Текст книги "Гиппократ"

Автор книги: Жак Жуана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Гонорары врача

Все врачи получали гонорары за свои услуги. «Врачи получают жалование, леча больных», – говорит Аристотель. Образ врача, жадного до наживы, появляется в греческой литературе гораздо раньше эпохи Гиппократа. Даже Асклепий, если верить Пиндару, не устоял перед искушением деньгами:

«Но наука тоже соблазняется наживой. Золото, которое блестит в руке, побудило даже Асклепия за большую мзду вырвать у смерти человека, которого она уже сделала своей добычей. Тогда Зевс обрушил на них обоих свою молнию и в один миг похитил дыхание из их груди». Этот образ корыстолюбивого бога-врача возмутит Платона. Он обвинит поэтов в святотатстве. Но смертных врачей тоже не щадили. Гераклит видит парадокс в том, что врачи терзают своего ближнего, да еще и требуют от него за это гонорар:

«Врачи, прижигая, жестоко мучая всевозможными способами, сверх того требуют от больных платы, тогда как они ее никоим образом не заслужили, потому что наживают богатство и одновременно вызывают болезни».

Во времена Гиппократа театр также не молчал о высокой цене медицинских услуг. Устами скромного землепашца Еврипид жалуется, что для того, чтобы вызвать врача, нужно быть богатым:

«Когда я задумываюсь о таких случаях, я понимаю, какую власть имеет богатство, когда нужно лечить гостя или с помощью денег спасать больное тело».

В последней из своих комедий начала IV века Аристофан подчеркивает связь между желанием нажиться и занятием медициной: «Какой врач есть сейчас в городе? – скорбит старый афинянин, и вот какое объяснение он дает:

– Нет следа ни платы, ни медицинского искусства». Старик устанавливает прямую связь между деньгами и медициной. Нет гонораров, нет и медицины!

Требования оплаты за медицинские услуги должны были увеличить пропасть между бедными и богатыми. Работающие бедняки не имели ни времени, ни средств, чтобы лечиться. Богатые располагали тем и другим и могли заниматься своим здоровьем. Платон в «Государстве» подчеркивает эту разницу. Отголоски мы находим в «Гиппократовом сборнике». Для одной и той же болезни предлагается два лечения: длительное и комплексное для тех, у кого есть время лечиться, и более короткое для остальных людей, занятых своей работой. Автор ориентируется на медицину с двумя скоростями, хотя этот же врач-гиппократик остерегается затрагивать вопрос об оплате!

Как протест против страсти врача к наживе, в трактате «Предписания» из «Гиппократова сборника» дано определение прекрасного идеала:

«Я рекомендую не допускать крайнюю бесчеловечность, но принимать во внимание материальное положение и средства больных. Иногда вы окажете медицинские услуги бесплатно. Удовлетворяясь или воспоминанием о добром деле, или заботой о вашей репутации. Когда приходится лечить чужестранца или бедняка, это наилучший повод прийти на помощь, так как там, где есть любовь к людям, есть и любовь к искусству».

Эти прекрасные максимы появились после Гиппократа. Однако нет причин сомневаться, что они продолжают Гиппократову традицию. Врач из семьи Асклепиадов должен иметь зажиточную клиентуру. Но это не мешало ему лечить также бедных и, вероятно, менять свои гонорары в зависимости от платежеспособности пациентов. Ему платили также за обучение. Платон говорит об этом.

Наставник, обучающий медицине за плату, аристократ, лечащий богатую клиентуру, но достаточно великодушный, чтобы заниматься более скромной клиентурой или послать за свой счет сына общественным врачом в военный поход, – таково представление, которое мы можем с полным основанием составить о Гиппократе. Э'ю был скорее великодушный аристократ, чем врач бедняков.

Женщины

Врач-гиппократик лечил и женщин, и мужчин. Список больных в «Эпидемиях» не оставляет никаких сомнений по этому поводу. Врача часто вызывали к женщинам с болезнями половых органов. В семьях Темена и Апеманта на восемь человек, свободных и рабов, приходится четверо больных мужского пола: сын Темена, раб племянницы Темена, Апемант и раб его сестры, и столько же больных женского пола: племянница Темена, рабыня сестры Темена, жена Апеманта, жена брата Апеманта. Что касается специфически женских болезней, они также привлекали внимание врачей-гиппократиков.

