Текст книги "Свое имя"
Автор книги: Юрий Хазанович
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
В воскресный солнечный полдень жители Горноуральска наблюдали такую картину. По центральной улице шел солдат, а рядом вразвалку шагал светловолосый коренастый парнишка в распахнутом пиджачке поверх синей рубашки.
Вряд ли они привлекли бы к себе внимание, если бы шли, как все люди, по тротуару. Но они шествовали по мостовой. И, хотя солдат был без винтовки и шел не в затылок пареньку, а рядом, все понимали, что он конвоирует его.
Угрюмый вид парня подтверждал это предположение. Надвинув старую кепчонку на брови, он нелюдимо посматривал по сторонам зеленоватыми дерзкими глазами. Правая рука солдата время от времени касалась его левого локтя, и трудно было понять, напоминает ли он парню о своем присутствии или заботливо поддерживает его.
В общем, их взаимоотношения остались бы для прохожих загадкой, если бы парень вдруг не бросился наутек.
Тяжело топая сапогами, солдат погнался за ним. Впереди сверкали полумесяцы подковок на каблуках у паренька, крыльями развевались коротенькие полы пиджачка.
– Стой! – кричал солдат. – Стой, собачья душа!
Прошмыгнув перед носом легковой машины, паренек метнулся на другую сторону улицы, к трамвайной остановке. Беглец, вероятно, рассчитывал заскочить в вагон. Но из трамвая выпрыгнул высокий дядька в пожарной спецовке, и парень с разгона угодил в его объятия. Он вырывался, сопел, задыхаясь от бега и злости.
– Ну, все! – прерывисто сказал подоспевший солдат и крепко взял его за локоть. – Побаловался, и хватит. Пошли…
– За что это его? – сочувственно спросила женщина из толпы.
– Он знает, за что, – уклончиво ответил солдат, вытирая лоб.
Можно ли было вообразить, что все кончится таким позором! Со станции Лозовая он уехал не на запад, а на восток. Собственно, он не ехал – его везли, сопровождали, его доставляли по месту жительства, в Горноуральск. Солдату-сибиряку, вышедшему из госпиталя и списанному из армии «подчистую», поручили по дороге домой, мимоездом, «забросить» на Урал беглого…
Не так, совсем не так думал Алеша вернуться! Все было против него. Поездка не удалась. Но могли, же привезти его в Горноуральск в будничный день, в дождливую погоду. Так нет, он приехал в чудесное солнечное воскресенье, когда кругом полно людей! Но и этого еще мало. Солдат не мог придумать ничего лучше, как вести его по главным улицам да еще по мостовой…
Ниже надвинув кепку, засунув руки в карманы, Алеша все же вышагивал независимо и степенно. Солдат настороженно косился в его сторону.
– Ведете меня вроде жулика какого! – обиженно произнес Алеша.
– Зачем – жулика? – спокойно возразил солдат. – Жуликов милиция водит.
Самое страшное было впереди: они вышли на улицу Красных Зорь, предстояло пройти мимо дома Мити Черепанова.
Мальчишки, как назло, высыпали на улицу. Надо было немедленно придумать что-то. Бежать? Глупо. Мысль работала быстро, напряженно. Решение найдено! Он идет и запросто беседует с солдатом, своим старым знакомым, вот и все.
Но о чем беседовать? За дорогу они обо всем переговорили.
– Значит, вам в Сибирь? – опросил Алеша, краснея от того, что ему было известно, куда едет солдат.
– В Сибирь, – отвечал солдат, понимая Алешу и стараясь облегчить его положение.
– Долго воевали?
– Не выполнил я свой план…
– Все-таки вам повезло.
– Не шибко.
– Почему же?
– Имел надежду пленных фашистов по Берлину вести, а приходится, видишь, тебя сопровождать…
– Вас ранило? – быстро перевел разговор Алеша.
– Я ж тебе рассказывал, легкое мне пробило. За тобой вот пробежался и уже задохся.
– Ну, вы извините меня…
– Ладно, извиняю, – усмехнулся солдат и подозрительно взглянул на него: что-то больно вежливым стал.
Мальчишки были уже совсем близко. Алеша придал лицу непринужденный, беспечный вид.
