Текст книги "Ловушка для красоток"

Автор книги: Жанна Режанье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Глава XIV

Согласно свидетельству врачей, новорожденный Эндрю Сакс весил восемь фунтов, две унции. Любящая мамаша заявила, что ест он, как голодный тигренок, и, судя по его пухлому розовому тельцу, мамаша не преувеличивала. Всякий раз, как Кэрри видела младенца, он казался ей все здоровее и сильнее.

Начало осени было очень теплым. Центральный парк был полон золотой осенней листвы, колясок с младенцами, смеющихся малышей, запускающих кораблики на пруду. Кэрри подумала, что когда Ева сидит на скамейке в нарядном осеннем парке, не сводя глаз с Эндрю, сладко посапывающего в коляске, она выглядит воплощением материнского счастья.

– Расходы просто дикие, – говорила Ева. – Мне необходимо вернуться на работу.

– Мне кажется, что цены на все выросли минимум в два раза с тех пор, как мы с тобой начали работать, – согласилась с ней Кэрри.

– Чего не скажешь о наших потиражных. Они-то не увеличились.

– Тебе еще идут потиражные?

– И слава Богу, что пока еще идут. А как у тебя?

– Идут. За мебельную политуру, за сухие диетические завтраки, за освежитель воздуха.

– Неплохо.

– Зато гораздо хуже стало с коммерческой рекламой. За нее не платят, как платили раньше. На рынке мало денег, и это сказывается на рекламном бизнесе. Собственно, рекламы много, по старым меркам, такое количество рекламы сделало бы нас богатыми, но платят мало. Кроме того, изменилась мода – теперь в моду вошли девушки попроще или вообще некрасивые. Чарлин не зря твердила нам, что рекламное счастье не вечно.

– Меня все это приводит в ужас, – призналась Ева. – Раньше было так легко. А теперь, когда нуждаешься в заработке, – я, во всяком случае, очень нуждаюсь, тем более мне приходится и о ребенке думать – теперь все изменилось!

Ева посмотрела на Эндрю и поправила одеяльце на нем.

– А Марти что? – спросила Кэрри. – Марти помогает? Ева пренебрежительно фыркнула:

– Марти! У него одно занятие – телевизор смотреть.

– Да? Мне казалось, у вас с ним все нормально.

– Я, конечно, повзрослела, Кэрри, и, в отличие от прежних времен, мне не требуется самый богатый мужчина в мире, но, Господи, как может человек все время торчать перед телевизором, если он зарабатывает от силы двадцать пять долларов в неделю! Естественно, мне это действует на нервы.

– Это и вправду тяжело.

– Зато у меня есть Эндрю. И я просто счастлива, что североитальянские гены Петроанджели взяли верх над нью-йоркскими еврейскими генами Саксов! Мне только не нравится эта фамилия – Сакс. Эндрю Сакс! Совершенно не звучит. Надо посмотреть, возможно, мне удастся сменить эту фамилию. Какая надобность, чтобы бедный ребенок рос с этим еврейским клеймом – Сакс! Эндрю не больше еврей, чем я сама. Я его воспитаю добрым католиком. Слушай, Кэрри, а как тебе нравится имя Эндрю Саксон? По-моему, гораздо лучше. Или даже Эндрю Парадайз! Ладно, время пока есть, решим этот вопрос. Расскажи о себе. Как у тебя дела с книгой?

– Неплохо. Я сейчас переписываю отдельные главы.

– Отлично. Я желаю тебе удачи.

– Понимаешь, Ева, я тоже живу в тревоге. Мне нужна обеспеченность. Потиражные растрачиваются быстрее, чем поступают.

Ева вздохнула:

– Мне ли не знать. Я же не забыла – фотографии, такси, ланчи, доктора, атлетический зал, косметический кабинет. Господи!

– Ева, я тебе еще не рассказывала о своих планах? Я собираюсь подать документы на стипендию.

– На стипендию? Но это же потрясающе, Кэрри! И ты надеешься, что получишь ее?

– Не знаю, но попытаться в любом случае стоит. Я хочу получить рекомендацию известного писателя – такого, как Роджер Флорной.

