Текст книги "Свое имя"
Автор книги: Юрий Хазанович
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Чижов ловко откинул дверцу топки, и солнечный жар ослепил Митю. Толстый, на первый взгляд неповоротливый, помощник стоял посреди будки, твердо упершись ногами в железный пол. В руках у него, казалось, был не черенок лопаты, а заветный рычаг, которым можно повернуть земной шар.
Согнувшись, он захватил из лотка полную лопату угля и, не просыпав ни крупинки, отточенно метким и легким движением послал ее в узкое горло топки. Уголь рассыпался веером и упал черным дождем, неслышным за шумным ревом пламени. И тотчас же Чижов выхватил лопату, словно боясь, что огонь поглотит ее, и повернул так, что тыльная, блестящая, как зеркало, сторона отразила пламя, позволив увидеть, что творится там, в жарком аду топки. Не дольше секунды смотрел он на огонь. Потом забросил следующую лопату, потом еще и еще.
Веснушки исчезли со лба и щек помощника. Лицо, освещенное заревом топки и внутренним светом, было неузнаваемо красивым: Митя не мог оторвать от него глаз.
Вот Чижов шумно захлопнул звонкую дверцу и выпрямился, как богатырь после нелегкого, но победного поединка. Одной рукой оперся на лопату, другой вытер со лба пот. Даже теперь, при сумрачно-желтом свете слабой электрической лампочки, его лицо весело и тепло светилось.
Мите неодолимо захотелось действовать. Выйдя на тендер, он взял из рук Самохвалова лопату и начал подгребать уголь к лотку.
– Давай, давай, Черепанов, учись, – покровительственно сказал Самохвалов. – Видал, как Чижов кидает?
– Здорово! – завистливо вздохнул Митя.
– Топит, черт, как в сказке. А для паровозника – это главное…
Митя побаивался, что Самохвалов ревниво захочет все делать сам, чтобы перед дублером показать свое мастерство, а перед бригадой – свою незаменимость. Но Самохвалов оказался благороднее, и Мите было неловко теперь за свои опасения. Наполнив лоток, он вооружился ветошью и принялся начищать инструменты и бронзовую арматуру. Вентили, краны, трубки – все, что только способно блестеть, заблестело еще ярче, заискрилось, заиграло.
Он не заметил, как помощник кивнул Максиму Андреевичу: видали, мол, работягу? Старик прищурился в ответ, погладил короткие обкуренные усы и буркнул в ухо Чижову:
– Черепановская косточка!
Тому, кто никогда не бывал на паровозе, наверное, покажется здесь душно, тесно и страшновато. Пламя в топке гудит, завывает, от всего пышет бешеным жаром, ни до чего не дотронься. Но для Мити здесь не было ничего страшного. Надо признаться, правда, что, вытирая арматуру, он обжег палец и от боли прикусил губу. Но такое может случиться и с опытным паровозником. А люди, считающие, что кочегар – это чумазый паренек, который только и делает, что копается на тендере, очень заблуждаются.
Выждав, когда Самохвалов поднялся на тендер, Митя подошел к Чижову:
– Мне бы потопить маленько.
Помощник поднял выгоревшие брови:
– Рано еще. Мало каши съел. Да и не проходили у вас этой науки…
– Все равно придется.
– Ну, постигай! – Помощник уступил Мите лопату. – Открывай топку и читай, там все огнем написано. Где пламя пробивается свечой, туда и кидай…
Копируя движения Чижова, Митя откинул дверцу и зажмурился от бесновавшегося огня. Как все было обманчиво легко и просто, когда это делал помощник машиниста! Митя набрал уголь, примерился, с разворота хотел забросить в топку и – промахнулся. Лопата загремела о дверцу, уголь просыпался. Митя снова захватил из лотка полную лопату, снова примерился, размахнулся и… железо опять громыхнуло о железо, а в будке послышался дождевой шелест сыплющегося на пол угля. Эх, если бы за ним не следили водянисто-голубые глазки помощника, он бы ни разу не промахнулся!