Вова Черепанов, игравший на улице, первым заметил его.
– Здорово, Алеша! – закричал он. – Ты уже нашелся?
Алеша отвернулся, а солдат, улыбаясь, сказал тихо, словно про себя:
– Нашелся. Теперь не потеряется…
Вероятно угадав что-то неладное, никто из мальчишек не решился подойти к нему. А когда Алеша и солдат свернули за угол, мальчишки двинулись в ту же сторону: серьезное дело – когда человека ведут!
Возле своего дома Алеша приостановился.
– Ну, давайте я сам подпишу, – умоляюще простонал он. – Ну какая вам разница?
– Нет, парень, на подлог меня не подобьешь.
Махнув рукой, Алеша решительно пересек двор, засаженный картошкой, и быстро поднялся по лестнице…
Открыв дверь, он понял, что ему не миновать и последней неудачи: Вера, в старенькой блузке с дырами на локтях, в подоткнутой на поясе юбке, мыла пол.
Она услышала, как скрипнула дверь, подняла голову, вскрикнула и, выронив тряпку, раскинув мокрые руки, кинулась к брату, оставляя на сухом полу маленькие отпечатки босых ног.
– Алешка! Лешенька! Чертенок мой полосатый!.. – Вера звучно чмокнула его в щеку и, заметив солдата, поспешно поправила юбку.
Солдат, остановившись в дверях и сняв пилотку, поглаживал стриженую голову и растроганно улыбался.
– Ладно, нежности отложим пока, – буркнул Алеша с холодной деловитостью и слегка оттолкнул сестру. – Распишись, что получила меня…
Солдат кашлянул и зашел в комнату.
– Вы ему сестра будете?
Вера закивала, счастливо улыбаясь.
– Тогда распишитесь вот тут. Получила, мол, братца в цельности и сохранности…
Нагнувшись, Вера быстро вытерла о подол руки, нашла на письменном столе карандаш.
– Ценная посылка с доставкой на дом… – Вера не могла сдержать смех, рука не повиновалась ей, и она поставила какую-то закорючку.
Солдат аккуратно сложил бумагу, спрятал ее в карман гимнастерки, надел пилотку и, поднеся руку к виску, стукнул каблуками.
– Спасибо вам. Уже уходите? – огорченно проговорила Вера. – Садитесь, чаю попьем…
Солдат смотрел на нее с нескрываемой нежностью.
– На поезд надо поспеть. Ждут меня в Кемерове. Такая же девушка хорошая, как вы…
Солдат ушел.
– С почетом вернулся, – сказала Вера. – Ой, какой же ты худой! Кожа и кости. К тому же кожа очень грязная. А клёш-то, клёш, боже ты мой! Бахрома, как у скатерти…
Алеша ходил по комнате, не слушая сестру. Казалось, он не был здесь вечность. Ему было приятно и горько.
Избегая встречаться глазами с Верой, он спросил об отце, о матери. Вера довольно спокойно сообщила, что от отца писем нет, что мама ушла в госпиталь и обещала вернуться часа через два.
– Что же ты, как гость? Раздевайся… – Она сдернула с него кепку, заставила скинуть пиджачок. – Сейчас воду поставлю, помоешься. Грязнуля!
Когда военный комендант обнадежил ее, что Алешу непременно найдут и доставят по месту жительства, Вера дала себе слово не разговаривать с братом. Зайдет Алеша в дом, а она и «здравствуй» не скажет, даже не обернется. Об этом своем решении Вера вспомнила только сейчас и рассердилась на себя: тоже воспитатель! Надо было проучить его хорошенько, а она сразу растаяла, кинулась обниматься. Впрочем, еще не поздно. Надо его не замечать, пусть помучается, пусть осознает. И она действительно не замечала его минут десять. Но, поняв, что это вполне устраивает Алешу, не смогла больше молчать.
– Как воевалось? – небрежно спросила Вера.
Он рассказал, что доехал до фронта и что все было прекрасно. Но убили майора, чудесного, доброго человека, который обещал взять его в свою часть. А когда он обратился к пехотному капитану, тот попросту предал его: приставил к нему солдата и велел отправляться домой. «Войну мы и так выиграем, надо беречь патриотическую молодежь!»
