Текст книги "Гиппократ"

Автор книги: Жак Жуана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

«Один больной кажется врачу и другим людям приговоренным; но появляется другой врач и заявляет, что больной не погибнет, но останется слепым; придя к другому больному, который кажется при последнем издыхании, он предсказывает, что тот поправится, но одна рука у него будет искалечена; или у другого больного, который, казалось, не должен выжить, он заявляет, что он поправится, но пальцы на ноге почернеют и сгниют».

Мы видим, как врач, усердствуя перед клиентурой, делает утешительные и одновременно удивительные прогнозы, чтобы завоевать доверие больного и его близких и развенчать своего коллегу. В этих безнадежных случаях он играет на двух человеческих чувствах: надежды и удивления.

Такие необычайные прогнозы осуждаются врачом-гиппократиком:

«Что касается меня, – говорит автор «Прорретики» II, – я не делаю таких пророчеств; но я пишу о признаках, по которым нужно определять тех больных, которые поправятся, и тех, которые умрут, тех, которые поправятся скоро или не скоро, и то же самое для тех, кто умрет».

Перечисляя сенсационные прогнозы, которые он клеймит словом «пророчество», автор ясно дает понять, что уподобляет их прорицаниям оракула. Он осуждает их, потому что они не основываются на наблюдении признаков болезни. Показные прогнозы впоследствии могут обернуться против их авторов:

«Я советую врачам быть крайне осторожными, как в медицине вообще, так и в таких предсказаниях, и отдавать себе отчет в том, что в случае успеха прогноза больной будет им восхищаться, но в случае неудачи врача, кроме того, что вызовет ненависть, рискует прослыть сумасшедшим».

Однако, совершенно исключая для себя этот род предсказаний и предостерегая от опасности, которой подвергается репутация врача, автор-гиппократик допускает, что их можно делать при условии, если они основаны на медицинских знаниях:

«Когда хотят делать такие театральные предсказания, нужно предсказывать, имея безупречные знания всего этого».

В конечном счете, позиция автора «Прорретики» II по поводу необыкновенных предсказаний сходна с позицией автора «Суставов» по поводу зрелищных операций. В двух трактатах врачи-гиппократики допускают сделку со сторонниками театральных методов при условии, что это не противоречит ни интересам больного, ни требованиям медицинского искусства.

Истинный прогноз и истинное восхищение

Гиппократики превыше всего ценили правильность прогноза. Ничто не может так повысить авторитет, как ясный и точный прогноз, который сбывается.

В этом случае врач «вызовет справедливое восхищение и будет хорошим врачом», – заявляет автор «Прогноза». Он посчитал необходимым перед словом «восхищение» поставить прилагательное «справедливое» потому, что согласно «Сборнику», эти чувства чаще вызывали своими зрелищными методами невежественные шарлатаны. Здесь автор восхищается знаниями истинного врача и доверием, которое ему окажет больной. Из «Горгия» Платона известно, как трудно было завоевать подобное доверие.

Даже в самых объективных повествованиях чувствуется гордость врача-гиппократика, чей прогноз оказался правильным. Вот, например, карточка больного, излагающая случай с корабельным надсмотрщиком, рука которого была раздроблена якорем: «Возможно воспаление, а также сухая гангрена, лихорадка. Больному дали умеренную дозу слабительного; небольшой жар и боли; часть пальца отпала. Через семь дней вытекла соответствующая сукровица; после чего он говорил о языке, что не может все выговаривать. Прогноз: наступит опистотонус (разновидность столбняка). Челюсти судорожно сжимались, потом судороги достигли шеи. На третий день больной весь в поту выгнулся всем телом назад. На шестой день после прогноза он умер».

При заполнении карточек отмечался день начала заболевания. Однако момент, когда был сделан прогноз, оказавшийся правильным, является таким решающим, что он становится своего рода началом, от которого снова отсчитываются дни болезни. День смерти больного указывается не от начала болезни, а от даты прогноза.