Значение, придаваемое врачами-гиппократиками гинекологии, не говорит о том, что женщины охотно обращались к врачу из-за своих интимных недугов. Это заметно как по театру, так и по Гиппократовым трактатам. Когда молодые женщины из хора в «Ипполите» Еврипида узнают о таинственной болезни Федры, они спрашивают друг у друга об источнике болезни и среди других причин предполагают «неудобное строение женщины». Кормилица, обращаясь к Федре в присутствии хора, говорит ей:

«Если ты страдаешь недугом, о котором не должно говорить, вот перед тобой женщины, чтобы помочь тебе унять болезнь; но если это несчастный случай, который можно довести до сведения мужчин, скажи это, чтобы твой недуг был определен врачами».

Этот текст информирует нас о двух обстоятельствах: во-первых, во времена Гиппократа не существовало женщин, имеющих звание врача. Во-вторых, женщины, видимо, не решались довериться мужчине по поводу специфических болезней и предпочитали помогать друг другу, делясь своим опытом. Молодые женщины хора могут дать совет Федре, так как у них есть опыт в приеме родов. Геродот засвидетельствовал эту стыдливую сдержанность, рассказывая, как персидская царица колебалась, прежде чем доверить Демокеду лечение опухоли груди. Со своей стороны, врачи сожалеют о нерешительности, которая могла иметь тяжелые последствия для здоровья женщины:

«Иногда женщины сами не знают, какова их болезнь, пока на опыте не узнают о болезнях, возникающих из-за регул, и не состарятся. Тогда необходимость и время приоткрывают им причины их болезней. Иногда даже у женщин, не знающих источник их недугов, болезни становятся неизлечимыми до того, как врач будет правильно осведомлен больной о происхождении болезни. В самом деле, стыдливость мешает им говорить, даже если они знают, и они считают это стыдным по неопытности и невежеству».

Отсутствие общения между врачом и больной может усугубляться определенной неопытностью врача в лечении женских болезней. Это подчеркивает тот же автор, добавляя:

«В то же время врачи допускают ошибку, не осведомляясь подробно о причине этой болезни и леча ее, как будто речь идет о мужской болезни… Есть большая разница между лечением болезней женщин и мужчин».

Стыдливость женщин заставляла их обращаться к подругам и женщинам, которые помогали при родах. Если в классическую эпоху не было женщин-врачей, то повитухи были хорошо известны. Мать Сократа является общеизвестным примером тому. Это, собственно говоря, не было профессией. Если верить Сократу у Платона, только старым женщинам, которые имели опыт в приеме родов и сами больше не могли рожать, разрешалось заниматься этой деятельностью. Кроме опыта, они обладали знаниями народной медицины, одновременно фармакологическими и магическими, всего, что касается родов… и даже абортов: «Повитухи, – говорит Сократ, – умеют своими снадобьями и заклинаниями по желанию вызывать или смягчать боли и довести до удачного завершения трудные роды, или, если им угодно, вытравить еще маленьким эмбрион, вызвать аборт».

Греческое слово, употребляемое Платоном для обозначения повитух – существительное «maia», которое означает «матушка» и употребляется для обращения к старой женщине или кормилице, доказывает, что это была не столько профессия, сколько род деятельности с довольно размытыми границами. Повитухи, добавляет Сократ, были также самыми ловкими сводницами! В «Гиппократовом сборнике» повитуха появляется тоже, правда, редко. На этот раз она обозначается словом, имеющим непосредственную связь с лечением, существительным akestris, буквально «лекарка» или субстантивированным причастием he ietreuonsa: «та, которая лечит». Повитухи ценились за их опыт даже врачами. Автор «Тела», который в рамках теории семи считает, что ребенок рождается семимесячным, ссылается на повитух: «Тот, кто не имеет опыта, удивится, что ребенок рождается семимесячным. Что касается меня, я лично видел это и неоднократно. И если кто хочет проверить это, нет ничего легче: пусть пойдет и спросит у знахарок, помогающих роженицам».

Этот текст свидетельствует также, что врач мог сам помогать при родах. Врач и повитуха должны были находиться вместе, по крайней мере при трудных родах или выкидышах. Врач-гиппократик при лечении выкидыша, когда не происходит разрешения от бремени, дает предписания, которые предполагают присутствие повитухи:

«Пусть повитуха (буквально «та, которая лечит») осторожно откроет отверстие матки, пусть она действует медленно и вытащит пуповину одновременно с плодом».

