Текст книги "Пограничный легион (сборник)"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Джоун видела, как помрачнел Келлз – он отлично понимал, что предложение Гулдена не только поставит крест на его собственном плане, но и загубит оба предприятия.

– Знаешь, Гулден, я не хотел бы тебя терять.

– Ты и не потеряешь, коли посмотришь на дело, как надо, – ответил Гулден. – Ты парень с головой, ты можешь нами командовать. Только у тебя чего-то кишка тонка стала… А все из-за этой девчонки, что тут живет.

В голосе Гулдена не было ни злости, ни враждебности, ни страха, он говорил спокойно и совершенно бесстрастно – так говорят правду. Зато Келлза его слова привели в ярость, он едва удержал себя в руках.

Джоун увидела, как в глазах у него загорелись зеленые огни, как исказилось и посерело его лицо, задрожали руки. Почти со сверхъестественной ясностью она поняла, что происходит у него в голове: он борется с искушением сию минуту убить Гулдена. И еще она поняла, что он должен на это решиться именно теперь, иначе с этой минуты его власть и авторитет на границе неудержимо пойдут на убыль. Однако сам Келлз не распознал поворотного момента в своей судьбе. Его невероятные усилия подавить в себе злость и ненависть ясно говорили, что в данный момент для него важнее всего не упустить Гулдена, заручиться его поддержкой и таким образом удержать людей.

– А может, лучше отложить решение, пока не будем на месте? – предложил он.

– Чего тут откладывать? Либо так, либо эдак, и точка, – объявил Гулден.

– Хочешь быть в Легионе вожаком? – осторожно осведомился Келлз.

– Нет.

– Тогда чего же ты хочешь?

Гулден не сразу нашелся, что ответить.

– Я много чего хочу, – помолчав, сказал он, – я хочу сам во все влезать. И чтоб никто мне не мешал убивать, если мне придет охота кого прихлопнуть.

– Придет охота? – повторил Келлз и выругался.

И вдруг, словно по волшебству, его угрюмое лицо просветлело, показав всю глубину гибкости его ума и хитрости. Он больше не пытался противостоять Гулдену, подавив свою ненависть и отвращенье, оттолкнувшие было от него Гулдена.

– Гулден, давай так договоримся: сам ты волен делать, что тебе заблагорассудится, но остальные – все без исключения – будут подчиняться только мне. Идет?

Гулден протянул свою огромную лапу. Такая покладистость немало удивила и Келлза, и всех остальных.

– А, пропади все пропадом, – воскликнул Гулден. Он пожал Келлзу руку и с трудом нацарапал в книжке Келлза свое имя.

С этой минуты Гулден стал сам себе хозяин, ему больше не было дела до людей, среди которых он находился, до Келлза и его пресловутого Легиона.

Что ему золото – больше его или меньше?

– Все, что заблагорассудится, только не заводи драк с моими людьми, – продолжал Келлз, – это само собой разумеется.

– Ну, если они не станут нарываться на драку, – добавил великан и ухмыльнулся.

Один за другим его дружки прошли простую процедуру, которую личность Келлза превратила в серьезный, ко многому обязывающий обряд.

– Кто еще? – спросил Келлз, обведя взглядом комнату. Лицо его оттаяло.

– Остался Джим Клив, – кивнул на стену Пирс.

– А, парень! Иди сюда. Ты мне очень нужен, – позвал Келлз.

Клив не спеша выдвинулся из тени. Взгляд его блестящих глаз неотрывно следил за Гулденом. На миг в комнате повисло ожидание. Гулден тоже посмотрел на Клива. Но тут между ними быстро встал Келлз.

– Да, я совсем забыл, что между вами кошка пробежала, – сказал он и обратился к Гулдену. – Сейчас не время сводить старые счеты. Ты же знаешь, все мы тут не раз ссорились и дрались, а потом ничего – дружили. Я хочу, чтобы Клив вступил в отряд, но только если ты ничего против него не имеешь. Что ты скажешь?

– Я на него зла не держу, – ответил великан и, как ни странно, это, похоже, была чистая правда. – Только я не позволю отстрелить мне еще и второе ухо!

Бандиты загоготали, хотя Гулден, казалось, не видел в своей реплике ничего смешного. Келлз же рассмеялся со всеми вместе. Даже на бледном лице Клива появилось подобие улыбки.