– Вот какие невеселые дела, – закончил он, полагая, что рассказ получился складный.
– А я каждый день, как дура, газеты смотрела… – с досадой проговорила Вера.
Не будь Алеша так взволнован, он угадал бы ядовитый смысл, скрывающийся за этими словами. Но он спросил доверчиво:
– Зачем?
– В списках награжденных тебя искала, – обрадованно выпалила Вера и побежала на кухню.
– Змея! – бросил ей вслед Алеша.
– А я уже работаю, – сообщила она вернувшись.
Он приложил немало усилий, чтобы изобразить безразличие.
– Не на свои ли собственные средства будешь сейчас меня угощать?
– Очень нужно! Мою зарплату откладываем на книжку. Так решили с мамой.
– Приданое копишь?
– Пустомеля!
Вера принялась домывать пол, совершая тряпкой проворные круговые движения и сообщая брату новости: Митин отец остался на фронте машинистом бронепоезда, а Митя как будто поступает на паровоз.
– Очень большое счастье – на паровоз!
– Что и говорить! Морская пехота – это счастье. По тебе видно.
– Не нужно кипятиться, – Многозначительно сказал Алеша. – Я ведь против Мити ничего не говорю…
– А что ты можешь сказать против него?
– Оставим эту неблагодарную тему, – улыбнулся Алеша и положил руки на живот. – Мне совсем не до таких разговоров. Дай лучше укусить чего-нибудь…
Тревожные минутыВсе здесь было белое: стены, подоконники, деревянные диваны и даже кадка, из которой под самый потолок тянулся стройный фикус.
Человек десять подростков в черных гимнастерках со скрещенными молоточками на выпуклых жестяных пуговицах ожидали приема и переговаривались вполголоса. Митя был занят своими мыслями. В голове еще была счастливая путаница, а перед глазами – сияющее лицо Урусовой. Только сейчас до него по-настоящему дошли ее слова: «Ручалась за тебя. Пойдешь кочегаром-дублером. Испытательный срок – месяц. Смотри! Горновой сказал: «Пробойный парень! Хорошо, если и в работе себя так покажет!» Я заверила: «Покажет!»
«Будьте спокойны!» – подумал Митя.
Значит, он поездной кочегар. Правда, еще не кочегар, а кочегар-дублер, но ничего не поделаешь. В школьном драмкружке, в футбольной команде тоже есть дублеры. Немного обидно, что к драмкружковцам, футболистам и к рабочим применяется одно и то же определение. Назвали б хоть стажером или практикантом, а то – дублер, вроде подставное лицо.
– Долго что-то, – сказал Митя своему соседу, коренастому пареньку с круглым и добрым лицом.
– Эх, лешак его возьми! – вздохнул парень. – Думал, работать сегодня начну. Руки горят, честное слово, хлопцы! А тут тянучка с этой комиссией. Формалистика…
– Месяц назад в училище выслушивали, осматривали с ног до головы. Я еще не успел испортиться, – шутливо-недовольным тоном подхватил парень со шрамом на подбородке.
– А кто тебя знает, – заметил сосед с облупившимся носом. – Может, и подпортился. Паровозная служба здоровых любит. В прошлом году один кончил наше училище, пришел в депо, а комиссия завернула его…
– Это почему же? – изумился черноглазый, небольшого роста мальчишка.
– Такую чудную болезнь нашли, просто страх. Забыл, как называется. В общем, с цветами у него неразбериха.
– С какими цветами?
– Не с розами да маками, понятно. Медицина подкопалась, понимаешь, что у него с глазами нелады. Смотрит он на зеленый цвет, а ему красный показывается.
– Ну да! – насмешливо ввернул кто-то. – А если на красный смотрит?
– А красный ему зеленым представляется.
– Бред, – авторитетно заявил черноглазый. – Такого не бывает.
– А я говорю, есть такая болезнь, – настаивал облупившийся нос. – Название только вылетело из головы. У кого найдут такое, ни в армию не берут, ни на транспорт.