– Ты с ним уже говорила?

– Нет еще, но я не сомневаюсь, что он согласится. Он всегда хорошо относился ко мне. Я хочу послать ему несколько готовых глав и приложить письмо с просьбой рекомендовать меня, если ему понравится моя работа. Я уверена, он согласится.

– Блестящая мысль! – обрадовалась Ева.

– А если будет стипендия, тогда я навеки расстаюсь с этой работой. Все!

Что-то кольнуло Кэрри при виде любви и гордости, с которыми Ева непрестанно поглядывала на сына, дай ей волю, она бы вообще ни на миг не сводила бы с него глаз.

Ева посмотрела на часы:

– Пора кормить. Пойдем, поищем укромное местечко?

Они отыскали уединенную скамейку, отгороженную кустами от дорожки, Ева расстегнула блузку и дала малышу грудь. Эндрю громко зачмокал, не открывая крепко зажмуренных глазок и стискивая кулачки.

– Вот увидишь, Кэрри, – сказала ей Ева, – когда у тебя будет ребенок, ты поймешь, что ничто не свете, просто ничто на свете не идет в сравнение с этим. Это – самое большое счастье!

Кэрри отрешенно смотрела на собак, гонявшихся друг за другом на лужайке.

– Кормить ребенка грудью – удивительное ощущение, – продолжала Ева, поглаживая малыша. – Любовь просто захлестывает тебя.

Ладони, лицо и все тело Кэрри будто занемели от горячей волны, окатившей ее. «Как это вышло, что я послушалась Мела Шеперда и Чарлин? Или это была не я? Я же не смогла бы этого допустить! Но допустила – так почему же, почему?»

– Без материнства женщина не ощущает полностью свое женское естество, – по-взрослому говорила Ева. – Правда, мамочкин любимый мальчик?

Малыш отозвался – он заулыбался, широко растягивая розовые губки, задвигал ручками и ножками. Ева помогла ему срыгнуть, и он, сидя, уставился на мир с умным и серьезным видом, а когда Ева перепеленывала его, он смеялся от удовольствия.

– Похоже, я становлюсь наседкой, но я тебе передать не могу, Кэрри, что Эндрю значит для меня. Этот вот бесценный комочек сделал меня другим человеком.

Эндрю пукнул.

– Хочешь подержать его?

– Лучше не надо. Вдруг я его уроню?

– Ну что ты, Кэрри! Мы же сидим на траве, – Ева вручила Кэрри младенца, своего сына.

У Кэрри заныло сердце, когда она почувствовала тепло этого крошечного, сияющего человечка с шелковистой кожей.

Воспоминание об этом весь день не оставляло ее. Кэрри старалась отделаться от наваждения, но Евин малыш словно грел ее своим теплом.

«А мог бы быть мой малыш. Почему я его не оставила?.. Но что говорить, не оставила же! И мой мир не стал другим. Ева и взрослее, и мудрее, чем я».

Кэрри припомнила, как в больнице, придя в себя после приступа тошноты, она ощутила зияющую пустоту и поняла, что утрачено нечто невосполнимое – никогда, ничем, никак. Как она хотела тогда вытолкнуть из себя этот ужас, старалась избавиться от него, но потом были иголка, глюкоза, эйфория – и все стало поздно, поздно, поздно. Нет ее малыша.

Когда рожаешь на Манхэттене и начинаешь гулять с ребенком, прошлое со всех сторон обступает тебя, не дает покоя. Каменные стены Шестой авеню у здания «Тайм-Лайф», где ты когда-то сидела, остужая ноги в воде фонтана, ночной салон красоты, куда ты захаживала, такой обшарпанный при дневном свете, реклама Таймс-сквера – переливающийся огнями мужчина с сигаретой «Кэмел», и тебе не терпится удостовериться, что он по-прежнему выпускает дым кольцами. Все вспоминается. Болит сердце при виде цветов у Рокфеллер-центра, тротуара, выбеленного солнцем, облаков, сливающихся с домами, зелени на Парк-авеню, угловых магазинов. Ностальгия гложет душу, когда ты проходишь мимо агентства «Райан-Дэви», ее сменяют волны боли при воспоминании о юных надеждах и юных разочарованиях, о мечтах полуребенка в теле женщины, переполненном ожиданием. Как живо вспоминаются они теперь – надежды тех дней и молодость тех лет. И как все теперь видится по-другому, под новым, расширившимся углом зрения. Теперь у тебя есть якорь, зрелость, цель, теперь ты женщина.

