Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Глава XIV

На новом месте видеть и слышать все, что делают и говорят бандиты, было не труднее, чем в хижине Келлза в Горном Стане. Только сам Келлз стал много осторожнее и скрытничал там, где раньше бывал откровенен. Джоун знала, что по ночам к нему в одиночку или по двое Приходят бандиты, и они, понизив голоса почти до шепота, что-то горячо обсуждают. Поглядывая из оконца, она следила, как из оврага позади хижины молча поднимаются темные тени, а немного погодя той же дорогой уходят. Никто из них ни разу не подошел к передней двери, которую, с неизменной трубкой в зубах, охранял Бейт Вуд. Иногда до слуха Джоун долетали обрывки разговоров; из одного она уяснила, что по каким-то неизвестным ей причинам Келлзу во что бы то ни стало нужно обрести известность, в Олдер-Крике должны узнать, что прибыла важная персона. Правда, самой Джоун казалось, что этого ни в коем случае не следует делать. Какая дерзость! Этот человек, снискавший печальную славу в Калифорнии, за поимку которого в Неваде предлагалось вознаграждение, знаменитый, хотя и неопознанный главарь пограничных разбойников в Айдахо, захотел вдруг стать видным, уважаемым, авторитетным человеком! И Джоун с удивлением обнаружила, что, несмотря на страх, который внушали ей задуманные этим бандитом темные, кровавые дела, ее очень интересует его дальнейшая судьба.

На другой день Джоун все ждала случая увидеть Джима Клива и сообщить, что с наступлением темноты он сможет в любое время подходить к ее окошку поговорить, но так и не дождалась. Она переоделась в сшитое платье, чем явно порадовала Бейта Вуда и Пирса – к ее судьбе они проявляли не меньший интерес, чем она к судьбе Келлза. Вуд одобрительно закивал, а Пирс заметил, что она снова стала леди. Еще Джоун удивляло, что Пирс, этот отпетый бандит, которому она ни за что бы не доверилась, уже в открытую намекал, что считает поведение Келлза по отношению к ней просто подлым. И говорил он вполне искренне.

Когда Джим Клив в первый раз увидел Джоун в платье, на лице его отразилась такая радость, такая благодарность, как будто у него гора с плеч спала. И Джоун, боясь, что он вот-вот выдаст себя с головой, поскорее отошла от него подальше.

Через некоторое время ее позвал Келлз. Он был хмур, казался погруженным в себя. Рядом, по стойке смирно, стояли Пирс и Джесс Смит, у стены – Вуд, а на пороге сидел Клив.

– В тех вещах, которые я для вас купил, найдется что-нибудь, что сошло бы за вуаль? – спросил Келлз.

– Найдется.

– Принесите. И шляпу.

Джоун ушла и тут же принесла то, что велел Келлз. Шляпа была старая, еще из Хоудли.

– Отлично. Наденьте-ка вуаль. Надвиньте пониже на лицо. Теперь покажите, что получилось.

Джоун повиновалась, недоумевая, что ему нужно.

– Мне надо сделать так, чтобы вас нельзя было узнать, но в то же время чтобы все видели, как вы хороши и молоды, – пояснил Келлз, поправляя вуаль. – Ну, вот… Теперь всякому захочется разглядеть вас получше… Надевайте шляпу!

Джоун надела.

– Вот так вы отправитесь в поселок. Не спеша дойдите до «Последнего самородка», перейдите дорогу и возвращайтесь назад. И засматривайте каждому встречному мужчине в лицо. Ничего не бойтесь. За вашей спиной будут Пирс и Смит, в случае чего они подоспеют… Все поняли?

– Да.

Пирс беспокойно дернулся и недовольно заметил:

– Джек, как бы она не наслушалась всякой грязи.

– Заткнись, – оборвал Келлз, не желая привлекать внимание Джоун. – Я уже подумал об этом. Она ничего не услышит… Вы вот что, – добавил он, обращаясь уже к Джоун, – возьмите клочок ваты, или что-нибудь вроде, и заткните уши. Желаю удачи!

Джоун ушла к себе, нарвала кусочков мягкой шерстяной ткани и, заткнув уши, вернулась. Келлз заговорил с ней, но она не разбирала слов, в ушах глухо отдавался только его голос, и она покачала головой. Тогда Келлз махнул рукой и отправил ее выполнять это странное поручение.

Выходя, Джоун задела подолом Клива. Что он обо всем этом думает? Но лица его не было видно.

Дойдя до первых рядов палаток, Джоун не удержалась и оглянулась назад. Шагах в двадцати от нее шел Пирс, а за ним на таком же расстоянии Смит. Джоун разбирало любопытство, больше она ни о чем не думала. Она догадывалась, что Келлзу зачем-то нужно привлечь к ней внимание, только не знала зачем. И что еще важно – он принял меры, чтобы, выполняя его таинственную миссию, она не подверглась ни опасности, ни оскорблениям.

Джоун отошла уже довольно далеко от дома и пока не заметила никаких признаков особого внимания. Правда, недалеко от «Последнего самородка» к ней, сверкая черными, как маслины, глазами, подошел какой-то мексиканец и с белозубой улыбкой что-то затараторил. Потом попробовал заговорить кто-то из глазевших на нее молодых рудокопов. Но, в общем, хотя народу по улице шло много и всякого, ее почти не замечали. Она же скрупулезно выполняла все наставления Келлза. Но только дойдя до ряда салунов, где какие-то подонки с наглыми глазами попробовали к ней приставать, она решила, что теперь можно нарушить приказ Келлза, и ускорила шаг. Однако легче ей не стало, задание Келлза превращалось в сущую пытку: чем дальше шла Джоун, тем нахальнее становились мужчины. Неужели это и было нужно Келлзу? Она не слышала их слов и не понимала, чего от нее хотят. И уж во всяком случае их взгляды не польстили бы ни одной девушке.

Ей захотелось убежать, но делать этого было нельзя, и она заставила себя идти спокойно. Какой-то особенно бесстыжий парень даже увязался за ней. Дурой Джоун не была, она отлично понимала, что все эти праздношатающиеся мужчины ищут, как бы с ней познакомиться, и решила, что дома скажет Келлзу все, что думает по поводу его затеи.

За «Последним самородком» она перешла улицу и повернула к дому. Перед этим игорным притоном группками и в одиночку слонялись и стояли, подпирая стены, какие-то личности. От одной кучки отделился высокий человек и пошел ей наперерез. На нем был длинный черный сюртук, черный галстук бабочкой и черное сомбреро. Маленькие, жесткие, проницательные глаза были тоже черные. На руках у него были перчатки, и в сравнении с остальными выглядел он вполне прилично. Похоже – игрок. Он тоже попытался заговорить с Джоун и пошел с ней рядом. Джоун не отвечала ни слова и шла, глядя прямо перед собой, однако очень испугалась и больше всего ей хотелось броситься наутек. А тот все шел рядом и, видимо, что-то говорил – до Джоун доносился лишь глухой звук его голоса. И вдруг он взял ее за руку – осторожно, но тем не менее весьма бесцеремонно. Джоун вырвалась и ускорила шаг.

– Эй, ты! Оставь девушку в покое!

По всей вероятности, слова эти кто-то выкрикнул очень громко, потому что Джоун их разобрала и узнала голос Пирса. Она быстро обернулась. Пирс уже нагнал игрока, со всех сторон к ним устремились люди. Джоун замерла на месте – что же теперь будет? Игрок, жестикулируя, пытался что-то объяснить, но Пирс был зол и непреклонен.

– Смотри, я все скажу ее отцу! – кричал он.

Дальше ждать Джоун не стала и пустилась домой чуть ли не бегом – ведь вот-вот начнется драка. Неужели это и было нужно Келлзу? Как бы то ни было, ее подвергли унизительному оскорблению. Она по-настоящему рассердилась и решила, что следует показать Келлзу, в какой она ярости. Нечего впутывать ее во всякие бессовестные махинации. Она пошла еще быстрее, но к ее великому удивлению, не успела показаться их хижина, как Пирс и Смит уже догнали ее. Джим все так же сидел на пороге, Келлз нервно ходил взад и вперед вдоль фасада. Очевидно, весь этот эпизод имел какое-то важное значение, только она не могла взять в толк, какое. С облегчением вздохнув, Джоун вынула из ушей затычки, сорвала вуаль и напустилась на Келлза.

– Нечего сказать, хорошо придумали! – начала она и, совсем обозлившись, почувствовала, как заливается краской. – Знай я, что к чему… вам бы меня отсюда не вытащить… Я-то, дура, вам доверяла! А вы послали меня туда… Это ваше грязное поручение… В вас ни на грош нет порядочности!..

Тут Джоун спохватилась, что все ее слова, особенно последние, просто смешны. Однако Келлза они очень задели. Он покраснел, попытался, заикаясь, что-то сказать и вдруг совсем замолчал, как будто не находя слов. Как малейшее упоминание о возможном уважении, доверии к нему выводило его из равновесия! Он сделал было шаг в ее сторону, как бы пытаясь оправдаться, но она презрительно отвернулась и прошла к себе. Уже оттуда она услышала, как Келлз в ярости с руганью набросился на Пирса, видимо, обвиняя своего лейтенанта в том, что тот позволил кому-то или чему-то так прогневать Джоун.

– Да ведь тебе и нужно было, чтоб ее оскорбили! – возмущенно протестовал Пирс.

– Болван! – рвал и метал Келлз. – Мне нужно было, чтобы какой-нибудь тип просто подошел к ней поближе… чтоб я мог поклясться, будто ее оскорбили… А ты дал ей там расхаживать, допустил, что ее оскорбили на самом деле… Ты… ты… Застрелить тебя мало!

– Валяй, стреляй! Я делал, что ты велел, по своему разумению. А еще вот что я тебе скажу: нравится тебе это или нет, а только все знают, коснись только дело этой девчонки, ты прямо с ума сходишь. В этом вся штука. Я уже говорил и сейчас опять повторю: ты через нее без банды останешься!

В щелку двери Джоун увидела, как между ссорящимися бандитами возник Клив; впрочем, его вмешательство не понадобилось, колкие слова Пирса привели Келлза в чувство. Мужчины еще что-то говорили, но тихо, и слов Джоун не слышала, а затем, прихватив Смита, куда-то пошли, вероятно, в поселок. Джоун выбралась из каморки и с порога хижины смотрела им вслед. Неподалеку, прислонясь к стене, с трубкой в зубах сидел Бейт Вуд.

– Ну и ну, – возмущенно произнес он, – я б такой подлой шутки не стерпел… Знаете… мисс, а поселок-то спокойный. Для женщин спокойный. Я эдаких еще не видывал. Кольтами не размахивают, золото не крадут.

– Для чего же Келлзу понадобилось, чтоб ко мне пристали?

– Ну, как вам объяснить… ему нужно, чтоб было из-за чего поскандалить.

– Поскандалить?

– Ну да.

– А для чего?

– Чтоб покрасивше выйти на сцену, – сказал Вуд уклончиво.

– Странно как-то.

– Да в нем теперь все странно. Красный верно сказал. Из-за вас он разругается с бандой.

– Как это?

– Ну как? Он пойдет себе в одну сторону, а банда в другую.

– Но почему?

– Знаете, мисс, причин на то много. Ну хоть то, что он уложил Холлоуэя да Бейли вовсе не за то, что они хотели попользоваться вами, как он сам, а так просто, чтоб остаться одному. Мы-то знаем, что это вы его подстрелили и что совсем вы ему не жена. И еще мы видим, что с той поры он все слабнет да слабнет. Не скажу худого, он и Легион организовал, и придумал, как залить этот поселок кровью. Только все одно, он за вас цепляется. Кого хошь убьет, кто на вас пялиться станет. Ну так вот, из-за этого из-за всего он уже не тот Джек Келлз, что был когда-то. Раньше или позже, а только он останется один.

– Скажите, Бейт, а кто-нибудь среди вас относится ко мне по-настоящему хорошо?

– Отчего ж, конечно.

– А вы, Бейт Вуд, мне друг?

Старый седой бандит вынул изо рта трубку и сверкнул на Джоун налитыми кровью глазами.

– Ну да. Только захотите – и я увезу вас отсюда. Скажите слово – и Келлза зарежу.

– Нет, нет, бежать отсюда я боюсь… и Келлзу не надо ничего плохого делать. В конце концов, он очень добр ко мне.

– Добр к вам?.. А сам держит вас в плену, что твой индеец? А мне велит вас сторожить… запирает вас на замок?

Возмущенье Вуда было вполне искренним, и все-таки Джоун понимала, что доверять ему можно не больше, чем Пирсу и всем остальным: они живо изменят к ней отношение, лишись она опеки Келлза и попади к ним в руки. Но в то же время ей пришло в голову, что доброе расположение Вуда можно использовать и в своих целях.

– Значит, меня так и будут держать взаперти?

– Да, так уж положено.

– И мне даже не с кем будет поболтать?

– Ну, зачем же так. А я-то здесь на что? Только захотите. Может, вам не то нужно, а уж историй я вам порасскажу, каких ни пожелаете. А когда Келлз куда отлучится – делайте что душе угодно, только меня не подводите.

– Спасибо, Бейт. Вы начинаете мне нравиться, – с чувством сказала Джоун и пошла в свою комнатку. Занявшись шитьем, она все думала и думала, и часы летели незаметно. Стало темнеть; она отложила работу и подошла к окошку полюбоваться закатом. Со стороны фасада до нее долетели приглушенные голоса бандитов. Наверно, вернулся Келлз с товарищами. Скоро зазвенел топор Бейта, и она поняла, что угадала.

Внезапно в сумеречном свете глаза ее различили нечто темнеющее на фоне скал: на противоположном склоне оврага сидел человек! Конечно, это Джим! Взгляд его был устремлен на ее окошко – на нее! Для того он там и сидит! Джоун осмотрела все вокруг и, убедившись, что поблизости никого нет, просунула в окно руку и помахала ему. Джим сделал еле заметное движение, показав, что понял ее знак, и тут же ушел. Джоун ликовала: оба они, не сговариваясь, нашли единственный возможный способ общаться. Они увидятся сегодня же вечером! А тайна встречи, опасность, которую она несла, придавали ей особую сладость, трепетность надежды и страха. Любовь Джоун не была пассивной, она окрыляла ее, пробуждала смелость и мужество, толкала на дерзкие поступки, столь необходимые в сложившихся обстоятельствах.

Вскоре Бейт Вуд позвал ее ужинать. Пирс, Смит и Клив уже усаживались за стол, а Келлз стоял в стороне – он казался совсем больным. Джоун посмотрела на него повнимательней. Лицо у него было бледно и все в поту; на щеках выступили какие-то пятна, словно под его бледную кожу подложили что-то темное. Таким она его еще не видала и в страхе отпрянула: вместо хорошо знакомого ей Келлза перед ней вдруг оказался неизвестный ей отвратительный тип – на поверхность вылезло второе «я» Келлза. Однако Пирс и Смит держались как обычно, с аппетитом ели и болтали о золоте. А вот Клив был какой-то не такой, как всегда, хотя Джоун и не сумела бы сказать, в чем именно. Она быстро поужинала и вернулась к себе.

Стало совсем темно. Джоун лежала на постели, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, и ждала. Казалось, прошло много времени, прежде чем она услышала, как бандиты вышли из хижины и с громким топотом куда-то ушли. Потом Бейт Вуд загремел кастрюлями и сковородками. Бейт любил стряпать, но терпеть не мог мыть после еды посуду. Потом он пристроился у двери со своей вечерней трубкой, и все смолкло. Тогда Джоун встала и подошла к окошку. Над хижиной нависали темные скалы, позади круто вниз уходил обрыв, а в небе горели звезды. Все остальное покрывал сплошной мрак.

Ждать пришлось недолго. Послышались тихие, еле различимые шаги. Сердце Джоун забилось. Она высунулась из окошка, и тотчас из тьмы навстречу ей бросился какой-то сгусток мрака. Она не видела, кто это, но твердо знала, что Клив.

– Джоун, – раздался тихий шепот.

– Джим, – замирая от радости, отозвалась она.

Джим подошел вплотную к окошку. Рука Джоун ощупью нашла его, скользнула по плечу и обняла за шею. В темноте чуть белело его лицо. Их губы встретились; Джоун закрыла глаза, вся отдаваясь его поцелую. Сколько надежды было в этом поцелуе, сколько силы прибавил он им обоим!

– Ох, Джим! Как хорошо, что ты здесь, что я могу до тебя дотронуться!

– Ты все еще меня любишь? – Все еще? Больше! Еще больше!

– Тогда скажи это!

– Джим, я тебя люблю.

Их губы опять встретились и замерли в долгом поцелуе. И первым прервал его Джим.

– Родная моя, ну почему ты не позволила мне увезти тебя еще там, пока мы не попали в этот поселок?

– Я же говорила тебе. Я так боялась. Нас бы обязательно поймали. А Гулден…

– Отсюда бежать еще труднее. Келлз велел сроим глаз с тебя не спускать. Я сам слышал. Он стал совсем другой. Хитрый, безжалостный. А эти здешние рудокопы! Я им совсем не верю, еще меньше, чем Вуду или Пирсу. Они все рехнулись. Помешались на золоте! Тут зови не зови на помощь – никто не услышит. А если все же услышат, – не поверят. Этот поселок возник за одну ночь, он ни капли не похож на другие. Какой-то нечеловеческий, до того странный… до того… Ладно, я даже слов не нахожу. Только хочу сказать тут, на большом месторождении, люди ведут себя что койоты над падалью. Да ты сама видела. Никаких человеческих отношений!

– Мне, Джим, тоже страшно. Я так жалею, что мы не убежали из Горного Стана. Только не надо падать духом! Ни на секунду! Мы еще сумеем убежать. Надо думать и выжидать. Хорошенько разузнать, где мы, сколько отсюда до Хоудли, на что можно надеяться, узнать, можно ли поговорить с кем-нибудь в поселке.

– Поговорить! Ну, после сегодняшнего вряд ли, – мрачно сказал Джим.

– Почему? Что случилось? – живо спросила Джоун.

– Джоун, ты еще не догадалась, зачем Келлз послал тебя одну в поселок?

– Нет…

– Так слушай… Я тогда пошел с ним, Пирсом и Смитом к «Последнему самородку». Перед самым этим заведеньем собралась целая толпа. Пирс подошел прямо к одному – по одежде он, похоже, игрок, – и громко сказал: «Вот этот!» Игрок испугался, побледнел и схватился было за револьвер, только не успел, – Келлз тут же уложил его! Упал как подкошенный, слова сказать не успел. Все зашумели, закричали, а потом сразу утихли. А Келлз стоял с револьвером, от ствола шел дым. И не дрогнул. Спокойный, уверенный – я таких еще никогда не видал. А потом обратился к толпе: «Этот картежник оскорбил мою дочь. Мои люди своими глазами видели. Моя фамилия Блайт. Я приехал скупить кое-какие участки. И вот что я вам скажу: в вашем Олдер-Крике есть золото, но нет порядка. Надо, чтобы кое-кто из ваших граждан почище навел тут порядок, чтобы девушки не боялись выходить на улицу». Потрясающе! И ведь проглотили. Когда он уходил, ему только что не ура кричали. Как он хотел, так и вышло, его теперь считают большой шишкой. Все, как один, им восхищались, а того, игрока, – своими глазами видел – пинали сапогами.

– Джим! Неужели он убил его… только ради этого?

– Вот именно. Ради этого самого. Кровожадная скотина!

– Но зачем же? Вот так, хладнокровно взять и убить…

– Да нет, все было по-честному, как надо, Келлз вынудил того схватиться за револьвер. В этом ему не откажешь.

– Это ничего не меняет. Я совсем забыла, что он просто чудовище.

– Знаешь, Джоун, с этим все ясно. Поселок совсем новый, тут еще не лилась кровь. Весть об убийстве быстро разнесется, все станут говорить об этом скупщике участков, Блайте. Его никто не осудит, он поступил как порядочный человек, защитил честь дочери. Все на его стороне. К тому же, по всему видно, что человек он богатый. Скоро на него станут смотреть как на важную птицу. Он будет играть на квит. А тем временем начнет грабить рудокопов, и никому не придет в голову его заподозрить. Замыслу его можно только дивиться… как и ему самому.

– Джим, а может, нам следует его выдать? – дрожащим шепотом спросила вдруг Джоун.

– Я уже думал об этом. Ведь и на мне вина лежит. Только кому, к черту, тут скажешь? Здесь нам рта раскрывать нельзя. Сама посуди, ты – пленница, я – бандит из Пограничного легиона. Мне покоя не дают мысли, как нам отсюда бежать, как спастись.

– Мне что-то говорит, что все будет хорошо, нам надо только ничего не упустить, обмозговать каждую мелочь. А пока мне придется сидеть в этом загоне и ждать. А ты, смотри, приходи каждый день, как только совсем стемнеет. Будешь?

Вместо ответа Джим снова ее поцеловал.

– А ты что будешь пока делать? – забеспокоилась Джоун.

– Я хочу начать разрабатывать участок. Буду копать золото. Я уже говорил с Келлзом, ему понравилось. Сказал, боится, что остальным эта часть плана уж очень поперек горла. Копать-то золото работенка не из легких, красть куда проще. А я буду рыть – всю гору разрою… Вот будет потеха, если до богатой жилы дороюсь!

– Смотри, Джим, как бы у тебя не началась лихорадка.

– Джоун, а если я в самом деле наткнусь на богатую залежь – сама знаешь, их тут навалом – тогда ты за меня выйдешь?

Нежность, робость, тоска, прозвучавшие в голосе Джима, лучше слов сказали Джоун, как он надеется и боится. Она погладила его по щеке. Сердце у нее надрывалось при мысли о том зле, что она ему причинила, и теперь, в темноте ночи, она почувствовала, как она смела, как сильна, какой трепетной, всепобеждающей любовью любит его.

– Мой Джим, я и так выйду за тебя, не надо мне никакого золота.

И снова сладостный, безумный миг. Потом вдруг Клив оторвался от нее, а она, оперевшись о подоконник, следила, как растворяется в темноте его тень. В глазах у нее стояли слезы, грудь сладко щемило.

* * *

С той поры Джоун вела жизнь затворницы. Келлз пожелал, чтобы она не покидала комнаты, да и сама она сочла за благо пока не пытаться воспользоваться двурушничеством Бейта Вуда: он приносил ей еду, и Келлз был уверен, что тот всякий раз отпирает и запирает дверь ее комнаты. На самом же деле Вуд ни разу не повернул в замке ключ.

Но и в заточении дни летели быстро.

Келлз был на ногах до глубокой ночи и вставал очень поздно. Каждый день около полудня он приходил к Джоун. Входя, он бывал холоден, угрюм, даже страшен, и казался усталым. Ему нужно было забыться, отбросить все, что тяготило его в настоящем. И все заботы он оставлял там, за дверью. Он никогда не говорил с ней об Олдер-Крике, о золоте, о своем Пограничном легионе. Зато интересовался, как она себя чувствует, расспрашивал, чего ей тут не хватает, не нужно ли ей чего принести. В отсутствие Келлза Джоун думала о нем с отвращением, но оно тут же улетучивалось, как только он приходил. Видимо, дело было в том, что ее мысленному взору представлялся бандит, отталкивающий образ которого давно и прочно врезался ей в память. А когда он приходил, перед ней бывал совсем другой человек, она его понимала, знала, что он поддается доброму влиянию. И помня об этом, была приветлива, весела, участлива и дружелюбна. И постепенно Келлз оттаивал, меняясь прямо на глазах: угрюмая суровость, напряженность оставляли его, он расслаблялся, и из каморки Джоун выходил совсем иной человек. В минуту откровения он признался Джоун, что тот лучик подлинной любви, которую она продемонстрировала ему в Горном Стане, ни на мгновенье не давал ему покоя. Так его не целовала еще ни одна женщина. Этот поцелуй перевернул ему душу, преследует его и днем и ночью. Он не может отпустить ее, она – его сокровище, о котором он мечтает во сне и наяву и без всякой надежды надеется, что когда-нибудь она его полюбит. Такое уже бывало – женщина может полюбить своего тюремщика. А если это произойдет, он увезет ее на край света, в Австралию. И он все умолял ее еще раз показать ему, что чувствуешь, когда тебя любит честная женщина. А Джоун, отлично сознавая, что ее власть жива только пока сама она остается недосягаемой, изображала робкое сопротивление, хотя на самом деле ни о каких уступках не могло быть и речи. Келлз уходил в приподнятом настроении, чуть ли не в трансе, и улыбался сияющей, хотя и слегка насмешливой улыбкой, словно предвкушая, что в один прекрасный день он полностью капитулирует. И такая перспектива сводила на нет важность его, правда, все убывающей, власти над Легионом.

Днем он отправлялся в поселок – показаться на глаза его обитателям, поддержать складывающиеся отношения, купить участки, зайти поиграть. Вечером он возвращался, и Джоун, наблюдавшая за ним в щелку между досками, всегда безошибочно могла сказать, играл он или нет, а если играл, то с каким успехом.

По вечерам он почти всегда был дома, и с наступлением темноты хижина становилась местом таинственных сборищ. В ней собирались бандиты Легиона. Они осторожно прокрадывались, кто поодиночке, кто по двое, но никогда не больше. Джоун слышала, как они скользили и спотыкались в потайном проходе позади хижины, слышала негромкие голоса, но лишь изредка разбирала слова; поздно ночью все расходились, а Келлз зажигал фонари, и тогда Джоун видела, что делается в хижине, и приходила в ужас: неужели этот угрюмый, изможденный человек – Келлз? Вот он берет в руку кожаные мешочки с золотым песком и прячет их под половицы, а потом привычно ходит взад-вперед – настоящий тигр в клетке. С приходом Вуда, Смита и Клива, которые по очереди то стоят на страже, то что-то делают в поселке, настроение у него меняется и они впятером садятся за игру.

Играют по малой: хотя Келлз в душе игрок, у себя он не допускает крупной игры. Иногда из их разговоров Джоун узнавала, что в поселке он играет с картежниками и богатыми старателями, причем играет по-крупному, но неизменно остается в проигрыше. Время от времени ему удавалось и выиграть, тогда он гоголем расхаживал перед Пирсом и Вудом и с гордостью рассказывал, как хитроумно вел игру.

Джим Клив нашел себе пристанище под большим утесом. Келлз одобрил его выбор – это как-то совпадало с разработанной им системой слежения, но как именно, не разъяснил. Клив тоже был доволен: это позволяло ему еженощно незамеченным встречаться с Джоун у ее окна. Постель ее стояла прямо под окошком, она могла смотреть в окно, стоя на коленках, а если ненароком засыпала, Джиму легко было ее разбудить, просунув в щель прутик. Но такое случалось редко, она жила только этими тайными встречами, и если Джим долго не приходил, ждала его и, прислушиваясь к каждому шороху, всматривалась в темноту широко открытыми глазами. Ну, а когда Келлз засиживался до поздней ночи, шпионила за ним.

Как-то Джим, бродя без всякой цели по долине вдали от разработок, набрел на подходящий участок и в первый же день нашел золото. Тогда Келлз ради маскировки заставил своих бандитов застолбить рядом с ним еще несколько участков и все их купил. Таким образом они стали собственниками месторождения. Богатые жилы оказались на всех участках, однако больше всех фортуна улыбалась Кливу. С золотом ему везло не меньше, чем в карты, участок щедро отваливал ему драгоценный песок.

Келлз постарался, чтобы слухи об этом разошлись как можно дальше, и вскоре в эту часть ущелья устремились толпы рудокопов.

Каждый вечер Джоун перешептывалась с Джимом, и часы у окошка становились все сладостнее и горячее. А тем временем Джим по-настоящему заболел золотой лихорадкой и, если бы не Джоун, наверняка совсем потерял бы голову. Он играл, однако, лишь для того, чтобы помочь товарищам – он был великодушен и щедр. Делая вид, что пьет, он не брал в рот ни глотка. Он считал, что его удача в равной мере принадлежит Джоун, что, напав на богатую жилу, он сможет купить Джоун свободу. А вот Келлз жаждал золота только для того, чтобы тут же спустить его за игорным столом. Джоун охотно давала Джиму выговориться, но в то же время настаивала, чтобы он не отступал от принятой линии поведения. Она сама все за него обдумывала и решала, и наконец убедила, что большую часть золота надо прятать и распространять слухи, будто у него в поясе ничего нет. Но особенно ее пугало, что удача вскружит ему голову и он станет просто-напросто не способен спокойно и терпеливо ждать случая, когда, наконец, можно будет провести Келлза. Чем больше добывал Джим золота, тем становился нетерпеливее, чем больше он докучал Джоун, тем больше ненавидел Келлза. Золото ударило ему в голову, и Джоун оставалось только удержать его в рамках благоразумия. И, конечно, добиться хоть чего-то ей удавалось, главным образом, уступая его ласкам, а не советами да увещеваньями. Только ее любовь сдерживала Джима.

