Текст книги "Ловушка для красоток"

Автор книги: Жанна Режанье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Глава VIII

– Малышка, брось мне мою щетку для волос! Спасибо.

Долорес уже полчаса, как приклеенная, сидела перед зеркалом. Она провела щеткой по волосам, наклонила голову, встала, отступила на шаг и тщательно оценила общее впечатление.

Ева не сводила с нее глаз, завидуя и восхищаясь:

– Это потрясающе, Долорес. У тебя такая интересная жизнь, за тобой ухаживают такие сногсшибательные мужчины!

– Подожди, ты скоро увидишь, как я ущучу этого Спиро! Ты что думаешь, я зря так стараюсь? Пусть только приедет.

Кэрри сидела в горячей ванне, растирая спину щеткой на длинной ручке.

– А ты куда идешь сегодня вечером? – спросила у нее Ева.

– Никуда. Дома побуду.

– Нет, ты на нее посмотри! – Долорес была в негодовании. – Валяется в ванне, вместо того чтобы заняться тем же, что и я.

– Я собиралась поработать сегодня вечером.

– Кэрри, а ты о чем сейчас пишешь?

– Она пишет одну и ту же хреноту с тех самых пор, как мы познакомились, и конца этому не предвидится. Черт знает что – о своем семействе, о жизни на юге.

– Ошибаешься. Ту работу я отложила. На время.

– Ну, значит, другую хреновину начала писать. Уж написала бы сексуальный роман, чтоб его продать и получить кучу денег.

Долорес взбила свой шиньон.

– Ну и как я смотрюсь?

– Фантастика!

– Черт, я к этому столько готовилась. Вы хоть понимаете, сколько девок в Нью-Йорке правый яичник отдадут, чтоб хоть одним глазком подмигнуть Спиро Костаскантакрополису?

Долорес сделала пируэт и подмигнула себе в зеркале. В эту минуту в дверь позвонил шофер Спиро и объявил, что лимузин ждет ее.

Спиро и Долорес танцевали, обедали и ужинали в «Ле Мистрале», в «Итальянском павильоне», в «Мод Шез Елль», в «Леопарде», в Королевской ложе «Американы», в Персидском зале «Плазы», в Синей комнате «Рузвельта». Сейчас они собрались в «Колонию».

За coquilles an g'atin Долорес спросила с откровенным намеком:

– Спиро, у тебя такая длинная фамилия! Ее длина о чем-нибудь говорит?

Грек сально ухмыльнулся:

– Поедем ко мне в «Режи», там и поймешь!

– Я с радостью, милый, просто с радостью, – замурлыкала в ответ Долорес. – Только давай по дороге остановимся у Картье – это же действительно по дороге! Я видела там, в витрине одну умопомрачительную штуку, прелестную вещицу, которая должна тебе понравиться, и ты сам захочешь мне ее купить!

После ленча Долорес сделалась обладательницей великолепного рубинового колье и любовницей Спиро Костаскантакрополиса. Колье стоило сравнительно недорого – четыре тысячи долларов, но имело большую символическую ценность: оно ознаменовало начало отношений. За колье должны были последовать вещи и получше.

Через три дня Долорес удостоилась упоминания в колонке Уолтера Уинчелла:

«Вездесущий Спиро Костаскантакрополис, греческий магнат-судовладелец, который может выбрать любую из нью-йоркских очаровательниц, стал появляться в компании ослепительной модели Долорес Хейнс. Похоже, у Долорес есть шанс. Спиро – кусочек лакомый».

«Выхожу в люди, – ликовала Долорес. – Еще немножко, и мир распахнет передо мной все двери. Бродвей, кино, слава – все, о чем я мечтала с детства». Стоя перед зеркалом, Долорес любовалась отблесками рубинов на лице, нежнейшими густо-розовыми бликами. Она никогда прежде не видела себя такой. Теперь она знала, что должна покупать себе драгоценные камни, как можно больше разных камней – они помогут ей реализовать ее женский потенциал.

Она опять вспомнила шанс, который ей было, представился – и уплыл.

– Будь он проклят, этот вонючий Натан Уинстон, – бормотала она, – будь он трижды проклят за то, что упер мои бриллианты!

Долорес никогда в жизни не забудет позора и унижения, которым он ее подверг!

