Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Пока кавалькада проехала по ущелью последние две мили, Джоун насчитала более тысячи рудокопов, но при этом ей не видно было ни золотоносных жил, пересекающих склон, ни того, что делалось по другую сторону лагеря.

А сам лагерь был вовсе не лагерем, а парусинным поселком, городом бревенчатых берлог, разнообразных длинных, беспорядочно разбросанных строений, которые кто-то в безумной спешке свалил в одну кучу. Широкая дорога проходила как раз посередине городка и казалась живой красочной рекой. Джоун ехала между двумя рядами лошадей, осликов, быков, мулов, вьюков, всякой поклажи, фургонов и ярких повозок, похожих на цыганский обоз. Улица напоминала пчелиный рой на вылете, а шумом могла сравниться разве что с бедламом. Вместо тротуаров по сторонам ее были проложены плохо отесанные деревянные мостки, глухо грохотавшие под тяжелыми сапогами мужчин. Одни палатки стояли прямо на земле, другие на деревянном полу, третьи на бревенчатых настилах. Дальше начинались ряды хижин – склады, лавки салуны, а за ними виднелось большое плоское квадратное сооружение, увенчанное сверкающей грубыми золотыми буквами вывеской «Последний самородок». Из него доносился визг скрипок, шарканье ног, хриплый смех. Тут же Джоун увидела каких-то непотребного вида женщин и содрогнулась. Потом им встретились и другие представительницы ее пола – они торопливо проходили по улице с узлами или ведрами, согнувшиеся, изможденные, и сердце Джоун сжалось от боли. Заметила Джоун и праздношатающихся индейцев, и кучки бездельничающих бородатых мужчин, очень схожих с бандитами Келлза, и завсегдатаев игорных домов, в длинных черных сюртуках, и охотников в бахромчатых куртках из шкур, и смуглых мексиканцев в высоких, остроконечных сомбреро. Однако больше всего в этом кипучем людском потоке было тощих и крепких рудокопов всех возрастов. На них были клетчатые рубахи, высокие сапоги, а за поясом обязательно торчал револьвер. Их загорелые сосредоточенные и хмурые лица то и дело мелькали в пестрой толпе. То были рабочие пчелы этого огромного улья. Все остальные – трутни, паразиты.

Проехав через весь городок, отряд по указанию Смита остановился за окраиной, неподалеку от елового леска, где предполагалось разбить лагерь.

Джоун все раздумывала, какое впечатление, произвел на нее Олдер-Крик, но не могла сказать себе ничего определенного – слишком много всего насмотрелась. И все же из увиденного и услышанного она выделила две контрастные картины: толпы трудяг-рудокопов, рабов своей страсти к золоту, движимых надеждами, амбициями или поставленными перед собой целями – честных, суровых, неутомимых тружеников, однако едва ли не свихнувшихся в бесконечной погоне за богатством; и толпы поменьше, которые, подобно пиявкам, высасывали золото из других, – не копая его мозолистыми окровавленными руками, не пролив ни капли пота.

Место для постоянного проживания Келлза на Олдер-Крике и осуществления его плана было выбрано как нельзя лучше: не видное из города, оно тем не менее отстояло от окраинных хижин не более чем на двести футов, и совсем близко от него находилась лесопилка; к площадке вел неглубокий овраг, сворачивающий дальше к ручью. За лагерем поднимался крутой неровный склон с узкой расщелиной, полузасыпанной обломками выветрившихся пород. По ней бандиты могли приходить и уходить, оставаясь незамеченными. Рядом протекал ручей и росли высокие ели. Почва была тверда – копать тут золото никому бы и в голову не пришло.

Пока Бейт Вуд занимался приготовлением ужина, Клив разводил огонь, а Смит возился с лошадьми, Келлз и Пирс присмотрели площадку для хижины. Они остановились на ровной террасе, позади которой высилась огромная, с дом величиной, скала, испещренная глубокими трещинами. Хижину решили поставить так, чтобы она как бы прилепилась к скале, а сзади, под прикрытием той же скалы, сделать незаметный потайной лаз – в логове бандитов должно быть два выхода.

Потом сели ужинать. Долину заливал закатный свет, почему-то переливавшийся всеми оттенками золота. Косые лучи низкого солнца пронизывали прозрачный воздух над изрытыми склонами, легкую туманную дымку на дне ущелья; они сияли, переливались, окрашивая все вокруг в золотистые тона, словно намекая на несметные сокровища, скрытые в недрах этих гор. Потом золотистый свет померк; его сменил красный. Долина окуталась зловещими тенями – становилось все темнее и темнее.