Чижов захлопнул дверцу. Митя, не глядя на него, вернул лопату, отошел в сторону.
– Не горюй, Черепанов, – усмехнулся тот. – Самое главное – не горюй! Вот станем на ремонт и попросим, чтоб для тебя топочное отверстие пошире сделали…
– Ну, Тихон, ты над молодым не куражься, – вступился Максим Андреевич. – Ты лучше расскажи ему, как сам в первую поездку чуть не разбил лопатой паровоз.
– Был грех! – Чижов обнял Митю за плечи и снова протянул ему лопату: – Ну-ка, давай повторим еще разок, пойдет…
Среди ночи изнуренный Митя присел на железный ящик, подумал, что за всю поездку даже не вздремнул. И, как только подумал об этом, у него невыносимо загудели ноги, глаза словно запорошило песком.
– А ты высунься в окно, обдует, – посоветовал Чижов.
За окном был плотный грохочущий мрак. Паровоз взрывал его, и мрак расползался в разные стороны, проникал в будку, крался к лампочке, вздрагивавшей под черным сводчатым потолком, забивался во все уголки. Мрак подступил к Мите, принял его в мягкие, вкрадчиво-ласковые, убаюкивающие объятия. Митя пробовал сопротивляться: поднимал голову, с трудом открывал глаза, но веки тут же слипались, и сон все крепче сжимал их.
– Эй, железнодорожник! Дублер! Пузыри пускаешь? – Это Самохвалов кричал в самое ухо, чтоб никто, кроме Мити, не услышал.
Он испуганно широко раскрыл глаза:
– Я не сплю…
– Факт, не спишь, – охотно согласился Самохвалов и кивком показал: – Давай на тендер.
На тендере он снял с Мити кепку и приказал:
– Голову нагни!
И, прежде чем Митя успел сообразить, зачем нужно нагнуть голову, обжигающая струя холодной воды ударила ему в затылок.
– Без привычки ночью всегда укачивает, – говорил Самохвалов, постукивая ладонью по большому медному чайнику. – Самое верное средство! Освежает, как в сказке.
Митя отжал волосы и поймал Самохвалова за руку:
– Они видели?
– Вроде за тобой только и следят, делать больше нечего.
– А ты не сболтнешь? Ну не надо, будь другом!
– Как приедем, по радио передам…
Митя не думал, не гадал, что в эту поездку ему еще раз представится случай «отличиться»…
Рабочий человекВнезапно раздался частый перестук колес на стрелках, и со всех сторон брызнули огни. Они казались нестерпимо яркими после непроглядного мрака.
Глаза наконец немного привыкли, и Митя разглядел надпись на невысоком белом здании станции: «Благодать». Вот это сильно! Всего полночи прошло, а уже Благодать. К утру они будут ой-ой где!
Как только поезд остановился, подошел сцепщик. Не выпуская изо рта свистка, поставил фонарь на землю и, пригнувшись, нырнул между тендером и первым вагоном. Скрипнуло железо, громыхнул крюк и словно просвиристел сверчок.
Паровоз отцепили. Он вздохнул с облегчением и неторопливо покатил в сторону от станции.
– Заправляться, – сказал Самохвалов.
Угольный склад представлял собой площадку, заставленную черными усеченными пирамидами. Угля было кругом так много, что ночь казалась темнее. Черное царство угля.
Кран на соседнем пути заворчал, зашевелился, подняв голову, заглянул в тендер и, помедлив, разжал железные челюсти. В тендер с сухим, отрывистым шумом посыпался уголь. Голова поворачивалась, припадала к угольной горе, опять поднималась и со скрежетом двигала челюстями…
– Питанием запаслись, – с видом довольного хозяина проговорил Самохвалов. – Теперь можно дальше…
Когда паровоз подошел к составу, Максим Андреевич вместе с помощником опять принялись осматривать машину, и Митя остался в будке один. Это продолжалось не больше пяти минут, но много ли нужно, чтобы вообразить себя главным лицом на паровозе! Он бросил озабоченный взгляд на манометры, по-хозяйски посмотрел в топку. «Не мешает подбросить», – и послал в топку подряд три лопаты угля, причем всего лишь один раз промахнулся. Потом взглянул на водомерное стекло, похожее на градусник: в высокой стеклянной трубке неподвижно стоял дымчато-зеленоватый столбик воды. «А не добавить ли водички в котел?» И он постучал снизу вверх по горячему рычагу инжектора, как это делал Чижов.
