Текст книги "Ловушка для красоток"
Автор книги: Жанна Режанье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Глава III
– Мои анж!
Кэрри и Ева вступили в тяжеловесно украшенный холл городского дома Джефри Грипсхолма. Джефри наклонился над рукой Кэрри и поцеловал ее, изображая европейскую галантность. Отстранив Кэрри на расстояние вытянутой руки, он воскликнул:
– Comme tu es belle ce soir, ma cherie! [1]1
Как ты прекрасна сегодня, дорогая! (фр.).
[Закрыть]
– Ева Парадайз, – представила подругу Кэрри, – хочу представить тебе Джефри Грипсхолма.
– Oh, c'est elle! Comme elle est belle! Une vrai auge! [2]2
О, это она! Как она прекрасна! Прямо ангел! (фр.)
[Закрыть]Джефри поднес руку Евы к губам и наградил ее влажным поцелуем.
– Вы говорите по-французски? – спросил он.
– Боюсь, что нет, – сразу смутилась Ева.
– Он что, француз наполовину? – поинтересовалась она у Кэрри, когда они прошли в спальню, чтобы оставить там верхнюю одежду. – Я к тому, что он хорошо говорит по-английски.
Кэрри рассмеялась:
– Уверяю тебя, что по-английски он говорит куда бойчее, чем по-французски.
В центре громадной спальни Джефри красовалась огромная пышная кровать времен Людовика XVI под ядовито-розовым покрывалом. Четыре розово-золотых ангелочка поддерживали балдахин над ней.
– У Джефри поразительная коллекция Буше, Фрагонара, Ватто и Вижье-Лебрюн, самая поразительная, какую только можно найти вне стен Лувра, – рассказывала Еве Кэрри.
Они вышли из спальни, прошли коридором к великолепной мраморной лестнице и спустились по ней в просторную гостиную, которая показалась Еве запруженной группками людей в вечерних одеждах. Еву немедленно сковал ужас, у нее задрожали коленки и заурчало в животе. Она же здесь ни единой души не знает! С кем ей разговаривать? И о чем?
Но к ним уже спешил, театрально простирая руки, Джефри Грипсхолм:
– Ah, mes belles, mes cheres belles allies! [3]3
Ах, мои красавицы, мои милые подруги! (фр.)
[Закрыть]
Кэрри подумала, что за время знакомства с Джефри его французский прононс не улучшился. Она знала, конечно, что каждую зиму он отправляется на лыжные курорты, а летом проводит часть времени на Лазурном берегу. Она часто слышала его уверения, будто после визитов во Францию ему бывает трудно переключаться на английский. Если же кто-то по неосмотрительности спрашивал его, как долго пробыл он во Франции, Джефри сразу переводил разговор на другую тему – не признаваться же, что он провел там всего какие-то две недели! Ведь любой бы заподозрил, что этого времени недостаточно, чтобы забыть родной язык!
Кэрри редко приходилось слышать от Джефри связную французскую фразу с употреблением и подлежащего, и сказуемого. Он строил свою репутацию на повторении нескольких стандартных выражений, на произнесении гласных в нос и на легком заикании между словами, долженствовавшем показать, как он затрудняется в подборе нужных слов для обозначения сложной мысли. Среди людей, не причастных к языкам, это заслужило Джефри репутацию полиглота. В колонках светской хроники о нем обыкновенно писали: «Учтивый Джефри Грипсхолм с европейскими манерами, известный своими приемами и коллекциями произведений искусства» – и добавляли, что хозяин коллекций беседовал с имярек «на чистейшем французском».
Гостиная Джефри изобиловала полотнами, изображавшими преимущественно пастушек и молочниц. Богато украшенный резьбой потолок был целиком вывезен из Франции. Мебель из черного дерева, великое множество столиков, инкрустированных металлами и черепахой, а также полудрагоценными камнями вперемежку с изящными бронзовыми украшениями. Гостям оставалось лишь маневрировать между произведениями искусства. Ведя за собой Кэрри и Еву, Джефри представлял их своим гостям, с большинством которых Кэрри уже встречалась раньше. Она отметила присутствие короля туалетной бумаги с супругой, фабриканта готового платья Ленни Ли, который продвинулся по социальной лестнице, став продюсером бродвейского шоу, журналистки из отдела светской хроники, каких-то европейцев, парочки голливудских типов, нескольких невыразительных манекенщиц, итальянца из семьи, которая четыре поколения прожила в Америке, – недавно все звали его Фрэнки, теперь же он вдруг превратился во Франческо и не без успеха выдавал себя за графа.