Джоун видела, как Клив задумчиво следил за игрой света и теней, только не знала, уловил ли он настроение, тонкий смысл этой игры. Потому что какие бы радужные надежды ни связывались с золотым блеском этого нового Эльдорадо, с нежданной славой Олдер-Крика, наводненного толпами отважных трудяг-рудокопов, случилось так, что едва Джек Келлз и Гулден прибыли в лагерь, золотое солнце ушло за горные хребты, словно залитое кровью. Джоун знала, что большие старательские поселки всегда живут счастливой, свободной, честной трудовой жизнью, радуются удаче и богатеют, пока на запах золота туда не слетятся стервятники в человеческом обличье, и поняла, что солнце короткого счастливого дня Олдер-Крика закатилось навсегда.

Когда на лагерь бандитов спустились сумерки, Келлз обратился к своим людям:

– Бейт и Джесс, вы останетесь сторожить лагерь; ты, Пирс, пойди поищи наших, только смотри, не выходите на свет… А Клив пойдет со мной.

Потом, подумав, обратился к Джоун:

– Хотите пойти с нами посмотреть городок или останетесь здесь?

– Я бы с удовольствием пошла, если бы не была в таком ужасном виде. Этот костюм… – ответила Джоун и замолчала.

Келлз засмеялся, улыбнулись и Смит с Пирсом.

– Ну, полно. Вас никто и не разглядит. Да и вид у вас вовсе не ужасный.

– А не найдется у вас куртки подлиннее?

Не говоря ни слова, Клив пошел к своему седлу, развязал тюк, достал серую куртку и протянул Джоун. У нее сжалось сердце – сколько раз она видела ее в Хоудли! Как давно это было!

– Спасибо, – только и произнесла она.

Келлз галантно подал ей куртку. Джоун надела и почти потонула в ней. Куртка была длинная, ниже бедер, и впервые за много дней Джоун почувствовала, что она опять стала Джоун Рэндел.

– Скромность вещь хорошая, только не всегда женщине к лицу, – заметил Келлз. – Поднимите ворот… Надвиньте пониже шляпу… еще немного… Так, хорошо. Если теперь вы не сойдете за мальчишку, я проглочу костюм Дэнди Дейла, а вам накуплю шелковых платьев. – И он снова засмеялся.

Келлз острил, однако Джоун видела его насквозь. Да, конечно, ему нравится, когда на ней этот нелепый, неприличный костюм, он тешит его тщеславие, жажду скандальной славы – наследие разбойных калифорнийских дней, однако она чувствовала, что при всем том он даже обрадовался, когда увидел ее в куртке. На сердце у нее потеплело. Иногда она чувствовала к этому бандиту даже что-то вроде симпатии. Ведь когда-то он наверняка был совсем другим!

Наконец они отправились. Джоун шла между Келлзом и Кливом. Странные чувства владели ею. Она совсем осмелела: в темноте нашла руку Джима и сжала ее. В ответ он едва не сломал ей пальцы. Она почувствовала, что Джим весь горит. Ему и в самом деле приходилось нелегко. Идти по неровной, усеянной камнями дороге было тяжело. Джоун то и дело спотыкалась, и тогда у нее позвякивали шпоры. Они прошли мимо неяркого костра, от которого поднимался дым и пар, несущий вкусные запахи, – там ужинали краснолицые старатели; миновали еще много погасших или едва тлеющих костров. В некоторых палатках тускло горел свет – по парусине проходили неясные тени, в других было темно. По дороге, в сторону городка, шло довольно много народу. Городок притягивал своей суетой, шумным весельем.

Потом показались неровные ряды огней, тусклых и ярких, перед которыми двигались темные фигуры. Келлз опять забеспокоился, как бы его не узнали, и тут же повыше обмотал шарфом подбородок, пониже натянул на лоб шляпу, так что лица его стало совсем не видно. Теперь, даже стоя рядом, Джоун не узнала бы его.

Они миновали шумные салуны, большое приземистое строение с вывеской «Последний самородок» и ярко освещенными окнами, дошли до конца городка, и тут Келлз повернул назад. Идя по улице, он внимательно всматривался в каждого встречного, отыскивая в толпе своих. Иногда он оставлял Джоун с Кливом, а сам заглядывал в салун. За эти короткие минуты Джоун во все глаза смотрела на Джима и никак не могла насмотреться. А Клив стоял, как в столбняке, и молчал. Когда они снова подошли к «Последнему самородку», Келлз сказал:

– Теперь, Джим, возьми ее покрепче и не отпускай даже под страхом смерти. Она дороже, чем все золото Олдер-Крика!

