Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Конечно. У меня кишка тонка оказалась.

– Ладно, это неважно.

Потом Келлз обо всем забыл. Он шагал вперед, пристально глядя по сторонам, пока вдруг, пройдя поворот дороги, не застыл на месте, скрипнув зубами. Улица до противоположного конца поселка была безлюдна, зато вдалеке бурлила темная толпа. Келлз пошел в ту сторону. «Последний самородок» казался пустым сараем. Какая зловещая пустота в самом сердце поселка! Больше Келлз не произнес ни слова.

Джоун быстро шла между ним и Кливом. Она старалась собрать все силы, чтобы достойно встретить то, что ожидало их в конце пути. От жуткого хриплого воя толпы, от вида сотен взметнувшихся в воздух кулаков она вздрогнула. Уперев глаза в землю, она покрепче уцепилась за руки своих спутников.

Теперь они больше не спешили. Еще не видя толпы, Джоун ощутила ее присутствие. Какое разношерстное сборище! Шеи у всех вытянуты вперед, спины напряжены. Все смотрят куда-то вперед и вверх. А Джоун и не поднимала глаз.

Внезапно Келлз остановился. Джим крепко сжал ей руку. Их окружила толпа, слышался шепот. Они медленно двинулись вперед, со всех сторон их подталкивали и как бы направляли в определенное место. А люди все подходили и подходили. Скоро она, Келлз и Джим оказались в кольце. И тут она вдруг заметила огромную тушу Гулдена, возвышавшуюся над толпой, голову долговязого Оливера; потом Смита, Бликки, Брэда, Уилльямза, Бадда и других. Со всех сторон их окружали такие же кучки людей, и все они, тихо переговариваясь, куда-то шли, то и дело перегоняя Джоун. Вдруг раздался оглушительный рев. Толпа заволновалась. Рев был страшный, неестественно пронзительный, но в то же время в нем, звучало дикое, нечеловеческое торжество. Затопали сапоги, все пришло в движение, руки взлетели вверх. И вдруг все разом смолкло, воцарилась странная тишина, прерываемая лишь шиканьем и чьим-то прерывистым, тяжелым, похожим на всхлипы дыханием. Как Джоун ни противилась, идущее из глубин ее существа любопытство заставило ее поднять глаза.

Далеко впереди над толпой – на террасе склона – высилось уродливое сооружение из свежеспиленных бревен. На помосте неподвижно стояли черные силуэты людей. Их неподвижность казалась особенно неестественной, потому что над ними, раскачиваясь на веревке, в смертельных конвульсиях билось и дергалось что-то непонятно страшное. Качаясь, оно почему-то постепенно вытягивалось, движения его замедлялись. Наконец оно обрело формы человеческого тела. Человек висел на веревке, перехватившей ему шею. Голова была откинута назад, руки все еще слабо били воздух. Но вот по телу прошла судорога, человек затих и только продолжал покачиваться взад-вперед, темный, безвольный, страшный.

В ужасе застыв на месте, Джоун не могла оторвать от него глаз. Ее замутило, все застлала зыбкая красноватая пелена, окружающее виделось словно сквозь туман.

Помост обступили люди в масках, целые фаланги их разместились еще выше на склоне. Все были вооружены до зубов. Стояли они и на самом помосте. Их фигуры казались вырезанными из фанеры негнущимися силуэтами с резкими, отрывистыми движениями. Как разительно отличались они от двух безжизненно обвисших тел, тихо покачивающихся на веревках!

Сооружение, представшее глазам Джоун, было грубо сколоченной виселицей, на которой каратели успели повесить уже двух бандитов.

Двое других, со связанными за спиной руками, стояли тут же, на краю помоста, окруженные стражей. Перед каждым болталась веревка с петлей.

Это были Французик и Техасец. Над толпой снова пронесся тяжелый вздох, и снова все смолкло.

Начальник карателей, тоже в маске, обратился к Техасцу:

– Повторяю: чистосердечным признанием ты еще можешь спасти жизнь.

Говори, кто возглавляет этот Пограничный легион?

– Я же говорил – Пирс!.. Ха-ха-ха!

– Даем тебе последний шанс, – невозмутимо продолжал тот.

Техасец, похоже, оставил шутовство, стал серьезен.

– Клянусь Господом Богом, это Пирс! – объявил он.

– Никакая ложь тебя не спасет. Ну, говори правду! Мы все равно знаем, кто он, но нам нужны доказательства. Поторопись!