– В библиотеке есть нечто, странным образом не соответствующее декору моей твердыни. Не желаете ли взглянуть? – предложил Еве Джефри.
Ева последовала за ним в библиотеку, где Джефри показал величайшее из своих сокровищ – картину Сера.
– Хоть мой природный вкус склоняет меня к искусству орнаментальному и чувственному, наилучшим примером которого, без сомнения, является рококо восемнадцатого века, я не сумел устоять перед изысканностью этого образца пуантилизма, – говорил Джефри.
Позднее Ева услышала, что картина была застрахована на двести тысяч долларов.
– Кэрри!
Она повернулась и чуть ли не нос к носу столкнулась с недавним производителем готовых тряпок.
– Вы никогда мне не звоните! – пожаловался Ленни Ли. – А я так ждал вашего звонка.
Керри напряглась от звуков его высокого и скрипучего голоса, от взгляда его глаз-бусинок.
– Разве вам не интересно взглянуть на весенние моды? – Ленни вращал свой бокал между мясистых ладоней. Говорили, он не оставляет бизнеса готового платья, потому что это отличная приманка для женщин. – Если пожелаете что-нибудь купить, я дам хорошую скидку. Давайте встретимся завтра за ланчем, а потом пройдем ко мне.
– К сожалению, Ленни, никак. Ужасно много работы.
– Работа и работа, с утра и до ночи? – голос у него был просто омерзительный.
– Что делать, – Кэрри отвернулась от него.
Король туалетной бумаги Фред Акерман беседовал с французской баронессой, возмещая избыточной жестикуляцией недостаточное знание французского. Его жена Лорин, которая, хотя и жила девять лет подряд летние месяцы на собственной вилле на мысе Ферра, но так и не выучила ни слова по-французски (да и по-английски едва умела связать несколько фраз), стояла рядом, поглядывая на мужа рыбьими глазами.
Кэрри пыталась пройти мимо них, но Фред ухватил ее за руку:
– Сто лет, как не видались, – закричал он, привлекая ее к себе. – А вам я так скажу, – обратился он к баронессе, – зайдите как-нибудь и посмотрите нашу коллекцию. Может, у Джефри коллекция больше, но наша тщательней подобрана, разве нет, Лорин?
– Да, – подтвердила жена, глядя прямо перед собой.
– У нас есть Пикассо, – хвастался Фред. – А недавно мы приобрели новую вещь, мечту коллекционера, верно, Лорин?
– Да.
– Купили Раушенберга, – Фред прямо раздувался от гордости. – И всего за десять тысяч. Даром же! И не подлежит налогообложению – я объявил, что это собственность моего фонда!
– Восхитительно, – сказала баронесса.
– Вам надо посмотреть коллекцию. Скоро мы с Лорин пригласим к себе народ – как только вернемся из Европы.
Баронесса кивнула и, перейдя на французский, извинилась и исчезла в толпе. Фред с Лорин переместились поближе к Ленни Ли, который разговаривал с девушкой в белом парчовом брючном костюме.
Увидев, что Кэрри осталась в одиночестве, Джефри Грипсхолм ринулся к ней.
– Eva est absoleuneut ravissaute! Une vrai ange, nou? [4]4
Ева совершенно очаровательна! Настоящий ангел, вы согласны? (фр.)
[Закрыть] – Кэрри поискала глазами Еву и увидела ее в другом конце зала в окружении нескольких мужчин.
Ева выпила целый бокал шампанского, от которого у нее кружилась голова и все нравилось. Она пришла в восторг от собственной уверенности, от собственного остроумия и умения держаться, не говоря уж о комплиментах со всех сторон.
– Вы понимаете или нет, что вы самая привлекательная девушка в городе?
– Как же так, что мы не познакомились раньше?
– Новое лицо – что может быть прекрасней нового лица?
– Не может быть, вы уже год в Нью-Йорке? Я считал, что знаю всех красивых девушек в городе!
А буквально минуту назад всем известный Хай Рубенс, рекламный босс из Голливуда, прямо сказал Еве:
– Ты же должна стать кинозвездой!
