Текст книги "Свое имя"
Автор книги: Юрий Хазанович
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
– Кажись, Черепанов? – совсем рядом загрохотал чей-то бас, и жесткие, сильные руки сгребли Митю.
– Владимир Федорович! – удивленно прошептал Митя.
Перед ним стоял машинист Королев, который вместе с бригадой Черепанова вел на фронт уральский эшелон, – огромный дядя с темными и маленькими, как у медведя, глазками, с крупным, немного одутловатым лицом.
– Как видишь, воротился в полном здравии… Ты чего принюхиваешься ко мне, барбос? – весело гремел Королев, тиская Митю. – Ну, пропустил малость по случаю прибытия. Видал, цензура! – шутливо пожаловался он стоявшему рядом человеку.
Этого человека Митя тотчас узнал по широким, раскидистым бровям и орлиному носу: он видел его на перевалочной площадке, когда из Кедровника опаздывал поезд.
– Тимофея Иваныча? – спросил у Королева тот, с интересом рассматривая Митю.
– Ага. Богатырь растет. – Машинист наклонился, пытливо заглянул Мите в лицо. – А ты тут что делаешь?
– На работу хочу. На паровоз.
– Знатно! Батьке, стало быть, замена?
– Что еще Горновой скажет, начальник депо?
– Горновой? – живо переспросил Королев. – А что ему говорить? «Добро пожаловать!» – скажет и зачислит.
– Не так-то быстро. У меня с годами неувязка. А Горновой этот, говорят, буквоед. Все у него по букве закона…
Королев взревел, затрясся от смеха и схватился руками за бока. У человека с орлиным носом лицо смешно вытянулось, брови взлетели под самый козырек фуражки. Он протянул машинисту руку:
– Заходи по свободе. Я, пожалуй, удалюсь.
Королев корчился от смеха, стонал.
– Не понимаю, чего вы смеетесь? – пожал плечами Митя, считая, что Королев перехватил на радостях.
– А того, что напраслину возводят на человека, – вытирая глаза, сказал машинист. – С виду начальник депо ровно строгий, суровый, а на самом деле – душевнейший человек, верь мне… А твой папаня героем себя показал. Да. Имею задание передать семье самоличный привет и еще кой-что…
Последние слова Королев произнес, значительно приглушив рокочущий бас, даже оглянулся, словно боясь, что могут подслушать, и рассказал, при каких обстоятельствах Черепанов стал машинистом бронепоезда.
Тимофей Иванович не совсем точно писал об этом домой. На прифронтовую станцию, куда они доставили эшелон, действительно прибыл новый бронепоезд и действительно требовалась паровозная бригада. Но командование не вызывало Черепанова, о нем не знали. Он сам пришел к командованию: «Ежели подхожу, рад буду послужить. Только прошу оформить, чтоб у себя в депо дезертиром не числился…» Ему ответили: «Об этом можете не беспокоиться…»
– Марье Николаевне этого сказывать не велел, – продолжал Королев. – «Хотя она, говорит, у меня вполне сознательная, только на всякий случай не нужно ей знать, что я по своей воле остался. А сыну, говорит, скажи правду». Понятно тебе, Дмитрий Тимофеевич? Так-то. А теперь будь здоров, не кашляй и не робей…
Сколько раз вырывалось у отца, что он хотел бы приложить к фашистам свою руку, хотел бы свести счеты! И вот добился… А он, Митя, сможет так? Сначала вышла неловкость с Максимом Андреевичем из-за узкой колеи (хорошо, что старик не затаил обиды и вчера обещал замолвить слово Горновому), а теперь как будто стало боязно идти к начальнику…
Навалившись локтями на стол, начальник депо курил. Голова его была окутана сизой кисеей табачного дыма, и разглядеть можно было только руку, водившую карандашом по темно-синему, как ночное небо, чертежу.
Митя подошел к столу, перевел дыхание. Собираясь заявить о себе, он открыл рот, но не произнес ни звука и попятился, увидев лицо начальника – орлиный нос, серые глаза, внимательно смотревшие на него из-под тяжелых заиндевелых бровей…
«Так вот почему заливался Королев!» – пронеслось у Мити в голове. Переборов оцепенение, он резко повернулся и быстро зашагал к двери.
– Черепанов, ты куда? – спокойно спросил Горновой.