– Идите вы все к чертовой матери! – только и ответил Техасец.

Начальник карателей подал знак, и вперед вышли еще два человека в масках.

– Не хотите ли вы передать что-нибудь вашим близким? Что-нибудь сказать? – спросил один из них.

– Нет.

– Нет ли у вас какой просьбы?

– Есть. Повесьте этого французишку первым – охота посмотреть, как он будет дрыгаться.

Больше не было сказано ни слова. Каратели накинули на шею осужденного петлю. От черного капюшона Техасец отказался. Не стал он также ждать, когда вздернут веревку – сам шагнул с края помоста в пространство. Джоун зажмурилась.

По толпе снова прокатился странный, глухой, злобный и торжествующий рев. Слышать его было страшно. Люди застыли, как каменные, и все же Джоун всем телом ощущала грозную напряженность стоявших вокруг старателей. Ей казалось, что она ни за что не откроет глаз, не станет смотреть на корчащегося в петле Техасца. Но… открыла! И тут же по виду неподвижного тела поняла, что тот умер мгновенно, не мучаясь. Даже в минуту позорной смерти он остался самим собой – мужественным и верным. И Джоун припомнила, что раньше не раз слышала от него добрые слова. Один только Бог знает, что привело его к жизни пограничного бандита. Джоун тихо помолилась за упокой его души.

Настала очередь Французика. Он совсем обезумел от ужаса и не стоял на ногах. Карателям пришлось поддерживать его под руки. Ему надели на шею верёвку и, слегка приподняв над помостом, снова опустили. Он завизжал. Еще раз подтянув веревку, каратели заставили его замолчать. На этот раз его продержали в воздухе несколько секунд. Глаза у него выкатились, лицо почернело, грудь ходила ходуном, ноги размеренно бились, как у паяца на ниточке. Его опять опустили на помост и ослабили петлю. Это была пытка, из него вытягивали показания. Он почти задохнулся и какое-то время не мог прийти в себя. Потом сознание вернулось, и он в смертельном ужасе отпрянул от качавшейся перед глазами веревки.

Начальник карателей потряс петлей у него перед носом и показал на висящие тела трех бандитов.

На губах у Французика показалась пена, он стал что-то пронзительно выкрикивать на своем родном языке, но и без перевода каждый старатель понял, что он хочет сказать.

Толпа тяжело подалась вперед – словно по команде, – но тут же снова замерла в напряженном молчании.

– Говори по-английски, – приказал каратель.

– Скажу! Скажу! Все скажу!

Джоун показалось, что рука Келлза, которую она все еще крепко сжимала, чуть дрогнула. И вдруг резко дернулась… Перед глазами Джоун блеснул синий ствол, грохнул выстрел, и порохом ей опалило щеку. А Французик почему-то согнулся пополам и рухнул на помост.

На мгновение все звуки смолкли. Люди оцепенели. Но тотчас же толпа взорвалась истошными криками, по каменистой почве застучали тяжелые сапоги. Началось настоящее столпотворение – монолитная толпа вдруг раскололась, все бежали, кто куда. Сильная рука Клива обхватила Джоун за плечи, и их понесла воющая, орущая, корчащаяся людская волна. На миг мелькнуло темное лицо Келлза – его оттеснили и увлекли прочь. Потом неподалеку возник великан Гулден: с поистине Геркулесовой силой он расшвыривал путавшихся под ногами людей, словно они были не больше, чем кегли. Вверх взметнулись руки с револьверами. Разъяренные мужчины, с глазами, готовыми выскочить из орбит, рвались туда, откуда раздался выстрел. Наконец они пробились к месту и в растерянности остановились: кого хватать, что делать? Мечущиеся во всех направлениях обезумевшие рудокопы вскоре разбили банду Келлза на несколько кучек и рассеяли по всему пространству. Однако выстрелов больше не было.

В этом стремительном водовороте Джоун тоже закружило и понесло. Ноги ее почти не касались земли, ее толкали, пинали, но в тучах поднявшейся пыли, среди стремящихся куда-то потных тел она все время чувствовала руку Джима и сама крепко за него держалась. Наконец она ощутила под ногами почву, ее больше не пихали, не давили; можно было идти. Джим потащил ее вверх по каменистому откосу, и они карабкались все выше, пока не уперлись в какую-то хижину. Из бурлящего потока они благополучно выбрались.