Удовлетворение врача, конечно, еще больше, если его прогноз оправдался, идя вразрез с типичным прогнозом.

Такой случай засвидетельствован в другой карточке больного, составленной тем же автором: «Тихон при осаде Датоса (358–357 годы) был ранен в грудь выстрелом из катапульты и вскоре начал громко смеяться. На мой взгляд, врач, удаляя деревянную часть снаряда, оставил в диафрагме кусочек стержня. Так как больной страдал, врач под вечер дал ему слабительное и сделал очищающую клизму. Первую половину ночи больной провел в тяжелом состоянии. Утром, по мнению врачей и остальных, ему стало лучше. Прогноз: когда появятся судороги, он вскоре скончается. Действительно, на следующую ночь – тяжелое состояние, бессонница, большую часть времени больной лежит на животе; на третий день утром появились судороги и к середине дня он умер».

Карточка сообщает об этом без комментариев, но детали достаточно точны, чтобы восстановить сцену прогноза. Автор-гиппократик, который не был лечащим врачом, нашел мужество сделать пессимистический прогноз, противоречивший не только мнению его коллеги, но также и общему настроению. Известно, сколь опасно для врача оказаться одному против всех – врачей и публики. Автор «Суставов» признается, что чуть не погубил свою репутацию при подобных обстоятельствах. Поэтому легко представить себе удовлетворение врача и облегчение, когда его прогноз сбылся вопреки мнению всех… со смертью больного. Однако скромность врача остается образцовой: факты говорят сами за себя. Другой автор-гиппократик проявляет немного меньше сдержанности в прогнозе, тоже неблагоприятном для больного: «Если в таком случае наступят судороги, смерть предсказуема; это прекрасный по формулировке прогноз».

Конечно, перевод передает только эстетическую сторону вещей, так как для греков прекрасное одновременно являлось и хорошим. Но как бы ни был хорош прогноз, жаль, что красота его затмевает печальную участь больного!

Быстрота прогноза; прогноз на расстоянии

Талант врача состоит не только в том, чтобы сделать правильный прогноз в момент, когда он видит больного. Делать это нужно быстро. Медлительность осмотра, по всей видимости, не ценилась. Когда автор «Искусства» заявляет, что затянувшееся исследование скрытых болезней должно вменяться в вину не тем, кто лечит, а природе больного и болезни, он, очевидно, отвечает на обвинения в медлительности, выдвинутые против него. Идеальным средством остудить нетерпение окружающих и опередить соперников мог стать немедленный вердикт.

В некоторых случаях был предусмотрен даже прогноз на расстоянии, сделанный до того, как врач прикоснется к больному. Этот метод засвидетельствован в хирургическом трактате «Раны головы»:

«Сначала нужно изучить место, где у раненого расположена рана головы, узнать, находится ли она в твердых или мягких частях; посмотреть, срезаны ли метательным снарядом волосы вокруг раны и не проникли ли они в рапу; если это так, нужно сказать, ^тгго есть вероятность, что кость или оголена, или имеет какое-то повреждение от снаряда. Вот что нужно сказать после осмотра издалека, не прикасаясь к человеку. Потом, прикасаясь к нему, приложите все усилия, чтобы узнать, оголена кость или нет».

В этом тексте недвусмысленно рекомендуется делать предварительный прогноз по внешнему виду раны и предполагаемой степени ее тяжести. Вряд ли это очень полезно для медицинского обследования: все равно необходимо убедиться в правильности поспешных предположений. Такая самоуверенность оправдывается только желанием врача дать мгновенное доказательство своей компетентности. Определив издалека то, что будет подтверждено осмотром вблизи, он таким образом оставляет за собой первый успех.