Остановившись, Митя повернулся вполоборота.
– Довольно странно, – серьезно продолжал Горновой, – является человек, не говорит ни слова и уходит. Язык за порогом оставил, что ли?
– А нечего теперь говорить, – безнадежно прошептал Митя, глядя в сторону.
– А вдруг найдется. – Горновой поднялся со стула, раздавил в пепельнице окурок и, когда Митя несмело подошел, через стол протянул руку: – Будем знакомы.
– Да вроде уже познакомились, – с печальным смущением сказал Митя, отвечая слабым пожатием.
– То знакомство не в счет. – Горновой показал на кресло.
Митя сел и тотчас схватился за подлокотники: сиденье было такое мягкое, что ему показалось, будто он проваливается.
Неожиданно теплая улыбка тронула строгое лицо Горнового.
– А мы, если хочешь знать, знакомы намного раньше, чем ты полагаешь. – Он остановил на Мите долгий, задумчивый взгляд. – Помню, как-то в воскресенье шли мы с Тимофеем Ивановичем по городу. Он тебя за руку вел, а ты в дудку трубил. Надо сказать, насквозь уши всем прогудел…
Митя заерзал в кресле – недоставало еще этих воспоминаний!
– Наверное, это давным-давно было…
– Вижу, что давно, – как бы с сожалением проговорил Горновой. – Да, одни растут, другие стареют… – Он прошелся к окну и, вернувшись, уселся на угол стола, – Максим Андреевич говорил о тебе. В принципе приветствую. Но нужно подумать.
– О чем же?
– О тебе. О твоем будущем.
– Я уже подумал и решил.
– Это хорошо. Однако ты пришел сюда, значит, и я должен побеспокоиться о тебе. Ты вот хочешь сразу на паровоз. А я возражаю…
«Так и есть – «душевнейший человек»!» – С неприязнью взглянув на начальника, Митя подумал, что из его бровей могли бы получиться вполне солидные усы…
– И не потому, что у тебя с годами неувязка, – продолжал Горновой. – И не в букве закона дело. У нас много твоих одногодков…
– Я хочу на паровоз, – горячо перебил Митя. – В каникулы поработаю кочегаром, а со временем и дальше…
Он замолчал, не желая поверять свои планы первому встречному человеку, к которому, помимо всего, не испытывал никакого расположения.
– Похвально, – задумчиво отозвался Горновой. – Если выбрал паровозную специальность, непременно нужно стать машинистом. А быть хорошим машинистом, таким, например, как Черепанов, – не простое дело…
– Я тоже Черепанов, я смогу… – сипловатым голосом вставил Митя.
– Это еще будет видно, – снисходительно улыбнулся Горновой. – Машинист – это механик, понимаешь? Он умеет не только управлять машиной. Он может разобрать ее по косточкам, по винтикам, починить и снова собрать. А ты умеешь держать напильник?
– Выучусь. Я еще не машинист.
– Без слесарных навыков и кочегар не кочегар, а недоучка…
«Зашлет в слесаря, пропадешь со скуки», – мелькнуло у Мити.
Помимо Горнового, он обнаружил в кабинете еще двух своих неприятелей. Это были телефоны. Они звонили почти беспрерывно, то один, то другой, а иногда и разом, перебивая разговор.
– Мне кажется, Черепанов, ты более или менее серьезный человек. А на паровозное дело смотришь как-то легковесно. Подумай: если, скажем, токарь, не имея опыта, встал за станок и испортил деталь – это неприятность. А если паровозная бригада, которая ведет состав, по неопытности допустила брак? Это авария, несчастье…
Митя молчал. Горновой смотрел на него из-под нависших бровей и думал о том, что все они одинаковы, эти мальчишки. Решили – и подавай им все сразу, без промедления. А полюбилось какое дело – подсаживай немедленно на самую вершину. Если же ты советуешь взбираться постепенно, шаг за шагом, – значит, ты буквоед, сухарь и не понимаешь их души. Вот и этот глядит волчонком. А на Тимофея Ивановича сильно похож: широкая кость, взгляд быстрый, смышленый…
– Без знаний на паровозе работать – все равно что слепому грибы собирать. Вот как железнодорожники говорят. Поработай слесарем, а потом уж просим на паровоз.