– Клянусь, я с ним рассчитаюсь, клянусь!

Из дневника Кэрри

7 ноября. Сегодня Чарлин направила меня работать на телевидение: в течение трех недель я буду заменять ушедшую в отпуск дикторшу, читающую сводки погоды. На телевидение меня взяли охотно. Четыре сотни в неделю. Поскольку мама собирается в Калифорнию взглянуть на младенца Пегги, то я все равно не поехала бы в Виргинию.

Вчера была на званом вечере у бывшей герл из «Фолли» – самой лет под семьдесят, поведение – лет на пятьдесят моложе, замужем за молодым парнем, работающим в рекламе от нашего агентства. Чарлин и Рекс тоже были вместе с какими-то мафиози, колдунами-вуду и знаменитым писателем Роджером Флорной.

– Пухленький человечек, который сидит в углу, – объяснял мне Флорной, – это сам Порко Сан Томазо. Приехал ненадолго из Неаполя. Практически правит Италией. А вон тот рослый, уродливый – Шрам Шрамавальони. Странно, что вы не узнали Шрама, в прошлом году его фотографии были повсюду, о нем без конца писали – кто-то неудачно пытался убрать его.

Вдруг без предупреждения пригасили свет, и в центре Нью-Йорка, в центре Манхэттена началась церемония вуду – темнокожие танцоры в набедренных повязках, с красными головными платками зазвенели бубенчиками и забили в кожаные барабаны. Откуда-то вытащили здоровенный ящик, где извивалась живая змея. Но когда колдуны принялись пить кровь, мафиози не выдержали и ушли. Роджер говорит, что мафия страшно боится колдовства.

Роджер тощ до того, что кажется, будто у него впадина на месте живота, веснушчатая лысина еле-еле прикрыта волосами, глаза выглядывают из-за складок кожи – ну можно ли представить себе, что сорок лет назад этот человек написал книги, запрещенные за безнравственность, что он пользовался репутацией Казаковы? К старости он отказался от литературы в пользу живописи и говорит, что желал бы написать мой портрет.

Позировать ему, должно быть, интересно. Он говорит, что мог бы заняться моим портретом через несколько месяцев, когда разделается с другими обязательствами. Тем временем я могу заниматься проблемами погоды. Мне-то хотелось высвободить побольше времени и писать, но, пожалуй, постоянная работа пойдет мне на пользу.

Я долго искала тему, фокусную точку, и, кажется, я нащупала зерно идеи, которую можно развить, которая мне близка. Я напишу о красоте. О том, как трудно быть женщиной, особенно красивой.

Мне нужно хорошенько все обдумать, но сама идея явно меня привлекает.

«СКОРОПОСТИЖНАЯ СМЕРТЬ БОГАТОГО ГРЕКА 10 ноября. Сегодня утром на улице перед отелем «Режи», в котором он проживал, скоропостижно скончался от сердечного приступа Спиро Костаскантакрополис, 69 лет, богатейший греческий судовладелец. В день, когда он скончался, мистер Костаскантакрополис собирался выехать на отдых в Гваделупу…»

У Евы отвалилась челюсть, когда она прочла газетное сообщение.

– Какой ужас! – выдохнула она.

– Такие вещи бывают, – сказал дядя Наппи, – никто не знает, где кого подстережет смерть.

– Бедная Долорес. Она мечтала выйти за Спиро замуж.

– Зачем ей нужен был этот старый урод?

– Ты не понимаешь, дядя Наппи! – вспыхнула Ева. – Такой человек, как Спиро, который везде бывал, знал всех на свете… Ну как тебе сказать…

Ева действительно не знала, как объяснить суть таких людей, как Спиро.

– Все равно старый урод, – настаивал дядя Наппи. – Значит, твоей подружке нужно только одно – сольди!

Он выразительно потер палец о палец.

– Ну что же, деньги вещь очень нужная, – сказала Ева.

Дядя Наппи собрал старые газеты и понес их к мусорной корзине, а Ева обозрела собственные фотографии в рамках, развешанные по всей парикмахерской. Дядя Наппи каждые несколько месяцев заменял старые фотографии новыми, которые делались все лучше. Рассеянно глядя на свои изображения, Ева спросила:

– Дядя Наппи, а почему бы тебе не сделать тут новый интерьер? Тогда в парикмахерскую стала бы ходить клиентура получше.