Чтобы обойти стену молчания, врач-гиппократик иногда был вынужден получать информацию окольными путями. Один врач рассказывает нам, как он узнал, что случилось с женщиной, которая забеременела, не желая этого:

«У одной знакомой мне женщины была очень ценная певица, которая имела сношения с мужчинами. Чтобы не потерять цены, она не должна была беременеть. Эта певица услышала, что говорят между собой женщины: когда женщина должна забеременеть, семя не выходит, а остается внутри. Услышав эти разговоры, она приняла их к сведению и всегда о них помнила. И вот, когда она заметила, что семя не выходит, она открылась своей хозяйке, и слух дошел до меня».

Мы еще вернемся к этому рассказу и открытию автора. В данный момент интересно то, как женщины говорят между собой о своих недугах, и как врач благодаря болтливости был случайно предупрежден.

Все это дает понять, что врач должен был проявлять много такта и сдержанности, когда лечил женщину, которая ему доверилась. Особенно деликатной операцией был вагинальный осмотр. Должен ли был врач делать его сам? Это зависело от врачей и, может быть, от эпохи. В самых древних частях гинекологических трактатов врач сам производит вагинальный осмотр. Так в случаях, когда женщина не беременеет при нормальных месячных, врачу рекомендуется с помощь вагинальной пальпации убедиться, есть ли этому препятствие:

«Ты убедишься в этом, если пальцем нащупаешь препятствие».

Но в этой части врач не производит вагинальную пальпацию, а прибегает к помощи женщин. Среди причин, вызывающих самопроизвольный выкидыш на третьем или четвертом месяце, врач называет гладкое состояние матки:

«Вы узнаете об этих разнообразных условиях, расспросив больную; но чтобы установить гладкое состояние матки, нужно, чтобы другая женщина дотронулась до матки, так как иначе это не обнаружишь».

Чтобы узнать о других причинах, врач ведет подробный опрос больной, но для вагинальной пальпации он полагается на женщину или, за неимением таковой, это делает сама больная. Это является доказательством, что некоторые врачи считали своим долгом щадить стыдливость женщин.

Чужеземцы

Клиентура врача-гиппократика при случае включала не только местных жителей города, где он практиковал. Об этом свидетельствуют те же карточки больных из «Эпидемии». Автор «Эпидемий» I лечил в Тасосе чужеземца по имени Гермипп, уроженца Клазомен, известных как родина философа Анаксагора. Врач из «Эпидемии» IV лечил в своем городе слугу «человека из Аттики». Поздний трактат «Предписания» рекомендует врачу проявлять человеколюбие к чужеземцам и бедным. В древних надписях некоторые врачи прославляются чужеземными городами за лечение их земляков. Так, косский врач Филист был удостоен декрета за то, что лечил самосских жителей, проживающих в Косе по долгу службы или как частные лица. В греческих городах жили также и варвары, в частности, рабы. Карточка из «Эпидемий» V сообщает о больной рабыне из варваров:

«Рабыня, у которой пилюля вызвала небольшую рвоту с удушьем, но обильные выделения через задний проход. Ночью она умерла. Это была женщина из варваров».

Врач-гиппократик не погнушался проявить интерес к случаю этой женщины. Однако нужно подчеркнуть, что это единственное упоминание в «Гиппократовом сборнике». Как бы то ни было, этот случай не противоречит отказу Гиппократа поехать в варварскую страну, чтобы остановить эпидемию. Нет противоречия, так как нет никакой связи между уходом за больным рабом-варваром в греческом городе и решением врача отправиться в чужую страну Европы или Азии.

Чтобы сделать заключение о больных, которых наблюдал или лечил врач-гиппократик, можно сказать, что в своем городе он, разумеется, за плату, лечил мужчин и женщин, горожан и пришлых, свободных и рабов, независимо от их национальности. Перед врачом прежде всего было страдающее человеческое существо.

Гуманизм сказывается в самом употреблении слова anthropos, что означает «человеческое существо». Именно оно используется врачами-гиппократиками для обозначения больного. Это признак того, что пол, социальный статус, расовое происхождение – являются вторичными в отношениях врача и больного.