И они подошли к двери.

Ухватившись одной рукой за Джима, другую Джоун бессознательно, как испуганная девочка, сунула в руку Келлза. От неожиданности тот даже вздрогнул. Движение Джоун, такое непосредственное и доверчивое, видно, до боли тронуло Келлза: склонившись к самому ее уху – иначе за шумом ничего нельзя было бы расслышать, – он прошептал вдруг севшим голосом:

– Все в порядке, ничего не бойтесь.

Войдя в дверь, Джоун увидела большой, ярко освещенный шумный зал, битком набитый людьми. Келлз стал медленно пробираться вперед, у него были свои причины соблюдать осторожность. Джоун едва не стошнило от висевшей в зале вони: смеси табачного дыма, рома, сырых опилок и керосиновой копоти. Громкие голоса, бессмысленный пьяный смех, визг расстроенных скрипок, шарканье ног – все сливалось в оглушающий гам. Особенно шумно и весело было в соседней комнате – там танцевали, но самих танцоров за толпой видно не было. Тогда Джоун стала разглядывать то, что поближе. Вдоль высокой, почти в ее рост, стойки бара сидели взрослые мужчины и совсем молодые парни. Из помещения для азартных игр тоже неслись громкие крики. Неподалеку на опрокинутых бочонках, вокруг ящиков, служивших столами, сидели за картами какие-то люди с грязными мешочками золотого песка. Как ни странно, картежники, в отличие от всех прочих, играли молча; и в каждой кучке выделялся по крайней мере один игрок с жестким взглядом, по одежде явно не старатель. Были там и юнцы, еще не достигшие совершеннолетия, возбужденные, с бледными нездоровыми лицами. Выигрывая, они приходили в неистовство, проигрывая, совсем падали духом. Были и пожилые седые старатели; они с добродушными улыбками наблюдали за игрой, вспоминая лихие былые дни. Были и всякие подонки без гроша в кармане: толпясь вокруг игроков, они так и пожирали глазами золото.

Вдруг Джоун почувствовала, как Келлз вздрогнул, с губ его сорвалось еле слышное восклицание. Она огляделась и увидела несколько знакомых загорелых лиц – молодчиков из Келлзова Легиона – и широкую спину Гулдена. Выходит, плевать они хотели на приказ Келлза не собираться вместе, не обнаруживать, что знают друг друга. Кое-кто уже был пьян; Келлза они заметили, но не подали вида. Хорошо хоть Гулден сидел спиной к Джоун и ее не видел. Но все равно, то ли от самого его присутствия, то ли еще от чего, только она вдруг почувствовала, что и здесь она такая же пленница, как в Горном Стане, и что бежать отсюда будет еще труднее: в таком окружении Келлз еще усиленнее станет ее охранять.

Келлз с Джоун и Кливом переходил из одной части прокуренного вонючего зала в другую, приглядываясь к играм, к чуждой бурной жизни. В помещении становилось тесно. В гуще толпы появились Бликки и Малыш Джоунз, но, не моргнув и глазом, тут же скрылись. Вскоре, громко переговариваясь, как честные рудокопы, по залу, рука об руку, прошли Бэрд и Чик Уилльямз. Уилльямз бросил на Келлза быстрый взгляд и тотчас затерялся в толпе. Потом показался Ловкач Оливер; случайно толкнув Келлза, он тут же извинился. Взгляд Джоун то и дело выхватывал знакомые лица. В Олдер-Крике собралась вся банда Келлза. План его начал претворяться в жизнь. Джоун поразило, что, хотя в залах царило веселье, все было не так, как это обычно бывает. Здесь все были друг другу чужими: рудокопы, игроки, те, кто входил, и те, кто уходил. Все тонуло в атмосфере всеобщего недоверия. Дух товарищества царил только в некоторых компаниях, где все постоянно держались вместе. Как все это отличалось от того, что Джоун видела раньше! В тех старательских поселках золотоискатели и охотники жили одной большой дружной веселой семьей. Здесь же была богатая золотоносная жила, и разница сама бросалась в глаза: одно дело отношения золотоискателей в пору поисков золота, совсем другое – их же отношения, когда жила найдена и весь жизненный уклад коренным образом меняется. Джоун всегда казалось, что золото – удивительная, прекрасная вещь; так почему же тут все дышит такой ненавистью? Почему бы всем этим рудокопам – стару и младу – не оставаться у себя в лагерях, не стараться сберечь, сохранить свое золото? Но всем правит рок: когда человек золото ищет, его ведет мечта, блестящая приманка; когда найдена хоть крупица, у него появляется неодолимое желанье найти еще, потом еще, и в конце концов человек теряет разум. Джоун ясно видела, что в душах этих отважных, честных старателей уже начался процесс выделения того же отравляющего, одурманивающего вещества, которое движет всеми поступками и помыслами людей из Пограничного легиона Келлза. И вот получается, что золото – опасная, страшная вещь!