Отдышавшись, они оглянулись назад. Глазам их представилось странное зрелище: окутанная клубами пыли виселица, отряд карателей с оружием наизготовку, озадаченных, Бог весть чего ждущих; три покачивающихся на ветру безжизненных тела, валяющийся на помосте труп; а еще ниже – перепуганная, мечущаяся орда людей, пытающихся спастись друг от друга. Выстрел Келлза вызвал страшный переполох: рудокопы не знали в лицо ни бандитов, ни карателей, все казалось, что вот-вот начнется кровавая свалка, сосед с подозрением косился на соседа, и наконец всех охватила паника. Каратели пытались держаться все вместе, чтобы легче было отражать нападение, а вот остальные бросились кто куда, ища какого-нибудь убежища. Зрелище было дикое, невообразимое. Такое могло породить только время неписаного и необузданного правосудия да кровь, бросившаяся в голову от непомерного напряжения нервов, апогей той беспорядочной поры, когда миром правит золото и насилие. Такое может случиться только раз, но то, что при этом происходит, невообразимо страшно. Тут обнажается людское малодушие и губительная, сила золота. Случившееся принесло свои плоды, предопределило судьбу Олдер-Крика. Ведь истинно порядочные, смелые люди в большинстве своем должны были бы вернуться назад: от опасности убегает лишь жалкий, трусливый, порочный люд. По крайней мере, так думала Джоун, глядя на то, что творилось в долине.

В тени хижины она привалилась к Джиму, и долгое время оба молча смотрели и слушали. Поток рудокопов теперь опять устремился к виселице, вокруг которой группами стояли каратели. Оттуда поднимался глухой гул возбужденных голосов. Многие, стоя кучками, горячо обсуждали происшедшее. Наконец начальник карателей кое-как навел порядок, обратившись к толпе с речью. Джоун не слышала, да и не хотела слышать, что он говорит.

– Как все неожиданно и быстро случилось! А, Джоун? – шепотом спросил Джим и покачал головой, словно все еще не веря в реальность событий.

– До чего он был ужасен! – прошептала в ответ Джоун.

– Ты про кого?

– Про Келлза.

Образ вожака бандитов заслонил в ее сознании все остальное.

– Ну, если хочешь, ужасен. А мне кажется – великолепен! Какая смелость! Перед сотней карателей, перед тысячами рудокопов! Но он, конечно, знал, что будет после выстрела.

– Ничего он не знал. И даже не думал об этом, – с жаром возразила Джоун. – Я-то чувствовала, как он весь дрожал, видела его лицо… Нет, он прежде всего думал о крушении своих надежд, потом – о предательстве Французика. По-моему, этот выстрел говорит, что он безумно смел и все-таки слаб. Он не мог бы справиться с собой, останься у него даже всего один патрон.

Клив в недоуменье посмотрел на Джоун, как будто ее красноречие было хоть и убедительно, но все же не слишком понятно.

– Ну, что ж. Нам повезло, да и ему тоже.

– А как ты думаешь, ему удалось уйти? – с беспокойством спросила Джоун.

– Конечно. Они все ушли. До единого. Ты когда-нибудь еще видела такую безумную слепую толпу?

– Чего ж тут удивительного? Каждый ждал, что в него тоже вот-вот начнут стрелять. А Келлзов Пограничный легион был большой силой. Если б его люди были ему верны, выполняли его приказы, он бы ни за что не погиб.

– Джоун! Что ты говоришь! Ты вроде бы об этом жалеешь?

– Знаешь, мне очень стыдно! Я совсем не то хотела сказать, а что – сама не знаю. Только Келлза мне все-таки жалко. Я столько из-за него перенесла… Чего стоят одни эти бесконечные часы неизвестности. Его судьба так тесно переплелась с моей судьбой – даже моей жизнью… да и твоей тоже.

– Кажется, я понял, что ты хочешь сказать, дорогая моя, – серьезно ответил Джим.

– Что же мы теперь будем делать? Как странно чувствовать себя свободной!

– Мне тоже. А что делать – подумаем.