Отношения между врачом и больным: теоретические основания

По отношению к больному врач имеет обязанности. Медицина считалась благородным искусством, которое в греческом сознании служило лишь гуманным целям. Она должна бороться против болезней, о которых Гесиод говорил: «они неожиданно посещают людей, одних днем, других ночью, молча принося зло смертным, так как мудрый Зевс лишил их речи». Но в то же время медицина должна прилагать усилия для предохранения или возвращения здоровья, которое греки считали наивысшим благом и обожествляли. Поэт Арифрон Сикионский воспел здоровье в знаменитом гимне:

«Здоровье! Самое почитаемое из благословенных богов, хотел бы я прожить с тобой остаток моей жизни! Будь же для меня благожелательной подругой в моем доме! Ведь если и есть определенная привлекательность в богатстве или царской власти, которая делает человека равным богу, или в желаниях, которым мы следуем в тайных сетях Афродиты, или появляется какое-то другое желание, ниспосланное богами, или отдых от наших трудов, то только в твоем обществе, благословенное Здоровье, все цветет, сверкает промысел Граций; но без тебя нет счастья».

Медицина, по мнению греков, принадлежит к категории спасительных искусств. В мифе о Прометее, поставленном на сцене Эсхилом, благородный похититель огня открыл ее для того, чтобы спасти людей от жестоких замыслов Зевса. Для Платона и Аристотеля медицина – это модель бескорыстия, которой должен следовать и политический деятель. Ее цель – извлечь пользу не для того, кто занимается искусством, а для того, к кому применяется искусство, для больного.

Основные работы гиппократиков написаны в период между появлением «Прометея» Эсхила и трудами философов IV века. Они отличаются возвышенным взглядом на долг врача и придают исключительное значение отношениям врача и больного. Неудивительно, что они на века стали библией для врачей. Несмотря на прогресс современной медицины, которая проявляет абсолютное невнимание к Гиппократу, его труды сохраняют свою актуальность для специалистов и дают богатый материал об истоках гуманизма.

Отношение врача к больному в общих чертах сводится к максиме из «Эпидемий» I: «При болезнях иметь в виду две вещи: быть полезным или не навредить».

«Быть полезным» – это идеал, которого практик не всегда может достичь, поэтому он добавляет «или не навредить». Если же врач не смог быть полезным, он не должен ухудшать состояние больного ненужным вмешательством. В этой гуманной идее – самобытность Гиппократовой философии. Даже когда практик доходит до общих размышлений о медицине, которые предвосхищают идеи философов, он отталкивается от приобретенного опыта. Наилучший пример этому мы находим в преамбуле трактата «Ветры»:

«Среди искусств есть некоторые, которые тягостны для их обладателей, но очень полезны для пользователей, и которые приносят несведущим благо, а специалистам причиняют только горе. К такой категории искусств принадлежит то, которое греки называют медициной. Действительно, врач видит ужасные зрелища, прикасается к омерзительным вещам и из чужих несчастий пожинает сам для себя огорчения. Наоборот, больные, благодаря этому искусству, избавляются от величайших бед, болезней, недугов, страданий и смерти, так как именно со всем этим борется медицина».

Искренность соединяется с блеском стиля у автора «Ветров», когда он, еще до Платона и Аристотеля излагает концепцию медицины. Это не мешает думать о прозе жизни: о страданиях больных и тяготах профессии, когда врач в обмен на добро пожинает только неприятности. Именно этот аспект текста уловил врач XIX века Шарль Дарамбер, превосходный знаток «Гиппократова сборника»: «Гиппократ описал печальное зрелище, которое каждый день видит врач, и все отвращение, которое он должен преодолеть, всю ожидающую его неблагодарность в награду за бессонные ночи и заботу».

Сдержанность врача-гиппократика перед лицом болезни

Кстати, эта жалоба врача на собственную судьбу в «Гиппократовом сборнике» является исключением. Правилом стала сдержанность врача и пациента па отношению ко всему отвратительному и мучительному. Вызывает удивление почти полное умолчание о боли оперируемого. Ведь все вмешательства: прижигание, кровопускание и даже трепанация – проводились без анестезии! Это тем более удивительно, что в «Гиппократовом сборнике» слово «боль» (odune), появляется более семисот раз. Но почти всегда речь идет только о болевых симптомах, которые интересуют врача для установления диагноза или прогноза. Боль оперируемого пациента имеет совсем другую природу: это необходимое зло. Перо врача отмечает только то, что полезно. Вот почему боль пациента в процессе операции обычно не упоминается. Вот типичное описание:

«Помощники, окружающие больного, будут участвовать в операции настолько, насколько посчитает нужным оперирующий. Они будут держать тело в неподвижности, молчаливые, внимательные к приказам того, кто командует».