Инжектор сработал, за окном заклубился пар, было слышно, как вода из тендера с глухим гулом ринулась в котел. И тут же послышался крик помощника машиниста:
– Эй, голова! Чуть-чуть не ошпарил. Ты, друг любезный, в окошко посматривай…
Митя не успел ответить: снизу раздался голос Максима Андреевича:
– Димитрий, масленку!
Сколько раз он взбирался на паровозы, стоявшие на пустыре, сколько раз спускался по их крутым и узким ступенькам. Это было так же просто, как ходить по земле, дышать воздухом. Но одно дело спуститься с паровоза налегке, а другое – с масленкой в руке. Придумал же кто-то такие неудобные ступеньки!
На предпоследней ступеньке он все-таки сорвался и повис на руке. К счастью, этого никто не заметил.
Принимая масленку, Максим Андреевич с сочувственной усмешкой покачал головой:
– Уже готово? Вот беда!
При свете факела Митя увидел: по его новой куртке, словно толстая черная гусеница, медленно ползла струя машинного масла.
– Ничего, голубок, – сказал Максим Андреевич, протягивая ему комок чистой ветоши. – Ни у кого на свете не бывает столько радостей и печалей, сколько у вашего брата, новичка…
Митя и не собирался печалиться: масляное пятно, выдавшее его неловкость, сразу «состарило» чересчур новую и аккуратную куртку.
Пока он наводил порядок на тендере, поезд тронулся в путь. Подставив лицо навалистому прохладному ветру, влажно и пряно пашущему ромашкой, чабрецом и еще какими-то травами, и прикрыв глаза, кочегар с восторгом вслушивался в ночь, полную гулкого движения и беспокойного шума. Он стоял посреди тендера, широко расставив ноги, погрузившиеся в уголь, и опершись на лопату, и вдруг заметил: Максим Андреевич, Чижов и Самохвалов смотрят на него из будки и улыбаются. Только теперь он поймал себя на том, что горланит какую-то песню.
Машинист поманил его пальцем:
– Почему замолчал? В наших краях соловей редко поет…
Чижов взял его за руку:
– Отдохнул бы чуток.
– Некогда отдыхать. – Митя показал на пустой лоток и снова подался на тендер.
Он долго бросал уголь в лоток. Звезды растаяли, небо стало высоким, ясным. Поднималось солнце, и на медный свисток невозможно было смотреть, как на дугу электросварки.
Машинист вышел на тендер и стал подсчитывать, сколько сожгли угля.
– Видишь, сберегли маленько…
Вдали показалась каменная башня водокачки с узкими окошками-бойницами, точь-в-точь такая же, как в Горноуральске.
– Собирайся, Димитрий, приехали, – сказал машинист.
– Куда приехали?
– Известно, до дому, до хаты…
– Как же это? Ехали-ехали и до дому приехали?
– Здорово живешь! – взревел появившийся рядом Чижов, содрогаясь от смеха. – Ой, нельзя же так смешить натощак…
– Выходит, прозевал ты, голубок, момент, – с улыбкой проговорил Максим Андреевич. – Мы ведь кольцевой маршрут вели, понял? Притащили поезд на Благодать, а там взяли новый состав – и домой…
«Конфуз, – подавленно потупился Митя. – Полный конфуз».