Прогноз на расстоянии применялся не только в случае ранения. При острых внутренних заболеваниях врач тоже должен начать с наблюдения издалека. Послушаем автора «Прогноза»:

«Врач должен пронаблюдать за тем, что сопровождает острые болезни; сначала он должен посмотреть, похоже ли лицо больного на лицо здорового человека и особенно такое ли оно, как до болезни; если оно такое, как до болезни, это очень хорошо; но если отличается, это очень опасно».

После лица врач должен пронаблюдать за положением больного в постели, за движением его рук и другими признаками, на основании которых он может сделать прогноз на расстоянии. Только когда исследование доходит до подреберья, врач может приблизиться к больному для пальпации.

Прогноз неизлечимых случаев и отказ от лечения

Прогноз, опережающий обследование, для многих врачей был решающим моментом, важность которого современному человеку трудно понять. Он мог побудить врача принять радикальное решение, а именно – не лечить безнадежного больного.

Это может шокировать наших современников, но в античной медицине подобное решение не было чем-то исключительным. В Египте это тоже было принято. В египетских медицинских трудах схема изложения болезни состояла из трех частей: семиотика, прогноз, лечение. В части о прогнозе сразу указывается, должен ли врач лечить больного вообще. В греческой медицине ситуация иная. Хотя книдские нозологические трактаты имеют аналогии с египетской схемой, часть о прогнозе не содержит указаний по вопросу, лечить или нет. Есть лишь два исключения. Одно касается заболевания легкого, после описания симптомов которого мы читаем следующий прогноз:

«В этом случае, если выпадают волосы и голова становится лысой, и если когда он плюет на угли, слизистые массы издают сильный запах, предскажите, что он скоро умрет… В этом случае не лечите больного».

Другое исключение касается женской болезни – образования кисты: «По возможности не лечить такой случай, а если лечишь, предупредить». В остальных случаях лечение показано, даже если болезнь называется «смертельной». Повторяем, что в книдских нозологических трактатах запрещение лечить является исключительным; это контрастирует с правилами египетской медицины.

А вот в «Гиппократовом сборнике» есть свидетельства такой практики: они бросают тень на греческого врача. В случае ранений врач-гиппократик, дающий здравомысленные рекомендации, которые вполне одобрили бы даже современные врачи, советует, однако, не вмешиваться, если раненый без сознания. Какая жестокая несправедливость к несчастному, единственная вина которого заключается в том, что он без сознания и не может помочь врачу!

Справедливости ради отметим, что даже в эпоху Гиппократа раздавались голоса, протестующие против такой практики. Врачей упрекали за то, что они «лечат именно те болезни, которые пройдут сами по себе, тогда как теми, которые требуют большой помощи, они себя не утруждают». «Правда, эти упреки, по всей видимости, продиктованы не столько заботой о защите прав больного, сколько недовольством плохими результатами лечения и желанием доказать, что медицина не является наукой. «Если бы искусство действительно существовало, – заявляют эти спорщики, – тогда нужно было бы лечить все болезни без исключения».

Удивительно, с какой горячностью автор-гиппократик защищается от нападок. Он напрямик обвиняет противников в невежестве и безумии: «Требовать, чтобы искусство имело силу в областях, находящихся за пределами искусства, или природа – в областях, находящихся вне природы, это значит обладать такой невежественностью, которая больше смахивает на безумие, чем на отсутствие знаний».

Постараемся же понять побудительный мотив этого резкого памфлета, направленного против тех, кто сегодня нам кажется правым. Для автора это был вопрос жизни или смерти… медицины! По его мнению, запрещение лечить неизлечимые случаи вытекает из самого определения медицинского искусства:

«Я намереваюсь определить, – говорит он в начале трактата, – то, что, по моему мнению, является медициной. Это значит полностью избавлять больных от их страданий или смягчать силу болезни и не лечить больных, которые побеждены болезнью».

Это определение не лишено величия и тонкости в первой части, где автор думает о больном и делает различие между полным и относительным выздоровлением, но выводы нас шокируют.