Кинозвездой! Слова Рубенса бальзамом влились в Евины уши, и она с трепетом слушала, как он был потрясен ею с первого взгляда, потому что у нее есть стиль, есть именно то, что требуется от «звезды», а уж он-то в этом понимает и когда видит потенциальную «звезду», то способен отличить ее от всех иных прочих!
– Так чем ты все-таки занимаешься? – допрашивал ее Рубенс.
– Я снялась в нескольких рекламных роликах. Они и сейчас идут по телевидению.
Хай Рубенс нетерпеливым жестом отмел ее ролики.
– Не дело. Нужно рекламировать тебя! Статьи в прессе, интервью и прочее. Начать нужно с этого. Вот что, я тебе позвоню. Дай мне твой номер.
Еле сдерживая волнение, Ева продиктовала свой номер телефона.
– Ты прямо-таки рождена для кино, – сказал Рубенс, записывая телефон. – В кино ты по-крупному пройдешь!
Кино! Ева и мечтать не смела об этом. Для нее Голливуд был другим миром, далекой экзотической страной, где актрис открывают в аптеке или импортируют из Англии. И вдруг – этот человек Хай Рубенс, который знает, о чем говорит. И он утверждает, что Ева может стать «звездой», что у нее все есть для этого, что она – новое лицо и именно тот типаж! Ее, Еву, открыл рекламный босс из Голливуда. Ева чувствовала, что вот-вот вступит в новый мир!
Подумать только, она так боялась, так смущалась, когда входила в гостиную Джефри Грипсхолма. Прошло немного времени – и у нее уже уйма приглашений на ленчи и на обеды, ее позвали на три приема, ей предложили купить модные вещи со скидкой, но самое главное, перед ней открывается звездный путь! Ева не могла поверить своему счастью. Наконец-то все происходит так, как она мечтала!
Вскоре Фернандо, филиппинец-дворецкий, подал Джефри знак, Джефри громко захлопал в ладоши, приглашая гостей к столу. Гости гуськом спустились по узкой лестнице в столовую, именовавшуюся у Джефри «пещерой».
На тиковых досках пола был разостлан обюссонский ковер, на стенах красовались рисунки восемнадцатого века. Французское – от потолка до пола – окно открывало вид в сад, где уже был натянут тент для танцев.
Джефри предложил гостям паштет из гусиной печенки и вишисуаз под монтраше 1957 года, баранину по-эльзасски с овощами под шато-отбрион, а на десерт – шоколадный мусс и птифуры под «дом периньон» 1962 года.
Ева слушала рассказы великосветского журналиста о лыжных прогулках в Сен-Морице: прошлым мартом он был ужасно разочарован публикой на горных склонах и в барах.
– Сен-Мориц совсем не тот, что раньше, – жаловался он. – Туда стали ездить не те люди, и курорт погибает.
Джефри поддержал его:
– C'est de la merde, sa me fait chier! [5]5
Это такое дерьмо, меня это достало! (фр.)
[Закрыть]
Кофе с ликерами Фернандо подал в гостиную. Кэрри подсела на диван, где Ева болтала с Джефри и одним из голливудцев – мужчиной со звериным черепом и дельфиньим ртом.
– Кэрри, я хочу познакомить тебя с Хай Рубенсом, – светским тоном сказала Ева.
Кэрри удивило, что Рубенс счел необходимым подняться на ноги, знакомясь с ней. Правда, тут же выяснилось, что он сделал это не из вежливости, а потому, что собрался уходить. Джефри проводил его до двери. Ева проследила за ними глазами и повернулась к Кэрри:
– Все просто замечательно! Я здесь встретилась с такими интересными и интеллигентными людьми, и все они были милы со мной. И каждый готов мне помогать. Кэрри, я не знаю, как мне тебя благодарить – такие удивительные люди!
Джефри вернулся к ним:
– Клянусь, я без ума от Рубенса, он такой милый, такой левый!
Глава IV
И началась светская круговерть! Уже на другой день Ева обедала с Ленни Ли – он повел ее в «Двадцать одно». Ева восхитилась, когда Ленни сообщил, что ездит на «феррари», почтительно притихла, увидев, как ведут себя официанты с ним: называют по имени и всячески изображают радость по поводу его визита. Правда, Еве не нравился ни его голос, ни манера разговаривать с другими посетителями через весь зал, ни высокомерный тон, которым он отдавал распоряжения. Но зато Ева находилась в ресторане «Двадцать одно», о котором столько слышала, и уже это компенсировало недостатки Ленни.