Они еще довольно долго просидели за хижиной, в сравнительном уединении. Джоун пыталась собраться с мыслями, подумать, что и как делать дальше, но не могла – не могла отделаться от недавних впечатлений. Да и Джима вроде бы давил тот же груз. Хотя ему было еще хуже, на нем лежала ответственность за Джоун. День пошел на убыль. Солнце уже коснулось высокого хребта на западе. Волнения среди старателей понемногу улеглись, и ближе к заходу солнца вереницы людей потянулись по дороге через пустошь. Каратели в масках куда-то исчезли, и вскоре возле страшной виселицы с темными телами остались лишь притихшие зеваки. Посмотрев вниз, Джоун сразу увидела, что, уходя, каратели повесили и Французика – его труп покачивался в той самой петле, от которой его едва не спасло предательство. Значит, даже мертвый, он не избежал позорной веревки. Какое беспощадное свидетельство жестоких нравов новоявленных блюстителей порядка! Они ушли, оставив трупы болтаться на веревках! Господи, как ужасен вид этих покачивающихся темных, обмякших тел! Лежащий на земле мертвец еще сохраняет какое-то достоинство смерти. А тут людей не только лишили жизни, саму их смерть лишили присущего ей величия, оставили только ее отвратительный ужас. И Джоун почувствовала, что эта зловещая картина будет преследовать ее всю жизнь.

– Джоун, нам надо уходить из Олдер-Крика, – объявил наконец Клив и встал. Слова, казалось, придали ему решимости. – Сперва я подумал, что все бандиты поспешат убраться подальше отсюда, а теперь что-то засомневался, кто их знает, что они станут делать. Взять хоть того же Гулдена. Здравый смысл вроде бы должен заставить их на время затаиться. Ну, а нам все равно надо уходить, чем бы все ни обернулось. Только вот как?

– Давай пойдем пешком. Если станем покупать лошадей или дожидаться почтовой кареты, придется обращаться к людям, а я боюсь…

– Все это так, да ведь дорога наверняка кишит бандитами. А тропы, даже если б мы их сумели найти, и того опаснее.

– Тогда сделаем так: идти будем только ночью, а днем где-нибудь отдыхать.

– Нет, так тоже не годится. Идти в такую дорогу без еды, без одеял…

– Ну, давай пройдем пешком хоть часть пути.

– Нет-нет. Лучше сразу поедем почтовой каретой на Бэннок. Теперь они наверняка будут с вооруженной охраной. Загвоздка только в одном: скоро ли они отправятся? Ну, хватит разговоров, пора идти в поселок.

Стало темнеть. Засветившиеся кое-где огни еще больше сгущали тени. Пока Джим и Джоун спускались с откоса, Джоун все время шла рядом с ним. Ей почему-то казалось, что она сообщница бандитов, она пугалась каждого встречного, чуть не шарахаясь в сторону, если им попадалась кучка тихо толкующих о чем-то людей. И только поняв, что на них с Джимом никто не обращает ни малейшего внимания, немного приободрилась. Джим тоже обрел больше уверенности в себе. Надежной защитой казалась и спускающаяся темнота. Чем дальше они шли по улице, тем больше им попадалось народу. Салуны снова искрились весельем: Олдер-Крик возвращался к обычной свободной, беззаботной жизни. Почтовая контора находилась недалеко от «Последнего самородка». Это была большая палатка без переднего полотнища, на месте которого возвышалась конторка. В палатке тускло горела лампа. Снаружи слонялось, как бы без дела, с полдюжины мужчин, внутри находилось еще несколько человек, двое из которых, по всей видимости, принадлежали к вооруженной охране. Джим спросил, ни к кому не обращаясь:

– Когда отходит ближайшая карета на Бэннок?

Человек за конторкой резко оторвал голову отлежавших перед ним бумаг.

– Когда мы ее отправим, – грубо ответил он.

– Ну и когда это будет?

– А тебе какое дело? – ответил тот еще грубее.

– Мне нужно два места.

– Тогда другое дело. Входи, мы на тебя посмотрим. Нам нынче приходится осторожничать.

Человек улыбнулся. Очевидно, он знал Джима и был высокого о нем мнения. Эта сцена успокоила Джоун, утихло мучившее ее жестокое сердцебиение. Она увидела, как Джим передал за конторку мешочек золота, из которого агент отвесил, сколько полагалось за их проезд. Возвращая мешочек, он что-то сказал Джиму на ухо. Потом Джим повел ее прочь, крепко прижимая к себе ее руку.

– Все в порядке, – возбужденно шепнул он, – карета отходит на рассвете. Обычно они отправлялись много позже, около полудня. Но завтра хотят выехать пораньше, пока никто не видит.

– Боятся, что может быть нападение?

