрызнулась Мег, потом взглянула на Еву и вдруг завопила: – Это не волосы, а кошмар!

Джек зажал уши.

– Эти женщины! – пожаловался он. – Особенно в рекламе, где работают исключительно невротические сучки. Я всегда говорил, что их беда в одном – мало секса получают!

– Что ты несешь в присутствии нежной и невинной юности! – остановила его Мег. – Не слушай его, ласточка, давай вернемся к твоим делам. Как только будут готовы пробы, мы их посмотрим и решим.

– Она должна грандиозно выйти на фотографиях, – сказал Джек.

– Спасибо, – пробормотала Ева.

– Меня за что благодарить? Благодари Бога!

– Приходи сразу, как получишь пробы, – заключила Мег. – Приходи, Ева, мы очень хотим с тобой поработать.

Мария Петроанджели нежно улыбнулась дочери, измученной целым днем беготни по фотографам. По временам миссис Петроанджели бывало трудно поверить, что эта взрослая девица и есть ее Евалина – розовая малышка, спокойная и некрикливая, безмятежно подраставшая, пока не превратилась в гадкого утенка, жадно поедавшего все, что попадалось на глаза. Она могла съесть целый шоколадный торт, мороженое ела фунтами, вечно жевала то конфету, то печенье. Она прибавила сорок фунтов за три месяца и в течение пяти лет весила сто девяносто семь фунтов.

Бедняжка Ева, как она должна была переживать! Она ушла в себя, растеряла всех друзей, она проводила много времени в молитве и постоянно ставила свечи на алтарях святых. Миссис Петроанджели часто задумывалась над тем, что просила Ева у Бога и не было ли ей даровано просимое. Но Ева очень не любила говорить на эту тему. Вдруг буквально несколько месяцев назад произошла разительная перемена. Ева перестала жевать, похудела больше чем на семьдесят фунтов и сделалась такой стройной, что ее не узнавали знакомые.

– Привет от дяди Наппи! – крикнула Ева, торопясь наверх умыться перед обедом.

– Ты что, заходила к нему в парикмахерскую? – спросила мать.

– Он говорит, что ждет, не дождется моих новых фотографий!

– Я тоже!

За обедом отец Евы охладил общий энтузиазм.

– Как идут манекенные дела? – спросил он с нескрываемым сарказмом.

– Хорошо, папа. Я сегодня побывала у шести фотографов. Чарлин считает, что мой альбом будет готов уже в конце июля.

– А чем ты будешь, тем временем зарабатывать на жизнь?

– Может, помогать тебе в лавке?

– Я по-прежнему считаю, что ты можешь подыскать себе приличное место секретарши, – сказал мистер Петроанджели. – Сотни девушек рвутся в манекенщицы, тысячи девушек. А большая часть становится обыкновенными проститутками.

– Прошу тебя, Джо…

– Все манекенщицы – шлюхи. Аморальные личности. Мы вырастили Еву доброй христианкой, хорошей католичкой. Как же можно допустить, чтобы она попала в такую среду?

– Джо, я верю в Еву. Она выросла милой, простой и чистой – такой она и останется.

– И дядя Наппи доволен, что меня берут в манекенщицы, папа. Он говорит, что у меня должно получиться.

– Он-то откуда знает?

– В агентстве тоже все говорят, что я стану первоклассной моделью.

– Джо, это совершенно не то, что ты думаешь. Все говорят, что Ева добьется успеха! Мы же оба хотим, чтобы она получила как можно больше от жизни!

– Лучшее, что ей может дать жизнь, так это доброго мужа-католика, с которым она поселится на Флорал-парк. Ее место здесь!

Ночью, когда Ева уже лежала в постели, перебирая в памяти дела, намеченные на следующий день, и мечтая о том, что будет с ней на другой год, мать пришла в ее комнату и уселась рядом с дочерью.

– Не сердись на папу, зайчик, – сказала она. – Я сумею убедить его. Я так хочу, чтобы у тебя получилось, чтобы у тебя в жизни было все то, что не досталось мне.

– Спасибо, мамуся, – Ева погладила мать по руке.

– Папа – замечательный человек, зайчик, но мечтаний молоденькой девушки ему не понять. Ты у нас красавица и заслуживаешь самого лучшего. Только не сердись на папу, он сделал для нас все, что только мог, и очень любит нас обеих.

– Хорошо, мамуся.

– Я буду за тебя молиться, зайчик, – прошептала мать и пошла к двери.