– Вот и хорошо. Значит, мы поладили, – объявил Келлз и, довольный собой, уверенно и властно обратился к Кливу – Ну, Джим, играешь с нами?

– А во что играем?

Келлз быстро и красноречиво повторил все, что уже говорил о Пограничном легионе, его выгодах для любого молодого бродяги, отщепенца, и кончил почти теми же доводами, что недавно излагал Джоун. А тем временем Джоун, сидя в своем укрытии, смотрела во все глаза и слушала все, что говорилось, стараясь во что бы то ни стало удержать себя в руках, не дать выхода чувствам. Ведь в тот момент, когда Джим выбрался из своего угла на свет, ее всю затрясло.

– Знаешь, Келлз, мне на все это наплевать, – сказал Клив.

Такой ответ привел Келлза в замешательство.

– Тебе наплевать, будешь ты в моем Легионе или не будешь?

– Ну да, – равнодушно подтвердил Клив.

– Тогда сделай мне одолженье, – продолжал Келлз, – вступи в него ради меня. Мы станем друзьями. Здесь, на границе, тебе плохо, так иди к нам.

– Нет, уж лучше я буду сам по себе.

– В одиночку тебе долго не продержаться.

– Ну и плевать.

Келлз внимательно посмотрел на его бесшабашное бледное лицо.

– Послушай, Клив, может, ты просто тряпка, боишься преступить закон – стать преступником?

Клив вздрогнул, словно его кто-то неожиданно и больно укусил. Джоун зажмурилась, чтобы не видеть его лица. Келлз почти слово в слово повторил то, что кода-то бросила Джиму она сама и что привело его к гибели. Слова Келлза заставили его как бы очнуться. Какое роковое совпадение! Как Джоун ненавидела себя в эту минуту! Ведь эти самые ее слова заставят обезумевшего, убитого горем мальчишку стать одним из бандитов Келлза. Еще не открыв глаз, она уже знала, что увидит, но когда открыла, перед ней стоял другой Джим – он весь пылал.

Тогда Келлз дал волю чувствам, а может, просто притворился, чтобы хитростью что-то у него выведать.

– Скажи, Клив, ведь ты убиваешься из-за бабы? – спросил он, но в голосе его звучала насмешка.

– Если ты не заткнешься, раньше меня к чертям отправишься, – угрожающе выкрикнул Клив.

– Ну… Зачем тебе в меня стрелять? Я же тебе друг. Тебе же очень плохо. Ты как отравившийся щенок. Еще раз тебе говорю, возьми себя в руки и не отказывайся. Поохотимся за золотом вместе. Увидишь жизнь. Будешь от души драться, добудешь золота. На свете много женщин. Я сам когда-то думал, что из-за женщины брошу все. Да не бросил. Я ни разу не встретил настоящей женщины, пока не прошел через ад на этой вот границе… Если ты смел, покажи это. Будь же мужчиной, а не свихнувшимся хлюпиком. Выплюнь отраву!.. А ну, давай, выкладывай перед всеми! Сбежал сюда от девчонки?

– Да, от девчонки, – хрипло рыкнул Клив.

– И хода назад тебе нет?

– Нет.

– Выходит, только наша развеселая жизнь поможет тебе ее забыть?

– Выходит, что так… Только я не могу забыть… – тяжело дыша, выдавил Клив.

Его терзали воспоминания, отчаянье, сознание собственного бессилия. Джоун отлично видела, как умело играл Келлз на чувствах Джима. Пылкий, отчаявшийся мальчик был пустой игрушкой в руках сильного, волевого взрослого, мягким воском под искусными пальцами скульптора. Конечно, Джиму не устоять перед властным вожаком бандитов, и сама неколебимость его любви, память о ней погонит его все дальше к пьянству, игре, преступлению.

Джоун вскочила на ноги. Она достойно встретит эту грозную минуту.

Келлз сделал резкое движенье.

– Ну, давай, докажи, что ты мужчина, вступай в мой Легион. Ты прославишься по всей границе, Запад надолго тебя запомнит.