В этой операции голос врача, отдающего приказы, контрастирует с молчанием исполняющих их помощников. Но ничего не сказано о боли и криках пациента, которого удерживают в неподвижном состоянии, как будто бы больной уснул или ему заткнули кляп!

Нужно хорошо порыться в тайниках этой громадной библиотеки, которую образует «Гиппократов сборник», чтобы найти указания о страданиях больного во время операции. Самое определенное упоминание появляется в позднем трактате «Врач», где забота о смягчении боли руководит ритмом хирургического вмешательства:

«Для операций, которые делаются с помощью надреза или прижигания, одинаково рекомендуется быстрота и неспешность, ибо применяется и то и другое. Когда операция требует только надреза, отверстие нужно делать быстро; поскольку оперируемый страдает, нужно, чтобы то, что причиняет ему боль, длилось как можно меньше; этот результат достигается, если надрез будет быстрым. Но там, где необходимо сделать несколько надрезов, быстрота делает боль продолжительной и сильной, тогда как интервалы дают некоторую передышку больному».

Обязанность врача перед больным

Если тяжелое положение врача и больного не афишируется из сдержанности, то правила поведения того и другого, наоборот, четко разъясняются. Конечно, главной является деонтология врача, но существует также и деонтология больного.

Известность «Клятвы» связана с тем, что ее вторая часть включает основные обязанности врача перед больным и его окружением:

«Я буду использовать режим для пользы больных, следуя моему умению и разумению; но если это ведет к их гибели или несправедливости по отношению к ним, я клянусь этому воспрепятствовать. Я никому не дам смертельного снадобья, если меня об этом попросят, и не проявлю инициативу во внушении такой мысли. Также я не дам женщине абортивный пессарий. В чистоте и благочестии я проведу свою жизнь и буду заниматься своим искусством. Я не буду также оперировать больных каменной болезнью, но оставлю это специалистам по такого рода операциям. Во все дома, куда я должен войти, я войду для пользы больных, держась в стороне от всякой вольной или невольной несправедливости, от всякого развратного действия вообще и в частности от любовных отношений с женщинами или мужчинами, свободными или рабами. Все, что я увижу или услышу во время лечения или даже помимо него относительно жизни людей, если это не должно выноситься из дома, я никому не скажу, считая, что такие вещи являются секретными.

Итак, если я выполню эту клятву и не нарушу ее, пусть мне будет дано наслаждаться жизнью и моим искусством и навеки пользоваться уважением всех людей. Наоборот, если я ее нарушу и совершу клятвопреступление, пусть будет обратное».

Хотя «Клятва» произносилась только учениками, а не сыновьями учителя, очевидно, что медицинская этика, содержащаяся во второй части «Клятвы», распространялась на всех. Поэтому, даже лишенная своей первоначальной функции, она позже произносилась врачами вообще. В ее тексте, соединяющем возвышенность мысли и строгость формы, достигла своей вершины языческая мораль. Текст был также целиком использован христианами, которые заменили в нем языческих богов Иисусом Христом. В средневековой рукописи сохранилась христианская версия «Клятвы».

За исключением довольно странного запрещения оперировать при каменной болезни, все предписания, сформулированные в этом древнем медицинском кодексе, актуальны, если следовать не букве, а духу. Современное медицинское законодательство уходит своими корнями в «Клятву», когда речь идет о медицинской тайне или об уважении к жизни. Только современные законы об абортах противоречат одному из абсолютных запретов Гиппократовой этики.

Главные слова Гиппократовой этики – это «интерес больного». Все остальное из этого следует. Например, правило, которое запрещает давать смертельные снадобья. Запрещение дает понять, что в эпоху Гиппократа злоупотребления не были редкостью. Разумеется, отравления подлежали суду. Один богатый афинянин, которому поручили организовать хор юношей, был привлечен к суду, потому что один из хористов для улучшения голоса выпил лекарство, которое его погубило. И Платон в своем идеальном законодательстве (в «Законах») очень суров в отношении врача, давшего даже несмертельный яд: он подлежит смертной казни.