Паровоз сдали сменной бригаде, и Митя собрался уходить. Но Максим Андреевич остановил его:
– У нас такой порядок, Димитрий: паровозную копоть не уносим…
Митя прыгал, извивался под жгучими хлыстиками душа, покряхтывал от удовольствия. И все-таки, когда, выйдя из душевой, заглянул в зеркало, то увидел вокруг воспаленных глаз черную каемку копоти.
Домой шел не спеша: ноги как будто налились чугуном и слоено дребезжала под ступнями гремучая паровозная будка.
У калитки его встречала мать.
– А я заждалась! – Марья Николаевна тонкими, трепетными пальцами прикоснулась к его плечам.
В прихожей Митя скинул куртку, повесил ее рядом со старой тужуркой отца так, чтобы не бросилось в глаза свежее пятно, вошел в комнату и c наслаждением$7
Мать села напротив и молча, одними глазами, спросила, как спрашивала отца: ну, как прошла поездка? Он понял и сказал:
– Все нормально! А вообще-то малость оскандалился… – И рассказал, как задремал в середине рейса и что произошло с ним в конце поездки.
Марья Николаевна слушала улыбаясь, а потом присела рядом, прижала к груди его влажную голову и чмокнула в макушку, совсем как маленького.
– Сильно притомился небось?
Митя покачал головой:
– Нисколько…
– Сейчас позавтракать тебе соберу. – Она засуетилась, как бывало при возвращении из поездки отца.
А когда Марья Николаевна вернулась из кухни, чтобы позвать его, Митя спал.
Она подошла к кушетке, хотела разбудить – и остановилась. Митя лежал точно так же, как любил лежать отец: руки под голову, локти кверху. И все-то в нем было совершенно отцовское: и широкий лоб, и сильный росчерк бровей, и упрямый подбородок с ямкой. Даже похрапывал он в точности как Тимофей Иванович…
– Рабочий ты мой человек… – прошептала мать.
Слежка– Даже не знаю, куда подался, – сказала Марья Николаевна, глядя на Алешу поверх очков. – Вольный день у него. Как раз сегодня поминал, что не видел тебя целую неделю…
«Занятой человек! Вольный день, а друга повидать некогда!..» Он вышел, решив больше не заходить к Мите, и в раздумье остановился на улице.
Неподвижный воздух был раскален. Сухим жаром веяло от домов, от каменной мостовой, от деревьев. Мягкий, пахнущий смолой асфальт обжигал даже сквозь лосевые подошвы тапок. Солнце стояло над головой, тени не было.
Алеша подумал, что самое благоразумное – отправиться на пруд, но пошел в депо: не желая в том признаться, он надеялся встретить Митю.
Возле депо было еще жарче: кругом камень и железо. От паровозов несло душным, нестерпимым зноем. Рельсы были горячими, словно только что вышли из-под валков прокатного стана.
«А каково в паровозной будке!» – с ужасом подумал Алеша, вытирая мокрую шею.
Из раскрытых ворот депо тянуло прохладой. Он постоял здесь несколько минут, не решаясь зайти в корпус, боясь встретиться с Верой: еще решит, что специально пришел посмотреть, где она работает. Чересчур много чести!
Обойдя вокруг серого ступенчатого здания, наполненного грохотом и шумом, Алеша понял всю легкомысленность своей затеи: депо велико, где тут встретить нужного человека! Он уже собрался было возвращаться, когда увидел Митю, вышедшего из дальних ворот.
Алеша прибавил шагу, но окликнуть его раздумал: Митя направлялся не домой, а в глубь деповской территории, к паровозному кладбищу. Это показалось Алеше загадочным и интересным. Какие дела у него могут быть среди мертвых паровозов? Разве что торопится на футбольное поле. Но ведь в такую пору там не найти ни одного дурака.
Между зданием электрической подстанции и воротами, ведущими на паровозное кладбище, было большое пустынное пространство. Митя, оглянувшись, мог заметить своего преследователя, поэтому Алеша, прислонившись спиной к кирпичной стене подстанции, продолжал наблюдать за ним из-за угла.