Пять часов, Марти сидит у телевизора.

– Чем ты занят? Опять смотришь телевизор?

– Я учусь, наблюдая за игрой актеров. Ева пренебрежительно отвернулась.

– Это очень здорово. Я начал так много понимать, просматривая все эти старые фильмы. Богарт – потрясающий актер!

Ева тяжело вздыхает и тащится в ванную с охапкой пеленок. С какой тоской вспоминает она прошлое, незабываемые времена, когда все взгляды обращались в ее сторону, стоило ей появиться на светском приеме или на коктейле. Еве казалось, что ее оторвали от всего этого, бросили в заточение, прежде чем она по-настоящему вкусила от радостей жизни.

А что теперь? Она, которой по праву следовало бы блистать, тянет лямку нудной семейной жизни, и больше нет блестящих мужчин, которые толпились у ее порога, возили ее по интересным местам; она, которая всегда была в центре внимания, где бы она ни появилась.

Какую зависть вызвала в ней Кэрри, когда они встретились в парке! Кэрри ничто не связывает, она свободна, как вольный ветер, и воспринимает это как должное, не понимая, что ей повезло. Нет, конечно, в жизни Евы есть свои радости, есть у нее то, чего нет у Кэрри, – сын, Эндрю. Да и Еве тоже повезло – Эндрю не родился ни китайчонком, ни даже ярко выраженным евреем. Эндрю – маленькое совершенство, и Ева уже не может себе представить, чем она жила прежде, когда не знала этой всепоглощающей любви и нежности.

Но что касается всего остального, что касается замужества – от ее былых чувств по отношению к Марти сейчас мало что сохранилось. Чем больше Ева думала об этом, чем чаще анализировала ситуацию, тем яснее становилось для нее, что чувство, ошибочно принятое за любовь, было на самом деле обыкновенным любопытством и столь же обыкновенным пробуждением чувственности. Естественно. Евино воспитание и представления о жизни, полученные в семье, должны были заставить ее поверить, будто это и есть любовь.

Да и какая разница! Чем бы ни было то чувство, оно угасло.

Что она могла теперь сделать, чтобы сохранить семью? Ровно ничего. Она пробовала.

Ева выбросила одноразовые пеленки в плетеную корзину. Она взяла на руки маленького Эндрю и понесла укладывать его. В открывшуюся дверь ванной хлынул рев телевизора.

– Я сказала, что требую развода!

Марти уронил вилку и уставился на Еву, не веря своим ушам.

– Но, детка, я не понимаю. Ты же сама говорила, что у нас с тобой подлинное чувство, мы же любим друг друга.

– Мы не будем жить вместе, Марти. Я не хочу.

– Но почему?

– Почему? Я могу привести миллион причин – почему! Ты готов и дальше жить таким же образом – водить такси и ждать неизвестно чего. Тебе все кажется, что наступит день, когда прибегут с Бродвея умолять, чтобы ты согласился сыграть главную роль в их новой постановке. Так вот, Марти, этого никогда не случится, потому что не бывает такого. Я все время стараюсь втолковать тебе это, я хочу тебе помочь, но ты не обращаешь ни малейшего внимания на мои слова. Возьми хотя бы свою внешность. Я тебе уже тысячу раз говорила – пойди и сделай глубокую чистку! Так нет же, у тебя один ответ – все это глупости. Марти, мне не нужен миллион долларов, но на твои заработки невозможно прожить!

– Лапка, ты меня просто не понимаешь! Беда твоя в том, что ты ориентируешься исключительно на материальные ценности, в этом вся проблема!

– Меня совершенно не интересует, как ты толкуешь мои проблемы!

– Но ты действительно ориентирована только на материальную сторону жизни, и это губит наши отношения!

– Марти!

Ева разгневанно повела рукой вокруг, показывая убогую обстановку их жилья.