Помянув мрачную славу, хитрый бандит пошел с сильного козыря и выиграл. Клив нервно, почти беспомощно отбросил с потного лба волосы. Он весь обмяк, куда девались его сила, горевший в душе огонь, безразличие. Он был потрясен, словно его только что уличили в подлой трусости.

– Что ж, Келлз, – объявил он, – включай меня в игру… И, видит Бог… я… буду играть с открытыми картами.

Он взял карандаш и склонился над книжкой.

– Стой! Ради Бога, стой! – закричала Джоун. Голос ее, непривычно высокий и проникновенный, прозвучал так требовательно, что Клив замер. В голосе слышалось и ясное осознание того, что предвещает эта минута, и понимание роковых последствий этого поступка для ее собственной судьбы, столь же трагичной, как судьба Клива. Джоун выскользнула из тени занавески на яркий свет фонарей и оказалась лицом к лицу с Келлзом и Кливом.

Келлз бросил на нее удивленный взгляд, но, поняв, что она собирается сделать, громко засмеялся, словно вид ее подстегнул его, как шпора, словно он восхищен ее смелостью и не возражает против того, что она сейчас сделает, хотя и понимает, как это глупо и неуместно.

– Клив, это моя жена, Дэнди Дейл, – представил он ее спокойно и вполне по-светски. – Пусть она поможет тебе решить, что делать.

Странное предостережение, а потом появление женщины, переодетой в мужской костюм, поразило Клива, как громом. Он резко выпрямился, еще пуще прежнего побледнел, а глаза его, уже давно мертвые, вдруг ожили, загорелись огнем. У Джоун тоже кровь отлила от щек. Под его взглядом она едва не лишилась чувств. Но Джим ее не узнал, хотя при виде ее и разволновался.

– Погоди! – снова крикнула Джоун тем же высоким голосом, таким не похожим на ее настоящее низкое контральто. – Я слышала все, что здесь говорили. Не вступай в их Пограничный легион… Ты молод, ты еще честен. Ради всего святого, не ступай на путь этих людей! Келлз сделает из тебя бандита… Поезжай домой, поезжай домой, пока не поздно!

– Кто вы такая, чтобы говорить мне о честности… вспоминать о доме? – презрительно спросил Клив.

По телу Клива пробежала волна дрожи. Он судорожно, протестующе поднял руку. Было ли то от боли, причиненной ее словами, или от отвращения, что такая, как она, осмеливается говорить о его любимой, – Джоун не знала. Ясно было только одно: ее присутствие задело Джима, одновременно привлекая и отталкивая. Ее порыв, ее слова нашли отклик в его душе, но он не верил тому, что слышал, и больше полагался на глаза.

– Вы заклинаете меня не становиться преступником? – медленно, словно обдумывая такую странную мысль, спросил он.

– Умоляю!

– Почему?

– Я уже сказала: ты еще молод, еще неиспорчен. Ты только погорячился… потому что…

– Вы жена Келлза? – вдруг спросил он.

– Никакая я ему не жена, – медленно, словно против ее воли, выдавили губы Джоун.

Наступила тишина. Правда, о которой все знали, теперь, подтвержденная самой Джоун, привела бандитов в состояние шока – они стояли разинув рты, не смея дохнуть. На лице Келлза играла насмешливая ухмылка, но он тоже побледнел. А лицо Клива выражало безмерное презренье.

– Даже не жена! – тихо повторил Клив.

Тон, каким были произнесены эти слова, потряс Джоун. Она вся сжалась, а в груди у нее бушевало пламя. Как же он, должно быть, ненавидит всех представительниц ее пола!

– И вы еще взываете ко мне? – продолжал он. И вдруг весь поник, силы совсем оставили его. Поразительная двойственность женской натуры была выше его понимания. Он едва не повернулся к Джоун спиной.

– Не думаю, что такая, как вы, может уберечь меня… от Келлза… от крови… от ада!

При этих словах Келлз выпрямился и замер – бледный, настороженный. Клива же они просто ошеломили, и до него не сразу дошел их подлинный смысл. Он стоял к ней вполоборота, но тут вдруг стал медленно поворачиваться: тело его напряглось, руки лихорадочно хватали воздух. Ни один человек в здравом уме и рассудке не стал бы в эту минуту к нему обращаться. Все ждали, что вот-вот случится нечто подобное тому, что произошло при его встрече с Люсом и Гулденом.

