Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

– Это я и делал, как мог. Когда я вас… схватил… это была всего лишь шутка. Но, Боже, что я почувствовал! Я больше не могу себя сдерживать. Теперь это ясно. Джоун Рэнд ел, убейте меня или уступите мне!

Он встал. Лицо его потемнело – он был потрясен до глубины души. Слетело все внешнее, наносное, осталась одна сокровенная его сущность.

Пальцы Джоун безвольно разжались, револьвер выпал.

– Это ответ? – хрипло спросил Келлз.

– Я не могу вас убить.

– Боитесь моих людей? Гулдена? Оттого не можете? Боитесь остаться здесь с ними одна? Боитесь, что вам от них не уйти?

– Я о них не думала.

– Тогда выбирайте – моя жизнь или ваша душа!

Он подобрался к ней и наклонился так низко, что ей пришлось протянуть вперед дрожащие руки. После напряженной схватки Джоун стала быстро терять силы – начиналась реакция, и она совсем забыла о своем плане.

– Если вы так безжалостны… то пусть это будет моя душа… – прошептала она еле слышно. – Убить вас я не могу. А вы могли бы взять револьвер, прижать его вот сюда и убить меня?

– Нет. Потому что я вас люблю.

– Вы вовсе меня не любите. Убить душу страшнее, чем тело.

Что-то мелькнувшее в его странных глазах вдруг вдохновило Джоун. В глубине сознания волной поднялось безотчетное стремление женщины завлечь, покорить, переделать на свой лад. Она быстро подошла к Келлзу, протянула руки. На одной была кровоточащая ссадина – во время схватки Джоун ударилась о стену. Там, где пальцы Келлза сжимали ей руки, кисти опухли и покраснели.

– Вот, посмотрите, что вы сделали. Вы же вели себя, как животное, и меня превратили в животное – у меня выросли когти, тело стало пружиной из мускулов. И вы не сумели меня ни удержать, ни поцеловать. Может быть, в другой раз вам это удастся. Только обнимать и целовать вы будете не женщину, а лишь оболочку женщины. Вместо меня будет холодная, бесчувственная, изломанная вещь; вы принудите меня уступить, но я все равно не покорюсь… А все то, что есть «я», – девушка, женщина, которую вы, по вашим словам, любите, останется внутри, затаится, исполнится ненависти, отвращения, смертной тоски. Вы будете обнимать и целовать существо, которое сами же унизили. Все тепло, нежность, трепет страсти, сама жизнь – все, что заключено в женской душе, что вызывает любовь – все будет убито.

Тут она подошла поближе к Келлзу и со всей удивительной нежностью, на которую способна женщина в критический миг, когда жизнь и душа висят на волоске, одним усилием воли превратилась в полную противоположность тому повергнутому в ужас, дикому, непокорному существу, которое только что так отчаянно защищалось от него.

– Сейчас я покажу вам, разницу, – шепнула она, склоняясь к нему – взволнованная, нежная, искренняя, пугающе прекрасная в ореоле своего женского очарования.

– Что-то мне говорит… дает мне силы…. О том, что может быть… если вы станете человеком, хорошим человеком, не бандитом… И… если б это было возможно… увидели разницу между женщиной… Я покажу вам… чтобы спасти душу! Она взяла остолбеневшего Келлза за руки, скользнула ему в объятья, на миг прижалась к нему всем трепещущим, податливым телом и, подняв бледное сияющее лицо – искреннее, потому что она честно стремилась к своей цели, – чтобы он на миг увидел красоту, нежность и саму душу любви, она прижала теплые дрожащие губы к его губам… И тут же в испуге отпрянула. А Келлз остался на месте, ошеломленный, словно случилось что-то сверхъестественное; с лица исчезло злое выражение, жесткие черты разгладились.

– Боже мой! – еле слышно выдохнул он. Потом вдруг, словно очнулся от сна, бросился вниз по лестнице, рванул занавес и исчез.

Джоун упала на постель и излила остатки сил в успокоительных, слепящих слезах. Она победила. Теперь ей нечего бояться Келлза. В этот единственный миг она так возвысила его в его собственных глазах! Но какой ценой!