– Я и старой клиентурой доволен. Есть клиенты, которые десятилетиями посещают эту парикмахерскую. Я доволен.

– Было бы лучше для бизнеса. Ты мог бы повысить цены. Дядя Наппи покачал головой.

– Ева, деточка, я старый человек. Твой старый дядя доволен тем, что у него есть.

– Дядя Наппи, ты мог бы сделать из этого потрясающее современное заведение. Как Карузо сделали: повесили вывеску «Parrucchiere», и народ повалил, хотя половина клиентов даже правильно прочитать название не может. А ты знаешь, наши дурочки-модели вместо Энрико говорят Онрико, представляешь? И все равно все идут именно в парикмахерскую Карузо, потому что там стильно, там модерново, там…

– Ты меня поражаешь, Ева, – расхохотался дядя Наппи. – Разве ты не знаешь, что твой старый дядя – обыкновенный крестьянин? Крестьянином родился, крестьянином и помрет!

– Дядя Наппи, раз Карузо могут, значит, можешь и ты. Карузо тоже итальянцы.

Дядя Наппи не сдавался.

– У тебя появились разные фантазии, так ты хочешь, чтобы и дядя расфантазировался, в высший свет полез. Невозможно. Деточка, я простой старый итальянец. Не могу я сделать того, что тебе взбрело в головку.

Еве показалось, что в голосе старика вместе с усталостью прозвучала и нотка печали. Он собрал свои ножницы и гребни, уложил их в стерилизатор. Ева молча рассматривала стены. Как бы понять, что гложет ее? Ей же не просто хочется, чтобы у дяди Наппи была парикмахерская получше, нет, что-то другое… А что если солидные люди каким-то образом увидят ее фотографии на этих стенах? Увидят и пожелают узнать, почему они тут развешаны? И спросят дядю. Дядя, конечно, ответит: а это моя племянница, Ева Петроанджели. И что тогда?

Она же умрет от конфуза, если Джефри Грипсхолм или кто-то другой, тоже богатый, значительный, знающий толк в жизни, выяснит, что дядя у Евы – простой парикмахер.

Ева смотрела. Дядя Наппи, усталый и согбенный, принялся подметать парикмахерскую. Он так много работает. Все Петроанджели много работают – как иначе прожить? У Евы сердце разрывалось при мысли о них – о родителях, о дяде Наппи, о бабушке. Вдруг она поняла, что ей жалко не только их, но и себя тоже. Надо ему сказать, она должна себя как-то защитить.

– Дядя Наппи, – начала Ева, – если вдруг тебя спросят обо мне… Ну, если это будет человек по виду богатый… или важный… – Она замялась. – Понимаешь, я же знакома со многими из высшего общества, меня принимают в лучших домах. Я должна заботиться о карьере, у меня вся жизнь впереди и…

Дядя Наппи отставил щетку. Медленно разогнулся. Еве показалось, что он обиделся, но она продолжала:

– На моей работе большое внимание обращается на условности, а у многих бывают и предубеждения, поэтому в агентстве изменили мое имя…

Ева запиналась все больше, не зная, как объяснить то, что необходимо было объяснить. Дядя Наппи тихо сказал:

– Я всегда говорил, что наступит день, когда ты начнешь стесняться своей семьи.

– Да нет же, дядя Наппи, дело совершенно не в этом! Старик с минуту внимательно смотрел на нее.

– Ладно, раз так, я сниму все эти фотографии, чтобы никто ни о чем не спрашивал и никто ничего не говорил.

Он подошел к стене и потянулся за ближайшей фотографией. Ева схватила его за руку.

– Нет, дядя Наппи! Пусть фотографии висят себе! Это для меня хорошая реклама, я совершенно не против того, чтобы фотографии висели, но только…

Дядя Наппи был явно сбит с толку.

– Так что же ты хочешь? Ты мне скажи, что тебе надо, деточка?

– Не трогай фотографии, дядя Наппи. Пусть все видят и обращают на меня внимание – это хорошо. Я только не хочу, чтобы нас как-то связывали.

– И что я должен говорить? – ровным голосом спросил старик.

– Ну, просто одна девушка… или дочь старого клиента. Дядя Наппи закивал седой головой.