– Ну, он этого так прямо не говорил. Но все может быть… Да ты не беспокойся, я правда думаю, что ничего не случится. Знаешь, у меня столько золота, мне кажется, я вешу не меньше тысячи фунтов.

– Что же мы пока будем делать? Джим остановился посреди дороги. Было уже совсем темно. В поселке зажглись огни; по улице взад-вперед расхаживали люди, под сапогами погромыхивали плохо пригнанные доски мостков; из салунов доносился шум голосов; в «Последнем самородке» вразнобой играл оркестр.

– В самом деле, что? – неуверенно повторил Джим.

Сама Джоун еще ничего не могла предложить; однако страх ее почти оставил, мысли понемногу прояснились, и она поняла, что скоро голова опять заработает.

– Надо бы поесть и отдохнуть, – подсказал здравый смысл Джима.

– Поесть я попробую, а вот уснуть мне сегодня вряд ли удастся, – заметила Джоун.

Джим повел ее в маленькую мексиканскую закусочную, состоявшую из двух палаток, соединенных дверью. Столом служила доска, положенная на две бочки, сиденьем другая доска, покоящаяся на небольших бочонках. Помещение неровным светом освещала коптящая лампа. Стол мексиканца вполне соответствовал обстановке, но все было чисто и вкусно. Джоун, привыкшая к стряпне Бейта Вуда, оценила и то и другое. Они с Джимом были единственные посетители. Мексиканец, прилично говорящий по-английски, был любезен и мил. Видно, ему приятно было, что его еду оценили. Вкусный ужин вкупе с дружелюбной болтовней мексиканца успокаивающе подействовали на Джима. Он перестал прислушиваться, не посматривал исподтишка на дверь.

– Джоун, похоже, все обойдется, – сказал он, взяв ее покоившуюся на столе руку. Глаза у него потеплели, он робко нагнулся к ней.

– Ты не забыла, – шепнул он, – ведь мы с тобой муж и жена?

Джоун слегка вздрогнула.

– Еще бы, – торопливо прошептала она. Но, похоже, она все-таки забыла.

– Ты моя жена.

Джоун посмотрела на него. Каждый нерв у неё затрепетал. По телу разлилась горячая волна.

Джим засмеялся, как мальчишка.

– Это первый ужин в наш медовый месяц!

– Джим! – прошептала Джоун, и щеки у нее зарделись.

– Ты сидишь со мной! Как ты хороша! Да только ты не девушка, ты все еще Дэнди Дейл!

– Не называй меня так! – воскликнула Джоун.

– Непременно буду… всю жизнь! Мы сохраним этот бандитский костюм. Ты иногда будешь его надевать – так, покрасоваться… напомнить мне о прошлом… попугать детей…

– Джим Клив!

– Джоун, милая моя Джоун, мне даже страшно, что я так счастлив! Но что поделаешь. Мы выберемся отсюда. Ты моя. У меня куча золота. Господи! Я даже не представляю, сколько. Только тебе его за всю жизнь не истратить. Правда, все сейчас как во сне?

Джоун улыбнулась сквозь слезы. Рассердиться она не могла.

– Сперва вытащи отсюда меня и золото, а потом и кукарекай.

Слова эти отрезвили Джима. И вот опять темнота улицы. В свете редких тусклых огней взад-вперед сновали темные тени.

– До утра еще далеко. Куда нам пойти, чтобы ты немного поспала? – пробормотал он.

– Поищи место, где можно было бы посидеть и подождать рассвета.

– Нет, пожалуй, не стоит. – Джим на минуту задумался. – Лучше вот что сделаем. Думаю, бояться нечего.

И он повел ее по улице, в ту часть поселка, что поднималась по открытому каменистому склону. Скоро они уже карабкались вверх. Хотя небо было усеяно яркими звездами, Джоун то и дело спотыкалась о камни. Ей казалось чудом, что Джим шел так легко и свободно, и она крепко вцепилась ему в руку. Говорили они мало, да и то шепотом. Время от времени Джим останавливался и прислушивался или осматривал чернеющий над ними склон в поисках ориентира. Вскоре они прошли площадку, усеянную крупными обломками скал, потом Джим чуть ли не на руках перенес Джоун через еще более трудный участок и остановился перед небольшой нишей.

– Вот тут я обычно спал, – пояснил он шепотом.

Джим закутал ее в одеяло, они уселись, привалясь к скале, и Джоун положила голову ему на плечо.

– Ты не озябнешь? Ведь на мне твоя куртка и одеяло, – забеспокоилась Джоун.