Глава X

На другой день, когда Келлз позвал Джоун в нижнюю хижину, она убедилась, что ее надежды, ее глубокая вера не обманули ее: она не просто возвысилась в его глазах, она облагородила его самого. Об этом говорил не только его тоскливый взгляд и осунувшееся лицо, сколько интуиция Джоун.

– Вам нельзя больше сидеть взаперти, – обратился к ней Келлз, – вы похудели и побледнели. Выйдите на солнце, на воздух. Да и к банде пора привыкать. Бейт Вуд утром говорил, что принял было вас за призрак Дэнди Дейла. Наверно, вас так и будут здесь называть. Не хочу давать советов, как вам вести себя с моими людьми, только если вы будете обходиться с ними по-дружески, вам будет гораздо легче жить среди них. А от хижины далеко не отходите. Если кто скажет или сделает что-нибудь, что вас оскорбит, – не раздумывая стреляйте. Только не вопите и не зовите меня. Вы вполне можете сами со всеми управиться.

И все-таки выйти на свет божий в костюме Дэнди Дейла было сущей пыткой. Джоун шла нетвердой походкой, по лицу, под маской, пробегали холодные мурашки. Но не от стыда, а от страха: только бы Джим Клив не узнал ее в этом вызывающем одеянии. Перед хижиной, понуро опустив головы, стояли несколько покрытых пылью, нерасседланных лошадей. Едва Джоун показалась в двери, мужчины, праздно болтавшие тут же, разом умолкли.

Пахло пылью, лошадьми, сыромятиной, виски и табаком. Никого из мужчин Джоун не знала, и это помогло ей взять себя в руки. Увидев же, какую сенсацию произвело ее появление, она совсем повеселела. Мужчины так смешно застыли с широко открытыми ртами, пожирая ее глазами; а один, совсем старик, выронил изо рта, скрытого седой бородой, трубку и даже не заметил. Первым опомнился темноволосый парень, с виду совсем беспутный, на лице которого неизгладимый отпечаток оставили годы разгульной жизни: с неуклюжей галантностью он приподнял сомбреро и слегка поклонился. Его примеру последовали остальные. Приветствия, при всей их неловкости, были вполне дружелюбны. Джоун очень хотелось вернуться в хижину, однако она заставила себя остаться на месте и не обращать внимания на устремленные к ней со всех сторон любопытные, а порой и дерзкие взгляды. Остальное было уже легче. Как хорошо, что лицо ее скрывала маска! Тихо пробормотав в ответ на приветствия нечто нечленораздельное, Джоун вступила во вторую фазу жизни среди бандитов. Конечно, естественность и непринужденность пришли к ней не сразу, но когда, наконец, пришли, она вновь обрела присущий ей трезвый взгляд на вещи и смелость.

Хотя она уже успела насмотреться на гнусные физиономии пограничных головорезов, теперь ей пришлось увидеть лица еще более мерзкие, порой прямо непристойные. И все же, несмотря на всю их порочность, несмотря на наглость восхищенных взглядов, она не могла не почувствовать в них и приветливости, и сочувствия, и доброжелательности. Джоун подошла к усталым грязным лошадям, потрепала их по мордам, погладила. В это время на тропе показался всадник. Подъехав, он спешился у хижины Келлза. Сразу за ним прискакали еще двое. Оба во все глаза таращились на Джоун. А Джоун все время не покидала смутная тревога, ожиданье чего-то. Что бы она ни делала, о чем бы ни говорила, за всем стояла одна неотступная, пугающая мысль – а вдруг она прямо сейчас встретится лицом к лицу с Джимом Кливом? Где он? Что делает? Пьет? Играет? Спит? Остался ли он самим собой – честным парнем? А что будет, когда они встретятся? Как дать ему знать о себе и обо всем, что случилось, пока он на самом деле кого-нибудь не убил? И опять ее охватывал страх – ведь Клив может узнать ее и в этом костюме, и в маске.