– Договорились, – мягко сказал он. – Раз ты так хочешь, Ева, дядя Наппи сделает, как ты ему скажешь.

Глава IX

Рекс выкроил несколько минут из очень загруженного дня, чтобы помочь новой девушке Корри Хэррис, которой агентство решило заняться, отрепетировать красивую походку. На нем был пиджак в стиле короля Эдуарда и рубашка с пышным жабо. Выставив бедро, небрежно положив руку на пояс, наклонив голову к плечу и полуприкрыв глаза, он внимательно и придирчиво наблюдал за новенькой, прохаживающейся взад и вперед по комнате.

Зазвонил телефон. Рекс повернулся к рабочему столу, посмотрел, который из огоньков мигает, и пожал плечами:

– Остальное, кисуля, отложим до завтра!

Ученица улыбнулась и выпорхнула в коридор, двигаясь несколько грациозней, чем в начале урока. Звонила Полли ван ден Хейвель.

– Рекс, мне нужно, чтобы ты прислал трех девушек. Слышишь, трех, не больше. Ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу, когда в моем офисе толчется лишний народ, так что пришли самых лучших, кто у тебя есть. Натуральный цвет волос и натуральный тип красоты. Никаких крашеных голов, понял? Капля красящего шампуня, и я отсылаю девицу обратно. Без опозданий – завтра в десять пятьдесят.

В дверях Чарлин ожидала конца разговора.

– Рекс, «Портер и Тейлор» дико злы на нас!

– В чем дело?

– Джилиан Хьюз. Они взяли ее на коммерческую рекламу слабительного, и она соврала, что умеет плавать. Явилась на съемки и выяснилось, что ни черта она не плавает. Я им сказала: я же не могу проверить, плавает она или не плавает. Что у меня, бассейн в офисе?

Через полчаса Рекс появился в дверях кабинетика Чарлин с вопросом:

– Слушай, что делать? Звонит Барбара Лонгуорт, говорит, у нее муж заболел – не пришлю ли я ей сотню долларов. Надо выручить?

– А принято уже решение насчет рекламы мыла «Модерн»?

– Да нет. Барбара говорит, что ей нравится Сэнди Холдер, и она собирается проталкивать Сэнди на эту рекламу, но…

– Ты не послал деньги, Рекс?

– Ничего я не посылал! Но, Чарлин, если мы не дадим ей денег, мы можем погубить надежды Сэнди на эту рекламу, чего мне очень не хотелось бы. Допустим, я сейчас откажу Барбаре, тогда она от злости на нас вычеркивает Сэнди из списка!

– Рекс, как ты вообще можешь даже обсуждать вопрос о деньгах для Барбары? Ты что, маленький и не знаешь, как это называется? Это называется взяткой! Мы уже три года получаем в Лицензионном бюро рейтинг «двойное А», и нам нет никакого смысла ставить под удар нашу репутацию!

– Черт, наверное, ты права, Чарлин! – обескураженный Рекс побрел обратно к себе.

– Ева, ты очень жестоко обошлась с дядей Наппи! – зазвучал в трубке голос матери. – Как ты могла? Я только что узнала!

– Но я же не хотела его обидеть, честное слово!

– Откуда в тебе этот снобизм? Стыдишься собственной семьи!

– Мамуся, нет…

– Ты просто не понимаешь, как любит тебя дядя Наппи! Ты причинила ему боль, Ева, очень сильную боль.

– Я же не нарочно. Мне просто не хотелось, чтобы люди получили неправильное представление обо мне. Мама, ты понятия даже не имеешь, как трудно пробиться! Мне приходится следить за каждым своим шагом, защищать себя…

– Это снобизм! Тебе кажется, что ты слишком хороша для семейства Петроанджели!

Ева тяжело вздохнула, ее грызла совесть.

– Прости меня, мамуся, я думала только о себе и не понимала, как болезненно воспримет это дядя Наппи. – Ева расплакалась. – Ты же знаешь, я не хотела его обидеть! Что мне теперь делать?

– Ты уже все сделала.

– Мамочка, не надо так! Скажи, как мне быть? Мать вздохнула:

– Не знаю, Ева. Может быть, будет лучше, если ты на некоторое время исчезнешь с его горизонта. Через несколько дней или через пару недель зайдешь к нему опять, и все уладится.