– Понятное дело, – подхватил ремесленник с круглым добродушным лицом. – Человек смотрит на красный светофор, а ему видится, будто он зеленый. И прощай, моя телега…
Митя не совсем поверил в существование этой странной болезни и все же беспокойным взглядом обшарил белую комнату, остановился на высоком, раскидистом фикусе и с облегчением отметил: толстые полированные листья определенно зеленого цвета…
Из кабинета вышел юноша с длинным румяным лицом. На нем была клетчатая ковбойка и старые синие брюки. «Тоже самотек», – отметил Митя.
Юноша хлопнул дверью и, на ходу застегивая ковбойку, пошел к выходу. Ребята остановили его:
– Ну как? Порядок?
– Сердце, – уныло сказал парень.
– Что – сердце?
– Перебои, говорят, какие-то…
– А еще что сказали?
– И этого хватит. «Не годен!» – и весь разговор. – Кончики губ у него дернулись книзу.
Митя ужаснулся: такой здоровый на вид парень, и вдруг – сердце! Этак могут и у него чего-нибудь отыскать.
– Там старуха – просто тигра. – Парень в ковбойке приложил руку к карману, где лежал печальный документ. – Пускай посылают на другую комиссию. Я им докажу, какое у меня сердце!
Наконец настала Митина очередь.
В кабинете остро пахло лекарствами. Возле окна за столом сидела маленькая, словно высушенная, седая женщина в белом халате. Вероятно, это и была «тигра». Она внимательно посмотрела на Митю сквозь очки и велела раздеться до пояса. Очки были совсем незавидные, одна дужка сломана, и вместо нее от круглой роговой оправы к уху тянулась двойная черная нитка. Но толстые выпуклые стекла так увеличивали, что глаза врачихи казались неестественно большими, страшноватыми, на белках виднелись тончайшие, будто паутина, красноватые жилки.
Что с ним делала эта старуха! Взвешивала, смотрела форму ступни, заставила приседать двадцать раз подряд, потом принялась выслушивать, плотно приставляя трубку к его телу; на нем появлялись и тотчас исчезали белые кружочки. Митя безропотно выполнял приказания и тревожно всматривался в сморщенное пергаментное лицо.
Чтобы показаться выгоднее суровой врачихе, он набрал в легкие побольше воздуха и, чуть согнув руки в локтях, как это делают борцы, напряг мускулы.
– Не следует уподобляться крыловской лягушке, – сказала врачиха. – Как известно, это может привести к печальным последствиям… – Она впервые улыбнулась и поставила на стол трубку. – На что жалуешься, Черепанов?
Щеки у него запылали, как на морозе.
– Никогда не жаловался.
– На паровоз собираешься? – задумчиво спросила она.
Митя ответил.
– Можешь одеваться.
Пока он натягивал майку, врачиха записывала что-то в листке. Вытянув шею, он безуспешно следил за ее скрипучим и быстрым пером. Кончив писать, она сняла очки, протянула ему листок. И вдруг он увидел перед собой усталое, доброе лицо. «Вовсе не тигра!» – удивленно подумал Митя и взял бумагу.
С этим листком он странствовал из кабинета в кабинет, от врача к врачу. Ему измеряли рост, заглядывали в горло и в уши, потом молодая женщина-врач поставила его лицом к стене, сама отошла в дальний угол и стала шептать разные слова, а он должен был повторять их. Это было очень похоже на игру. Затем его подвели к таблицам с буквами и цифрами, закрывали то один глаз, то другой, а он называл значки и буквы, в которые врач тыкала указкой. После этого заставили разгадывать цвета, – видно, паренек все-таки сказал правду про болезнь. Наконец пожилой врач бил его по коленкам стальным молоточком с черным резиновым набалдашником и тоже расспрашивал про всякую всячину.
– Получай, – утомленным голосом сказал он, вручая Мите листок, исписанный разными почерками.
– Все? – недоверчиво спросил Митя.
– Замучили? Теперь все, свободен.
– Как – свободен?
– От комиссии свободен, – усмехнулся пожилой врач. – Можешь хоть в паровозники, хоть в летчики…
Этого он не ожидалКомната нарядчика паровозных бригад перегорожена темным деревянным барьером, до блеска отполированным локтями. По ту сторону барьера за одним из столов сидел человек с круглой лысиной и лицом, вытянутым и узким, словно его пропустили между прокатными валками. Копаясь в ворохе бумаг, он хмурился, и Митя не рискнул потревожить его. И вдруг он остолбенел: за вторым столом сидела Вера. Низко наклонив золотистую голову, она старательно записывала что-то в конторскую книгу.