– Я не хочу так жить, я не хочу жить в этой скудости и не могу в ней жить. Больше я терпеть не буду – хватит с меня.

– У меня такое впечатление, что существует уровень восприятия, недоступный тебе. На этом уровне ты перестаешь что-либо понимать. У тебя все просто, все должно быть разложено по полочкам: черное и белое, без нюансов, без оттенков.

– Я привыкла принимать решения, а не топтаться на месте, – отпарировала Ева. – Это ты готов сидеть и ждать, ничего не предпринимая, а рассчитывая на то, что все придет само собой. Само по себе ничего не происходит, Марти, надо работать над тем, чтобы что-то свершилось!

– Я же говорю, ты не понимаешь. Я не жду – я живу. Есть разница между тем, живет человек или просто существует.

Еве давно осточертели его разговоры о честности, о верности принципам, о разнице между прозябанием и полнокровной внутренней жизнью – весь этот код, который он выдавал за систему убеждений.

– Это ты ничегошеньки не понимаешь, Марти Сакс. Мне надоела словесная шелуха. Я не могу здесь жить и не собираюсь воспитывать здесь ребенка!

Ева уже не могла остановиться. Она извергала из себя давно копившееся раздражение и разочарование с яростной силой, которой сама в себе не подозревала.

– Больше не могу! Ты меня не понимаешь, и тебе дела нет до меня. Мне недостаточно того, что ты мне можешь дать, и я желаю, чтобы мой сын получал от жизни гораздо больше. И перестань морочить мне голову, Марти! Ты считаешь, что я ориентирована только на материальные ценности, что у меня неправильный взгляд на мир, что я испорчена работой и в рекламном бизнесе. Не надо, Марти! Не обманывай себя! И не пытайся внушить мне, что ты занят делом, когда торчишь у телевизора. Актерское мастерство так не изучают, не морочь мне голову. Марти Сакс, я требую развода! Я немедленно уезжаю и забираю сына – пусть у него будет другая жизнь!

– Эндрю не только твой сын!

Ева в изнеможении покачала головой.

– Нет, Марти! От тебя в нем только капелька семени, больше ничего. Господи, ну что такое капелька семени!

– Это мой ребенок! – заорал Марти, сверкая глазами. Ева окончательно сорвалась на визг:

– Уймись ты наконец! Что ты так кипятишься из-за капли спермы! Это я носила Эндрю девять месяцев, он рос в моем теле, я его родила, и я его вскормила! Твой вклад здесь ничтожен. Да и замуж за тебя мне выходить было незачем, ты же знаешь, что я могла и без тебя заполучить ребенка. Да откуда ты знаешь, что он вообще твой ребенок? Разве ты узнал бы, если я бы переспала еще с парочкой мужчин?

Марти с силой затряс ее.

– Заткнись!.. Возьми свои слова обратно, гадина, и извинись за них, иначе я тебе все зубы выбью! Эндрю мой ребенок, и больше никогда не смей разевать свою грязную пасть – поняла? Я же прибью тебя!

Таким Ева никогда его не видела. Она вырвалась из его рук и перевела дыхание.

– Хорошо, согласна, Эндрю и твой ребенок тоже, но это ничего не меняет. Я в любом случае ухожу, и мне нужен развод. А сейчас, – добавила она величественно, – прошу меня извинить: твой сын нуждается в моем молоке.

Ева так надеялась, что у нее хоть молоко не пропадет из-за нервотрепки с Марти. Черт бы его драл, даже не желает понять, в какую ситуацию он ее загнал. Это же только представить себе – он располагает, что она согласна так жить до конца своих дней! Господи, ну зачем она выдумала себе идеальный образ семейного счастья. Да ничего хорошего в ней нет, в этой семейной жизни. Еще одна иллюзия. Теперь-то Ева будет знать, что стремиться надо совсем к другому браку, к тому единственному, который имеет смысл, – к браку по расчету.

Долорес Хейнс с самого начала поняла это. Почему же она, Ева Парадайз, во всем такая отсталая дура? Хотя, в конце концов, она еще молода, есть еще время на вторую попытку. Можно не сомневаться, что на сей раз, она поведет себя гораздо разумней. В вопросах секса Ева теперь как рыбка в воде, так что она запросто станет самой привлекательной девушкой в городе.