Потом они отправились в контору Ленни, где Ева выбрала два костюма и два платья, которые он уступил ей по себестоимости. Он был несколько обескуражен, когда, расплатившись, Ева заторопилась по делам: она сказала, что у нее назначена встреча и что вечером она тоже занята.
– Я завтра позвоню, – сказал Ленни, и это прозвучало скорей угрозой, чем обещанием. – Может, перекусим вместе.
В вестибюле здания, где помещалась контора Ленни, Ева отыскала телефон-автомат и позвонила, чтобы проверить свой автоответчик. Ей звонил Хай Рубенс из «Уолдорф-Тауэра». Ева бросилась набирать его номер.
– Девочка, – сказал он, – я все утро накручивал твой номер. А сейчас уже пятый час, и я должен успеть на самолет на побережье. Давай вот что: мчись ко мне, мы с тобой выпьем, и ты проводишь меня в аэропорт!
– Ох, никак! – вздохнула Ева, чуть не плача. – У меня работа в пять.
– Так отмени!
– Невозможно. Коммерческая реклама джонсоновской политуры, осталось шесть претенденток, и я одна из них. В пять будет кинопроба. Это же очень важно!
– Вот как, – в его голосе появилась отчужденность, будто он вспомнил об уйме других дел. – Ну, хорошо, я позвоню, когда снова буду в Нью-Йорке.
Ева повесила трубку с чувством тревоги. Кажется, она опять что-то сделала не так: вчера вечером Хай был просто полон энтузиазма, а сейчас разговаривал с ней совсем по-другому. Жаль, что Ева не послала все к чертям и не поехала к нему.
Но все же она завязала светские знакомства. И, кажется, произвела впечатление: вчера все только на нее и смотрели. Чарлин права: есть в ней, в Еве, нечто уникальное, чего нет в других! Чарлин первая увидела это, а теперь наконец-то и прочие начинают замечать. Ева подхватила альбом, рабочую сумку и побежала на кинопробу. Больше на этот день ничего не было назначено.
Все дела делались в «Черри-гров». В «Голди» постоянно бывало битком набито, шумно, дымно, шел обмен сплетнями, хохмами, смешками. Здесь собирались все, кто в «голубом» мире хоть что-то собой представлял – толклись, здоровались, красовались, знакомились. В «Голди» приходили дизайнеры, хореографы, парикмахеры, хористы, солисты, танцоры и наперебой взволнованно обсуждали постановки, готовящиеся на Бродвее, а за дверьми, по променаду и по пляжу, текли реки юной, крепкой плоти. Рекс был на седьмом небе. «Бич-отель» был полон прекрасных мужских тел. Бронзовые от загара молодые боги прижимали к себе возлюбленных, танцуя под звездами медленные танцы, и соблазнительно подпрыгивали, когда они сменялись быстрыми.
Как раз во время какого-то энергичного танца Рекс высмотрел свою добычу на уик-энд: темноволос, смугл, синеглаз, совершенный образчик мужской сексуальности, одетый в матросские брюки по бедрам и нежно-розовый облегающий свитерок. Один взгляд на это литое тело, от которого так и веяло животной силой, – и Рекс уже не сомневался: он хотел этого парня!
Рекс отметил, что, и тот на него поглядывает – и явно одобряет его внешность. Рекс лишний раз порадовался, что решил надеть свои новые брюки по бедрам, рубашку с пуговичками на передней планке и шейный платок с турецким рисунком от Кардена. Рекс приблизился к темноволосому.
– Привет. Меня зовут Рекс Райан. Я рекламный агент.
– Синджин О'Шонесси, актер.
В глазах его вспыхнул огонек интереса. Конечно, Рекс мог бы и догадаться, что он актер.
– Синджин – какое необычное имя.
– Вообще-то меня назвали Сен-Джон.
– Мне почудился английский акцент или это верно?
– Все верно, я из Дублина.
– Как интересно! Нам с вами явно есть, о чем поболтать, а на следующий танец я могу вас пригласить?