Она немного походила взад и вперед, поглощенная своими мыслями, как вдруг еле приметное движение среди бездельничающих бандитов привлекло ее внимание к толпе людей, с криками бежавших за какими-то всадниками, среди которых Джоун сразу узнала Пирса и Французика, а потом, похолодев от страха, и Джима Клива. Они подъезжали к хижине. Сердце Джоун забилось. Нет, Сейчас ей никак нельзя встречаться с Джимом: вдруг этот маскарад не поможет? Все ее планы разлетелись бы в пух и прах. Она забыла о Келлзе, забыла, чем может обернуться встреча с Джимом. Картины встречи – неизбежного разоблаченья, боли, которую причинит Джиму и само ее присутствие тут, и его смысл – ворвались в ее воображение и вытеснили из головы все остальное. Маска маской, а проницательного взгляда Джима ей не выдержать. И, струсив, Джоун решила укрыться в хижине. Но еще не переступив порога увидела, что происходит что-то необычное: бандиты повскакивали на ноги и, громко переговариваясь, напряженно следят за приближающейся группой, а из двери, не замечая Джоун, со сверкающими глазами выходит Келлз. Джоун проскочила в хижину и, оказавшись в четырех стенах, успокоилась.

Теперь страх уступил место любопытству.

Большая хижина была пуста. Через входную дверь виднелась часть столпившихся бандитов. Все галдели, глядя куда-то вверх. Раздался повелительный голос Келлза, но слов было не разобрать. Потом в дверях появился он сам, а с ним Пирс. Следом шел Джим Клив. Как только эти трое оказались внутри, за ними, как рой разозленных пчел, втянулись остальные. Келлз и Пирс что-то говорили, но голоса их тонули в общем гаме. Наконец Келлз вышел из себя.

– Эй, вы, заткнитесь, черт вас возьми! – заорал он, и его окрик, как и реакция бандитов, яснее ясного говорили о его положении в банде и власти, которой он обладал.

Все мгновенно стихли.

– Ну так в чем дело? – грозно спросил Келлз.

– Слушай, хозяин, не лезь в бутылку, – добродушно отозвался Пирс. – Ничего особого не случилось. Просто Клив пальнул в Гулдена, вот и все.

Келлз едва заметно вздрогнул, однако и само это движенье, и беглая жестокая усмешка, скользнувшая по его липу, сказали Джоун, какую злую радость доставили ему эти слова. А у нее самой от изумления сжалось сердце.

– В Гулдена! – восклицание Келлза прозвучало скорее жадным вопросом.

– Да нет, он не загнулся, – ответил Пирс, – этого быка так просто не уложишь. Но все равно он ранен. Лежит у Бэрда. Тебе бы туда сходить да перевязать раны-то.

– Пусть хоть живьем сгниет, прежде чем я для него что-нибудь сделаю, – ответил Келлз. – Где Бейт Вуд?.. Бейт, возьми мою сумку, перевяжи его. А теперь, Пирс, объясни, из-за чего весь сыр-бор разгорелся?

– Да вроде как дружки Гулдена искали случая прицепиться к Кливу, ну, а он – к ним… Я хотел было вступиться, да как их удержишь от драки?

Во время разговора между Келлзом и его лейтенантом Джим Клив с окурком сигареты во рту спокойно сидел на краю стола, лениво болтая ногой в пыльном сапоге, на котором позвякивала Шпора. Лицо его было бледно, под глазами темнели тени. Таким Джоун его еще не видывала. Ну конечно – пьянствовал, скорее всего был пьян и теперь.

При виде его лица, на котором так несложно было прочитать обо всем, что произошло, Джоун едва подавила готовый вырваться крик. Да, с Джимом все кончено, он погиб безвозвратно.

– А из-за чего они подрались? – продолжал Келлз.

– Спроси Клива, – ответил Пирс, – чего это я буду за него отвечать.

Келлз подошел к Кливу и встал перед ним. Вид этих двух стоявших лицом к лицу мужчин потряс Джоун до глубины души. Какие они разные! Живой, умный, смелый и совсем не простой Келлз при всей его суровости был явно дружески расположен к сидевшему перед ним молодому изгнаннику. Клив же держался отчужденно, равнодушно, казалось, весь он ушел в себя; на лице его читалось невозмутимое, бесшабашное презренье ко всему окружающему. И, конечно, оба они были на много голов выше глазевших на них бандитов.

– Клив, ты почему стрелял в Гулдена? – резко спросил Келлз.

– Это мое дело, – медленно ответил Клив и, не спуская с Келлза острого взгляда, выпустил вверх тонкую струю голубого дыма.

– Конечно, твое… Только, помнится, на днях ты спрашивал меня… о Гулдене. Это все из-за того?