Глава XV

Долорес разместилась в отеле «Беверли-Хиллз» и начала готовиться к съемкам в очередном телефильме. Она прекрасно устроилась и проводила много времени в уединенном уголке, отгороженном от бассейна живой изгородью из розовых кустов. С кортов доносились равномерные удары мячей, успокоительные звуки роскошной жизни. Долорес читала здесь профессиональные газеты и учила роль.

Однако сегодня уединение, похоже, было нарушено – сюда шел молодой человек. Долорес уже с неделю наблюдала за ним, невысок, худощав и строен, пластичен в движениях; Долорес обратила внимание на его изящные руки, стройные ноги, а также на очень узкие бедра – нечасто такие увидишь, даже у мужчины. А Долорес терпеть не могла узкобедрых: не за что ухватиться, обвить ногами.

Явно стесняясь и призывая на помощь всю свою отвагу, молодой человек подошел к ней и робко сказал:

– Я вижу, вы читаете сценарий, я хотел узнать, если вы простите меня за любопытство, в какой роли и где вас можно будет посмотреть?

– Это еще не скоро, мой дорогой, – снисходительно улыбнулась Долорес. – Съемки начинаются только на будущей неделе.

Черт, где же она видела это лицо? И выражение лица знакомое. Внимательный взгляд больших карих глаз из-под длинных ресниц. Тонкая шея. Пологий, узкий подбородок. Полные, округлые щеки. Римский профиль. Толстоватые губы с неровно очерченной верхней линией.

– Я никогда раньше не разговаривал с актерами, – запинаясь, говорил он. – Вы давно здесь?

– С неделю.

Долорес решительно уткнулась в сценарий.

После паузы молодой человек снова обратился к ней:

– Я тоже приблизительно с неделю назад приехал сюда. Я только недавно демобилизовался, почти два года служил в Германии, в военно-воздушных силах. Сейчас привыкаю к гражданской жизни. Раз вы живете в этой же гостинице, вы наверняка не из местных. Вы, я полагаю, играете на Бродвее?

– Да-да, – пробормотала Долорес, подчеркнуто не отрываясь от чтения.

Подошел официант с ленчем на подносе для Долорес: салат, тост, фрукты и кофе.

– Позвольте мне! – молодой человек буквально выхватил счет из рук официанта и подписал его.

«Господи! – подумала Долорес. – Тебя мне только и не хватало, как дырка в черепе ты мне нужен, гомик несчастный, или полугомик, или черт знает кто! Теперь этот щенок не даст мне спокойно поесть, будет торчать перед глазами на том основании, что он подписал чек за паршивый ленч. Господи!»

Молодой человек протянул руку:

– Меня зовут Ларри Портер.

Он придвинул плетеное кресло и уселся.

Долорес молила Бога, чтобы киномагнаты, которые к ленчу толпами стекались в отель, хотя бы не увидели ее в обществе этого тощенького экс-солдатика.

– Мне сейчас тоже принесут ленч.

Кому это интересно? Теперь еще и разговор заводит, а о чем с ним говорить? Банальности талдычить?

– Мне исполнилось двадцать четыре года, – продолжал Ларри. – Сегодня день моего рождения. А вам сколько лет?

Долорес смерила его ледяным взглядом:

– Вам еще никто не объяснил, что неприлично спрашивать женщину о ее возрасте?

Он поперхнулся и, отчаянно пытаясь найти выход из неловкого положения, спросил:

– У вас, наверное, много знакомых в Нью-Йорке?

– Естественно, – буркнула Долорес. – Я там живу.

– Ну да, конечно!

Ларри залился краской, но снова попытался взять себя в руки и продолжить светскую беседу.

– А я вот мало кого знаю в Нью-Йорке, хотя я там родился. Меня оттуда увезли, когда я был совсем маленьким. Вообще-то мне было всего три недели, когда меня отправили во Флориду к бабушке. Мать сильно болела и довольно скоро… в общем, она умерла.