Античный автор не был одинок в своей позиции. Платон в «Государстве» следует этому положению и дает ему более широкое толкование. Сравнивая хорошего лоцмана и хорошего врача, он дает понять, что отказ предпринимать невозможное характерен для всех искусств:

«Люди, сведущие в искусстве, например, выдающийся лоцман или врач, умеют отличать в своем искусстве возможное и невозможное и берутся за возможное, но оставляют невозможное».

В эллинистическую эпоху этого же мнения придерживался один из самых знаменитых врачей того времени – Герофил. Когда у него спросили, как он определяет превосходного врача, он ответил: «Тот, кто способен различать возможное и невозможное».

В римскую эпоху Гален повторяет те же слова: не следует лечить больных, побежденных болезнями. Этот запрет естественным образом согласуется с выработанными теоретическими постулатами, которые покажутся странными для современного ума. Тогда были убеждены, что медицинское искусство полностью разработано, прогресс исключался, поле деятельности врача было как бы ограничено раз и навсегда. Область неизлечимого, будучи вне искусства, становится как бы табу, оправданным во имя разума. Нужно ли видеть в подобном рационализме отголоски той веры, согласно которой больной обречен божеством? Трудно судить, когда контексты и побудительные мотивы поступков столь различны.

Во всяком случае, это табу существовало, хотя иногда связывало руки мыслящему специалисту. Один из крупных врачей-авторов «Гиппократова сборника» испытывает необходимость оправдаться, ссылаясь на больных, которых невправленный вывих назад тазобедренного сустава сделал калеками:

«Такие случаи, скажете вы, находятся вне компетенции медицины, зачем же тогда знать заболевания, которые не подлежат излечению? Но так рассуждать нельзя. Сам факт их знания принадлежит к области размышления, так как их невозможно отделить от других. Ибо в случае излечимых заболеваний мы должны сделать так, чтобы они не стали неизлечимыми, зная лучший путь помешать им перейти в категорию неизлечимых; что касается неизлечимых, их нужно знать, чтобы не принести бесполезный вред».

Таким образом, позиция врачей-гиппократиков относительно излечимого и неизлечимого могла меняться. Не все разделяли теоретические требования автора «Искусства». Некоторые верили в возможность прогресса в медицине, иные не обременяли себя теорией. Были примеры того, что в безнадежных случаях врач видел наилучшую возможность проявить смелость в лечении:

«Именно в самых опасных (для больного) болезнях нужно рисковать (в лечении), так как, если добьешься успеха, вернешь здоровье, а если потерпишь неудачу, исход будет таким, каким и должен был быть».

Вероятно, этот смельчак прослыл отчаянным человеком в глазах ученых теоретиков, которые умели так хорошо отличать излечимое от неизлечимого.

На практике, в решающий момент врач оказывался перед трудной дилеммой. Автор «Переломов» часто приводит примеры открытых переломов тазобедренной или плечевой кости и говорит, что очень мало пострадавших выжило: «Нужно по возможности избегать таких случаев, если есть достойная отговорка. Шансы на выздоровление малы, тогда как опасности многочисленны. Если не произвести вправление, можно прослыть невежественным в искусстве; а если произвести, можно привести пострадавшего ближе к смерти, чем к выздоровлению».

Ужасный момент для врача: он вышел на сцену для невыполнимой роли, вступил в бесполезную борьбу и должен подготовить красивый выход, достойное отступление. В одно мгновение после первого прогноза он должен оценить собственную ситуацию. Может он уйти или нет, не повредив своей репутации? Мы видим шаткость положения крупного врача античности – общественного деятеля, пленника мнения публики, требовательной, невежественной и непостоянной. Общественное мнение может создать и разрушить репутацию, предъявив врачу самое тяжкое обвинение: «Он не знает искусства!» Нет ничего удивительного в том, что Платон в «Горгии» изобразил врача, представшего перед судом детей, которые предпочли ему повара.