– Мне хотелось в каникулы на машине… – теряя всякую надежду, еще раз сказал Митя.
Сцепив за спиною пальцы, Горновой прошелся от стола к двери и обратно:
– Я думал, у тебя планы действительно на будущее. А планы-то, оказывается, куцые – не дальше каникул. Не справиться тебе на паровозе, поверь мне…
– Сергей Михайлович, знаете что? – Митя быстро поднялся с кресла. – Не справлюсь – сам приду и скажу: «Посылайте в слесаря!» А пока пустите на паровоз.
Горновой молча развел руками. Опять затрещал ненавистный телефон. Начальник упрекал кого-то за плохое качество ремонта; черкая карандашом по бумаге, сломал грифель.
«Испортили человеку настроение, теперь крышка!»
Не успел Горновой положить трубку, как в кабинет неслышно вошел секретарь, узкогрудый, сухонький старичок в потертом до блеска черном кителе.
– Сергей Михайлович, люди на совещание собрались…
– Просите, – сказал Горновой, нахмурил брови и, подойдя к Мите, снова раскинул руки.
С тем и ушел Митя от начальника депо. Не поверили ему. А он, Черепанов, справился бы. Нет у начальника индивидуального подхода к живому человеку, чуткости нет.
«Ваши документы?»Поезд начал притормаживать. За тамбурным окошком потянулось высокое здание из красного кирпича со сквозными дырами вместо окон. Наверху чернела выпуклая закопченная надпись: «Лозовая».
Днем, когда поезд останавливался на станциях, Алеша покидал свой роскошный тамбур с откидным сиденьем и застекленным окошком над штурвальным колесом. Он делал это из предосторожности: какой-нибудь бдительный кондуктор мог заглянуть сюда. Кроме того, нужно было попить, размяться, узнать последние сводки…
Оставив рюкзак под сиденьем, Алеша настороженно выглянул и быстренько вышел из вагона.
На станции шум, толчея. Куда ни глянешь – военные. А вдоль здания вокзала на тюках и чемоданах сидят женщины с ребятишками, старики. У них темные от загара и пыли, усталые, радостные и заплаканные лица: люди, наверное, вернулись в родные места.
Алеша смотрел на здание вокзала. Когда-то, видимо, оно было довольно красивым – высокое, сложенное из красного кирпича, с большими овальными окнами. Сейчас – пустая каменная коробка, исклеванная снарядами и осколками.
Чем дальше на запад, тем все чаще встречались такие пустоглазые здания, черные, обгорелые деревья, исковерканные вагоны под откосами, глубокие воронки с зеленой водой, опрокинутые в реки железные фермы мостов. Все сильнее чувствовал Алеша обжигающее дыхание войны и думал: то, что война ушла так далеко, конечно, хорошо, но зато добираться до передовой линии труднее и немало придется натерпеться на этом длинном пути. А как было бы чудесно ехать на легальном положении, не прятаться, не бояться ни начальников эшелонов, ни кондукторов – никого!
Пока он был занят этими мыслями, старший лейтенант с красной повязкой на левом рукаве, пощипывая широкий бритый подбородок, пристально разглядывал его.
Почувствовав на себе взгляд, Алеша обернулся. Старший лейтенант быстро подошел к нему, козырнул:
– Ваши документы, молодой человек?
Алеша не успел подумать, хорошо это или плохо. Документы так документы!
– Белоногов Алексей? – негромко прочитал старший лейтенант и уставился на него с таким видом, будто очень обрадовался этой встрече.
– Так точно, – ответил Алеша, не предвидя дурного: в военное время не мешает лишний раз проверить документы.
– Прошу пройти со мной, – вежливо сказал старший лейтенант, пряча в карман Алешины комсомольский и ученический билеты. – Недалеко, вон в ту деревянную пристройку…
Это уже нехорошо. Еще отстанешь от поезда. Может, бежать? Но лейтенант почти нежно подставил ладонь под его локоть.
На некрашеной двери в пристройку – железная табличка: «Военный комендант». Странно, какие у него могут быть дела с военным комендантом?
Капитан, которому представил Алешу старший лейтенант, был менее приветлив. Недовольно хмурясь, он несколько минут смотрел в Алешин комсомольский билет, словно припоминал что-то. Нижнее веко левого глаза, рассеченное розовым шрамом, часто и мелко подергивалось, словно кто-то тянул его за веревочку. Старший лейтенант порылся в папке и, отыскав какую-то бумагу, положил ее перед капитаном. Тот тряхнул головой и обрушился на Алешу: откуда, кто родители, как очутился здесь?..