– Ужас, – сказала Долорес, откусывая от тоста и всей душой желая, чтобы он наконец убрался и оставил ее в покое.

– Так что в Нью-Йорке я бываю только наездами, поэтому, как я вам сказал, почти никого не знаю в этом городе. Единственный человек, с которым я связан, часто вкладывает деньги в бродвейские постановки, поэтому, возможно, вы тоже его знаете.

– Кто это?

– Его зовут Натан Уинстон. Вот он, пожалуй, единственный, кого я там знаю.

Натан Уинстон! И вдруг Долорес озарило. Конечно же, конечно! Большие карие глаза с длинными ресницами, выражение лица, полные губы с неровно прорисованной верхней линией, а главное профиль, римский профиль! Чистый Натан Уинстон! Копия – один к одному. Долорес сбила с толку разница в телосложении, но изящество линий, почти девичья повадка и пластичность движений – все это Ларри мог унаследовать от матери. Но что касается прочего, то тут возможен лишь один источник – Натан Уинстон!

Долорес припомнила и неосторожную оговорку Натана Уинстона: как он сначала сказал, что у него трое детей, а потом спохватился и стал говорить – ничего подобного, только двое.

У Долорес исчезли последние сомнения – да и очень уж разительным было сходство.

Долорес отнюдь не забыла горечь унижения, которому ее подверг Натан Уинстон три года назад во время поездки по югу Франции, и свою тогдашнюю клятву отплатить ему. И вот, точно в ответ на ее молитвы, сегодня судьба посылает ей эту возможность – ударить Натана по больному месту!

Официант принес Ларри его ленч.

Краснея до ушей, Ларри неуверенно спросил:

– Я подумал, если вы вечером свободны, может быть, вы согласились бы поужинать со мной?

Долорес одарила его ослепительной улыбкой:

– И вы уверены, что можете себе позволить пригласить такую женщину, как я?

На что Ларри ответил с подкупающей наивностью:

– Ну, что касается денег, то их у меня навалом!

– Ты знаешь, Ларри, – сказала вечером Долорес, когда они уютно устроились в ресторане «Фраскати», – я ведь кое-что заметила в тебе. И это кое-что наводит меня на мысль о том, что Натан Уинстон наверняка твой отец.

Ларри побелел.

– Откуда ты знаешь? – еле выговорил он. – Это же никому не известно. Даже когда мы бываем вмесге с Натаном на людях, он всегда представляет меня как своего племянника! И теперь я… Как же так?

Он сбился и замолчал.

– Я сразу поняла. Как только всмотрелась в тебя, мой мальчик.

– Значит, ты с ним знакома!

– Не очень близко. Встречались несколько раз на званых обедах. Но, естественно, я не могла не обратить внимание на то, что Натан весьма привлекательный мужчина. Вы с ним так похожи! Ты унаследовал его внешность.

Ларри опять мучительно покраснел.

– Спасибо.

Боже ты мой, он же совершеннейший теленок!

Очень скоро выяснилась еще одна черта Ларри – он не умел пить.

Он набрался и, прежде чем закончился ужин, все выболтал Долорес.

Оказалось, что Натан Уинстон, разведясь с первой женой, завел интрижку с матерью Ларри – тогда юной танцовщицей с Бродвея. Она забеременела, он пообещал на ней жениться, но потом ушел в кусты, и той пришлось в одиночку выбираться из ямы.

Через три недели после рождения Ларри она позвонила своим родителям во Флориду и попросила их на время взять ребенка к себе, пообещав скоро приехать за ним. Вместо этого спустя несколько дней она покончила жизнь самоубийством. Это произвело такое впечатление на Натана Уинстона, что он бросился договариваться со стариками об усыновлении младенца. Дед Ларри готов был согласиться, но выставил условие: Натан должен признать Ларри своим законным сыном и наследником. Тот отказался и заявил, что, если всплывут подлинные обстоятельства этого дела, они сильно повредят его деловой репутации. Пока Ларри подрастал, Натан не жалел на него денег. Ларри даже было сказано, что он может приехать в любую минуту, однако Натан будет представлять его как племянника.