Парадокс в том, что во времена, когда ответственность врача не была регламентирована законом, когда профессиональная ошибка не наказывалась, над профессионалом довлела сильная и совершенно иррациональная общественная цензура. Чтобы избежать осуждения, врач должен иногда схитрить и решиться на «красивое бегство», столь мало театральное, столь мало соответствующее героическому идеалу! Врач как бы бежит с ноля боя, бросив оружие.

Однако такой поступок оправдывается высшими идеалами, и именно в нем проявляется истинное величие врача. Если автор «Переломов» решает в определенных случаях не приступать к лечению, то, в конечном счете, не столько из-за репутации, сколько из-за заботы о больном. Своим вмешательством он рискует «привести пострадавшего ближе к смерти, чем к выздоровлению». Это противоречит этике, которая в наши дни продолжает быть гордостью врача-гиппократика, этике, конечной целью которой является не репутация врача, не Искусство, а благо больного.

Глава II
ВРАЧ И БОЛЬНОЙ

Познакомимся теперь с теми категориями больных, которых лечит врач-гиппократик, и выясним, что говорит «Гиппократов сборник» об отношениях врача и пациента.

Рабы и свободные люди

Еще со времен Платона существовал вопрос: лечились ли во времена Гиппократа больные рабы у тех же врачей, что и свободные люди? Платон в «Законах» противопоставляет медицину для рабов и «свободную». Первая якобы была в компетенции помощников врача, среди которых были рабы. Согласно Платону, каждая из этих двух медицин не только обслуживала «свой» контингент, но и пользовалась разными методами – в зависимости от социального положения больного:

«Не правда ли, есть люди, которые являются врачами, и другие, которые являются помощниками врачей, но которых мы тоже называем врачами?» – спрашивает афинянин. – «Совершенно верно», – отвечает Клиний. – «Будь эти последние, свободные или рабы, – продолжает афинянин, – они приобрели знание искусства, придерживаясь наставлений своего учителя, наблюдая за его действиями и доверяясь опыту; но это не является естественным приобретением, как в случае свободных врачей, которые изучили искусство и обучают ему своих детей…

Так как в городах среди больных есть рабы и свободные, то за редким исключением рабы обычно лечат рабов, делая обходы или оставаясь в своих рабочих комнатах. Ни один из этих врачей не дает и не принимает объяснений по индивидуальным случаям, но с самонадеянностью тирана назначает то, что решил, доверяясь опыту, как если бы он был прекрасно осведомлен. Потом поспешно уходит к другому больному рабу. Так он помогает своему хозяину в заботе о больных.

Свободный врач большую часть времени лечит и исследует недуги свободных людей. Он рассказывает о природе этих недугов со дня их возникновения и сообщает свои замечания больному и его близким. Равным образом он сам расспрашивает окружение больного и не прописывает лечение, прежде чем не убедит».

В этом отрывке Платон не ставит целью точно описать состояние медицины своего времени, а противопоставляет хорошего врача плохому. Потом он переносит это противопоставление на хорошего и плохого законодателя. Свидетельство нужно использовать с осторожностью и в интересах доказательства не выдавать желаемое за действительное. Тем не менее Платон не мог выбрать пример, полностью оторванный от действительности или противоречащий ей. Текст, несомненно, дает представление об организации медицины в классическую эпоху. По Платону, врачи имели в своем распоряжении обученных на месте помощников – и рабов, и свободных. Эти помощники могли при случае лечить клиентуру, состоящую преимущественно из рабов. Врачи же, обученные в семье, имели, как правило, клиентуру, состоящую из свободных мужчин и женщин. Но Платон дает понять, что они могли также лечить и рабов. Теперь, если сравнить текст Платона с тем, что мы видим в «Гиппократовом сборнике», больших противоречий не обнаруживается, хотя свидетельства дают фактам явно различное освещение.