Ворота, как всегда, были приоткрыты. Подойдя к ним, Митя быстро оглянулся по сторонам. Алеша отпрянул, а когда выглянул снова, Мити уже не было. Поспешность, с которой он шел, этот взгляд, свидетельствовавший об осторожности, еще больше разожгли Алешу.
«Постой, друг, постой, – с волнением думал он, перебегая из своего укрытия к пустырю. – Ты меня выследил на кладбище, а сейчас я тебя, занятого человека, накрою…»
На футбольном поле было пусто, да Митя и не взглянул в ту сторону. Куда же он? На бронепоезд «Грозный Урал»? Вот будет номер!
Не сбавляя шага, Митя прошел мимо бронепоезда, пересек пустырь и направился к паровозам, стоявшим особняком, на отдельном пути.
Глубокой осенью сорок первого года здесь появились машины, загубленные гитлеровцами: гордый «Сормовец», прошитый смертельной пулеметной строчкой, когда-то сильная «Щука» с большой раной в котле и осанистый «Эхо» с перекошенной будкой, весь в черных железных лохмотьях обшивки. Паровозы эти уходили от фашистов с Украины на восток, но в пути были подбиты стервятниками с крестами на крыльях. Искалеченных насмерть, их все же не оставили врагу, и теперь уцелевшие части этих машин жили в других паровозах…
Подойдя к «Сормовцу», Митя снова оглянулся и торопливо взобрался в будку.
В седой, сомлевшей от жары траве пронзительно и неустанно стучали кузнечики. Низко пронесся шмель, гудя, как самолет. Потрескивала обшивка на паровозах. Вдали, на Лысой горе, стояло мутноватое трепещущее марево, и, казалось, на каменистой вершине колышется бесцветное пламя.
Алеша боялся, что в этой каленой, застывшей тишине Митя может услышать, как оглушительно шуршит под его ногами трава. Ему показалось, что он дышит чересчур шумно, и, сделав несколько глубоких вздохов, Алеша на носках двинулся дальше, держась поближе к паровозам, чтобы в любой момент можно было укрыться.
Наконец Алеша поравнялся с тендером «Сормовца» и замер. Тоненько насвистывая, Митя ходил по будке, железный пол гудел под ним. Алеше почудилось, будто из паровозного окна выпорхнуло что-то, но в следующее мгновение догадался: Митя бросил на узенький подоконник спецовку.
Свист прекратился, громыхнула дверца топки. Через равные промежутки времени скрежетало железо, словно точили огромный нож, и было слышно, как Митя кряхтел и чертыхался.
Алеша стоял, боясь пошевелиться и мучаясь в догадках. Любопытство подталкивало его. Он очутился возле ступенек и, привстав на цыпочки, вытянув шею, заглянул в будку.
То, что он увидел, повергло его в крайнее недоумение. Митя, в голубой майке, широко расставив ноги и согнувшись, запускал лопату в пустой лоток, всем корпусом быстро делал пол-оборота и посылал лопату в открытую топку. Раз, другой, третий… Лицо у него было сосредоточенное, злое, во всей фигуре, в каждом движении чувствовались напряжение и сила.
Несколько раз он не попал в топочное отверстие, лопата ударялась о дверцу, и Митя раздосадованно крякал и с остервенением размахивал лопатой, повторяя одни и те же движения.
«Интересное занятие! – насмешливо думал Алеша. – Дошел человек до ручки…» Он представлял себе, как смутится Митя, увидев его, и ликовал, предвкушая веселую минуту. Смех подкатывал к его горлу, душил, и нужны были отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться во весь голос. Только желание проследить, чем все это кончится, удерживало Алешу.
Прошло не меньше получаса, а Митя продолжал без устали орудовать лопатой. Теперь, кроме скрежета железа и грохота, отчетливее было слышно его дыхание.
У Алеши от усталости заныли ноги, заболела шея. Он посмотрел вокруг, ища места, где бы присесть. В это время вверху звучно стукнула дверца топки, и Митя, дробно стуча каблуками о железные ступеньки, спустился с паровоза. На спине потемнела майка, смуглая шея медно блестела от пота. Раскинув руки, он глубоко вздохнул, повернулся и увидел Алешу.