В девятом классе, когда пришлось писать сочинение на свободную тему, у Алеши целый урок ушел на обдумывание. Сейчас все решали минуты. И он справился.
Видите ли, у него, у Алексея Белоногова, в Киеве живет родная тетка, сестра матери, одинокая женщина, очень хороший человек. И вот он, преданный племянник, отвечая на многократные приглашения, направляется к этой тетушке на летние каникулы…
Рассказ прозвучал искренне. Только хмурый вид капитана и его веко, задергавшееся чаще, вселяли недобрые предчувствия.
– Как же так, Белоногов? – сказал капитан, сильно окая. – Надо же было предупредить родителей: дескать, отправляюсь к тетушке, не беспокойтесь. А то снялся и никому ни полслова. В Горноуральске вот переживают, разыскивают тебя…
«Все кончено!» – с тоской подумал Алеша.
Знаменитая фамилияКогда Митя, по пояс голый, торопливо мылся в кухне, Марья Николаевна, не то размышляя вслух, не то мысленно советуясь с кем-то, негромко сказала:
– Может, мне подойти к начальнику?
После истории с Алешей она, не колеблясь, одобрила Митино желание поработать в каникулы, но, услышав, что начальник отказал, обрадовалась: пожалуй, рановато ему на паровоз. В то же время было боязно: за месяцы безделья он может, как и его дружок, придумать что-нибудь несуразное – возраст опасный, колобродистый…
Митя фыркнул и повернулся к матери. По смуглому лицу, по длинным, юношески тонким рукам бежали светлые струйки.
– Еще чего недоставало! – проговорил, он, разбрызгивая твердыми губами влажную пыль. – Не в детский сад определяюсь как будто…
Энергично орудуя полотенцем, бросил на ходу: «Можешь не беспокоиться…» – чем еще больше встревожил Марью Николаевну.
Завтракал он вместе с Леной и Егоркой и, торопясь, обжигался горячей картошкой.
– Что так рано? – спросила Лена с простодушной и ясной улыбкой.
– Дело есть.
Не гася улыбки, она качнула головой, соглашаясь, что о незавершенных делах лучше до времени помолчать.
– Митя, – сказал Егорка с полным ртом, – ты покатаешь меня на паровозе?
– Кушай, ради бога! – вмешалась Лена.
Митя понимающе взглянул на нее и повернулся к Егорке:
– Будешь послушным парнем, обязательно покатаю…
И вдруг испугался своей уверенности.
Лена заметила это. Помешивая кашу для Егорки, склонила в Митину сторону свою всегда лохматую головку:
– Помню, Ванюша выписал когда-то слова Толстого: «Все, что ни идет, идет к лучшему». Такая присказка, что ли, была у Льва Николаевича. Хорошо, правда?
Глаза у Мити сузились, и прямые редкие ресницы, словно маленькие пики, устремились на Лену.
– Выходит, если меня не пускают на паровоз, это к лучшему? Далеко уедешь с такой присказкой!
– Это же Толстой так говорил, зачем же сердиться?
– Вовсе я не сержусь, – проговорил он, поднимаясь из-за стола. – Тороплюсь я…
Спустя несколько минут он уже шагал по горноуральским улицам с такой скоростью, что наверняка мог бы заработать похвалу скороходов братьев Знаменских. Лишь возле одноэтажного кирпичного здания, пристроенного к конторе депо, сбавил шаг и в комитет комсомола вошел, успев отдышаться и вытереть сырой лоб.
Это была большая комната с широким закопченным окном. По всему было видно, что хозяевам некогда думать об уюте. Рядом с неуклюжим сейфом, заставленным призами физкультурников – кубками разной формы и величины, за небольшим столом сидела тоненькая девушка лет семнадцати, с короткими, торчащими в разные стороны, словно рожки, косичками – технический секретарь.
В углу, за другим столом, прикреплено к стене развернутое вишневое знамя со склоненным древком. На мягкую, выпуклую складку знамени падал солнечный луч, и плюш светился раскаленным металлом. На столе – ни бумажки, обе чернильницы закрыты медными крышечками – крохотными рыцарскими шлемами. Комсорг, наверное, еще не появлялся.