– Не-е, – ответил Клив. – У меня с ним свои счеты.

– Ладно, ладно. Но все же я хотел бы знать. Пирс говорит, ты не ладишь с дружками Гулдена. Если не удастся вас помирить, мне придется выбирать, на чью сторону стать.

– Келлз, мне на моей стороне никто не нужен, – ответил Клив и отшвырнул окурок.

– Нужен, – настойчиво возразил Келлз, – на границе каждому нужны товарищи, и благо тому, кто их заполучит.

– Ну, а я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне она не нужна.

– Опять же, твое дело. Я ничего тебе не навязываю и не даю никаких советов.

В словах Келлза прозвучала и его сила, и уменье ладить с людьми, управлять их поступками. Как легко было сейчас вызвать у Джима Клива желанье противостоять воле Келлза – ведь он жадно впитывал дикие нравы границы.

– Значит, я вам не нужен? – бросив на Келлза угрюмый взгляд проницательных глаз, спросил Клив.

– Я обожду, – спокойно ответил тот.

Клив стал свертывать новую сигарету. Его сильные загорелые руки заметно дрожали. Джоун поняла, что дело тут не в волнении его нервов, и ей стало до слез жаль. Как он бледен, как угрюм! Как ясно на его лице отражается смятение, царящее у него в душе! Он бежал на границу со зла – на нее и на себя самого. И вот теперь, в этом диком мире, он, наверное, уже и думать забыл и о своем горе, и о ней – просто погрузился в вольную, разнузданную, преступную жизнь границы. За ее бурными треволнениями он, возможно, уже. и забыл бы о прошлом, но пока – пока в нем еще живо было одно непреодолимое стремление – губить и погибнуть. И Джоун вздрогнула, вспомнив, как жестоко посмеялась над легко ранимой гордостью этого мальчика, как безжалостно бросила ему в лицо, что такое ничтожество, как он, не способно даже на дурной поступок.

Слушай, Красный, – обратился Келлз к своему помощнику, – тогда давай ты расскажи, как было дело, что ты видел собственными глазами. Тут Джиму нечего спорить.

– Чего ж, это можно, – отозвался Пирс. – Мы все были у Бэрда. Шла большая игра. Вечером в лагерь вернулся Гулден. Он, сам знаешь, всегда злой, как черт, а вчера уж совсем никуда. Но он больше помалкивал, и все шло своим путем. Мы еще подумали, у него ничего не вышло, зря проездил. А сегодня с утра он прямо места себе не находил – все шагал взад-вперед, как пума в клетке… Ну, мы его и не трогали – чего уж. Да только он вдруг сам подошел к нашему столу – мы там играли с Кливом, Бэрдом и Техасцем – и так его толкнул, что чуть не опрокинул. Я сгреб золото, Клив схватил виски – мы здорово пили, а Клив всех больше. Бэрд прямо позеленел от злости, Техасец – тот едва не задохнулся, но никто ничего не сказал, все мы, кроме Клива, боялись. А Клив – ничего, остался сидеть и, видно, ни о чем таком и не помышлял. Тут Гулден как трахнет кулаком по столу! И говорит Кливу:

– Пошли, у меня есть одно дельце, тебе по нутру придется.

– Дельце? Нет, парень, у тебя не может быть дела мне по нутру, – спокойно так ответил Клив… Он ничуть не злился. Ну, ты-то знаешь, Келлз, что творится с Гулденом, когда на него находит – будто бес в него вселяется. Мне случалось видеть, как нарываются на драку любители пострелять, когда им неймется кого ухлопать. А с Гулденом еще того хуже. Хотите верьте, хотите – нет, только у него не все дома.

– Клив, – говорит он, – я отыскал место, где моет золото Брэндер. И девчонка его тоже там.

У Клива по лицу прямо как молния пробежала. А мы все вспомнили Люса и тут же пригнулись – в случае чего успеть на пол броситься. У Гула все было, вроде бы, как всегда, ни на столько не изменился, да я-то видел, что у него нутро горит.

– А-а, в самом деле? – быстро так сказал Клив, словно бы даже обрадовался. – И что ж, ты прихватил ее?