Приятно в чужой, казенной обстановке неожиданно встретить знакомого человека. Да еще какого человека!
– Вера! – громко воскликнул Митя и ринулся к барьеру.
Она подняла голову. Глаза внезапно засветились изумлением, но в тот же миг потухли, и лицо выразило полное безразличие. Сведя брови, Вера повела глазами на лысого, как будто давая что-то понять. Но Митя понял одно: Алешкина сестра относится к нему по-прежнему с насмешливым равнодушием.
С какой радостью вверил бы он ей свои драгоценные документы! Именно ей, в этом было даже нечто знаменательное. Вера оформляет его на работу! Но все это вздор. Он отвернулся и подал бумаги нарядчику. Тот с недовольным и рассеянным видом человека, которого разбудили, взглянул на документы и бросил их на Верин стол:
– Оформляйте.
Только совершенно чужой человек, бесчувственный писарь мог с таким ледяным безучастием читать его бумаги. И как это можно – ведь она сама недавно поступила на работу и должна понимать, что делается в его душе!
…В четвертом классе Вера заявила, что хочет сидеть на одной парте с Митей Черепановым. Митя и Коля Зырянов запротестовали: они с первого класса сидели вместе. Но Вера была непреклонна. Ее не остановили даже угрозы, хотя она знала, что в отношении угроз и Митя и Коля весьма исполнительны.
– Чего ей нужно? – удивлялся Митя, рассказывая об этом Алеше.
– Очень просто, ты ей нравишься. Она даже маме сказала: «Самый лучший мальчик в нашем классе Митя Черепанов».
Дело дошло до Валентины Ивановны, классной руководительницы. «Очень хорошо ты придумала, Вера, – сказала она. – Мальчики не смогут разговаривать на уроках…» И Вера осталась с Митей на одной парте.
Каждый день на большой перемене она приставала к нему с угощениями.
– Съешь бутерброд с корейкой. Думаешь, не хватит? Посмотри. Не любишь корейку? Не понимаю, как можно не любить корейку! Ну, тогда возьми вот булку с яблочным джемом…
И Митя и Коля бойкотировали ее, а она, не обращая на это внимания, старалась все время быть с ними. Митя откровенно презирал ее, жестоко дергал за косы, подкладывал кнопки на парту и делал другие пакости. Но она сердилась недолго…
Расстались они после пятого класса: Вера перешла в шестой, а Митя, как известно, остался на второй год в пятом. Потом ее с другими девочками перевели в женскую школу. С тех пор Митя редко встречал Веру. При встречах они обычно не замечали друг друга и не всегда удостаивали приветствием.
Так было до одного памятного вечера. Полгода назад, 31 декабря, в женской школе был новогодний вечер, на который пригласили мальчишек. Мите не хотелось идти: боязно было очутиться вдруг среди сотен девчонок. Но Алеша почти силой потащил его:
– Это ты отвык от них. А они не кусаются, ручаюсь. Пошли. Верка говорит, не заснем…
Драмкружок показал две картины из пьесы «Таня». Сначала Митя разгадывал бывших соучениц в незнакомых людях, действовавших на сцене. Но постепенно жизнь этих людей захватила его.
Затем кто-то играл на рояле, кто-то пел. И вдруг назвали Веру Белоногову. Митя вопросительно взглянул на своего друга.
– Сейчас услышишь, – не без гордости шепнул Алешка. – Все уши мне продырявила этой декламацией…
Вера подошла к краю сцены. Голова чуть откинута назад, будто ее оттягивала тяжелая золотистая коса. Она улыбнулась. Но вот лицо стало торжественным и строгим, немного тревожным и прекрасным. Это преображение произошло на Митиных глазах, и он в восторженном изумлении затаил дыхание.
Тишина, ах, какая стоит тишина!
Даже шорохи ветра не часты и глухи.