Джим засмеялся.

– Помолчи-ка. Ты совсем измучилась, тебе надо отдохнуть, поспать.

– Поспать? Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, – сонным голосом пробормотала Джоун.

– Как это не выйдет? Да ты уже совсем засыпаешь. Я ведь все равно не буду с тобой разговаривать, мне надо подумать.

– Джим, – вдруг снова шепнула Джоун, – поцелуй меня на ночь.

Ей показалось, что он нагнулся к ней слишком уж поспешно. Голова его заслонила звезды. На мгновение он крепко обнял ее, она почувствовала, как он дрожит. Потом он быстро поцеловал ее в щеку и тут же отпустил, почти оттолкнул от себя. Какой он странный, подумалось Джоун. Да и вообще все вокруг казалось странным. Никогда раньше не видела она таких странных, огромных и таких близких звезд. Со всех сторон ее и Джима обволакивала, укутывала, укрывала от глаз людских мягкая темнота. Было тихо, но и сама тишина как будто что-то говорила. Свет звезд падал Джиму на лицо – энергичное, напряженно ждущее и – прекрасное. Так он и будет сидеть всю ночь, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь к каждому шороху, оберегая ее покой, пока не посереет восток. Как он изменился! Он – ее муж!

Только это, верно, просто сон. Поверить в это можно будет, лишь когда станет совсем светло, когда она увидит на пальце его кольцо.

Джоун согрелась, приятная истома охватила ее, тело расслабилось. В общем, можно и поспать. Только вот почему ей никак не избавиться от какого-то неясного страха? Такая тихая, спокойная, прекрасная ночь, небо усыпано блестками звезд; с нею ее Джим, он оберегает ее, никому не даст в обиду; а завтра они навсегда уедут отсюда! Все это так, но в мыслях ее преследовали мрачные, будоражащие воображение образы, виделся и Келлз. Где-то он сейчас? Вернулся на свою кровавую тропу, к своей кривой судьбе, горькой тоске? В том давешнем людском водовороте, в немыслимой давке он ее потерял. И Джоун захлестнула тупая боль, жгучий стыд – острая жалость к Келлзу. Она сама не могла бы сказать, почему. Наверное, потому, что она обладала непонятной способностью пробуждать к жизни лучшие стороны его души. Какая женщина тут устоит? И как ужасно, чудовищно сознавать, что в ее руках были силы, способные отвратить его от преступной жизни, а она этого не сделала! Однако еще страшнее было сознавать, что он и при ней продолжал проливать кровь, будет лить ее и впредь, хотя она могла этого не допустить, могла спасти жизнь многому множеству несчастных старателей. А ведь у каждого, наверное, где-то была жена или любимая. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Она любила Джима Клива. Можно было бы пожертвовать собой, а вот Джимом – ни за что, даже если б этим она спасла сотню бандитов и старателей.

Джоун поняла, что мысли о Келлзе будут преследовать и мучить ее всю жизнь. Ни разу в тиши и покое своего дома не ляжет она спать, не подумав о Келлзе: как он, угрюмый, страшный, отягощенный бременем, кровавых преступлений, все ходит по хижине, или едет по уединенной тропе, или лежит, обратив к далеким звездам измученное лицо. Рано или поздно он встретит свою судьбу. От этого никуда не уйти. Тут Джоун представила себе недавнюю зловещую сцену, тихо покачивающиеся тела; но нет, жизнь Келлза так не кончится. Он гнусный преступник, но он не рожден для петли. Его может зарезать во сне любой из его шайки, ставший на путь предательства, потому что таков закон зла. Однако скорее всего он найдет свой конец в каком-нибудь вертепе, в последней драке за игорным столом, где на карту ставится не только золото, но и сама жизнь.

Все бандиты грабили золото, а потом играли и дрались. Драка, в которой погибнет Келлз, будет ужасна. Казалось, Джоун провидит одинокую хижину с дымным очагом, слабо мерцающими фонарями, плавающим в воздухе синим табачным дымом; распростертые на полу тела бандитов; застывшего окровавленного Келлза, гиганта Гулдена, в смерти еще более страшного, чем в жизни; на грубо сколоченном столе – мешочки с золотом, а на полу целые кучи, целые россыпи тускло блестящих золотых крупинок; они устилают доски, словно наносный песок, и как песок бесполезны. Вот оно, царство золота – знак разрушения и гибели.