Когда технический секретарь повернулась к Мите, он увидел, что глаза ее косят. Девушка, вероятно, стыдилась этого и, разговаривая, наклоняла голову.
– Урусова работала в ночь, – сказала она, глядя исподлобья. – Скоро будет. Сдаст паровоз и обязательно придет.
Митя взял со стола газету, присел к окну и стал ждать.
Вдруг он услышал запомнившийся ему грудной голос и поднялся, загремев стулом.
Маня быстро вошла в комнату, высокая, ладная, с гордо посаженной головой и покатыми округлыми плечами. Митя отметил, что она вовсе не так уж велика и громоздка, и, должно быть, прозвище «Полторы Мани» – произведение какого-то злого языка…
С ее появлением все в комнате пришло в движение: и технический секретарь, и плакаты, зашуршавшие на стенах, и парусиновая гардина на окне, и сам воздух.
– Привет, Надюшка! Что у нас нового? Зубки, я вижу, прошли?
– К тебе товарищ, – сказала Надя, любовно поглядывая на Урусову.
Маня поставила в угол сундучок и легким движением поправила коротко остриженные мягкие каштановые волосы.
Урусова слушала Митю, не сводя с него больших голубовато-серых глаз, в которые он не решался заглянуть.
– Толково! – сказала Маня, быстро уловив суть рассказа. – Помогаешь фронту, получаешь специальность. Отлично! – И мечтательно откинула голову: – Вот бы все так в каникулы!
– Как раз! – криво усмехнулся Митя и передал свой разговор с Горновым.
На лицо Урусовой упала тень. Но ненадолго.
– Вообще-то он, конечно, прав. Но ведь можно попробовать. И как люди не понимают, просто жуть! – Она хлопнула по столу кулаком. – Ничего, сразимся!
Бороться со всякого рода несправедливостью было одним из любимых дел Мани Урусовой. Для этого у нее всегда находились и охота и время. Комсомольцы паровозного депо считали это ее призванием. К ней шли со своими горестями и обидами не только сверстники, но и люди, давно перешагнувшие комсомольский возраст. Слушая рассказ о какой-нибудь несправедливости, она мгновенно вспыхивала и уже не теряла «накала», пока не одерживала победу. Поражений она почти не знала…
Урусова ненадолго задумалась, потом решительно повернулась к Мите:
– Где я видела тебя?
Он, конечно, помнил, где видела его Урусова, но не признался.
– Нет, вы меня не знаете, – сказал он, и смуглые щеки его залил румянец. – А вот отца, может быть…
Он собирался упомянуть об отце лишь в том случае, если его, Митина, судьба не найдет сочувствия у комсорга. И, хотя сочувствие было налицо, он все-таки «для надежности» пустил в ход отцовское имя. И сразу же вспомнил Максима Андреевича. Нет, старик все равно неправ. Почему человек, трудом заслуживший славу и почет, не может помочь своему сыну?
Митя любил, называя свою фамилию, последить за собеседником. Очень интересно было видеть, как меняется выражение лица человека, услышавшего знаменитую фамилию. Лицо собеседника обычно расплывалось в улыбке, уважительной, даже радостной, а порой и растерянной. «Как же, слыхал!» Или: «Знаю, знаю Черепанова!»
Назвав комсоргу свою фамилию, Митя насторожился.
«Самотек»Брови Урусовой в веселом удивлении метнулись кверху.
– Тимофея Иваныча сын? Что ты говоришь? Ужасно интересно!
Она так смотрела на Митю, словно не верила, что он может быть сыном Черепанова. Митя, не подозревая, задел очень отзывчивые струны души комсорга.
Урусова деловито и требовательно протянула к нему руку:
– Заявление!
Он не понял ее.
– Ох, эти мне деятели! – вздохнула Маня, достала из ящика клочок серой бумаги и подала Мите: – Сочиняй.
Первое в жизни заявление. Заявление о том, что он хочет стать рабочим. Но Мите некогда было подумать об этом.
Когда она, взяв заявление, собралась идти, в дверях появился большой, полный парень с сундучком в руке. Урусова отложила заявление. Какая-то неуловимая перемена произошла в ее лице.