По вытянувшемуся от удивления лицу Мити струйками катился пот, крупные росинки блестели на темных, взлетевших кверху бровях.
– Привет гвардейцу тыла! – сказал Алеша.
– Ты? – растерянно спросил наконец Митя и вдруг закашлялся.
– Разве не узнаешь?
– Давно тут?
– С самого начала… Удивительно, почему ты здесь, а не на бронепоезде? – не без ехидства спросил Алеша.
– Хитрость! – подмигнул Митя. – Там вояки могут свистнуть лопату – главное кочегарское орудие…
– И часто ты так?
– Что?
– Ну, упражняешься, – сказал Алеша и, не скрывая усмешки, воспроизвел движения, которые Митя делал на паровозе.
– Между поездками часок-другой стараюсь… – простодушно сознался тот.
– Да, ты явно прогрессируешь! – с откровенной насмешкой проговорил Алеша, щуря зеленоватые глаза.
Митя, по-своему поняв его слова, оживился.
– А ты думал! Тренировка – великая штука. Лучше, я считаю, тут попотеть, чем терпеть срам в бригаде, выслушивать шуточки Чижова. И, знаешь, с каждым разом все меньше промахиваюсь… Ну чего ты? Смотришь так, вроде не узнаешь меня.
– Выходит, я помешал тебе, – упавшим голосом серьезно сказал Алеша после молчания.
– Вот еще! – засмеялся Митя. – Хватит на сегодня. Жарко. – И, подойдя к Алеше, положил ему на плечи горячие руки. – Я ж тебя, злодея, сколько не видел! Пошли ко мне.
«Государственный деятель»– Давай в боковушку, – сказал Митя и толкнул широкую низкую дверь.
Это была крохотная, почти квадратная комнатка с оконцем, глядевшим на огород. Помещались здесь небольшой верстак со слесарными тисками, узкий шкафчик, в котором, как на магазинной полке, были разложены инструменты, и старый, но крепкий табурет. С потолка на фарфоровом блоке спускалась лампочка под эмалированным абажуром, похожим на тарелку.
До войны Тимофей Иванович проводил в боковушке свободные часы – чинил по просьбе Марьи Николаевны хозяйственные вещи, сооружал действующую модель приспособления, которое в депо теперь называют «машинкой Черепанова».
Не было ничего интереснее для Мити, чем смотреть, как рыжий грубый кусок железа превращается в красивую, тонкую и блестящую вещь. Митя мог часами следить за большими, неторопливыми руками отца. Все у него выходило так споро и ладно, что даже на душе делалось весело и казалось, что и у тебя все получится так же легко да красиво.
– Вот где благодать! – сказал Алеша, оглядывая боковушку и вытирая лоб.
Митя пододвинул ему табурет, а сам примостился на узком подоконнике.
– Садись. Что нового?
– По-моему, у тебя нового больше…
Конечно, у Мити было больше нового, но говорить о работе не хотелось: через две минуты Алеша начнет зевать.
Алеша, в свою очередь, думал о новостях, вспомнил стычки с матерью и Верой (не рассказывать же о них!) и, чтобы отвлечь Митю, подошел к верстаку, спросил:
– Кто это тут мастерит?
– Я, – немного смутился Митя. – Так, сообразил одну штуку. – Он поднял над верстаком посудину из плотной белой жести, похожую на чайник, но не круглый, а продолговатый, с длинным тонким носиком. – Что такое, знаешь?
– Лейка, – нетвердо сказал Алеша.
– Паровозная масленка!
– Та же лейка, только для масла. И что же?
И, хотя Алешины глаза красноречиво говорили: «Стоит ли заниматься такой ерундой», Митя рассказал о первой поездке, о злополучной масленке и о том, что он придумал. С масленкой его конструкции пятен можно не бояться!