Потом взгляд его совершенно недвусмысленно скользнул по Джоун. Как согласовать ее вид с тем, что она говорила? Либо одно, либо другое – ложь! Под его горящим взглядом Джоун вдруг потеряла присутствие духа.

– Он принудил меня… носить эти вещи, – пролепетала она. – Я его пленница. Я ничего не могу поделать.

С проворством кошки Клив отскочил назад, так что оказался один против толпы бандитов и вскинул блестящие стволы револьверов. Его бесстрашие поразило и напугало бандитов. А Келлз, похоже, решил, что угроза нависла только над ним самим.

– Ладно, припер к стенке, – просипел он, – все это чистая правда… Только если меня шлепнешь, ей будет еще хуже.

Он ожидал, что сорвавшегося с цепи мальчишку уже ничто не остановит, и все же ум подсказал ему именно те слова, что еще могли его удержать.

– Не стреляй, – простонала Джоун.

– Выходите, – приказал Клив, – садитесь на лошадь и приведите к крыльцу еще одну… Ступайте! Я увезу вас отсюда.

В Джоун боролись искушение и страх. Ведь в свалке Джима неминуемо убьют, а с ней будет и того хуже. Эти мысли, мысль о возможности побега, видение незнакомого лика этого некогда бесстрашного юноши привела ее прямо в неистовство. Но мужества на эту отчаянную, безнадежную глупость у нее не было.

– Я останусь здесь, – прошептала она, – а ты – уезжай!

– Живо, женщина!

– Нет! Ни за что! – Ты хочешь остаться с этим бандитом?

– Нет, нет! Только я должна!

– Значит, ты его любишь?

Всем своим сердцем Джоун хотела отвергнуть оскорбление, однако женская хитрость заставила ее проглотить готовые сорваться с губ слова – слова, которые ее полностью бы разоблачили. От стыда она низко опустила голову, но все же у нее хватило духа – ради него самого, ради его блага – предстать перед ним в таком неприглядном свете. Это был ее единственный шанс.

– Прочь с моих глаз! – прохрипел Джим. – А я-то готов был за вас драться!

И се снова обдало таким невыносимым равнодушным презрением, что она прикусила язык, чтобы удержать горестный крик. Как снести такую муку? Ведь это же на нее Джоун Рэндел, обращено его беспощадное презренье! Что из того, что он ее не узнал? Шаг за шагом, еле помня себя от горя, сотрясаемая идущей изнутри дрожью, ослепленная жгучими слезами, она стала отступать к своей двери и, спотыкаясь, скрылась за занавеской.

– Келлз, ты был прав, – услышала она голос Джима, как бы идущий откуда-то издалека. – Мне нет оправданья… У меня в голове не все дома, когда дело доходит до женщин. Хочешь – забудь о моей вспышке, хочешь – нет. Только если я тебе нужен, я готов вступить в твой Пограничный легион.

Глава XII

Эти горькие, полные иронии слова Клива – последнее, что слышала Джоун, – не смолкая звенели в ее смятенном мозгу, как похоронный колокол судьбы. Она лежала в темноте, придавленная жестоким бременем, и только молила Бога, чтобы утро больше никогда не наступало. Но в конце концов кошмар этот кончился, и она открыла глаза навстречу утреннему свету.

Она очень озябла: все долгие часы ночи пролежала, ничем не укрывшись. С той минуты, когда она, потрясенная горькими словами Клива, согласившегося вступить в Легион Келлза, упала на постель, она так и не пошевелилась. Ей казалось, что прошли целые годы. Она не помнила, о чем думала в эти бесконечные черные часы, и, тем не менее, оказалось, что за это время она приняла решение сегодня же открыться Джиму Кливу, даже если за это придется заплатить жизнями их обоих. Уж лучше умереть, чем жить в постоянном страшном напряжении. А что до Джима, так она, по крайней мере, не даст ему вступить на путь преступлений.

Джоун встала. Голова у нее кружилась, ноги плохо слушались, руки дрожали. Казалось, вся кровь отлила от сердца к голове, и даже дыханье причиняло ей жестокую боль. Сняв маску, она умылась и причесалась. На первых порах она было решила выйти из комнаты с открытым лицом, но передумала. Она как будто заразилась безрассудством Клива, и теперь ее было не остановить.