Тихо так, будто в мире осталась одна
Эта девочка в ватных штанах и треухе…
Временами ему чудилось, будто на сцене никакая не Вера Белоногова, а сама Зоя, волшебно явившаяся сюда, простая, великая, вечно живая.
И, казалось, та же самая ужасающая тишина наполняла школьный зал. Митя прислушивался к тишине, к незнакомому, сильно звучавшему голосу, и колючий холодок пробегал по его спине. Он всем существом своим слушал этот торжественный, хватающий за сердце голос, порой затихающий до шепота, порой звенящий на весь зал, словно в полусне смотрел и смотрел на Веру, будто видел ее впервые. И поражался, что не замечал раньше, какая она красивая, какой у нее замечательный голос…
Когда кончился концерт, Митя, забыв про Алешку, помчался в коридор. Но Веры нигде не было.
Они столкнулись лицом к лицу в раздевалке.
– Вера, – сказал он, не помня себя от внезапной смелости.
Она повернулась к нему. У ног ее стояли маленькие черные валенки, а в руке была коричневая туфля, которую Вера успела скинуть.
– Вера, – сказал Митя, часто дыша, – ты знаешь… ты так читала!.. Я никогда не слыхал, чтоб так читали… И вообще я тебя не узнал…
Залпом выпалив все это, он был готов бежать, но Вера взяла его за руку. Возможно, в знак благодарности за добрые слова, а может, ей просто нужна была точка опоры: она стояла на одной ноге.
– Спасибо, Митя, – проговорила она. – Но ты перехвалил меня. Очень сильные стихи… А перемены во мне… Пока все знакомые узнают меня.
– Нет, нет, ты неправа, это не так…
Он вырвал руку и выбежал из школы.
Смутное, никогда не испытанное беспокойство томило его весь вечер, не прошло и на другой день, и через месяц. Где бы он ни был, что бы ни делал, он все время думал о Вере, мысленно разговаривал с ней.
Чтобы увидеть Веру, он утром пораньше торопился к ее школе. А Марья Николаевна с удовлетворением говорила Леночке:
– В эту четверть ровно кто подменил Димушку, сам встает чуть свет…
Иногда приходилось подолгу ждать, прячась за угол. И, как только тяжелая дверь закрывалась за Верой, он летел без роздыха три квартала, нередко едва поспевая к звонку. От школы до дому было рукой подать, но он давал крюк – в надежде встретить девочку. Он стал захаживать к Алешке чаще прежнего, и его мучила совесть: словно изменял другу.
Вера не замечала его, даже когда он находился в двух шагах от нее, в их не очень просторной комнате. А если и замечала, то лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь колкость…
Митя с наслаждением простоял бы около барьера до конца рабочего дня, если бы Вера встретила его иначе. А она долго и придирчиво присматривалась к его бумагам. Он ядовито сказал:
– Чего там столько копаться? Вроде все ясно написано…
И испугался своей грубости. Но тут же успокоил себя: незачем прощать жестокость!
Вера опустила голову, едва сдерживая смех.
– А вы не можете знать, сколько нужно «копаться». Есть определенная форма… – ответила она сугубо официальным тоном.
Если бы врач не проверял его слух, Митя не поверил бы своим ушам. Чтобы показать свое безразличие к нему, Вера даже стала величать его на «вы»!
Между тем нарядчица достала из стола картонный прямоугольничек величиной со спичечную коробку и написала на нем «Черепанов Д. Т.». Она вывела это так подкупающе старательно и красиво, что на сердце у Мити сделалось теплее. Сейчас она повесит картонку с его фамилией на доску нарядов паровозных бригад, и оформление закончено…
Доска была увешана металлическими пластинками, выкрашенными в разные цвета. На синих пластинках белилами были написаны фамилии машинистов, на зеленых – помощников, на желтых – кочегаров.
«Ничего, – думал Митя, – сейчас – картонка, а со временем тут повесят железный жетон с фамилией Черепанова, сначала желтый, зеленый, потом и синий. Обязательно так будет…»
Сделав гвоздиком аккуратную дырочку в картонке, Вера повесила ее на доску.
– Вот и все, – миролюбиво и деловито сказала она, не глядя на Митю. – Выезжать завтра, в двадцать десять. Поезд номер сто восемь. Постарайтесь не забыть.