– Хорошо, мамуся!

– Постарайся быть повнимательней к нему. После того, что ты ему наговорила, он, конечно, подумает, что ты его стесняешься.

– Хорошо, мамуся, – сказала Ева тихим голосом. Больше всего ей хотелось провалиться сквозь землю.

Опять приближается зима, опять у моделей прибавится работы. Уже через несколько недель фирмы, выпускающие каталоги мод, начнут съемки своих летних коллекций, а рекламные агентства начнут проводить съемки на солнечном юге, готовя очередные циклы рекламы.

Долорес все сильнее злилась. Она знала: стоит ей сняться в кино в приличной роли, и она тут же будет замечена во всем мире. Но шанс никак не давался ей в руки. Конечно, какие там роли в Нью-Йорке – кино делается на побережье, но Долорес хорошо известно, что Голливуд – это капкан. Перед новым личиком распахиваются все двери, но если прошло, полгода и ты ничего не добилась – все, ты уже старое личико, и никому ты не нужна.

Действовать надо из Нью-Йорка, здесь кипит жизнь, устанавливаются контакты и добываются деньги. Нью-Йорк гораздо демократичней Голливуда, здесь нет голливудской кастовости, здесь взаимодействуют различные прослойки общества, здесь и интриги, и возможности. Но Манхэттен выставляет на стол в большом количестве одни лишь закуски – без горячих блюд и десерта.

Долорес говорила Чарлин:

– Коммерческая реклама у меня есть. Я только что кончила сниматься для Молочного совета Америки, а со следующей недели начинаются съемки рекламы растительного масла «Мазола». Я одна из ведущих моделей – и что? В Голливуде поднимаешься с уровня на уровень. Ты знаешь высоту своей планки, это определяет и твою репутацию, и твою стоимость. В Нью-Йорке каждый раз обращаешься, все к тем же людям, ходишь по одним и тем же приемным, соперницы, с которыми конкурируешь, – тоже одни и те же. Можешь пять лет подряд зарабатывать по пятьдесят тысяч в год – и ты все равно никто. Каждый раз нужно заново биться за каждую новую рекламу. Каждый раз!

– Такая у нас работа, – пожала плечами Чарлин. – Я не посоветую заниматься этим делом никому, у кого кишка тонка. Ты же помнишь, мы с тобой уже говорили об этом.

– Ну, помню, но все равно это приводит меня в бешенство! Я уже почти два года здесь, Чарлин.

Ну, конечно, она отлично знала, что коммерческая реклама не может долго быть источником постоянного заработка, обеспечивающего стабильный уровень жизни. Как верно говорит Чарлин: это только средство для достижения цели. Само по себе – не более чем существование одним днем. Идея в том, чтобы найти подходящего мужчину и использовать его в качестве трамплина.

Но это легче сказать, чем сделать. У Долорес и так уже дважды сорвалось: первый раз – с Натаном, второй – со Спиро. А дальше? Мужчин вокруг более чем достаточно: в Нью-Йорк приезжают и из Европы, и с побережья. Город постоянно распахнут настежь, можно шею себе свернуть, носясь по обедам, коктейлям, приемам, театральным премьерам, благотворительным балам, уик-эндам на природе.

На красивую женщину всегда есть спрос, каждый норовит затащить ее в постель, но спать с мужиками просто ради удовольствия – это дело мертвое. Пустой номер. Они потом уезжают к себе или ищут новых развлечений. Появляются другие – море мужских лиц. Ну и что? Что это дает?

Ничего не стоит заинтриговать голливудского продюсера, приезжающего в Нью-Йорк. Он и внимание проявит, и интерес к тебе. Это обыкновенный мужской инстинкт, и все ему поддаются. Он даже поначалу изображает интерес к твоей карьере: «Скажите, вы хорошая актриса?» После чего он пытается уложить тебя. Тоже, конечно, неплохо, когда можно с каждого что-то сорвать, пока его жена не видит. Но заставить его дать тебе шанс, в котором ты так нуждаешься, – извините, это совсем Другое дело! Красивых женщин вокруг просто навалом, все эти мужики подобного товара столько уже перевидали, что их мало чем удивишь. Им что одна, что другая. Можно удержать несколько дней, иногда несколько месяцев, но потом – прощай! И он тебя забыл с такой же легкостью, с какой познакомился.