А Келлз утром был возбужден и весел. Осыпал ее комплиментами и сказал, что скоро они уедут из этой глухой долины, и Джоун наконец увидит самый удивительный спектакль в жизни – богатейший золотой прииск. Увидит, как на карту ставят целое состояние, смеясь его проигрывают и снова идут копать. Еще он сказал, что отвезет ее в Сакраменто или Фриско и накупит всего, о чем только может мечтать девушка. Он совсем разошелся, говорил громко, непоследовательно и, предвкушая скорое осуществление своей мечты, вел себя как одержимый.

Было уже позднее утро. Возле хижины слонялись столь же возбужденные бандиты. Вовсю шли приготовления к отъезду на прииск. Бандиты вытаскивали вьюки, проверяли их содержимое, снова увязывали; осматривали седла, сбрую, оружие; неумело чинили одежду; перековывали лошадей – процедура эта была одинаково тяжела и неприятна как людям, так и лошадям. Стоило на склоне показаться всаднику – а они то и дело там появлялись – все бросали работу и устремлялись к вновь прибывшему. У всех на языке было имя Джесса Смита. Он мог в любую минуту приехать и подтвердить заманчивую сказку Бликки.

Джоун показалось, что глаза у бандитов стали почему-то желтыми, словно отблеск золота на солнце. Раньше ей доводилось встречать рудокопов и старателей, у которых от постоянных мыслей о золоте глаза начинали гореть странным светом, но такого, как в Легионе Келлза, она еще не видывала. Вскоре она заметила, что несмотря на всеобщее возбуждение, отношение к ней бандитов неуловимо изменилось. Она быстро почувствовала эту разницу, только никак не могла определить, в чем же она заключается. Не ломая над этим голову, Джоун решила заняться делом.

Сперва она помогла Бейту Вуду. Он был неуклюже любезен. Она и не подозревала, что ее грустный вид может внушить кому-нибудь из бандитов жалость, пока не услышала шепот Вуда: «Не расстраивайтесь, мисс. Может, все еще утрясется». Слова Вуда, его сочувствие очень ее удивили. Его таинственное подмигиванье, быстрые взгляды, доброжелательная усмешка – все говорило о какой-то перемене. Ей захотелось выяснить, в чем дело, но она не знала, как это сделать.

А перемена чувствовалась во всех бандитах. Тогда она отправилась к Пирсу и чисто по-женски напустила на себя еще более грустный вид, памятуя, что именно на него отозвался Вуд. Пирс среагировал еще быстрее. Когда она подошла, он не воспринял ее близость как близость женщины, близость, которая должна была бы разбудить в нем зверя. Конечно, он был вульгарен, грубоват, но видно было, что он ее жалеет. Джоун это сразу почувствовала. Но кроме жалости было и что-то еще. Этот Келлзов лейтенант держался так же непонятно, как Вуд. Джоун зашила ему большую, обтрепавшуюся дыру на кожаной куртке. Пирс, похоже, этим даже возгордился, пытался шутить, говорил комплименты. Когда Джоун кончила работу, Пирс быстро оглянулся, сжал ей руку и вдруг сказал шепотом: «У меня когда-то была сестренка». И зло, даже как бы с ненавистью добавил: «Ну, Келлз!.. На прииске он уж точно свернет себе шею».

Джоун отошла, еще больше заинтригованная. Невидимо для глаз происходило что-то странное. Суровый взгляд Пирса, пророчащие беду слова явно говорили о его неприязни к Келлзу. А чем вызван внезапный интерес к ее положению? Что значила его еле ощутимая враждебность по отношению к вожаку? Можно ли ожидать, что в душе этих бандитов, связанных только настоящими, прошлыми и будущими злодеяниями, еще живо представление о чести и порядочности? Неужели дело идет к открытой вспышке злобы, ненависти, ревности, предательства, взлелеянных преступной пограничной жизнью? И Джоун ясно увидела тщету и трагический провал выношенного Келлзом великого плана. Предприятие не может завершиться успехом. Да, на несколько дней или недель Келлз поднимется на волне черной славы, набьет мешки обагренным кровью золотом, прогремит на всю округу безумной игрой… И тем не менее по самой своей сути все это обречено на провал. Провал и гибель.