У Гиппократа мы не видим помощников врачей, занимающихся особой клиентурой. Единственный раз в позднем трактате речь идет о враче, передавшем свои полномочия. Упоминается не помощник врача, а ученик, к тому же хорошо зарекомендовавший себя, которого врач посылает к больному проследить за исполнением предписаний и докладывать о том, что происходит в промежутках между визитами. О помощниках говорится только как об ассистентах, работающих под началом врача. Это не должно заставить полностью усомниться в свидетельстве Платона. Несомненно, помощники врача могли при случае лечить рабов. Однако называть этих помощников тоже врачами неверно. Путаница могла произойти в умах горожан, но, разумеется, не в медицинской среде. Гиппократовы произведения никогда их не путают.

Платон также слегка искажает действительность, говоря о клиентуре настоящего врача. В интересах своего доказательства он хотел бы, чтобы настоящий свободный врач лечил свободных людей. Читатель может увлечься антитезой между свободной и рабской медициной. Но все же Платон признает, что клиентура врача не обязательно состояла исключительно из свободных. Он уточняет: «врач большую часть времени» лечит свободных. Значит, иногда он мог лечить и рабов! С этой точки зрения свидетельство Платона не противоречит «Гиппократову сборнику».

«Эпидемии» дают много сведений о клиентуре врачей-гиппократиков. Трактаты содержат свыше четырехсот пятидесяти индивидуальных случаев, как анонимных, так и индивидуализированных, позволяющих определить социальное положение больных. Есть пациенты, собственное имя которых указано: это свободные люди. Другие обозначены по своему отношению к имени собственному. Это те, кто принадлежит к семье свободного человека (жена, сын) или к его челяди (слуги и служанки, рабы). Многие больные так и обозначены: «раб такого-то» или «слуга или служанка такого-то». Вот один из примеров:

«У раба Аристона на ноге внезапно образовалась гангрена, к середине, на внутренней части и сбоку; разложившиеся кости сломались: они постепенно выходили наружу, перфорированные свищами; начался понос, и больной умер».

Иногда о рабах сообщаются некоторые подробности: раб, меченный каленым железом, недавно купленная рабыня, рабыня, которая только что родила. Разумеется, точный учет рабов-пациентов произвести невозможно. Также невозможно установить пропорции между свободными и рабами в клиентуре врачей-гиппократиков. Одно из препятствий заключается в полисемии греческого языка: слово pais может означать и «ребенок», и «раб». Мы точно знаем лишь то, что врачи-гиппократики обслуживали рабов, к которым их вызывали, если хозяева соглашались платить за лечение и уход.

Рачительные хозяева берегли своих рабов. Об этом говорят два свидетельства Ксенофонта. В «Экономике» хозяин дома наставляет жену, говоря, что одна из ее обязанностей – следить за здоровьем рабов:

«Я говорю: среди возложенных на тебя обязанностей есть одна, которая, может быть, покажется тебе довольно неприятной: когда раб болеет, нужно следить, чтобы за ним хорошо ухаживали и лечил». – «Клянусь Зевсом! – говорит моя жена. – Вот обязанность, которая будет мне приятной, потому что те, за которыми будут хорошо ухаживать, должны быть мне благодарны и будут вести себя более преданно, чем раньше».

Не уточняется, кто будет вести этот уход. Второе свидетельство говорит прямо, что вызывали врача. В «Воспоминаниях о Сократе» (Меморабилии) Сократ выуживает у Диодора признание, что он тратит деньги на своих рабов. Желая получить от него материальную помощь, Сократ убеждает Диодора, что друг стоит несколько рабов!

«Если, – продолжает Сократ, – один из твоих рабов заболевает, чтобы спасти ему жизнь, ты заботишься о нем и вызываешь врачей?» – «Конечно, – отвечает Диодор».