Долорес не сомневалась в том, что талант у нее есть, и уже давно рассчитывала получить роль на Бродвее. Но проблема в том, что там никто не проявляет интереса к новым именам. Каждый раз одно и то же. Режиссеры иронически относились к ее театральным возможностям. Сколько раз она пробовалась по маленьким театрикам или пыталась получить роль в телепостановке – чертовы снобы крутили носами.

Чарлин посоветовала ей поехать на летние гастроли с передвижной труппой – набралась бы опыта, за кулисами потолкалась. Но Долорес не хотела отрываться от светской жизни, упускать возможность познакомиться с нужным человеком.

Долорес нужен был мужчина – с положением, с весом, с деньгами. Только тогда она станет хозяйкой собственной жизни. Господи, найти бы такого и ухватить его…

Генри Гаупта послал ей лично сам Господь Бог. Он явился ей на костюмированном балу в красном шелковом кимоно и в маске, уселся рядом и рассыпался в комплиментах, объясняя Долорес, что она похожа на восточную императрицу. К огромному своему удовольствию Долорес установила, что он не только крупный финансист, но и крупный инвестор бродвейских театров. В тот вечер Генри дважды приглашал ее танцевать, а на прощанье сказал, что надеется снова с ней встретиться.

– Я вам вскоре позвоню, – сказал Генри.

– Как можно скорее, – откликнулась Долорес.

Увидев Генри без маскарадного костюма, Долорес обнаружила, что у него лицо землистого цвета, а голова покрыта редким седым пухом. Губы у него были несообразно толстые, щеки впалые, над глазами нависали тяжелые веки. Однако у него была приятная, несколько отеческая манера держаться, которая вообще часто свойственна мужчинам в возрасте между пятьюдесятью и шестьюдесятью.

– Непременно позвоните мне – и поскорее! – повторила Долорес.

Генри позвонил на другой же день, а за неделю они успели три раза встретиться. Во время четвертой встречи – обедали в «Ла Гренуй», потом танцевали в «Ле Клубе» – Долорес шепнула ему на ухо:

– Генри, милый, почему бы вам не пригласить меня к себе? Мне ужасно бы хотелось, чтобы мы посидели и выпили вдвоем, только вы и я…

Генри чуть поколебался, но осторожно сказал:

– Ну что ж…

Они вошли в двухсветный вестибюль – живопись, мебель в стиле Людовика XIV, тропические растения в кадках. Генри провел Долорес в библиотеку, где продемонстрировал коллекцию китайских табакерок восемнадцатого века, коллекцию ваз с камеями Томаса Уэбба, коллекцию деревянных индейцев, которые стояли когда-то перед табачными лавками, коллекцию ложек в стиле ар-нуво.

В соседней комнате размещалась в ящиках под стеклом коллекция первобытных наконечников для стрел и копий, каменные орудия, шкуры, рога, гарпуны, барабаны и обрядовые маски.

Вернувшись в библиотеку, Генри спросил Долорес, что она хотела бы выпить.

Долорес приняла из его рук бокал белого портвейна и откинулась на клубничного цвета шелковые диванные подушки. Генри стоял, не сводя с нее глаз. Долорес сбросила туфельки, уютно поджала ноги и с улыбкой позвала:

– Генри, милый, сядьте поближе!

Генри повиновался с большой застенчивостью, чуть ли не со страхом. Все равно через несколько мгновений их губы встретились. После долгого поцелуя Генри отстранился и, мрачно уставившись на кончики пальцев, произнес:

– Я должен сообщить вам одну вещь. Вы имеете право знать об этом.

– Да? – нежно спросила Долорес.

Генри переплел пальцы, явно собираясь с духом. Наконец он приступил:

– В течение многих лет я был женат на женщине, которую ненавидел. По многим причинам. Она была из богатой семьи, я же был беден… Это правда, я женился на ней ради денег. Но Хелен обладала всеми качествами, вызывавшими отвращение во мне: была толстая, от нее плохо пахло, ее скрипучий голос действовал мне на нервы. Я постоянно изменял ей. Пришел День, когда я понял, что больше не в силах с ней оставаться. Мы получили развод. К тому времени я уже достаточно прочно стоял на собственных ногах – благодаря ее капиталу. Я женился вторично, но не успели высохнуть чернила на брачном контракте, как моя вторая жена стала казаться мне похожей на Хелен.