Эта суровость объясняется, по всей вероятности, безнаказанностью, которой пользовались не очень щепетильные врачи. За хорошее вознаграждение под видом лекарства они лично давали яд нежелательному больному, или вручали его третьему лицу, которое не имело наследственной привилегии «обладать каплей яда змей Горгоны». Они знали смертельные и несмертельные дозы и при случае могли помочь модулировать вид мести. Эти плохие врачи имели конкурентов в виде фармакополов, продавцов лекарств. Так как греческое слово pharmakon одновременно означало и лекарство, и яд, фармакополы во времена Гиппократа под видом первого могли продавать второе. С V века, как свидетельствует Аристофан, эти фармакополы насчитывали в своих рядах известных экспертов. По словам Теофраста, один из них – Фрасий из Мантинеи, открыл очень сильный яд на основе болиголова и мака, приносящий легкую и безболезненную смерть. А его ученик Алексий, добавляет Теофраст, был к тому же сведущ в медицине вообще. Это значит, что граница между медициной и фармакологией была размыта, как между ядом и лекарством. При отсутствии всякого законодательства о продаже лекарств во времена Гиппократа вовсю велась торговля более или менее токсичными препаратами в более или менее достойных целях. Именно этим объясняется абсолютное запрещение «Клятвой» давать яд больному или третьему лицу.

Сегодня мы можем оценить по достоинству моральные требования медицинского кодекса, который проповедует уважение к больному и, в более широком смысле, уважение к жизни. Запрещение давать женщинам лекарство, вызывающее аборт, тоже не разумелось само собой. Из слов Платона мы уже знаем, что повитухи умели вызывать выкидыш. Величие «Клятвы» Гиппократа состояло в категорическом отказе от абортов, которые повитухи не отказывались делать. И если вспомнить, что эти женщины, опять же по Платону, были еще и своднями, то контраст между обывательской моралью и этикой Гиппократа еще больше увеличивается. «Клятва» запрещала использовать профессию для совращения кого бы то ни было, даже рабов.

Иные, возможно, скажут, что это только идеальный кодекс. А что было в реальной жизни? Как эти предписания осуществлялись на практике?

Главное правило, которое предписывало действовать в интересах больного, было не только теоретическим требованием, но и практическим руководством. Забота о больном может появляться там, где ее не ждешь. Например, в описании зрелищного терапевтического метода по вправлению вывиха тазобедренного сустава, о котором уже шла речь, автор сначала подробно излагает, как подвешивать больного:

«Больного нужно подвесить за ноги на центральной балке с помощью полотнища, которое должно быть крепким, но широким и мягким; ноги должны быть расставлены на расстоянии в четыре пальца или меньше; под коленями нужно пропустить другое полотнище, широкое и мягкое, которое привязывается к центральной балке; поврежденная нога должна быть вытянута на два пальца длиннее, чем другая; голова находится в двух локтях от земли, или немного больше или немного меньше; руки, вытянутые вдоль тела, должны быть привязаны какой-нибудь мягкой лентой».

Сколько технических деталей для подготовки к операции! Затем вдруг появляется неожиданное указание, излишнее для удачного исхода лечения, но важное для больного:

«Все приготовления должны делаться, когда больной лежит на спине, чтобы он оставался подвешенным как можно меньше».

В сухую инструкцию проникает человеческий фактор. В повседневной практике он проявляется в трех аспектах: мягкость в лечении, предупредительность к больному и диалог врача с больным.

Мягкость в лечении

Мягкость в лечении считалась характерной для греческой медицины в отличие от египетской. Демокед при лечении царя Дария, который вывихнул ногу, неудачно спрыгнув с коня, заменил грубые методы египетских врачей:

«После этого, когда Дарий доверился Демокеду, Демокед, используя греческое лечение и чередуя применение мягкости и силы, добился того, что Дарий обрел сон и за короткое время вернул здоровье».

Мягкость – это прежде всего отказ от насилия. Так в случае искривления стопы автор «Суставов» подчеркивает, что нужно вернуть смещенные части в их естественное положение, «действуя не силой, а мягкостью».