Долорес взяла Ларри за руку и заглянула ему в глаза.

– Ларри, – сказала она, – ты очень красивый мужчина, Ларри, ты остроумен, интеллигентен, обаятелен и умен. Я в восторге от того, с каким вкусом ты одеваешься. Кто твой портной?

Ларри так и запылал от смущения.

– На мне костюм от Сай Девора, – ответил он. Долорес почти вплотную приблизила губы к его гладкой, розовой щеке:

– Ты мне ужасно нравишься, мальчик. А я тебе? Ларри возбужденно перевел дух.

– О да! – выдохнул он.

В уме Долорес уже начинал складываться план действий, но ей нужно было время и требовалась дополнительная информация.

– Почему бы нам не уехать на субботу и воскресенье в Палм-спрингс? На той неделе начнутся съемки, но до этого мы могли бы провести время вместе.

В «мерседесе» Долорес сидела совсем близко от Ларри. Он хотел, было взять напрокат «шевроле», но этого Долорес не могла допустить.

– Ну кому может взбрести в голову, что Долорес Хейнс – и вдруг в «шевроле»!

Это было сказано неподражаемым тоном. Машина замедлила ход – налетела песчаная буря. Солнце мутным пятном уходило за горы.

– Расскажи мне о твоем отце, – попросила Долорес. – Ты ведь можешь доказать, чей ты сын, если потребуется?

– Без проблем.

– Каким образом? У тебя есть доказательства?

– Письма. А кроме них – копия свидетельства о рождении. Там указано имя Натана. Понятно, оригинал он извлек из архивов и уничтожил.

– А письма остались у тебя?

– И много. Даже письма, которые Натан писал моему дедушке. Дедушка, конечно, сохранил предсмертную записку мамы, а она там пишет разные вещи про Натана.

В голосе Ларри прозвучала горечь.

– Мама сделала последнюю попытку заставить его вернуться, но он увильнул. Он же просто бросил маму. Натан был согласен откупиться от нее, он не возражал против того, чтобы платить за мое воспитание и образование, но при условии, что мама исчезнет из его жизни. Он истратил большие деньги, чтобы замять всю эту историю.

– И где все эти письма сейчас?

– Во Флориде. Дедушка перед смертью поместил их на хранение в банк.

– А ты никогда не хотел взять их из банка и использовать против отца?

– Чего ради? Деньги? Но он всегда обеспечивал меня. Сколько мне надо, я всегда могу получить.

Долорес смотрела на песчаную пустыню, на беспредельный простор, который тянулся от ледяных степей до края земли.

Растения цвета терракоты, жженой сиены, желтые и серые стебли колыхались под сильным ветром.

– Кажется, я где-то читала, будто Натан Уинстон решил заняться политикой, – задумчиво сказал она. – Ты не знаешь, правда, это?

– Правда. Выставил свою кандидатуру в конгресс от демократической партии. У него много друзей в политических кругах.

– В таком случае, у него хороший шанс.

Ларри застенчиво посмотрел на нее:

– Знаешь, я в жизни не встречал таких, как ты! Вся наша поездка была сплошным удовольствием.

Съемка у Долорес была назначена на понедельник, на послеобеденные часы. С утра она попросила Ларри провезти ее по магазинам. Долорес нужно было купить кое-что из белья, но она позволила Ларри оплатить счет и за туалеты от Длюэль Парк – общей суммой на три тысячи. Оттуда они заехали в ювелирный магазин «Марвин Хайм», где Долорес подобрала себе брошь с алмазами и сапфирами. Ларри пребывал в трансе и, как сомнамбула, передвигался по новому для него миру, о существовании которого он даже не подозревал.

Гибкие, змеиные движения Долорес в постели сводили его с ума и истощали все силы.

Так прошла неделя. Долорес несла на себе двойное бремя – телевизионной съемки и романа с Ларри. В конце недели, когда они отдыхали в мягко освещенном, обшитом деревом зале «Скандии», Ларри, запинаясь, объявил, что намерен жениться на Долорес.

Долорес прижала его руку к своей груди в вырезе платья и ответила:

– Мне в жизни никто еще не говорил такие милые вещи! Давай, и немедленно!