Джоун переходила от одного бандита к другому, грустно и дружески обмениваясь с каждым парой слов, выискивая признаки происшедшей перемены; но что же все-таки произошло, поняла только после того, как встретила Французика – человека другой расы. В глубинах его натуры с незапамятных времен было запечатлено некое чувство, инстинкт, давно уже погребенное в беспросветном хаосе разбойной пограничной жизни, но вдруг на миг пробившееся на поверхность, – чувство врожденного уважения к женщине. Для Джоун это был луч света во тьме. Еще вчера эти головорезы презирали ее, сегодня они преисполнились к ней уважения.

Значит, они поверили тому, что она в отчаянье бросила Джиму Кливу. Они поверили в ее порядочность, им стало ее жаль, теперь они относились к ней с уважением, оценили ее попытку спасти этого мальчишку, отвратить его от преступной карьеры. Да, они бандиты, разбойники, убийцы, они давно загубили свои души, однако каждый сумел увидеть в ней образ своей матери, сестры. Чтобы каждый чувствовал или сделал бы с нею, располагай он над ней той властью, какая была у Келлза, значения не имело. Странная непоследовательность эмоций и мыслей заставляла их ненавидеть Келлза за то, с чем они легко мирились в себе самих. Ее горячие увещевания Клива, неожиданное признание, ее молодость и беда, в которую она случайно попала, приоткрыли в душе каждого бандита далеко упрятанные человеческие чувства. Как в Келлзе еще сохранились остатки благородства, призраки его погубленных былых идеалов, так и в остальных бандитах еще жили крупицы добра. И Джоун открылась великая истина: нет и не может быть людей, безвозвратно потерянных для добра.

Но тут ей на память пришел омерзительный образ Гулдена, человека, у которого не было человеческой души, и она снова содрогнулась. Потом мысли ее обратились к Джиму Кливу – он-то ей не поверил, он сделал роковой шаг. Перед ним она оказалась бессильна, странный вывих в его психике вывел его из-под ее влияния.

И как раз в ту минуту, когда в голове у нее забрезжила эта мысль, мысль, что никакие перемены в отношении к ней бандитов все равно не дают ей ни малейшей надежды как-то повлиять на Джима, она увидела, что к хижине ленивой походкой, ни на что не обращая внимания, подходит Джим – грязный, оборванный, с сигаретой в зубах и синяками на бледном лице – воплощенное безразличие и отрешенность от всего на свете. Сердце у Джоун болезненно сжалось и замерло. Один миг она стояла в нерешительности, борясь с собой. Ей было так плохо, что у нее достало бы смелости прямо сейчас подойти к нему, снять маску и сказать: «Я – Джоун!» Но все же она оставила это на самый крайний случай. А сейчас, хотя никакого определенного плана у нее не было, она решила положиться на судьбу – поискать возможности повидаться с ним наедине.

Вдруг громкий вопль перекрыл ровный гул голосов – орал какой-то верзила, показывая рукой на противоположный склон, где над ивняком вдруг поднялось облако пыли. Все сгрудились перед хижиной, вглядываясь в клубы пыли и громко переговариваясь.

– Джессова лошадь, ей-богу! – снова заорал верзила. – Эй, Келлз, давай сюда!

На крыльцо живо вышел Келлз и в один миг оказался среди возбужденной толпы. За ним выбежали Пирс, Вуд и остальные.

– В чем дело? – бросил он на ходу. – Кто это там скачет без седла? – Гляди, прямо сюда гонит! – крикнул Вуд.

– Это Бликки! – снова гаркнул верзила. – Ну, Келлз, вот они, новости! Я узнал Джессову лошадь.

Из горла Келлза вырвался странный ликующий крик. Вопли бандитов сменились глухим гулом, а потом и вовсе смолкли. По дороге низко, как индеец, пригнувшись к шее лошади, несся Бликки. На всем скаку он подлетел к террасе, бандиты бросились врассыпную. Разгоряченная лошадь тяжело проскочила вперед. Лицо у Бликки было совсем серое, он был вне себя.

– Джесс приехал! – хрипло заорал он прямо в лицо Келлзу. – Он свалился с лошади – вконец измучился! Он требует тебя… и всю банду! Он видел золотого песка на миллионы долларов!