Отказ от применения насилия проявляется в прогрессивных терапевтических методах – без резких движений. Некоторые из них свидетельствуют о технических изобретениях Гиппократовой медицины. Таков, например, довольно оригинальный метод извлечения плаценты после родов, когда она не выходит нормальным путем. Мать усаживают или на просверленном стуле, или, если у нее нет сил, укладывают на приподнятую наклонно кровать, предварительно привязав, чтобы она не сползала. Затем ставят на пол два бурдюка, наполненных водой и связанных вместе, а сверху кладут свежечесанную шерсть, чтобы соорудить подушку одновременно мягкую и объемистую. На эту подушку кладут младенца и шилом протыкают два бурдюка: «Когда вода вытекает, бурдюки оседают, оседая вместе с ними, ребенок тянет пуповину, а пуповина тянет плаценту». Автор заключает: «Это лучшее лечение в таких случаях и наименее вредное». Есть ли лучшая иллюстрация технических ухищрений врача с целью действовать осторожно, не насилуя природу, в соответствии со знаменитой максимой: «Быть полезным или не навредить»?

Мягкость – это иногда управляемое насилие. При вправлении вывихов и переломов нужно располагать инструментами, которые создают мощную силу растяжений, но одновременно нужно уметь управлять этими силами. Лучший инструмент для этих случаев – это ворот, который позволяет регулировать силы. «Эти силы, – говорит автор «Суставов», – легко регулируются или в сторону увеличения, или в сторону уменьшения, и они имеют такую мощь, что если бы кто-то захотел прибегнуть к таким силам, чтобы повредить, а не лечить, он имел бы в этом случае могущественное средство… Но прекрасны те силы, которые можно использовать или большими, или маленькими, регулируя их!»

В этом восклицании чувствуется восхищение врача силой, покоренной человеком, и одновременно изумление перед всемогуществом инструмента, который, принося добро, мог бы принести зло. Знаменитая скамья Гиппократа без всяких модификаций могла бы быть превосходным орудием пытки. Но запрет «Клятвы» предупреждает всякое злоупотребление. Врач не превратится в палача!

Мягкость, наконец, это поиск комфорта для больного. Разумеется все относительно. Когда для вправления сустава подвешивают за ноги, когда его привязывают вниз головой, а потом несколько раз отпускают эту лестницу, чтобы выпрямить позвоночник, когда женщину привязывают к кровати и, чтобы облегчить роды, вертикально подбрасывают эту кровать вместе с женщиной во время схваток, мы задаемся вопросом: какая же это мягкость? Все эти методы греческого лечения покажутся варварскими. Однако даже в этих случаях мягкость не отсутствует. Она заключается во внимании, постоянной заботе о мягкости того, что соприкасается с телом. Во всех описаниях хирургических операций врач не перестает напоминать, что нужны мягкие полотнища, мягкие покрывала, кожаные подушки, чтобы, упаси Бог, не ранить больного. Случается, он даже уточняет, что эти подушки не имеют другого предназначения, кроме избавления больного от ненужных страданий.

«Любезность» врача к больному

Врач-гиппократик, автор «Эпидемий» IV относит эту заботу и предупредительность к тому типу поведения, что называется немного устаревшим словом «любезность». Это – особое внимание, которое оказывает врач больному, чтобы быть ему приятным. В списке знаков внимания есть чему удивляться. Вот он:

«Любезность к больным: например, сделать так, чтобы их питье и пища были чистыми, а также то, что больной видит; сделать так, чтобы все, к чему он прикасается, было мягким. Другие любезности: то, что не очень вредит или легко поправимо, например, прохладное питье; где можно сделать такую уступку; посещения, речи, одежда для увеселения больного, прическа, запахи».

Это читается как заметки врача, еще не готовые к публикации, нечто вроде памятки для личного пользования. Особенно удивляет, когда рядом стоят рекомендации, которые сегодня не поместили бы под одной рубрикой. Чистоту комнаты и пищи больного сегодня поддерживают ради гигиены, а не из желания понравиться больному. Зато легкое нарушение режима для удовлетворения желания больного, который просит прохладное питье, сегодня тоже отнесли бы к знакам внимания. Эта «любезность» идет вразрез со святейшим принципом: «Быть полезным или не навредить». Врач-гиппократик это осознает. Поэтому четко оговаривается, что такое нарушение режима возможно, если пагубные последствия поправимы или минимальны. Автор «Афоризмов» также рекомендует «любезность», хотя и не употребляет это слово: