Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

– Джим, – прошептала она и почувствовала, как при первом же слове ее исповеди по телу пробежала дрожь, кровь горячей волной ударила в шею, в лицо, – в тот вечер, когда ты меня поцеловал, я страшно разозлилась. А не успел ты уйти, я уже пожалела. Ты, наверно, был мне дорог, только тогда я сама не знала. Я так раскаивалась! И утром поехала за тобой, чтобы спасти тебя от тебя самого. Мне было так больно, так страшно… и все же я ощущала… сладость твоих поцелуев. Вот тогда-то я и поняла, что ты мне дорог. А потом среди всех страданий, среди страха и ужаса – я ведь знала, что ты нарочно губишь себя, – пришла любовь. Такая любовь, какой я иначе никогда бы не была достойна. Я решила тебя разыскать и спасти – заставить вернуться домой. И вот я тебя нашла… Спасти тебя я, наверно, не сумею, но душе твоей погибнуть, слава Богу, не дам. Поэтому-то у меня и хватило сил остаться с Келлзом. Я люблю тебя, Джим! Люблю! Даже сказать не могу, как люблю. У меня прямо сердце разрывается… Скажи только, что ты мне веришь… Знаешь, что я чиста, что верна тебе… что я твоя прежняя Джоун… Поцелуй меня… как в тот вечер… когда мы были слепы и глупы… Мальчик и девочка, ничего не знали… ничего не могли сказать… Как все это грустно!.. Поцелуй меня, Джим, прежде чем я… упаду… к твоим ногам!.. Если только… ты веришь…

По щекам Джоун струились слезы, она ничего не видела и только все что-то шептала, шептала. Наконец Джим вышел из столбняка и прижал ее к груди. Она была почти в обмороке, едва удерживаясь на зыбкой грани между светом и тьмой, и только его могучее объятие вернуло ее к реальности. Джим сжимал ее с такой силой, что она не могла ни шевельнуться, ни вздохнуть; казалось, у нее замер даже пульс. Но минута сладкого забвения прошла. Теперь Джоун услышала его хриплый, прерывистый шепот, громкие Удары его сердца возле своей груди. И он начал ее целовать – как она просила. Джоун оживала. Необыкновенное, радостное волнение охватило ее. Она обратила к нему лицо, обхватила за шею и целовала, целовала его, ничего не видя, ничего не слыша, целовала нежно, горячо, вкладывая в поцелуи все сердце и душу, как будто хотела вернуть ему все то, что когда-то у него отняла.

– Джоун!.. Джоун!.. Джоун!.. – только и мог прошептать Джим, когда их губы разъединились. – Что со мной? Я сплю?.. Или пьян?.. Или совсем рехнулся?..

– Джим, Джим, это же я… В самом деле я! И ты меня обнимаешь! Целуй меня еще… И скажи, что ты мне веришь!

– Верю?.. Я с ума схожу от радости!.. Ты меня любила! Ты за мной поехала!.. А я тогда подумал… Нет, нет, все это глупые, недостойные подозренья. Я должен был все понять… Я и понял бы, будь я в своем уме!

– Тогда… Ох, Джим… Вернемся на землю. Надо решить, что нам делать. Вспомни, где мы. Как быть с Келлзом и со всем, что нас ожидает.

Джим в недоумении уставился на нее; наконец до него стал доходить смысл ее слов. Теперь настал его черед содрогнуться.

– Господи! Я совсем забыл. Ведь это значит, что мне придется тебя убить! Наступила реакция. Если у Джима и оставалось еще сколько-нибудь самообладанья, теперь он его окончательно потерял. Словно мальчуган, отважившийся на поступок взрослого, но переоценивший свои силы, он упал на колени и, прижавшись лицом к Джоун, заплакал горько, безнадежно, всхлипывая. Джоун была потрясена. Прижимая к груди его руки, она умоляла его собраться с силами – ведь теперь не время для слабости. Но Джим никак не мог успокоиться, кляня себя за то, что сбежал на границу, что своим трусливым поступком навлек на нее такую беду. Джоун поняла, что он давно живет под гнетом мучительного чувства и что только невероятным усилием его можно вывести из этого состояния и заставить вновь собрать в кулак волю и мысль. И сделать это усилие должна она.

Она оттолкнула его от себя и, взяв за плечи так, чтобы он хорошо ее видел, воодушевленная своей идеей, горячо его поцеловала.

– Джим Клив, если у тебя хватило духу стать преступником, у тебя его хватит и на то, чтобы спасти девушку, которая тебя любит и принадлежит тебе.

Он поднял голову. Мгновенная бледность стерла с его щек краску. Тонкий смысл ее сопоставления дошел до него сразу: теми самыми словами, которые когда-то так больно ранили его, заставили бежать, теперь Джоун помогала ему подняться на достойную его высоту. Ее нежность, преданность, любовь подсказали ей, что, отдавая в его руки свою судьбу, она раз и навсегда заставила его отбросить всякие сомнения в собственной его мужественности и силе. Все еще содрогаясь от переполнявших его чувств, он поднялся на ноги и, как собака, отряхнулся. Грудь его высоко вздымалась. Лицо дышало уверенной силой, словно оно никогда и не знало ни горечи, ни презренья, ни напускного безразличия. В эти минуты безрассудный, буйный, болезненно озлобленный юнец превратился в сурового, мужественного, сознающего свою силу мужчину. Все, что он вытерпел на границе, сильно повлияло на его характер; он стал другим, и в критическую минуту, когда перед ним стал выбор – вознестись или пасть, – к нему воззвала женщина, и ее несокрушимый дух проник в него.

– У нас только один выход – бежать, – сказал наконец Джим.

– Да, но это очень опасно, – ответила Джоун.

– Сейчас как раз подходящий момент. Я пойду приведу лошадей, и, пока они там с ума сходят, мы осторожно выберемся отсюда.

– Нет, так нельзя. Слишком большой риск. Келлз сразу поймет, что к чему, и, как гончая, бросится по следу. Но дело даже не в этом. Я, сама не знаю почему, смертельно боюсь Гулдена. Всей кожей чувствую. А он наверняка тоже пустится в погоню. Пока он в лагере, я ни за что не решусь бежать… Ты знаешь, кто он?

– Людоед. Видеть его не могу. Я ведь его чуть не убил. Жаль, что не вышло.

– Когда он поблизости, я все время чувствую, что вот-вот произойдет что-то страшное.

– Тогда я его убью.

– Тише! Пойти на это можно будет только в самом крайнем случае… Слушай; Пока что я у Келлза в полной безопасности. И к тебе он расположен. Давай подождем. Я постараюсь на него повлиять. Кое-кто из бандитов ко мне тоже хорошо относится. Давай останемся пока с ним, поедем, куда и он. Наверняка в лагере у старателей нам скорее представится случай. Ты играй свою роль, только не пей и не устраивай драк. Мне это так неприятно. Видеться как-нибудь сумеем. Посмотрим, что там и как, и при первой возможности бежим.

– Вряд ли у нас когда будет возможность лучше, чем сейчас, – возразил Джим.

– Это только так кажется, а я-то знаю, как обстоят дела, я не зря все время за ними следила. Понимаешь, ведь это из-за меня Гулден разошелся с Келлзом. Не могу сказать, откуда я это знаю, только знаю. Я просто умру от страха, если нам надо будет проехать двести миль, а эта горилла будет следовать по пятам.

– Но, Джоун, если нам удастся бежать, Гулден никогда не получит тебя живой, – серьезно сказал Джим. – Этого-то тебе нечего бояться.

– У меня перед ним какой-то суеверный ужас – как будто эта горилла утащит меня к себе, даже если я буду мертвая!.. Нет, Джим, давай подождем. Я сумею выбрать подходящее время, положись на меня. Ох, Джим, теперь, когда я уберегла тебя от участи бандита, я могу преодолеть все что угодно. Я сумею одурачить Келлза, Пирса или Вуда – любого, только не Гулдена.

– А как ты думаешь, если Келлзу придется выбирать между погоней за тобой и набегом на лагерь старателей, что он сделает?

– Погонится за мной.

– Но ведь Келлз прямо помешан на золоте. Он думает только, как бы награбить золота и пустить его в игру.

– Да, конечно. Только сначала он погонится за мной. И Гулден тоже.

Они знают эти горы куда лучше нас. Как мы будем находить тропы, воду? Мы просто заблудимся, и нас поймают. И что-то мне говорит, что сделает это не Келлз, а Гулден со своими дружками.

– Похоже, ты права, – ответил Клив. – Но ведь так ты обрекаешь меня на смертные муки… Оставить тебя одну хоть с Келлзом, хоть с кем еще! Мне будет теперь куда хуже, чем раньше.

– Но послушай, Джим, мне ничего не грозит, – убеждала его Джоун. – Это же меньшее из двух зол. Наша жизнь теперь зависит от благоразумия, от уменья ждать, от того, как мы подготовим побег. А ради тебя я хочу жить, Джим.

– Моя храбрая девочка, как я счастлив, что слышу от тебя это, – воскликнул потрясенный до глубины души Джим. – Я уж не чаял снова тебя увидеть… Но пусть прошлое останется в прошлом. С этой минуты я начинаю жить сызнова. Я стану таким, как ты хочешь, сделаю все, что ты пожелаешь.

Джоун снова неудержимо потянуло к нему. Подняв раскрасневшееся лицо, она призывно и покорно взглянула на него.

– Джим, поцелуй меня и обними… как… тогда.

И прервала объятие не Джоун.

– Найди мою маску, – попросила она спустя некоторое время.

Клив поднял револьвер, а потом и кусок черного фетра, который держал в руке с видимым отвращением.

– Надень ее на меня.

Джим пропустил тесемку вокруг головы и приладил маску так, чтобы в прорези для глаз можно было смотреть.

– Знаешь, Джоун, – воскликнул он, – она скрывает самое главное в тебе – твою искренность, твою доброту, твою порядочность. За ней не видно глаз; не видно лица… А одежда эта… так все… выставляет напоказ. Господи! Ведь ты так хороша, чертовски хороша, так соблазнительна! И это ужасно.

– Джим, мне самой от этого тошно. Только надо терпеть. Постарайся не говорить мне больше об этом. А теперь – прощай! Все время следи за мной, а я буду – за тобой.

Джоун оторвалась от него и побежала через рощу, мелькнула ниже, среди редких сосен, и припустилась дальше по склону. Внизу она остановилась, увидела свою лошадь и отвела в загон. Повсюду без присмотра бродили и другие лошади. Возле хижины никого не было, но по склону поднималось несколько человек во главе с Келлзом. Ей повезло – отсутствия ее никто не заметил. У нее хватило сил только добраться до своей комнатки и броситься на постель. Так она и лежала, совсем ослабев, дрожа, не в состоянии даже шевельнуться; голова у нее кружилась, но она была несказанно счастлива, что наконец-то покончено с невыносимой двусмысленностью ее положения.

Глава XIII

Снова выйти из дому Джоун решилась только после полудня и тут же заметила, что бандиты теперь почти не обращают на нее внимания.

Келлз с высоко поднятой головой и блестящими глазами расхаживал пружинистым шагом и, казалось, к чему-то прислушивался. Так, наверно, и было – он слушал музыку своей подлой мечты. Джоун с удивлением смотрела на него. Оказывается, даже головорез, замысливший столько беспощадных разбойных нападений на золотоискателей, – тоже строит свои воздушные замки, тоже живет своими радостями.

А тем временем бандиты стали понемногу покидать лагерь. Они уезжали по двое, по трое, с лошадьми и мулами, навьюченными необычной поклажей. Отовсюду торчали лопаты, кирки, старые сита и сковороды – праздному зрителю они должны были внушить мысль, что едут рудокопы и старатели. Бандиты пели и свистали. Всем было весело. Окончилась лихорадка ожиданья, пришла пора заняться делом. И только по оживленному лицу Келлза время от времени пробегала тень заботы и беспокойства – он был душой запущенного механизма.

К заходу солнца в лагере оставались только Келлз, Пирс, Вуд, Джим Клив и здоровенный седовласый Джесс Смит. После своей сумасшедшей гонки Смит хромал, и Джоун догадалась, что Келлз задерживался с отъездом только ради того, чтобы дать Смиту отдохнуть. Они все время держались вместе, без конца что-то обсуждая. Краем уха Джоун услышала, что они опасаются, как бы бандиты не нарушили уговор – входить в лагерь старателей маленькими группками и ни в коем случае не обнаруживать, что все они – одна компания. Келлз полагал, что они сделают все, что предусмотрено планом, у Смита были на этот счет серьезные сомнения.

– Погоди, пока сам увидишь Олдер-Крик, – воскликнул Смит, качая седой головой. – Три тысячи человек, старые, юнцы – кого там только нет – и все рехнулись на золоте! Олдер-Крик ничуть не хуже Калифорнии сорок девятого и пятьдесят первого! – При этих словах предводитель шайки в радостном возбуждении потер руки.

Вечером все поужинали у Келлза, хотя Бейт Вуд и ворчал, что уже упаковал почти все кухонные принадлежности. За столом Джоун оказалась прямо напротив Джима Клива, и за едой он то и дело прижимал свой сапог к ее, от чего ее бросало в дрожь. Джим ни разу не взглянул на нее, но он так разительно изменился, что Джоун опасалась, как бы Келлз не стал любопытствовать. К счастью, в этот вечер бандит потерял способность видеть что-либо, кроме блеска золота. Он сидел за столом, но к еде не притрагивался. Сразу после ужина он отослал Джоун в ее комнату, потому что вставать предстояло очень рано, с рассветом. Уйдя к себе, Джоун еще немного понаблюдала за ними из своего укрытия. Однако бандиты, похоже, выговорились, и Келлз впал в задумчивость. Смит и Пирс вышли, верно, расстелить себе постели на земле под навесом крыльца. Вуд, который, по его словам, вообще спал плохо, сидел с трубкой. А Джим Клив расстелил одеяла у стены, где было темно, и тотчас улегся. Джоун видела, что глаза его смотрят на ее дверь. Конечно, он сейчас о ней думает, только видны ли ему ее глаза? Улучив момент, она высунула из-за одеяла руку и тут же поняла, что Клив ее заметил. Какое успокоение! Сердце ее возликовало. Все. еще может быть хорошо. Она заснет, а Джим будет совсем рядом, и ночные кошмары оставят ее, и утром не страшно будет проснуться. А Келлз, погруженный в свои мысли, все ходил и ходил по хижине, молча, заложив руки за спину, наклоняясь вперед, словно сгибаясь под тяжким бременем. Его можно было и пожалеть: несмотря на весь его ум, расчетливость, силу, дело его было явно обречено на провал. Джоун это чувствовала, как чувствовала и многое другое, хотя сама не понимала как. Она еще не разобралась, что представляет собой Джесс Смит, зато о других знала твердо: ни на одного из них Келлз положиться не может. Они вошли в его Пограничный легион, выполняют его распоряженья, упиваются своей неправой добычей, а потом, когда будут ему всего нужнее, изменят.

* * *

Когда Джоун проснулась, комната была окутана серым мраком. Из нижней хижины доносился шум, снаружи тяжело переступали копытами лошади, громко переговаривались бандиты.

Завтракала она одна, при свете фонарей. Потом взяла фонарь к себе, чтобы собраться, но так замешкалась, что Келлзу пришлось за ней зайти. Ей очень не хотелось расставаться со своей комнаткой. Здесь она чувствовала себя в безопасности, вдали от любопытных глаз, и боялась, что больше такого жилья у нее не будет. Да и вообще вдруг поняла, что привязалась к этому убежищу, где столько выстрадала, столько передумала, где стала взрослой.

Келлз погасил фонари. Джоун поспешно вышла из хижины. Занималась заря, серая темь отступала. Холодный горный воздух был свеж и чист. Бандиты, кроме Келлза, сидели на лошадях, вьючный караван уже готов был тронуться. Келлз притворил грубую дверь хижины, вскочил в седло, крикнул Джоун, чтобы она ехала за ним. Джоун пустила свою лошадку рысью по склону. Переехала ручей, миновала мокрый от росы ивняк и следом за Келлзом выехала на широкую тропу. Глянув вперед, она увидела, что третьим от нее был Джим Клив. И от этого вся поездка к Олдер-Крику представилась ей совсем в другом свете.

Когда они выехали из узкого ущелья в долину, над горами уже поднялось яркое, красное солнце. Далекие вершины были окутаны облаками, но кое-где переливались розово-голубым снежные шапки. Ведший кавалькаду Смит свернул по долине на запад. Пасшиеся на лугах лошади увязались было за ними, так что их пришлось отгонять. Кроме лошадей, по долине разгуливал скот – и тех и других Келлз оставил на свободе, как порядочный фермер, которому нечего бояться за свое добро. Из зарослей то и дело выглядывали олени. Насторожив уши, они внимательно следили за всадниками. С места на место перепархивали перепела, куропатки, проскакивали зайцы, а порой мелькала и пара трусливых койотов. Звери и птицы, цветы и волнующаяся под ветром луговая трава, ивы и небольшие ольшаники – все радовало Джоун, все умиротворяло Душу.

Вскоре Смит вывел кавалькаду из долины и повел вверх по ущелью через усеянный обломками скал хребет, потом снова вниз в лощину, которая почти сразу превратилась в каньон. Дорога была очень плоха. Большей частью идти приходилось по дну ручья, усеянному скользкими, окатанными камнями, на которых лошади то и дело спотыкались. Двигались медленно, время уходило впустую. Но Джоун этому только радовалась, и чем медленнее они шли, тем ей было приятнее: ведь в конце пути их ждал Гулден, и другие бандиты, и лагерь золотоискателей со всем, что из этого вытекало для Келлзова сброда.

В полдень остановились на отдых. Место было красивое, мужчины – галантны. За едой Келлз нашел случай заметить Кливу:

– А ты, малец, повеселел. Чуешь поживу?

– Да не в этом дело, – отозвался Клив, – я пить бросил. По правде сказать, мне уже змеи мерещиться стали.

– Рад, что бросил. Уж очень ты буйный, когда напьешься. Да я вообще не встречал таких, чтобы напившись не теряли разума. Я и сам такой. Только пью не много.

При этих словах все засмеялись – верно, подумали, что это шутка.

Засмеялся и Келлз и даже подмигнул Джоун.

После привала седлать лошадь Джоун выпало Кливу, и, когда Джоун проверяла подпругу, руки их встретились. Прикосновение Джима было как долгожданная весть, Джоун бросило в дрожь, она подняла на Джима взгляд, но тот смотрел в другую сторону – видно, не доверял своим глазам.

И вот кавалькада снова двинулась вверх по каньону. Ехали медленно, загроможденная камнями тропа извивалась, поворачивая то в одну сторону, то в другую, и, по прикидкам Джоун, они делали не более трех миль в час. На этом переходе то и дело приходилось помогать лошадям и почти не отрывать глаз от земли. Джоун не успела опомниться, как день подошел к концу, но Смит все вел отряд вперед и остановился на ночлег, только когда совсем стемнело.

Быстро разбили лагерь. Дела у всех, кроме Джоун, было по горло. Она, правда, тоже пыталась помочь, однако Вуд не позволил – сказал, чтобы она отдыхала, и Джоун с удовольствием повиновалась. Когда настало время ужина, она уже совсем засыпала. После долгого тяжелого пути было не до разговоров, ели молча. Однако позже, покуривая трубки, мужчины стали перебрасываться словами, и, если бы их услышал кто посторонний, ему бы и в голову не пришло, что это банда головорезов, направляющаяся за добычей на золотой прииск. У Джесса Смита болела нога, и над ним шутили, как над новичком после первого выезда. Он отшучивался в том же духе. Все были очень внимательны к Джоун, особенно Вуд, который всячески старался устроить ее поудобнее. Только Джим Клив держался в стороне, боясь даже подойти к ней поближе. И опять ей показалось, что Пирс осуждает главаря банды за то, что тот вынудил ее скитаться по трудным горным тропам, спать под открытым небом и подвергаться всяким опасностям от соседства с такими людьми, как он сам или Гулден. Себя самого Пирс считал намного выше других. Впрочем, то же самое думал о себе каждый из разбойников.

Джоун улеглась в нескольких ярдах от костра под раскидистым деревом и, укрывшись одеялами, следила за всем, что происходит. Раз Келлз, посмотрев, далеко ли она, и понизив голос, стал что-то рассказывать.

Когда он кончил, все рассмеялись. Потом что-то рассказал Пирс, но тоже так, чтобы Джоун не было слышно. Настроение у всех поднялось. Они уселись потеснее, и Смит – похоже, большой весельчак – заставил их прямо покатываться со смеху. Со всеми смеялся и Джим Клив.

– Скажи-ка, Джим, – спросил вдруг Келлз, – ты уже все пережил?

– Пережил что?

Келлз не нашелся что ответить к замолчал, очевидно, поняв, что под настроением минуты сказал лишнее. Однако Клив теперь держался просто, не замыкался в себе. Похоже, плохое настроение и вспышки беспричинной ярости ушли из его жизни вместе с запоями; он был весел и дружелюбен, и Келлз со смешком продолжал:

– Ну, ту историю, из-за которой ты подался на границу… и дал мне возможность с тобой познакомиться.

– A-а, ты говоришь о той девице?.. Справляюсь помаленьку – когда не пью.

– Расскажи нам, как все это было, – в голосе Келлза слышалось неподдельное любопытство.

– Не-е. Вы станете надо мной смеяться, – возразил Клив.

– Ну, что ты! Разве что это будет смешно.

– Бьюсь об заклад, ничего смешного и в помине не было, – вставил Пирс.

Все стали его уговаривать, впрочем, не слишком настойчиво – история Клива по-настоящему интересовала только Келлза. Остальные, разомлев от сытой еды, удобно устроившись в тепле ярко горящего костра, просто хотели приятно провести время.

– Ладно уж, расскажу, – согласился Клив, сделав вид, что, несмотря на всю готовность их развлечь, вспоминать старое ему было больно. – Я родился в Монтане. Зимой был ковбоем, летом – старателем. Скопил немного денег, хоть порой баловался картишками да виски… Да, и девушка у меня тоже была. Красотка. Из-за нее я попал в историю. Не так давно я оставил у нее все, что имел – деньги, золото, вещи, – и опять пошел искать золото. Мы хотели пожениться, как только я вернусь. В горах я провел полгода, мне здорово везло, только весь песок у меня украли.

Клив рассказывал обо всем просто, как о самых обыденных вещах, только понемногу вроде бы что-то не договаривал. Порой замолкал, набирал горсть песка и смотрел, как он сыплется сквозь пальцы. Бандиты слушали с интересом, а Келлз так и ловил каждое слово.

– Когда я вернулся, – продолжал Клив, – узнал, что моя девушка вышла за другого и отдала ему все, что я у нее оставил. Я ударился в запой, а они тем временем повесили на меня грязное дело. Она такого на меня наговорила, что я не мог людям в глаза смотреть, пришлось оттуда бежать… Вот я и подался на Запад, на границу.

– Ну, это не все, – возразил Келлз.

– Ты, Джим, еще не сказал, что сделал с этой подлой стервой и тем парнем. В каком виде их оставил, – добавил Пирс.

Но Клив уже опять помрачнел и ушел в себя.

– Баба всегда сумеет облапошить парня, а, Келлз? – спросил Смит, ухмыльнувшись во весь рот.

– Черт возьми! Я так и думал, что тебе кто-то здо-оровую свинью подложил, – с искренним негодованием воскликнул Бейт Вуд.

– Да-а уж, вероломная баба! – в сердцах воскликнул и Келлз. История Клива задела его за живое. Видимо, женщины не раз его обманывали, и старые раны снова заныли.

Он тут же отошел от костра и стал устраиваться на ночь неподалеку от Джоун. Он не смотрел на нее и не пытался заговорить – вероятно, думал, что она уже – спит. Потом разбрелись по своим местам Клив, Вуд и Смит. У костра остался один Пирс. Свет пламени падал на его худое, самоуверенное, красное, как у индейца, лицо. Идя к своим одеялам, он посмотрел на Джоун, на Келлза, и его злой взгляд, скользя по лежащему бандиту, явно не предвещал ничего хорошего – по крайней мере, так показалось Джоун.

* * *

Следующий день обещал быть особенно трудным. Предстояло перевалить через длинный, плосковерхий, скалистый хребет. Джоун, насколько могла, щадила лошадь. Тропы практически не было, только Смит по каким-то одному ему известным признакам угадывал ее направление. Путники вскарабкались вверх по ущелью, по длинному склону, сложенному выветрившимся сланцем, где лошади то и дело скользили – три шага вперед, шаг назад, прошли лабиринт громоздящихся обломков скал, поднялись на террасу, потом еще выше – до самого перевала.

Оттуда глазам Джоун открылась великолепная панорама: внизу мягкими волнами откатывались вдаль округлые вершины предгорий, а за изгибом хребта сверкала гладь Медвежьего озера. Однако останавливаться на отдых не пришлось. На такой высоте Джоун стала плохо себя чувствовать и с радостью тронулась вперед – путь теперь шел вниз, можно было снова сесть в седло. Однако и тут были свои трудности: на спуске у лошадей чаще подворачивались ноги. И все же за два часа они преодолели расстояние, на какое при подъеме ушло все утро. Смит вел их из одной долины в другую, лавировал среди предгорий и, наконец, уже совсем к вечеру остановился на привал на лесистом берегу ручья.

Все мышцы у Джоун болели, она смертельно устала и совсем не обращала внимания на то, что делается у костра. Джим целый день был неподалеку от нее, и это поддерживало в ней силы. Но теперь усталость взяла свое, и не успело еще стемнеть, как она легла спать.

– Спокойной ночи, Дэнди Дейл, – бодро, даже с некоторым пафосом, пожелал ей Келлз. – Завтра – Олдер-Крик!.. Тогда будет не до сна!

Иногда ей казалось, что Келлз раскаивается в том, что вовлек ее в эту затею. И всякий раз вместе с этой приходила и другая, забавная мысль, что мужской костюм и маска превращали ее в подружку бандита и что ей никак не удастся избежать полной превратностей лихой жизни золотоискателей. Однако на самом деле Келлз прекрасно видел, какая непреодолимая пропасть их разделяет, но горькая его любовь вынуждала его лгать самому себе и ненавидеть себя за эту ложь.

* * *

В середине следующего дня усталые путники выехали из каменных россыпей и кустарника на широкую пыльную дорогу, проложенную, похоже, совсем недавно – валявшиеся по краям ее деревца на месте сруба еще не успели посереть. Однако одного взгляда было довольно, чтобы понять, что прошли этой дорогой уже многие толпы.

Позади, на другой стороне долины виднелся крытый брезентом фургон, а впереди брели по дороге несколько мулов с тюками. Келлз подозвал Вуда, Смита, Пирса и Клива, и теперь они ехали плотной группой, гоня перед собой вьючных лошадей. Келлз снова разволновался; Пирс зорко, словно хищная птица, смотрел по сторонам; Смит казался гончей на следу; Клив живо интересовался окружающим; и только Бейт Вуд никак не прореагировал на то, что они, наконец, были почти у цели.

По обеим сторонам дороги валялись обломки телег, колеса, обрывки сбруи, ящики, дохлые мулы и ослики; на кустах болтались занесенные туда ветром клочья брезента. Можно было подумать, что тут прошла целая армия. Вскоре дорога пересекла широкую, мелкую речку с замутненной водой и свернула вдоль берега. Смит сказал, что это и есть Олдер– Крик, и спросил Келлза, знает ли он, отчего вода такая мутная. В ответ бандит только сверкнул глазами. Джоун тоже охватило волнение, она тоже поняла, что выше по течению старатели моют золото.

Мили через две дорога привела бандитов к широкому ущелью, поросшему елями, за которыми не просматривались ни его склоны, ни дно, и только проехав еще несколько миль, они оказались на огромном открытом пространстве, которое Джоун приняла было за след страшного лесного пожара. Однако опустошение это было делом рук человеческих. Насколько хватал глаз, повсюду валялись спиленные стволы – верный признак, что вот-вот появятся и постройки. Но жилья не было еще целую милю. Бандиты выехали из лесистой части ущелья, и глазам их открылся неровный голый склон, по которому там и сям были разбросаны островки ольшаника. Дальше ущелье сворачивало под прямым углом вправо, и огромный серый склон скрывал от глаз все, что лежало впереди. Но не успели они его объехать, как кавалькаду остановил громкий возглас Келлза. Джоун увидела, что они находятся высоко на склоне горы, а под ними раскинулся лагерь золотоискателей. Картина была живая, но неприглядная. Келлзу, возможно, она показалась даже красивой, а вот Джоун отметила про себя, что ничего безобразнее – кроме разве той вырубки в лесу – она еще не видывала. Повсюду, насколько хватал глаз, были разбросаны шалаши, землянки, палатки, грубые бревенчатые хижины; и чем дальше переводила взгляд Джоун, тем все более множились и увеличивались в размерах эти неуклюжие постройки, пока черно-белый беспорядочный массив поселка не перегородил все узкое ущелье.

– Ну, как, хозяин, как тебе нравится прииск? – спросил Джесс Смит.

Келлз с силой втянул в грудь воздух.

– Почище сорок девятого. Такого я еще не видал.

– Вот так было и в Сакраменто, – добавил Бейт Вуд.

Пирс и Клив тоже, не отрываясь, смотрели вниз. В обоих кипели чувства, но каждый думал о своем.

– Что дальше, Джесс? – обратился к Смиту Келлз, тут же снова возвращаясь к делу.

– Я приглядел место с той стороны поселка. Там нам будет удобнее, – ответил тот.

– Поедем по дороге?

– Ну да, а как же еще? – ухмыльнулся Смит.

Келлз в сомнении погладил бороду, верно, раздумывал, можно ли его такого узнать.

– Не бойся, никто тебя здесь не узнает, с бородой ты вроде как другой человек.

Это решило дело. Келлз надвинул сомбреро пониже, почти закрыв лицо. Потом, вспомнив о Джоун, сделал ей знак снять маску.

– Да полно, Келлз, тут хоть целая армия пройди, никто и не взглянет, – заметил Смит. – Здесь каждый занят своим делом. И баб тут всяких хватает. Иные и вуали напялили, а это что твоя маска.

Все же Келлз велел Джоун маску снять, сомбреро надвинуть пониже и ехать в середине отряда. И они снова пустились в путь, вскоре нагнав мелькавший впереди караван.

Все вокруг казалось Джоун необычным. Склон больше всего походил на огромный муравейник, кишащий ордами суетливых муравьев. Вблизи муравьи превращались в людей, лихорадочно роющих золото. Тех, что возились у самой дороги, можно было хорошо разглядеть – огрубевшие, оборванные бородачи и безусые мальчишки, еще не знающие бритвы. Дальше и выше по склону, по ручейкам и оврагам, копошилось столько рудокопов, что, казалось, их кирки и лопаты едва не задевают друг друга. Ложе ручья тоже кишело толпами: молча, сосредоточенно, в каком-то неистовстве люди наклонялись, набирали в лотки воду, промывали и перетряхивали землю, исступленно высматривая в ней крупицы золота. Разогнуться, посмотреть вокруг у них просто не было времени. Оборванные, грязные, с засученными рукавами, низко согнувшись, стояли они по колено в воде и все мыли, мыли золото. Отряд Келлза довольно долго трусил среди этих разработок, и повсюду – на скальных террасах, песчаных наносах, по серым склонам – зияли ямы, а в них мелькали кирки и лопаты. Ямы были глубокие и мелкие, длинные траншеи и совсем небольшие выемки. И если каждый, кто в них рылся, находил золото, значит, золото, и в самом деле было повсюду. Скоро Джоун и без объяснений Келлза поняла, что рудокопы действительно непрестанно его находят. Как они были напряжены, как молчаливы! Но в их напряженности не было ничего от размеренных движений машины, людей гнал и гнал их лихорадочно горящий дух. Раньше Джоун знала лишь старателей, которые рыли землю и время от времени находили крупицу-другую, но такого, когда рудокоп заранее знает, что каждый удар кирки, каждый взмах лопаты обязательно принесет ему малую толику, – такого она еще не видывала. И от этого все здесь казалось другим.