Наступила мертвая тишина, но ее тут же сменил невообразимый гвалт. Бликки круто повернул лошадь, Келлз, а за ним вся банда бросились бежать.

Джоун поспешила воспользоваться представившейся возможностью. Она видела все, что происходило, но не упускала из виду и Клива. Когда все побежали, он поднялся с бревна, на котором сидел, и пошел было за остальными, но тут к нему подскочила Джоун и схватила его за руку. От неожиданности. он вздрогнул. А у нее язык словно прилип к небу, губы ее не слушались. Дважды она пыталась заговорить, но не могла вымолвить ни слова.

– Приходи туда… вон в тот сосняк!.. – прошептала она, задыхаясь от волнения. – Дело идет о жизни и смерти… для меня.

Когда Джоун отпустила его руку, он попытался сорвать с нее маску, но она увернулась.

– Кто вы? – зло спросил он.

Келлз и его люди уже перепрыгивали через ручей и, продираясь сквозь ивняк, мчались дальше. На уме у всех было лишь одно – добежать до Джесса Смита и самим все узнать о прииске. Для них это значило то же самое, что для честных золотоискателей найти богатую жилу.

– Идем! – крикнула Джоун и бросилась за угол хижины, лишь на мгновение остановившись, чтобы посмотреть, последовал за ней Джим или нет. Джим подчинился ее приказу. Тогда Джоун обогнула хижину и побежала вверх по склону. У первых же сосен она снова остановилась. Джим следовал за ней по пятам. Она побежала дальше, но уже тяжело дыша и часто спотыкаясь. Джим несся за ней широкими прыжками; лицо у него еще больше побледнело, глаза посуровели, зубы были плотно сжаты, и Джоун вдруг испугалась – что он хочет сделать? Она опять двинулась вперед, но уже шагом.

Вскоре хижины скрылись за разбросанными по склону елями и соснами. Впереди, в нескольких десятках футов, сосны стояли уже плотной стеной; к ним-то и направлялась Джоун. Остановившись возле сосен, она опасливо огляделась. Кроме Джима никого не было видно. Она даже всхлипнула от облегчения и. радости. Их никто не видел. В этом сосняке они будут скрыты от глаз бандитов. Наконец-то! Теперь она сможет открыться Джиму, объяснить, почему и как она тут очутилась, сказать, что любит его, что она та же честная девушка, что была когда-то. Но все же она дрожала, как лист на ветру, и видела Клива, словно сквозь туман. А он уже приближался. Ни о чем не думая, Джоун углубилась в рощу. Там было сумеречно и прохладно, пахло смолой. Во все стороны шли неприметные тропки, они вели к солнечным полянам. Джоун шла все дальше в лес, как вдруг на пути у нее оказалось поваленное дерево. Она остановилась и обернулась: вот тут она будет ждать Джима – так удобно стоять, прислонившись к гладкому стволу. Показалась темная тень – крадучись подходил Джим. Она никогда не видела его таким. Вот он вышел на поляну.

– Ну, так говорите, – глухо произнес он. – Похоже, я пьян или совсем рехнулся.

Но Джоун не могла вымолвить ни слова: подняв дрожащие руки, она поднесла их к лицу и с тяжким вздохом сорвала маску.

Удар кинжала в самое сердце не поразил бы его страшнее. Джоун увидела, в какой ужасный шок вверг его ее вид, но не понимала, как его истолковать. Потом ее залила волна жгучей радости.

– Джим! Джим! Это я, Джоун, – еле слышно прошептала она.

– Джоун! – с усилием выдохнул он, и видно было, что он ни на миг в этом не усомнился.

С проворством пантеры он подскочил к ней, схватил за ворот рубашки, швырнул на колени и поволок. Джоун попыталась вырваться, однако туго стянутый и перекрученный его железной хваткой воротник душил ее, не давал выкрикнуть ни слова. Джим ни разу не посмотрел на нее, зато она хорошо его видела – Видела, как напряглось его тело, видела, как в неистовой ярости исказилось его лицо, как волосы на голове встали дыбом. Джим волок ее, словно она была пустым мешком. Он был зверем, который, свирепо рыча, тащит свою жертву в темноту логова. Джоун задыхалась, помутившийся взгляд уже плохо различал окружающее, и только инстинкт заставлял ее продолжать борьбу. Внезапно хватка его ослабела, воздух с хрипом устремился в ее легкие; темно-красная пелена перед глазами растаяла. Джоун все еще стояла на коленях, а над ней, словно сероликий демон, возвышался Джим с нацеленным на нее револьвером.