– С удовольствием.
Под крещендо полной намеков музыки их тела дразняще касались друг друга.
– Расскажите мне о ваших ролях, – начал Рекс. – Вы сейчас работаете?
Паскудный, конечно, вопрос, особенно если выяснится, что актер без места.
– Учу роль на замену.
– Что-что?
Оркестр гремел во всю мощь, и Рекс ничего не слышал.
– На замену! В маленьком театрике!
– А! Как называется пьеса?
– «Жаль, что она шлюха». Я готовлю роль брата с кровосмесительными наклонностями!
– Здесь невозможно разговаривать! Пошли ко мне!
Позднее они лежали, распластавшись на кровати, удовлетворенные и счастливые. За спиной Синджина горел ночник, при свете которого он пытался вслух читать из книжечки Йитса.
– Ты прекрасно читаешь, – прервал его Рекс. – И стихи Йитс умел писать. У тебя талант.
– Я и сам это знаю, – согласился Синджин: – Я бы должен играть главные роли на Бродвее.
Рекс повернулся на бок и стал пальцем рисовать узоры на спине Синджина.
– Я надеюсь, ты придешь в театр, когда мне, наконец, выпадет шанс появиться в роли?
– Конечно, обязательно приду, – пообещал Рекс. – Я тоже хотел бы привлечь тебя к работе. У меня есть на примете одна телевизионная роль.
– Да? Что именно? Когда можно взяться за нее?
– Позвони мне на работу во вторник, я уже буду все знать. А пока – иди ко мне, мой красивый, неуемный ирландец!
В Лондоне стояла упоительная погода. Вечера были заняты нескончаемой чередой развлечений: рестораны, бары, клубы, казино. В «Колонии» Долорес проиграла двести фунтов стерлингов.
В «Каса Пепе» Натан отослал обратно бутылку шато-лафита 1963 года, объявив вино недостаточно качественным. Долорес наслаждалась сумятицей, которая последовала, но скоро переключилась на мысли о платьях, уже купленных для нее Натаном, и на предвкушение прочих радостей в будущем.
В Париже они жили в неброско роскошном «Ланкастере», обедали в «Тур д'Аржан» и под звездами в «Лассере», заходили в «Ше Кастель» и «Нуво Джимми» на Монпарнасе, бывали и в «Режин», сходили в «Палладиум» и в «Бильбоке», где гремел оркестр и ослепляла своей раскованностью парижская молодежь. Натан на этом фоне выглядел истинным Мафусаилом. Посещали «Ле пье де кошон», конечно, бывали у «Максима», в «Де магот», во «Флор верт», пили чай с пирожными у «Маркизы де Севиньи» на площади Виктора Гюго.
Но как занудлив, оказался Натан! Нет, тратился он щедро, покупал Долорес туалеты, духи и аксессуары, подарил бриллиантовый браслет и серьги, а потом еще и норковое манто. Как бы ни швырялась она деньгами, он и ухом не вел. Однако никаких других достоинств у него не обнаружилось.
В Риме их ночная жизнь проходила в «Пайпер-клубе» и в «Шейкере», «Иль Пипистрелло», в «Клубе-84», «Кафе Дони», «Кафе де Пари», «Кафе Розатти» и «Тре Скалини».
Днем Долорес тащила Натана на виа Кондотти, где он подписывал чек за чеком, среди прочего и чек на бриллиантовое колье от Булгари, поскольку Долорес сказала, что оно ей просто необходимо, чтобы носить с другими бриллиантами.
Так что тратился он щедро, тут было все в порядке, но не было в нем изюминки.
Достаточно быстро Долорес устала от молчаливости и скрытности Натана, от его загадочных поступков, гипнотических взглядов, приступов отрешенности и почти постоянной апатии. К тому времени, как они добрались до юга Франции, Долорес уже понимала, что каши с Натаном не сварить: он явно выходил в тираж. А на пляже дряблые мышцы Натана производили ужасающее впечатление рядом с бронзовыми телами настоящих мужчин, полных сил и желаний.