– Нет еще. Пока только место разведал. Хочу, чтоб ты пошел со мной. Золото – пополам, а девчонку – мне.

Клив ка-ак швырнет ему в рожу бутылку виски! Она разлетелась вдребезги, а Гулден повалился на пол. Клив быстро – ну что твоя кошка – вскочил и выхватил кольт. Все ребята пригнулись. Я присел и вижу – Гул лежит на спине и тоже вытаскивает кольт. Только вдруг он застыл, рука упала, а пол-лица залилось кровью. Я подумал, он отдал концы, кинулся вперед, схватил Клива.

Загнись Гулден, и все бы обошлось. Но он пришел в себя, стал шарить, искать кольт, звать дружков. Так орал, что за милю слышно было… Ну а потом, я уж говорил, мне пришлось попотеть, чтоб остановить свалку. И пока он разорялся, я привел ребят к тебе. А он там лежит, ухо у него оторвано. Вот и весь сказ.

Келлз в задумчивости переводил взгляд с Пирса на загорелые лица окружавших его бандитов. Наконец он заговорил:

– Одно дело эта драка все же решила. Нам нужна организация, и, если вы не толпа безмозглых скотов, вы это поймете. Вам нужен главарь. Я знаю, большинство из вас на моей стороне, но кое-кто держится и Гулдена – просто так, потому что он кровожадное чудовище. Сейчас на Западе страшные времена, а будут еще того страшней. Гулден хорош для нападения, он не знает страха. Он любит драться, любит убивать. Только он спятил. Возьмите хоть последнюю историю. А теперь раскиньте мозгами, посмотрите, что получается: Гулден в одиночку рыщет по окрестностям, выискивает глухой лагерь, чтоб его ограбить или умыкнуть девчонку. Он не советуется ни со мной, ни с людьми, здравому смыслу которых я доверяю. А золота у него все равно никогда нет. И почти ни у кого из его дружков. Я даже не знаю, кто они такие. Впрочем, мне на них наплевать. Но теперь мы разделимся, разве только и они, и сам Гулден не станут больше ничего делать на свой риск и страх, а будут выполнять мои приказы. Не подумайте, что я принял сторону Клива, дело не в этом. Просто и дураку видно, что выходки Гулдена вносят в нашу работу сумятицу и будут дальше мешать процветанию банды. Смотрите, что получается: Гулден ведь давно с нами, а вот дело он предлагает Кливу. А Клив здесь новичок. Он, может, и свой парень, да ведь он еще не в банде. Обращаться к нему Гулдел не должен был. Это нечестная игра. Мы не знаем, чего в точности хотел Гулден, только вряд ли, чтобы Джим Клив и вправду с ним отправился. Он просто парня запугивал. А Клив не поддался… Так вот, ребята, думайте, с кем вы останетесь – с Гулденом или со мной. А теперь ступайте.

Доходчивые, без обиняков, слова Келлза, похоже, произвели на бандитов сильное впечатление; притихнув, они толпой вышли из хижины. С Келлзом остались только Пирс и Клив.

– Скажи-ка, Джим, ты очень уж любишь подраться или хочешь стать защитником всех несчастных девчонок в этой глуши? Клив выпустил еще облако дыма, совсем закрывшее ему голову.

– Я не нарываюсь на ссоры.

– Значит, ты просто о таких вот девчонках слышать не можешь? Клив было вскинулся, и Келлз понял, что попал в точку.

– Ну-ну, на меня-то нечего бросаться, – прикрикнул он. – Я стану тебе другом, если ты позволишь… Только говори напрямик, как мужчина – если хочешь видеть во мне друга.

– Спасибо тебе, Келлз, – ответил Джим вроде бы искренне. – Я ни на что не гожусь, иначе не попал бы на границу… Только меня прямо воротит от таких… от таких пакостных дел.

– Это пройдет, – с горечью ответил Келлз. – Поживешь тут в одиночестве несколько лет, сам увидишь. Ты еще совсем юнец. А я уже пережил золотую лихорадку в Неваде и в Калифорнии. От золота люди теряют рассудок. Ты тоже изменишься… если только тебя раньше не прикончат. А выживешь – поймешь, что такое жизнь на границе. Это война. Она унижает человеческое достоинство, выбивает из людей нравственные устои, только все это – цветочки в сравнении с тем, через что ты пройдешь здесь за несколько лет. Сюда нахлынули люди – мужчины, женщины, только что не дети, – и заполонили весь край. Они ищут золото. Они уже узнали вкус крови. А вот, подожди, найдут настоящую большую жилу! Ты своими глазами увидишь, как все – и мужчины и женщины – вернутся на десять тысяч лет назад… и тогда… что может значить жизнь какой-то одной девчонки!