Эти свидетельства рисуют почти идиллическую картину. В действительности же, некоторые хозяева, видимо, не очень беспокоились по поводу болезней рабов. Показателен случай с недавно купленной рабыней, о котором рассказывает автор «Эпидемий» III. Ее новый хозяин, поступая, как Диодор Ксенофонта, пригласил врача, который вылечил рабыню от опухоли в паху и восстановил менструации. Но сомнительно, чтобы ее прежний хозяин был таким же заботливым, так как у рабыни не было менструаций уже семь лет.

Врачу-гиппократику безразлично, к кому его вызывали: к рабу или свободному. Для него раб был таким же больным. Он наблюдает за развитием болезни с тем же вниманием, как если бы речь шла о свободном человеке. Пример раба, помеченного клеймом, говорит об этом. Беглые рабы метились каленым железом, считались никуда не годными и, видимо, продавались очень дешево. Но не нужно думать, что врач-гиппократик пренебрежительно отнесся к такому рабу:

«Меченый клеймом раб Антифила весь горел; на седьмой день у него наступил кризис; он был желтушный, в состоянии оцепенения; на третий день после кризиса было сделано кровопускание; он поправился. Позже наступил рецидив. В первый раз кризис случился нормально, к заходу Плеяд. После захода Плеяд он стал раздражительным вплоть до безумия; кризис на девятый день, без пота».

Больной раб наблюдался врачом в течение довольно длительного периода. Без этого хронология болезни не могла быть составлена с такой точностью. Если в истории болезни и отмечено, что раб был с клеймом, то сделано это для идентификации больного, а не для того, чтобы отметить его социальное положение.

Врач-гиппократик очень редко противопоставляет рабов свободным людям. Он это делает не так, как Платон, подчеркивающий превосходство свободных над рабами, а исключительно в медицинских целях. В ходе длинного эпидемиологического описания, где повальный зимний кашель сопровождался различными осложнениями, врач из «Эпидемий» IV устанавливает различие между свободными женщинами и рабынями:

«Женщины не так страдали от кашля… Я отношу это за счет того, что они не так часто выходят из дому, как мужчины, и даже другим заболеваниям они подвержены не так, как они. Что касается ангин, они появились только у двух свободных женщин, да и то в неопасной форме. Ангины более часты у рабынь; все те, у кого ангины были очень тяжелыми, быстро умерли. Мужчины болели в большом количестве; одни поправились; другие умерли».

Социальные отличия лишь проясняют картину эпидемии. Свободных женщин ангина пощадила; рабыни же были ей сильно подвержены. Они (так же, как и мужчины) чаще выходят из дому, поэтому больше рискуют простудиться. На разницу в образе жизни ссылается и автор трактата «Воздух, вода, местности». Объясняя пониженную способность к деторождению у свободных скифянок гиподинамией и полнотой, этот автор добавляет:

«Превосходное доказательство этому дано рабынями; они не соединяются с мужчинами, пожалуй, только во время беременности, и это из-за их активности и худобы». Физиологические отличия свободных женщин от рабынь возникают из-за разного образа жизни, а не от природы.

Что касается рабов, у врачей-гиппократиков существует соответствие между практикой и мышлением. Они лечат рабов так же, как и свободных и не видят между ними разницы в природе. Таким образом, гиппократики сводят до минимума социальные противопоставления. Благодаря своему гуманизму, врачи-гиппократики кажутся более современными нам, чем Платон.

Род занятий больных.

Бедные и богатые

Гиппократов гуманизм останется жить в медицинской традиции грядущих веков. Почетный декрет I века до н. э. одного спартанского города хвалит общественного врача за то, что он одинаково лечил свободных и рабов, бедных и богатых. То же относится и к гиппократикам.