К ночи Натан смертельно уставал от солнца и вина. Запахи его тела свидетельствовали о плохом обмене веществ. Натан валился на кровать и сразу засыпал, а Долорес про себя костерила его самого и его холодные, влажные, липкие руки и ноги. Сексуальные заходы Натана были крайне редки – раза два или три за всю поездку. Он взял себе в привычку громко зевать и говорить:
– Умираю, как спать хочется! Может, завтра я и трахну тебя! Наутро он просыпался ни свет, ни заря, безо всяких мыслей о сексе, но с желанием не пропустить утреннее солнышко, которое, по его теории, омолаживало организм.
За это днем Долорес, кипя злобой, вынуждала его подписать больше чеков, чем было нужно даже ей.
В одно прекрасное утро в конце августа, пока Натан заказывал трансатлантические телефонные переговоры, Долорес вышла из «Олд-Бич отеля» в Монте-Карло и отправилась на пляж. Больше всего в эту минуту ей хотелось выцарапать ему глаза.
– Pardon, raadame, mais est-u que vous saves e'heure, par hasard? [6]6
Извините, мадам, но вы случайно не знаете, который час? (фр.)
[Закрыть]
Долорес подняла голову – перед ней стоял загорелый мускулистый молодой человек, лет двадцати пяти на вид.
– А по-английски вы не говорите? – спросила Долорес, желая задержать его.
– Ах, так вы не француженка? – голос у него был низкий, бархатный.
– Я из Америки.
Он улыбнулся – зубы у него были ослепительно белые.
– Если вы извините, я уже не один день наблюдаю за вами тут, на пляже, когда вы приходите вместе с вашим отцом. Вы такая красивая, что на вас нельзя не смотреть!
– О, благодарю вас! – Долорес приподнялась на локтях. Солнце жгло ей бедра.
– Я был в уверенности, что женщина такого шарма и стиля должна обязательно быть из Европы, скорее из Франции!
Польщенная Долорес улыбнулась.
– Никогда бы не подумал, что вы американка, – продолжал молодой человек.
Долорес соблазнительно вытянула ноги, ощущая притяжение этого великолепного сексуального инструмента. Она рассматривала его подобранное лепное тело, сильные квадратные ладони, хорошо очерченные ноздри – признак чувственной натуры. И, конечно, она не пропустила абрис мощных гениталий под тугими плавками.
– Я вижу, сегодня утром ваш отец не с вами, – сказал он, имея в виду Натана. – Вы позволите мне присесть?
– Прошу вас!
– Меня зовут Франсуа, – он сел очень близко к ней и, осторожно приподняв ее солнечные очки, заглянул в глаза. – А вас?
– Долорес.
– Долорес! Какое красивое имя – Долорес! Долорес, у вас удивительно красивые глаза. Женщина не смеет прятать под темными очками такие удивительные глаза. Она не должна лишать мир привилегии любоваться такими удивительными глазами.
Долорес одарила его томной улыбкой:
– Именно по этой причине я и ношу темные очки. Хочу сберечь глаза для того мужчины, который сумел бы оценить их по достоинству!
– Вы самая очаровательная женщина на пляже, самая очаровательная женщина во всем Монако в этом сезоне, и вы самая прелестная американка, какую мне приходилось видеть!
Ровно через час они лежали нагишом на узкой кровати в пансионе Франсуа. Как неутомим был этот Франсуа – поджарый, динамичный, полный жизни, как молодой жеребец, одуревший от страсти, и он говорил ей такие упоительные слова по-французски! Какое это имело значение, понимала ли Долорес их смысл, – она упивалась звуками его голоса и музыкой речи!
Долорес и Франсуа изучали любовные повадки друг друга до самого обеда. Одевшись, Долорес достала из сумочки двести франков, вручила их Франсуа и условилась с ним о следующей встрече.
Когда Долорес отыскала Натана на террасе отеля, он был, как всегда, неразговорчив и, как всегда, углублен в «Уолл-стрит джорнэл». Им подали легкий ленч: лангуст, салат и бутылка шабли.
– Хорошо провела время? – спросил Натан.
– Прекрасно, милый, – промурлыкала Долорес.
Долорес не могла оторваться от Франсуа. Безумие: солнце, вино, морской воздух, сладостный климат Средиземноморья – и неудовлетворенность, в которой так долго держал ее Натан. Она жила только в те минуты, когда Франсуа касался ее, входил в нее, дарил ей ощущение полноты жизни и женственности.