– Знаешь, Келлз, одна меня так преданно любила, вознесла в такие герои, что я просто видеть не могу, когда их обижают.

Клив говорил медленно, растягивая слова, спокойно, мягко; лицо его ничего не выражало, но звучавшая в голосе горечь убеждала, что и слова его, и кажущееся спокойствие – чистейшей воды ложь. Пирс уловил скрытый смысл его слов и засмеялся, словно Клив пошутил, и в сомнении покачал головой, как будто откровения Клива только усугубляли обстановку. Клив же отвернулся, казалось, он совсем забыл о товарищах.

Позже, когда наступила безмолвная темная ночь, Джоун Рэндел лежала в своей постели, не в силах сомкнуть глаз. Перед ней витало бледное лицо Джима. Ее поразило его великолепное безумие, до глубины души потрясла рассказанная Пирсом история о том, почему Джим расправился с Гулденом. Джоун терзалась любовью к нему, еще более возросшей за те часы, полные неизвестности и невероятного душевного напряжения, которые она провела на границе.

Даже в снах все помыслы Джоун устремлялись к той роковой, но неизбежной минуте, когда она предстанет перед Джимом Кливом. Что ж, чему быть, того не миновать. И она заставит себя встретить эту минуту, в каком бы смятении не пребывала ее душа. По правде говоря, до сих пор ее опыт общения с бандитами, несмотря на все потрясения и переживания, из которых она вышла другим человеком, оказался гораздо удачнее, чем можно было бы ожидать. Теперь Джоун молилась, чтобы и дальше все шло не хуже, убеждала себя, что так оно и будет.

В эту ночь она легла спать в одежде Дэнди Дейла, скинув только сапоги, и, время от времени ворочаясь в беспокойном сне, просыпалась, ударяясь о тяжелый револьвер, который так и не отстегнула от пояса. Просыпаясь, она не сразу вспоминала, что это она, Джоун Рэндел, пленница, лежит тут в темноте в лагере бандитов, что на ней одежда убитого подонка, а сбоку его револьвер. Но прикосновенье холодной стали приводило в трепет ее сердце и возвращало к страшной действительности.

Зато утром она была избавлена от этого стыда – облачаться в платье Дэнди Дейла, ведь одежда уже была на ней. Даже такая малость доставила ей некоторое утешение. Надев маску и сомбреро, она внимательно осмотрела себя в зеркальце и снова решила, что ни одна живая душа, даже Джим Клив, ни за что ее не узнает. Прибавила ей смелости и мысль, что ее ни за что не узнала бы и была бы потрясена ее новым обликом даже самая близкая подруга – ведь в обычной одежде Джоун казалась всего лишь обыкновенной, высокой, стройной, сильной девушкой. А теперь… Где уж тут Джиму ее узнать! Она стала припоминать, как обычно звучал ее голос – глубокое, низкое контральто, как она пела простенькие песенки. Нет, голос никак не изменишь. И Джиму незачем его слышать. Потом ей снова стало казаться, что все равно Джим нутром ее почует, что от глаз возлюбленного, который погубил из-за нее свою жизнь, ее не укроет никакой маскарад. И вдруг она поняла всю тщету своих страхов и забот. Все равно, рано или поздно, ей придется открыться Джиму Кливу. В хаосе чувств и мыслей Джоун ясно видела только одно: надо во что бы то ни стало избавить Джима от стыда, когда он ее узнает, от страданий, когда до него дойдет – правда, ложный – смысл ее пребывания в лагере бандитов.

Она горько осуждала себя за то, что в то время, как ее возлюбленному грозит смерть, когда ее саму ожидает не менее страшная участь, она может думать только о том, что это она сама в раскаянье последовала за ним, что она верна ему и останется верна даже ценой собственной жизни.

Поэтому утром, выходя из своей хижины, она была преисполнена решимости открыться Джиму.