– Молись о своей душе… и о моей!

– Джим! Джим!.. Неужели ты себя тоже убьешь?

– Да! А теперь, живо – молись!

– Боже! Тогда я буду молиться не о душе, я буду молить Бога дать мне еще одну минуту жизни… чтобы все тебе рассказать!

На лице Клива отразилась внутренняя борьба, рука с револьвером дрогнула. Ее ответ, как вспышка молнии, озарил черную пучину поглотившей его ревности.

Джоун тут же все поняла. Она подняла дрожащее лицо и протянула к Джиму руки.

– Рассказать тебе… Джим… – молила она.

– Что рассказать? – грубо оборвал он.

– Что я невинна… что я честная… девушка… Дай мне все рассказать… Ты все не так понял… Ты жестоко ошибаешься.

– Теперь я вижу, что и впрямь пьян… Это ты, Джоун Рэндел! Ты – и в такой одежде! Подруга Джека Келлза! Даже не жена! Над тобой смеются эти грязные рожи! И ты говоришь, что ты невинна… что ты чиста?.. А сама отказалась от него уйти?

– Я побоялась… боялась, что они тебя убьют, – почти простонала Джоун, бил себя в грудь.

Должно быть Джим снова подумал, что потерял рассудок, что весь этот чудовищный кошмар – просто пьяный бред, что ему только мерещится, будто Джоун Рэндел стоит перед ним на коленях в бесстыдном мужском костюме, протягивает к нему руки, молит его не о пощаде, а о том, чтобы он поверил в ее невинность.

А Джоун уже говорила, говорила лихорадочно, торопливо, давясь словами.

– Ты только выслушай меня! Я тогда утром же поехала за тобой…

Отъехала от Хоудли на двадцать миль… Там встретила Робертса. Он поехал со мной… Потом у него охромела лошадь. Нам пришлось заночевать в горах. На стоянку натолкнулся Келлз и еще двое с ним. Они тоже там заночевали. А утром он убил Робертса и увез меня… Потом он убил тех двоих… чтобы остаться со мной одному… Мы перевалили через хребет… В одном глухом каньоне у него есть хижина… Там он напал на меня… а я… я в него выстрелила и тяжело ранила… Только я не могла бросить его там… на верную смерть…

Джоун спешила. Но, видя, что Клив мало-помалу отходит, стала успокаиваться; речь ее потекла глаже.

– Сначала он выдал меня за жену, чтобы обмануть Гулдена… и других тоже… – продолжала Джоун. – Он думал, что это спасет меня от них. Только они обо всем догадались… или еще как-то узнали… Это Келлз заставил меня носить все это. Он ведь развращенный. А мне все равно надо было что-то носить. Келлз мне ничего плохого не сделал. Никто не сделал. Я даже могу на него влиять, он не в силах мне противиться. Он хотел заставить меня выйти за него замуж. И еще он как-то чуть не поддался своим мерзким желаньям, только сумел их побороть… в нем сохранилось что-то хорошее, и я умею его расшевелить… Он меня любит, и я его больше не боюсь… Господи, Джим, какой ужас я пережила! Но я та самая девушка, какую ты знал… какую ты…

Клив выронил револьвер и провел рукой по глазам, словно что-то мешало ему видеть.

– Но зачем… зачем, – недоверчиво спросил он, – зачем ты уехала из Хоудли? Ведь это запрещалось.

Ты же знала, как это опасно.

Джоун пристально посмотрела на него и увидела, как с лица его постепенно сходит бледность. Она воображала, что, открыв ему свою любовь, она почувствует невероятную гордость, но она ошибалась. Минута была так полна, так насыщена, что Джоун как бы потеряла дар речи. Он погубил себя из-за нее, и из его погибели пышным цветом расцвела ее любовь. Возможно, напрасно, возможно, слишком поздно, только он все же будет знать, что она тоже ради любви к нему жертвовала собой.