Опьянение, ранее не изведанное ею, любовная истома и нежность романтических французских баллад, вплывавших в раскрытое окно. Воздух был напоен запахами сосен, пальм, мимоз и бугенвиллей, кожа была постоянно солоновата на вкус.
Долорес наслаждалась преклонением Франсуа, чувственными радостями, которые она ему дарила, – будто воскресали древние легенды, и она становилась то сиреной-погубительницей, то колдуньей Лорелеей.
И как было странно чувствовать себя сильнее мужчины, знать, что это ты покупаешь его, и набрасываться на него с яростью тигрицы, рвущей свою добычу. Со стариками, такими, как Натан, ей приходилось изображать из себя куртизанку, разыгрывать страсть, которой не было. С Франсуа они менялись ролями, и Долорес испытывала возбуждающий трепет победы. «Ах, вот, значит, что испытывают все эти старцы, – думала она. – Понятно, отчего они готовы так дорого платить!»
По мере того как возрастало ее удовлетворение от Франсуа, росло и ее презрение к Натану Уинстону.
Последняя тайная встреча с Франсуа у Долорес была назначена на день накануне отъезда в Нью-Йорк. Едва открыв утром глаза, она начала представлять себе, как набросится на Франсуа, поглотит его своим телом, всем своим существом. Ни о чем другом Долорес не могла думать. Ей казалось, что в тот день она невероятно долго умывается, еще дольше приводит себя в порядок.
Выйдя, наконец, из ванной, Долорес увидела, что Натан с понурым видом стоит у двери. Под мышкой у него был зажат аккуратно сложенный «Уолл-стрит джорнэл».
– Как насчет автомобильной прогулки? – спросил Натан. – Я бы проехался в Канье-сюр-Мер.
– Мы же ездили туда совсем недавно!
– Тогда поедем в горы.
Что ей было делать? Изобразить приступ головной боли – так Долорес только что сказала, что отлично себя чувствует. Симулировать неожиданную дурноту – так он скорей всего останется при ней и глаз с нее не сведет. Выхода не было, нужно было уступить желанию Натана. Единственная надежда – вдруг удастся урвать хоть немного времени для Франсуа, когда они вернутся в город.
По дороге в Верхний Корниш Долорес показалось, что Натан как-то странно ведет себя, и она даже спросила:
– Что-нибудь не так, милый? Натан по обыкновению отмолчался.
Наконец они добрались до крохотного горного городишки. Склоны гор тонули в яркой зелени и цветах. Натан остановил машину, они вышли и медленно зашагали вдоль дорожной балюстрады. Внизу медленно пробирался вверх по горному склону старый пес. Затянувшееся молчание Натана нервировало Долорес, и она снова задала ему тот же вопрос:
– Что-нибудь не так, милый? Натан резко повернулся к ней:
– Мне все известно о тебе и этом французском жиголо!
– Натан!
– Шлюха! Шлюха!
Лицо Натана было искажено гневом, он явно пытался сдержаться, стискивая ладони, но неожиданно размахнулся и залепил Долорес пощечину.
Долорес с трудом удержалась на ногах.
– Грязная шлюха! На мои деньги покупаешь себе кобелей!
– Сукин ты сын! – завизжала Долорес. – Да кто ты такой, чтобы так со мной обращаться?
– А сама-то ты кто такая? Сучка двуличная!
Долорес уже достаточно овладела собой, и теперь она даже сумела усмехнуться проявлению злобного эгоцентризма. Когда она заговорила, каждое ее слово было как плевок:
– Начнем с того, что, будь ты сам мужчиной, этого бы никогда не произошло!
– Заткнись, мразь!
– Я не заткнусь! – Долорес уже просто орала. – Сначала я скажу тебе всю правду, Натан! Никакой ты больше не мужчина, понял? Ты старик! Старик!
Натан был неузнаваем, его лицо побагровело от ярости, он попробовал снова замахнуться на Долорес:
– Ах ты!.. Замолчи, кому говорят!
Натан тряс ее за плечи, но Долорес упруго сопротивлялась. Вырвавшись из его рук, она поправила волосы и непринужденно произнесла:
– Как мужчина ты больше не существуешь, Натан. Не думаешь же ты на самом деле, будто можешь дать женщине удовлетворение? Такой старик, как ты, – не смеши меня!
Натана била дрожь, он трясся всем телом.
– Такое сохлое дерьмо годится только для оплаты расходов.