«Черт возьми, – подумал Митя. – Не раньше и не позже…»
На секунду остановившись, парень приложил к козырьку руку и зашел в комнату. Пока он медленной походкой, в которой было больше лени, чем степенности, двигался к столу, Митя успел его разглядеть. Прямые сильные плечи, круглое, полное лицо с рыжеватыми ресницами и такими же бровями, усыпанное веснушками, будто его обрызгали из штукатурного насоса; водянисто-голубые глаза с робким, заискивающим выражением словно прилипли к Урусовой.
Подойдя к столу, парень взял сундучок из правой руки в левую, рассчитывая, вероятно, поздороваться с комсоргом. Но она только кивнула.
Яркий румянец смыл веснушки с лица парня, глаза его по-прежнему не отрывались от комсорга, и Митя вдруг понял, что парень не может при посторонних сказать Мане то, что хочется, чем мучается, и что Урусовой это хорошо известно, но она и не собирается облегчить его мучения.
– Познакомьтесь, – повелительно сказала Урусова. – Помощник машиниста Тихон Филиппович Чижов… – Она, видимо, никогда не величала его так и теперь боялась рассмеяться. – Сын Тимофея Ивановича Черепанова. Потомственный железнодорожник. Тоже хочет стать паровозником, да вот начальство палки в колеса вставляет…
Чижов без интереса взглянул на Митю и слегка пожал его руку.
– Максим Андреевич хочет взять Черепанова в свой «университет», – сказала Урусова и обернулась к Мите: – Чижов – помощник у Максима Андреевича. Так что, если сломаю Горнового, будете работать вместе.
– Нашего полка прибывает, – вяло улыбнулся Чижов.
Митя понял, что помощник машиниста сказал это, чтобы сделать приятное Мане.
– Кто знает, прибудет ли… – задумчиво отозвался Митя.
– Что ты говоришь? – воскликнул Чижов. – Раз Маня… – он поперхнулся, – раз товарищ Урусова взялась – дело решенное. Мертвая хватка.
Лицо Мани было серьезно, а глаза смеялись.
– Вот не знала за собой таких страшных способностей!.. – И обратилась к Мите: – Жди здесь. Я одна пойду, а то язык мне свяжешь.
С уходом Урусовой Чижов потускнел. Краска сошла с его щек, и снова выступили веснушки.
Митя догадывался, что он испортил Чижову встречу, что поэтому тот холоден к нему, и все-таки спросил, о каком таком «университете» упоминала Урусова.
Помощник машиниста, чтобы скоротать ожидание, стал рассказывать:
– С людьми у нас нехватка, а кадры приходят всякие: кто из ремесленного, кто самотеком. Ты вот, к примеру, «самотек». С вашим братом мороки больше, чем с ремесленником: с самых азов приходится. Потому-то машинисты и открещиваются: «Не надо нам самотека! Мы лучше сами с помощником!» А Максим Андреич – нет. Он даже метод выработал. Берет человека на свою машину, два-три месяца школит его и выпускает кочегаром. Вот и пошло в депо – «Егарминский университет». Образование, правда, не высшее, всего только начальное паровозное, а для закваски достаточно…
– И успевают обучиться за это время? – с затаенным беспокойством спросил Митя.
– Которые способные, успевают. Попадаются, понятно, и дубы. Таким и полгода – не срок. – Чижов засмеялся, вспомнив что-то. – А старику достается и на паровозе и дома. Екатерина Антоновна, жинка его, ноту протеста выставила. И смех и грех. «Кто тебя, дескать, неволит такую обузу на плечи взваливать? Да еще и по карману себя бьешь!» Она, видишь, дозналась, что Максим Андреич учеников на свой наряд берет и через это заработок у него хромает. А старик заявляет ей в таком роде: «Дома ты мой генерал, не спорю. Но только на мою работу твое генеральское звание не распространяется…»
Речь у Чижова была плавная, неторопливая, с ленцой, как, впрочем, и движения его большого тела.
Урусовой не было. Мите казалось, что прошло очень много времени. С чем еще она вернется? В глазах Чижова он читал упрек: «Видишь, что ты наделал, парень! Не появись тут твоя милость, я бы сейчас провожал Маню. Ведь она с ночной смены, ей отдохнуть бы, а ты морочишь голову. И откуда ты только взялся, «самотек»!»