Однажды вечером, едва их руки встретились, Джоун почувствовала, что Джим сильно взволнован.

– Джоун, – возбужденно зашептал он ей в ухо, – я только что оказал большую услугу Келлзу. Вот здорово!

– Расскажи скорее, – только и сказала Джоун, прижимаясь губами к его губам.

– Это было сегодня вечером в «Самородке». Я зашел туда просто так, посмотреть. Келлз опять играл в фараон с тем типом – его еще все зовут Франт. Он выиграл у Келлза кучу золота. А ведь он – шулер. Я следил за игрой и все видел… Там было много наших – Пирс, Бликки, Оливер, ну и, конечно, Гулден, – только держались все врозь. Келлз все проигрывал и злился, но сдерживался. Потом вдруг поймал этого Франта на каком-то грязном фокусе и заорал на него: хотел, конечно, чтобы наши, да и прочие все видели. Я думал – и ребята тоже, – что он тут же – за револьвер, да ничего подобного. Здорово его игра достает! Только выругался, обозвал его как надо – и все. А ведь в таком месте как Олдер-Крик для профессионального игрока это все равно, что смерть. Тогда тот выхватил пистолет – он у него в рукаве был – и на Келлза! Хотел на месте уложить. Келлзу деваться было некуда, а тот – он как сообразил это, начал болтать, хотел на публику получше впечатление произвести. И тут просчитался: я рванул вперед и вышиб у него пистолет. Пистолет выстрелил – вот, смотри, руки мне опалил. Тогда я так этого гада отделал, он и встать не мог… Келлз подозвал всех, кто там был, показал карты – как они лежали, и спокойно так доказал, что Франт – шулер. Да все это уже давно подозревали. А потом и говорит мне – век не забуду, какой он тогда был: «Парень, он хотел меня прикончить – я про свой кольт и не вспомнил. Вот оно как… В следующий раз, если мы встретимся, я его уложу… Друзья не раз спасали мне жизнь, а я этого не забываю. Ты со мной всегда был по-честному, никогда не передергивал. Ну, а теперь уж у тебя подавно все козыри».

– А ты был прав?

– Конечно. Этот тип – подлый шулер. По мне так лучше быть бандитом… Да, знаешь, ради любви все средства хороши… А когда я спасал Келлза, я о тебе думал.

– А этот Франт не станет выслеживать тебя, чтоб посчитаться?

– Отчего же… Станет. Только, если разыщет, пусть уж не мешкает. Да нет, не бойся, Келлз либо вышибет его из поселка, либо прикончит. Поверь мне, в Олдер-Крике Келлз теперь чуть не самый большой человек. Уже поговаривают, не худо б его мэром сделать и все такое. И, знаешь, если эти рудокопы сумеют хоть ненадолго забыть о золоте, они точно выберут Келлза. Да только этой сволочи, этим поганым подонкам, которые наживаются на честных старателях, вовсе не улыбается, чтоб здесь было какое-то начальство.

В другой раз Клив мрачно и серьезно рассказал Джоун о тайных делах Пограничного легиона. Название это, неведомо как, стало притчей во языцех, и Олдер-Крик потерял покой. Говорили, Легион – это неизвестная тайная банда головорезов, набранных из глухих, диких, бездорожных пограничных районов. Шли слухи, что во главе Легиона стоит какой-то хитрый, безжалостный преступник. Что им как-то удается действовать сразу в нескольких местах, а это значит, что в Легион входит много более мелких банд, выследить которые пока невозможно: их жертвы не рассказывали, кто и когда их ограбил, – на месте преступления оставались только трупы. Легион работал не спеша, всегда под покровом ночи и не тратил времени на мелкую поживу. Как ни странно, он всегда располагал самыми точными сведениями о всех крупных находках. На Бэннокской дороге были найдены изрешеченные тела двух старателей, везших пятьдесят фунтов золота. Рудокоп по имени Блэк, побоявшийся доверить свое золото почтовой карете и, вопреки советам друзей, отправившийся с ним в одиночку, бесследно исчез. Четверо старателей, нарывших, как стало известно, очень много золота, были ограблены и убиты, когда поздно вечером возвращались домой. Еще одного нашли мертвым в собственной постели: грабители подползли к его палатке, вспороли брезент, убили его и унесли пояс с золотом.