Загар, о котором Натан столько заботился, будто стерся с его лица. Долорес раскрыла сумочку, купленную Натаном в «Гермесе», и достала золотую пудреницу, тоже подаренную им. Она внимательно поправляла макияж, будто и не замечая дергающуюся фигуру рядом с собой.
– Старые выродки, – с великолепным пренебрежением продолжала Долорес, – за счастье должны почитать компанию молодых, красивых женщин. А за общение они должны платить. Что, это для тебя новость: женщина расстегивает юбку – мужчина расстегивает кошелек.
Она звонко защелкнула пудреницу и снизошла до взгляда на Уинстона.
– А это означает, мой милый, что ты оплачиваешь все, понимаешь, все мои капризы – и материальные, и плотские. Ясно же, что в сексе ты мне совсем не пара. Уж не пришло ли тебе в голову, что в тех редчайших случаях, когда ты со мной спал, мне это доставляло удовольствие?
Натан бросился на нее, но она так ловко увернулась, что он с размаху ударился о балюстраду и свалился на землю.
Глядя сверху вниз на простертого в пыли Натана, Долорес самодовольно усмехнулась:
– И в любом-то случае, Натан, в чем, собственно, разница между моим поведением и твоим? Я сделала то же самое, что делаешь ты. Ты купил меня, а я купила Себе француза. Подумаешь, дела. Нет уж, Натан, мы с тобой одного поля ягодки.
Лицо Натана приобрело зеленоватый оттенок. «Он действительно болен», – подумала Долорес, наблюдая, как он поднимается на ноги и отряхивает пыль с одежды.
– Я здоровая женщина, Натан, вегетарианский) образ жизни не для меня. Мне нужен мужик, настоящий секс – и много. Чем жарче, тем лучше. Как же ты смеешь возмущаться этим французом?! Да что тут такого? Ты сам знаешь, что, если бы от тебя был хоть какой-то толк, я бы не пошла искать себе другого! Что же теперь ты щеки надуваешь?
– Ты… ты мерзкая сучонка! Шлюха подзаборная! Ты мне еще за это заплатишь!
Натан, спотыкаясь, ринулся к машине. Долорес на миг застыла на месте. Пускай ублюдок дождется ее, она успеет! Старый пердун, пускай вообще спасибо скажет, что она снизошла до него! Ничего, сейчас он поостынет и все будет нормально.
Долорес неспешным шагом двинулась к машине, стоявшей всего футах в пятидесяти от нее. Натан уже сидел за рулем. Она услышала, как он включает зажигание, и ее обдало страхом.
– Натан! – выкрикнула она.
Машина развернулась и умчалась по дороге, оставляя клубы пыли за собой.
Только к вечеру добралась Долорес до Монте-Карло. Ей пришлось несколько часов топать пешком, пока какие-то студенты-немцы не подобрали ее. Сжавшись на заднем сиденье их «фольксвагена», она с мрачной яростью размышляла о бредовых поступках Натана Уинстона. Ну подожди же! Подожди, ты мне за все заплатишь!
Она явилась в отель измученная, растрепанная и очень голодная. В отеле она узнала, что Натан выехал и сдал их номер. Долорес негде было ночевать, маленькая дорожная сумка, та самая, которую она взяла с собой из Нью-Йорка, сиротливо ждала ее в холле. Она понемногу начинала понимать, что произошло: чемоданов, купленных Натаном для нее в «Гермесе», нигде не было видно.
– Где мой остальной багаж? – спросила она у портье.
– Месье увез с собой много чемоданов. Осталась только эта сумка. Месье сказал, что это весь багаж мадам.
Франсуа! Вот кто ей поможет. И побыть в его объятиях – это ж лучшее лекарство для нее!
Долорес прошла в телефонную будку и после нескольких неудачных попыток, наконец, отыскала Франсуа.
– Как жаль, – сказал он, – как жаль, что я сегодня вечером занят.
– Франсуа, ты меня не понял! Эта свинья – он увез с собой все мои вещи, мои бриллианты, все!
– Очень сожалею, – сказал Франсуа бархатным и неискренним голосом.
В трубке послышался щелчок. Еще одно доказательство того, что Долорес всегда отлично знала: нет на свете мужчины, которому можно доверять, если только женщина не за рулем.