Генри тяжело вздохнул и сильно закашлялся.

– От нее тоже плохо пахло, хотя прежде меня возбуждал запах ее тела. У нее был противный голос. Однако хуже всего было другое – выяснилось, что она пьет. Я потерял всякий сексуальный интерес к ней и начал искать себе развлечения на стороне.

Он посмотрел на Долорес взглядом побитой собаки.

– Все это так понятно, Генри, – сказала она. – Трудно испытывать романтические чувства в отношении алкоголички.

Генри отрицательно покачал головой.

– Нет, вы не понимаете. Я все чаще изменял Донне, а она все больше пила, и когда я возвращался поздно ночью домой, я заставал ее в состоянии ступора. Я дважды отправлял ее в загородные лечебницы, она некоторое время после этого держалась, но потом все начиналось снова. Однажды ночью я отправился к любовнице и домой вернулся около четырех часов утра. Вошел – и увидел Донну на полу в прихожей. Она напилась пьяной и упала с лестницы. Уже потом врач сообщил, что Донна пролежала без помощи несколько часов.

Голос Генри прервался.

– Она была мертва, когда я вернулся. Я убил Донну! Голос упал до шепота, лицо исказила страшная гримаса. Генри всматривался в Долорес, будто упрашивая ее сказать хоть что-то в свое оправдание.

– Генри, это же просто нелепость! Вы не виноваты в том, что ваша жена пила. Вы сделали что могли для нее, вы отправили ее на лечение, вы старались помочь ей!

– Это не так. Как вы не понимаете – я просто при сем присутствовал! Если бы я был дома в ту ночь! Прислуга ничего не слышала, было очень поздно, и все спали в своих комнатах в задней половине квартиры. Если бы я был дома, ничего бы не случилось! Но я отправился изменять Донне, значит, она погибла по моей вине.

Генри посмотрел в сторону и еле слышным голосом добавил:

– С той ночи я… у меня… появились сексуальные проблемы.

– Я вас понимаю, Генри, я могу себе представить, что вы пережили, – Долорес гладила его руки, стиснутые в кулаки. – Милый, не надо так терзать себя!

– Я… я таким мерзавцем себя чувствую! – выкрикнул Генри.

– Не надо, милый!

– Черт бы все побрал! Вы такая чудесная, прелестная и желанная, а что я могу вам дать?

Он стукнул кулаком по французскому кофейному столику работы восемнадцатого века.

Долорес привлекла Генри к себе и заговорила, утешая:

– Мой милый, мой дорогой, не надо переживать. Все будет хорошо, все восстановится. Расслабься, и все пойдет своим чередом.

– Да не могу я!

Она с неимоверным терпением старалась возбудить Генри, но он не реагировал на самые утонченные ее касания, на весьма совершенную технику феллатио, которой владела Долорес. После каждой новой попытки Генри тоскливо говорил:

– Это моя вина! Это я виноват. Господи, ну зачем юной красавице старый импотент, отвратительная старая развалина?

– Успокойся, мой милый.

Генри вскакивал на ноги, мерял шагами спальню и, кипя гневом, швырял что попало – иногда вещи очень дорогие – в мраморный камин.

– Ты ведь больше не захочешь прийти ко мне, правда? Каждый раз одна и та же фраза, без вариаций. Будто Генри ожидал, что Долорес на сей раз от него откажется, и хотел помочь ей в этом. Потом спальня Генри, громадная кровать – каждый раз одно и то же, никаких изменений. Однажды он не выдержал:

– Зачем ты возишься со мной? Ну, зачем? Скажи, зачем?

– Просто я тебя люблю.

– Это невозможно.

– Тем не менее, это так.

– Это невозможно, ну как ты можешь?

– Я люблю тебя, милый, и если бы ты только доверился мне…

– Я полностью доверяю тебе. Но я не могу понять, что ты нашла во мне, я же не могу удовлетворить тебя. Ты молодая женщина, у тебя есть потребности – как же ты можешь выносить меня?

– Милый, что тут непонятного? Моя любовь к тебе значит больше, чем физическое удовлетворение.

– Я не могу согласиться. Секс так важен! Женщине секс необходим и физически, и эмоционально.