– Пустяковина, а сильно захотелось сделать. И можно бы лучше, да слесарь я липовый. Только и видел, как батька работал…
– И вдруг «масленка Черепанова»! – вспыхнул Алеша. – Как тормоз Матросова, например. Колоссально! Эх, сообразить бы нам вдвоем что-нибудь такое… – Он щелкнул пальцами. – И представляешь, наши имена рядышком. Вот было бы гениально! – Алеша повел в воздухе рукой, словно выписывая свою и Митину фамилии, и даже причмокнул языком.
Митя снисходительно улыбался: все больше знакомых черточек прежнего Алеши обнаруживал он в друге. Но Алеша уже погас, задумался, сказал печально:
– Ты вот выдумываешь, изобретаешь, а я не могу.
– Просто ты не задумывался.
– Да я и не сумею, наверное…
– Чепуху городишь! Если ничего не делать, понятно, ничего и не получится… Так и будешь болтаться все каникулы?
Упершись локтями в колени, Алеша сумрачно смотрел в пол.
– Не тянет меня никуда, – признался он. – Понимаешь, никуда.
– Так не бывает.
– Бывает, как видишь, – с грустной усмешкой сказал Алеша. – И вообще, настроение дурацкое. От отца ничего…
– Мой тоже одну открытку написал и молчит. Что поделаешь! Послушай… – У Мити вдруг живо заблестели глаза. – Раз никуда не тянет, значит, тебе все равно. Иди к нам в депо. Другого такого дела не найдешь. Что ни возьми, все с транспортом связано – главный нерв. Понравится, точно говорю. Только решай скорее, сколько можно тянуть!
«К нам в депо, – завистливо подумал Алеша. – Хорошо тебе…»
Он долго не отвечал. Сидел, подперев щеки ладонями, и молчал. Митя не торопил: когда человек принимает такое решение, не нужно мешать.
– Ты говоришь, на паровоз, – негромко начал Алеша. – А я вот думаю, думаю и не пойму: стоило девять лет учиться, чтоб в угле копаться?
Митя сполз с подоконника и широко раскрытыми глазами уставился на Алешу.
– А что еще кочегару делать? – продолжал Алеша, запрокинув красивую голову. – Для этого и пятиклассного образования, по-моему, многовато…
На смуглых щеках у Мити пробился румянец, забегали твердые бугорки желваков. Он зашагал по боковушке: два шага от окна к двери, два – от двери к окну. Подошел к верстаку, зачем-то взял молоток, легко подбросил его в руке.
Алеша, следя за его порывистыми, нервными движениями, улыбнулся:
– Не с помощью ли этого орудия собираешься спорить?
Митя рассерженно бросил молоток на верстак.
– «Образование, образование»! – сказал он злым, севшим вдруг голосом. – Вроде оно у тебя такое, что и носить при себе тяжело. Академик!
– Скажешь, без девяти классов ты не справился бы? – ввернул Алеша.
– Если бы только уголь кидать. А кочегару, было бы тебе известно, и головой приходится работать. Понятно, можно, как медведь в цирке, заучить движения, а можно с сознанием все делать. И тут образование твое пригодится…
– Самообман, – бросил Алеша.
– Самообман – это шляться без дела, ныть и настроения всякие выдумывать. Железнодорожный генерал Матросов, которого ты помянул, изобретатель тормоза, начинал, между прочим, кочегаром. Могу дать книжку про него.
– В какое время он начинал? – насмешливо воскликнул Алеша и хлопнул себя по коленке. – Он, может, малограмотным пришел на паровоз. Так прикажешь повторять этот путь?
– А на фронте ты бы сразу генералом?
– Не будем об этом, – отмахнулся Алеша. – Я считаю, государству даже невыгодно: люди с девятиклассным образованием кочегарами копаются.
– Государственный деятель! – раздраженно фыркнул Митя, подошел к окошку, повернулся к Алеше спиной.
Там, за окном, было зелено, солнечно, и боковушка впервые в жизни показалась ему неимоверно тесной и сумрачной…