– Пойдемте туда, – почему-то волнуясь, попросила Джоун и показала на танцевальный зал.

Келлз засмеялся, словно удивленный ее смелостью, но исполнить просьбу не спешил.

– Пожалуйста, пойдемте, если вы не… – Джоун запнулась, не зная, как закончить фразу, – она было подумала, что, может быть, Келлз считает, что ей туда не следует заходить. И все же она прямо сгорала от любопытства. Ведь зал, где они теперь находились, не так уж разительно отличался от того, каким его рисовало ей воображенье. А вот танцевальный зал… тут ее фантазия была бессильна.

– Сначала я сам посмотрю, – сказал Келлз и оставил Джоун с Кливом.

Когда он отошел, Джоун, крепко держась за руку Джима, но не глядя на него, прошептала:

– Джим, ведь тут в любую минуту может произойти что-то страшное!

– Это ты точно сказала. Чтобы стать сущим адом, в Олдер-Крике не хватало только Келлзовой банды.

– Господи, как хорошо, что я успела помешать тебе!.. Ты бы тут тоже стал прожигать жизнь!

Джим мрачно кивнул. Вернулся Келлз; они прошли через зал и подошли к двери, возле которой толпа была поменьше. Джоун увидела, как перед полукругом зрителей в стремительном танце кружится несколько пар. Танцевальный зал представлял собой широкий, ничем не огороженный дощатый помост с натянутой на столбах парусиновой крышей. Со всех сторон ее освещали большие круглые – как в цирке – фонари. Кое-где стояли грубые скамьи и столы; возле одного из них нетвердо державшиеся на ногах мужчины окружали какую-то женщину. В стороне на опилках валялся молодой рудокоп в плисовых штанах и грязных сапогах – то ли вусмерть упившийся, то ли уже отдавший Богу душу. Внимание Джоун снова обратилось к танцующим. Музыки почти не было слышно, она тонула в общем шуме. Иным мужчинам танец, видимо, казался смелым, безудержным выраженьем их постоянного возбуждения, другим же просто безумной, стремительной пьяной пляской. Однако при виде женщин любопытства у Джоун заметно поубавилось и даже закружилась голова. Таких она еще не видывала: их танцы, движенья, весь вид – все казалось ей непостижимым, отвратительным, тошнотворным. И вдруг до нее дошло, что, как это ни невероятно, а только именно эти вот женщины и есть самая ядовитая, самая страшная накипь в бурном темном водовороте человеческих душ, влекомых золотом в бездну. И ей стало по-настоящему страшно.

– Идемте отсюда скорее, – чуть не крикнула она Келлзу, и тот тотчас увел ее от дверей. Они снова прошли зал, где все еще шла игра, вышли на оживленную улицу и отправились в свой лагерь.

– Вы много чего увидали, – заметил Келлз, – но все это ничто в сравнении с тем, что тут скоро начнется. Поселок новый и очень богатый. Золото здесь ничего не стоит, оно переходит из рук в руки. Десять долларов унция. Покупатели даже не смотрят на весы. Мошенничают только игроки. Но скоро все переменится.

Келлз не объяснил, как именно, но звук, который он при этом издал, был весьма красноречив. И все же ни этот звук, ни темный смысл его слов не прояснили Джоун, что причиной перемен будет Пограничный легион. Это как бы само собой разумелось. Крупные месторождения, естественно, обогащают мир, но они же несут беду и погибель.

Ночью Джоун долго лежала без сна, и временами сквозь тишь легкий ветер доносил до нее низкое, незнакомое гудение, бормотанье и шорохи ночной жизни старательского поселка.