Келлз сидел за столом, Бейт Вуд подавал ему завтрак.

– Привет, Дэнди! – с некоторым удивлением, хотя и с явным удовольствием, приветствовал он Джоун. – Что-то ты сегодня рано.

Джоун поздоровалась и сказала, что не может же она все время спать.

– Значит, приходишь в себя. Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как ты возьмешь почтовую карету.

– Возьму карету? – недоуменно повторила Джоун.

– Ну да. Это будет здорово, – смеясь ответил Келлз. – Садись, позавтракай со мной… Бейт, пошевеливайся! Как приятно видеть тебя здесь. А в маске ты совсем другая. И никто не увидит, какая ты красотка. Да, слушай-ка: твоего обожателя Гулдена на время вывели из игры.

И Келлз с видимым удовольствием передал ей все, что накануне рассказывал Пирс. Особенно много говорил о Джиме Кливе.

– Мне этот Клив нравится, – сказал он. – Любопытный парнишка. Но уже мужчина, не мальчик. Похоже, какая-то дрянь разбила ему сердце – то ли изменила, то ли еще что. От большинства женщин добра не жди. Еще недавно я бы сказал – ни от одной, только с тех пор, как я узнал тебя, я стал думать иначе. Впрочем, одна ласточка весны не делает.

– А что этот Клив с-сделает, когда увидит меня? – спросила Джоун, едва не подавившись.

– Не ешь так быстро, – заметил Келлз, – тебе еще только семнадцать, и времени у тебя впереди хватает… Знаешь, я уже думала о Кливе. Он, конечно, не сумасшедший, как Гулден, но опасен не меньше. Опасен, потому что у него ни на сколько нет страха смерти, а рука на редкость скорая. Не очень приятное сочетание. Того и гляди, кого-то ни за что ни про что уложит. Уже в троих стрелял, да и с Гулденом не шутки шутил, бил насмерть. А стоит ему хоть раз убить человека, он уже не сможет остановиться. Меня тоже беспокоит, не выкинул бы он чего, когда тебя увидит. Да мне, надеюсь, удастся его образумить. Правда, ни страхом, ни силой с ним ничего не поделаешь, зато незаметно можно вести куда надо. Я велел Пирсу сказать ему, что ты моя жена. Надеюсь, он поверил: ведь другие-то никто не верит. Так или иначе, ты скоро с ним столкнешься, может, даже сегодня, и я хочу, чтобы ты отнеслась к нему по-дружески. Если мне удастся его образумить, заставить бросить пить, – лучшего подручного мне на всей границе не найти.

– Что же, значит, я должна убедить его вступить в банду? – спросила Джоун, не в силах скрыть дрожи голоса.

– Разве это такое уж черное дело? – сердито взглянув на нее, вопросом же ответил Келлз. Видно было, что слова Джоун очень его задели.

– Я… я не знаю, – запинаясь протянула Джоун. – А он… этот паренек – преступник?

– Нет. Он отличный, вполне порядочный парень, только вот взбесился, сбился с пути из-за какой-то девчонки. Я тебе уже говорил, только до тебя не дошло. Если я сумею им управлять, в банде ему цены не будет. Он смелый, умный, опасный человек, и он здесь приживется. Ну, а если мне не удастся добиться его доверия, он и недели не протянет – кто-нибудь пристрелит его или зарежет в драке. Без меня он угодит прямиком в ад… куда так и рвется…

Джоун оттолкнула тарелку и твердо посмотрела бандиту в глаза.

– Келлз, я думаю, чем скорее кончится здесь его карьера, тем лучше.

Пусть уж сразу отправляется в… в… вместо того, чтобы жить преступлениями, убивать по твоему приказу ни в чем не повинных людей.

Келлз деланно рассмеялся, однако злость, с какой он швырнул о стенку чашку, показала, что в руках у Джоун была немалая власть – она знала, как его задеть.

– Просто тебе его жаль, потому что он бежал сюда из-за девчонки, – заключил Келлз, – а вообще-то человек он конченый. Ты это поймешь, едва его увидишь. И все-таки я уверен, мое расположение пойдет ему, как любому здесь, на пользу. Так я хочу знать, могу ли я в этом деле на тебя рассчитывать – ты найдешь, как сказать ему пару слов, помочь мне повлиять на этого буйного парня?