Часть их пациентов составляли скромные ремесленники. Сведения о роде деятельности больных сохранились в «Эпидемиях». Упоминание профессии было необходимо, когда речь шла о производственной травме. Так, у интенданта большого корабля, когда он поддерживал якорь, была раздроблена часть руки. Сапожник проколол шилом бедро выше колена, когда пришивал подошву, и через два дня умер. У плотника был пролом черепа. Горшечник упал с печи. Основное занятие отражалось на симптомах болезни. Автор «Эпидемии» IV уточняет: во время эпидемии кашля у молодого виноградаря парализовало руку, которой он скручивал побеги виноградной лозы. Врач заметил, что кашель мог сопровождаться параличом конечности, которая обычно испытывает нагрузку. Иногда род деятельности упоминается только для того, чтобы идентифицировать больного. Так в сборнике «Эпидемий» оживает целый ряд профессий. Большей частью это городские ремесленники. К тем, кто уже был назван – сапожнику, плотнику, горшечнику – добавим сукновалов, каменотеса, рабочего шахты, повара и лавочника. Есть также сельские профессии: виноградарь, садовник, конюх, и профессии, связанные с морем: надсмотрщик корабля. Спортивный мир представлен кулачным бойцом и сторожем палестры. А вот, наконец, и более интеллектуальная профессия: школьный учитель. Мы убеждаемся, что врач-гиппократик не пренебрегал лечением небогатых людей. Среди пациентов есть, конечно, и рабы. Это те, кто указан и по профессии, и по принадлежности хозяину: виноградарь Менандра, кожевник Клеотима, конюх Паламеда. Врач из Пергама был заинтересован в идеализации образа Гиппократа для изобличения алчности некоторых своих коллег. Он называл их продавцами снадобий, а не настоящими врачами. Но образ отца медицины, конечно же, был приукрашен. То, что врачи-гиппократики лечили бедных, – очевидно. Но чтобы превратить Гиппократа во врача бедняков, нужно обойти молчанием тот факт, что он лечил также и богатых.

Судя по всему, гипгтократики нередко были «семейными» врачами. В «Эпидемиях» есть заметки о семьях Темена и Апеманта. Семья Темена имеет несколько дворов: кроме дома самого Темена, где был больной сын, есть дом сестры Темена, раб которой болен. Есть третий дом – племянницы Темена, где больна она сама и ее раб. Дом семьи Апеманта тоже, вероятно, состоял из трех подворий, в которых жили Апемант и его жена, оба больные; брат Апеманта, у которого больна жена; сестра Апеманта, молодой раб которой болен. Правда, у нас нет никаких сведений об общественном положении этих семей.

Изучение имен больных, сопоставление с другими документами, дает косвенное доказательство того, что часть клиентуры врачей гиппократиков – из зажиточных слоев населения. На острове Тасос один из больных, упомянутых в «Эпидемиях», – Антифонт, сын Критобула. Из декрета, сохранившегося на камне, мы знаем, что он был теором на Тасосе времени олигархии, около 410 года до н. э. Теоры были высшими магистрами, которых выбирали из самых знатных семей. Вот еще один пример. В Фессалийской Лариссе, где жил и умер Гиппократ, врачи, вероятно, имели дело со знаменитой и могущественной семьей Алевадов, из которой выбирали тиранов города. И действительно, среди имен жителей Лариссы, упомянутых в «Эпидемиях», ученые не без оснований посчитали возможным узнать членов этой семьи: Дисерида, Симоса, Эхекарта. Имя «Алевы», упомянутое без указания города, указывает на эту семью. Есть и другие примеры: Паламед из Лариссы, конюх которого был ранен в лоб лошадью, явно должен был быть зажиточным землевладельцем. Наконец, вспомним об отношениях семьи Гиппократа с македонским двором, где многие родственники Гиппократа были придворными врачами. Мы предполагаем, что врачи из семьи Гиппократа и его окружение, как и сам Гиппократ, не пренебрегали материальными благами и отношениями с богатой клиентурой. В древних трудах «Гиппократова сборника», кстати, царит аристократическое молчание по поводу жалования врача. Если бы мы не располагали вескими свидетельствами, можно было бы усомниться, что врачи вообще получали плату за свой труд!