Долорес ухмыльнулась про себя – интересно, что запел бы Генри, если бы узнал о ее дневных свиданиях с другими?

Генри тяжело вздохнул.

– Не знаю, должен ли я позволять тебе так растрачивать себя, Долорес. Это для тебя плохо кончится.

– Если бы ты доверился мне, – почти резко сказала она.

– Я тебе полностью доверяю.

– Если бы ты мне доверял, ты не был бы таким напряженным.

– Пойми меня, я напряжен из-за отсутствия разрядки!

– Тебе необходимо разблокировать свою психику. Ты не повинен в том, что она погибла. Она была алкоголичкой, и ты ничего не мог сделать с этим.

– Неужели ты не понимаешь, что в ту самую ночь я ушел к другой! Правильно говорят, что наши прегрешения к нам же и возвращаются. Теперь я импотент. Это возмездие за ту ночь.

Господи, до чего же он занудлив! И еще завел песенку про благородство и нежелание подвергать ее дальнейшим страданиям из-за того, что он не мужчина. Ясно одно: надо принимать меры, срочные меры.

Этот шанс не должен ускользнуть от нее, уйти как песок сквозь пальцы – ни за что! Долорес понимала, что реши она сексуальные проблемы Генри, он станет ее должником, и она сможет выставить ему любые требования. Надо срочно что-то делать.

Но что именно?

– Может быть, все-таки принести тебе поесть?

Рекс стоял в дверях, одетый на выход: кепка, прикрывающая уши, высокие сапоги.

– Спасибо, лапка, есть, совсем не хочется.

– Чарлин, ты же совершенно перестала есть.

– Времени на еду не хватает.

– Ну, как хочешь. Тебя не переспоришь. Но помни, я за тебя тревожусь!

– Не тревожься, любовь моя. Смотри-ка, у нас гостья. Долорес Хейнс!

– Привет, красавица!

– Мне не причитается ничего потиражного, Чарлин? Рекс, как идет жизнь?

– Не жалуюсь, кисуля, не жалуюсь! Я как раз собрался пойти пообедать. Оставляю вас вдвоем.

Рекс изобразил нечто вроде танцевального движения плечами и выскочил вприпрыжку. Чарлин подалась вперед.

– Ты фантастически выглядишь, Долорес. Меха на тебе просто потрясающие!

– Спиро успел купить мне это манто, прежде чем откинул копыта. Ладно, Чарлин. У меня проблема. Можешь выручить?

– Постараюсь.

Долорес посвятила Чарлин в тайну Генри Гаупта.

– Я потащилась в библиотеку и прочитала все, что могла, на тему мужской импотенции. Я даже договорилась о встрече с одним психиатром. Но боюсь, что это все пустое. Есть у меня предчувствие, что поможешь мне ты.

– Я? Каким образом?

– Где мне раздобыть афродизиак? Мощное средство, стимулятор типа того, который подмешивали в шоколад французские придворные, или, скажем, то, что применяют латиноамериканские индейцы.

– С чего ты взяла, будто мне известно, где его раздобыть?

– Чарлин, если есть человек в этом городе, который что-то про это знает, так это ты.

Чарлин громко прыснула:

– Ну ты даешь, Долорес! Я действительно могу оказаться тебе полезной, моя лапочка. Пару деньков подожди. Мне придется навести справки.

– Миллион благодарностей, Чарлин! Ты даже не представляешь себе, что ты делаешь для меня.

Долорес наблюдала за Евой, которая упаковывала два здоровенных чемодана.

– Ну что, малышка? Готова приступить к серьезной работе в Вермонте?

– Жду, не дождусь, когда приступлю. Долорес, представляешь, целых две недели! Я заработаю больше тысячи долларов!

– А как же реклама крекеров? Ты же две недели не сумеешь вести ее?

– На фирме очень хорошо отнеслись ко мне – оформили две недели отпуска.

– Кэрри, а ты когда приступаешь к сводкам погоды?

– Дня через два.

– Ну ладно. Остаешься одна сторожить крепость. Кэрри оторвалась от вечерних газет:

– Ты тоже уезжаешь, Долорес? Когда?

– Мой обожаемый, мой божественный Генри повезет меня отдыхать. Правда, он пока еще не знает этого.