– Мне… мне надо сперва его увидеть, – промямлила Джоун.

– Ты почему-то принимаешь это близко к сердцу, – проворчал Келлз, но тут же улыбнулся, – я все забываю, что сама ты еще совсем ребенок. Послушай! Делай, как найдешь лучше. Только предупреждаю, тебе опять понадобится все твое мужество, то самое, – тут он, взглянув на Бейта, понизил голос, – с каким ты в меня тогда стреляла. Ты тут такого навидаешься… Небывалая золотая лихорадка! Все свихнулись на золоте. Жизнь женщины стоит не дороже пушинки одуванчика. Голод, тяжкий труд, боль, эпидемии, истощение, грабежи, убийства, виселицы, смерть – все ничто! Лишь бы было золото. Бессонные ночи… мучительные дни… бросок за броском… а вокруг одни только жадные, подозрительные глаза. Позабудется все, что составляло существо жизни, сама жизнь гроша ломаного стоить не будет… Над всем будет царить только этот желтый дьявол – золото. Из-за него мужчины лишатся рассудка, а женщины продадут душу.

После завтрака Келлз велел привести и оседлать лошадь Джоун.

– Вам надо каждый день понемногу кататься, чтобы не отвыкнуть от седла, – сказал он, – ведь скоро, возможно, нам придется поохотиться, и я не хочу, чтобы от первой же скачки вас развалило на куски.

– А где мне кататься?

– Да где хотите, в любой стороне ущелья.

– За мной будут следить?

– Нет, конечно, если вы обещаете не делать попыток бежать.

– Вы мне доверяете?

– Да.

– Ну хорошо. Обещаю. А если передумаю, то вас предупрежу.

– Господи, Джоун. Не делайте этого. Я… я… Вы так много для меня значите. Даже представить не могу, что мне делать, если вас потеряю.

Когда Джоун садилась на лошадь, Келлз сказал:

– Помните, никому из банды не спускайте никаких грубостей.

Джоун поскакала прочь, на ходу обдумывая, как же это случилось, что, несмотря на всю ненависть к этому бандиту, она стала теперь относиться к нему гораздо лучше. В ее присутствии у него теплели глаза, смягчался голос, менялись манеры. Он хотел еще раз сказать, что любит ее, но сдержался. Что это было – стыд? Может быть, он так глубоко заглянул в себя, что почувствовал презрение к тому, что раньше считал любовью? Ясно было только, что в нем столкнулись две противоборствующие силы.

Было раннее утро. Розовые отсветы зари играли на свежей зелени. Джоун пустила лошадь галопом вверх по ущелью, пока не кончилась наезженная тропа, потом повернула назад и поехала под соснами мимо хижин, туда, где ущелье суживалось и выходило в широкую долину. Тут ей повстречались несколько пропыленных всадников с караваном вьючных лошадей. Один из бандитов, видимо, весельчак, по-шутовски вскинул руки, словно сдаваясь, и заорал:

– Руки вверх, ребята! Гляди, это же Дэнди Дейл! Воскрес из мертвых!

Дружки последовали его примеру, и все трое бесцеремонно уставились на Джоун. Ей пришлось остановиться: она выехала на них из-за склона, и разъехаться было негде.

– Так и есть, точно Дейл, кто ж его не признает! – подтвердил второй.

– Не-е. Одежка-то верно Дейла, только внутри-то девка! – добавил третий.

Джоун быстро повернула лошадь и поехала назад, вверх по ущелью. Взгляды разбойников обожгли ее будто огнем, она отчетливо представила себе, какой они ее увидели. Да, на ней мужской костюм, но он куда яснее обрисовывает ее женские формы, чем любое платье. Потому-то они так нахально на нее смотрели. Даже если предположить, что у них еще сохранилось какое-то представление о приличии, ее непристойный костюм полностью его заглушал. Неужели она сможет и дальше его носить? Ведь если она позволит этому подлому пограничному сброду вот так на себя смотреть, не замарает ли она все то доброе, святое, что в ней живет? Но нет, пока она любит Джима Клива, это невозможно. При мысли о нем сердце ее гулко забилось, и она поняла, что не страшны никакие жертвы, если только она сумеет его спасти.