* * *

Поздно утром Джоун разбудил грохот: сгружали привезенный с лесопилки лес. Каркас будущей хижины Келлза уже был возведен. Джим Клив трудился вместе с другими; работали споро, но не слишком аккуратно.

Джоун с удовольствием сама приготовила себе завтрак, а поев, стала искать, чем бы еще заняться. Однако делать пока было нечего, и она, найдя удобное укромное местечко в скалах, стала наблюдать за строительством. Как непривычно, но до чего же приятно в открытую смотреть на Джима за работой! Правда, работник он всегда был никакой. Ну да опыт жизни на границе пойдет ему на пользу, сделает из него настоящего мужчину. В этом Джоун почти не сомневалась.

Бандитский притон поднимался как на дрожжах. Келлз и сам работал, и довольно ловко. К полудню дом уже подвели под дощатую крышу и начали обшивку стен. Похоже, очага внутри не будет.

Потом подъехал фургон, набитый всякой всячиной, – Келлз уже успел сделать заказ. При разгрузке Келлз внимательно разглядывал пакеты, словно что-то отыскивая. Наконец, найдя то, что искал, он подошел к Джоун и разложил перед ней целую кучу свертков и сверточков.

– Ну вот, мисс Скромность, нашейте себе платьев. Тогда шкуру Дэнди Дейла можно будет надевать только в дорогу… А знаете, сколько с меня содрали? Теперь уж вы не скажете, что в Олдер-Крике Джек Келдз – грабитель из грабителей… Да, еще вот что: меня зовут Блайт. А вы – моя дочь. Это так, на всякий случай, если кто поинтересуется.

Джоун так обрадовалась покупкам и разрешению не носить больше костюм красавчика бандита, что в ответ просияла благодарной улыбкой. Келлз пристально посмотрел на нее и резко отвернулся. Такие незначительные, бессознательные проявления ее доброго к нему отношения, похоже, почему-то его больно задевали. Джоун припомнила, как он когда-то намеревался выставить ее в костюме Дэнди Дейла всем напоказ, как ему хотелось потешить свое извращенное бандитское тщеславие. И вот, оказывается, он уступил. Еще один слабый намек на то, что понемногу переполняющее его душу зло как бы выходит из него. Как далеко это зайдет? И Джоун задумалась о том, почему подчинились ей этот закоренелый бандит и безрассудный мальчишка Джим Клив.

Весь остаток дня, и вечером при свете костра, и весь следующий день Джоун, не поднимая глаз, шила и шила. Она отлично владела иголкой, и на другой день платье было готово. Джоун вправе была гордиться своей работой: умелые руки и хороший вкус сделали свое дело. Из всех бандитов ее успехи интересовали только Бейта Вуда – он так внимательно следил за ходом дела, что на сковородах и в кастрюлях у него то и дело что-то подгорало.

В тот же день закончили хижину. В ней была одна-единственная длинная комната, а сзади, отделенная перегородкой, находилась каморка, пристроенная к неглубокой пещере в большой скале. Это помещение предназначалось Джоун. Туда вела грубо сколоченная дверь с висячим замком, а внутри стояла широкая скамья с грудой одеял. Окном служило небольшое квадратное отверстие, просто вырубленное в стене. Особым убранством комната, конечно, не отличалась, однако, умело распорядившись безделушками, что были у нее с собой, вкупе с вещами, привезенными по распоряжению Келлза, Джоун сделала комнату удобной и даже уютной, особенно по сравнению с жильем, где она провела последние недели. И все же даже тут Келлз несомненно намеревался держать ее как пленницу. Впрочем, заметив окошко, Джоун сразу поняла, какие оно сулит возможности: ведь теперь Джим Клив сможет, улучив минутку, прийти поговорить.

Подозрения Джоун оправдались: Келлз объявил, что в отличие от Горного Стана здесь ей нельзя будет выходить из хижины по собственному желанью. В ответ Джоун тут же взяла назад слово, данное ею в Горном Стане, что она не будет делать попыток к бегству. Слово это очень ее тяготило, ей хотелось даже по отношению к Келлзу быть вполне честной. Тот хмуро посмотрел на нее.

– Не делайте этого, вам будет только хуже, а мне… мне лучше, – заметил он и, подумав, добавил: – Если вы попадете в руки Гулдена, он вряд ли станет носиться с вами, как с белым слоном… Не забывайте, что он такое, помните о его пещере и веревках!

Келлз, то ли случайно, то ли из вполне сознательной жестокости, выбрал самый действенный аргумент: в душе у Джоун снова поселился страх.