Текст книги "Свое имя"

Автор книги: Юрий Хазанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Так закончился их последний поход.

– Обойдемся, – со злым упорством повторил Алеша. – Если человек хочет помочь родине, ему никто не может помешать. Все из-за тебя! Надо было еще в прошлом году мотать отсюда. Теперь про школу помалкивай. Образование за девять классов имеем? А доучимся потом. Девять классов – не шуточки. Мы уже люди!

Митя усмехнулся. Девятый класс Алеша закончил с переэкзаменовкой по алгебре.

– Хмыкай себе! – горячился тот. – На фронте твой аттестат нужен, как рыбе зонтик. Вон парень всего из шестого класса, а какое дело сотворил! – Он стал суетливо рыться в карманах и, ничего не найдя, хлопнул себя по лбу: – Забыл, голова! Приготовил и забыл. В «Пионерке» заметка об одном пареньке. Тоже Алешка, тезка мой. Фамилии не помню. Представь, немцы из его города драпали, а он рельсы мазутом вымазал на подъеме, фашисты и присохли. Тут наши подоспели, фашистов расколошматили, эшелон с награбленным отобрали, а Алешке – медаль. Гениально? Теперь этого Алешку на всем Урале, на Алтае, на Камчатке, где хочешь – всюду знают. Вот тебе – из шестого класса парень.

Мечтательно глядя перед собой, Митя вздохнул:

– Попробуй додумайся – вымазать рельсы мазутом. Какой умница!..

Алеша живо проговорил:

– Уверяю, мы тоже могли бы отколоть дельце. А? Что ты молчишь?

– С мазутом – это случай, – размышлял Митя. – А чтоб воевать по-настоящему…

– Чудак, честное слово! Хоть снаряды подавать, и то лучше, чем загорать в тылу!

Митя представил себе маленького паренька, крадущегося в потемках к насыпи, и подумал, сжимая кулаки: «Надо, надо что-то делать! Но что?»

В это время во дворе вдруг стало тихо. Разметав чурбаны в щепки, Тимофей Иванович отставил колун, рукавом вытер лоб и принялся за плаху. И опять застучали частые, яростные удары, раздававшиеся на всю улицу.

– Нужно туда, понимаешь? – убеждал Алеша. – А если и там окажутся такие же формалисты, тогда в тыл, к партизанам. Ясно? Там каждый человек на вес золота…

Смуглое лицо Мити, освещенное скупым светом дворовой лампочки, внезапно оживилось, глаза возбужденно заблестели, и он рассказал о книжке про партизан, которую прочитал сегодня.

– Там есть бабка Меланья Кондратьевна. Хорошая такая старуха! А внук у нее ни то ни се. Она ему и говорит: «Как же ты живешь? Что делаешь для общей пользы? Людям сможешь потом в глаза смотреть?» Читаю, и кажется, будто это ко мне она… даже голос ее слышу, А голос почему-то в точности как у мамы…

– Ух и сказала! – восторженно прошептал Алеша. – И ты еще раздумываешь?

– Я пошел на пустырь с тобой поговорить, а тебя нет.

– Гениально старушенция сказанула! Действовать, действовать, чтоб не было потом стыдно.

– Действовать можно и тут…

– Опять грузчиками? – запальчиво оборвал Алеша, вспомнив прошлогодние летние каникулы, когда они разгружали вагоны с углем.

Поработать, правда, пришлось всего двенадцать дней: на ладони у Алеши вскочила большая, как фасолина, водянка, сменившаяся нарывом…

– Лучше уж грузчиками, чем так околачиваться, – упрямо твердил Митя.

– Чепуха! Нужно мстить, нужно сделать что-то такое… – У Алеши перехватило дух. – Что-то большое, чтобы все узнали. А тут не развернешься…

– Постой! – всполошился Митя, прислушиваясь и напряженно глядя в глубь двора.

Алешка тоже прислушался.

Во дворе наступила тишина. Топор умолк. Тимофей Иванович, сгорбившись, постоял некоторое время посреди белевших на земле поленьев и щепок, потом, бросив на землю колун, потащился в сад. В тишине было отчетливо слышно, как он всхлипывал.

Холодок пробежал по Митиной спине, будто за воротник бросили ледяшку. Страх наполнил все его тело невыносимой тяжестью.

– Что делается! – с отчаянием прошептал Алешка и хлопнул себя по бедрам. – Они убивают наших людей… а ты сиди и смотри, как взрослые ревут! Эх!

Проводив взглядом надломленную фигуру отца, Митя ребром ладони рубанул воздух, сказал внезапно осипшим голосом:

– Ладно, решено! Что будет, то будет!..

Он встретит отца

Алеша лежал на боку, согнув руки в локтях и раскинув ноги, словно стремительно бежал куда-то. Прямые светлые волосы будто ветром отнесло назад. Белое летнее одеяло лежало на полу, возле кровати.

Анна Герасимовна подняла его и осторожно прикрыла ноги сына. Так было всегда, с тех самых пор, как его перестали пеленать. Обычно отец ложился позднее всех и несколько раз за ночь укрывал его…

Тонкая морщинка пересекала загорелый Алешин лоб. Золотистая, выгоревшая на солнце бровь шевельнулась, лицо сделалось озабоченным. Но в тот же миг уголки губ поползли кверху. Что-то снится ему? Может, командовал сейчас серьезным морским боем и выиграл сражение?

Анна Герасимовна неслышно подошла к столику, быстро написала что-то на клочке бумажки и положила записку на книгу, посредине стола. Сколько дней подряд она видит сына только спящим: уходит рано, возвращается поздно, и никак не удается им посидеть, потолковать, как бывало…

Ослепляющий солнечный столб косо пересекал комнату, будто подпирал стену. Алеша блаженно зажмурился. На сердце было тоже светло и радостно. Захотелось полежать с закрытыми глазами, вспомнить вчерашний вечер, обещавший такие перемены в жизни.

Первое, о чем он подумал, проснувшись, была встреча с отцом. Раньше Алеша как-то не замечал, что видится с ним редко: инженер Горноуральского отделения железной дороги часто выезжал в командировку на линию. Даже когда отец еще не уехал на фронт, но уже не жил дома, Алеша почти не вспоминал о нем. Потом он все сильнее стал чувствовать его отсутствие, все больше недоставало отца. Уже целый год он не видел его. Нет, он не представлял себе, как это бесконечно долго – триста шестьдесят пять дней!

Много раз казалось: вот он приходит из школы и застает отца дома. Подняв голову от толстой книги с чертежами и формулами, отец спрашивает с ехидцей: «Что принесли, Алексей Андреич? Впрочем, вижу. И как они вмещаются, эти троечки, в такой небольшой сумке!» Алеша бежал домой, врывался в одну комнату, в другую – отца не было. И ничего не напоминало о нем: ни одной его книги, ни галстука на спинке стула, ни окурка в зеленой стеклянной пепельнице…

Совсем недавно, вечером, когда он готовился к переводным экзаменам, ему послышался голос отца. Алеша бросился в столовую.

– Где он?

Мать и Вера посмотрели на него с удивлением.

Поняв, что его подвел радиорепродуктор, Алеша смутился и медленно, понуро вернулся к учебникам. Подошла мать: «Ложись, Леша, лучше завтра пораньше встань…» Разве объяснишь ей, что это у него совсем не от усталости.

А сколько раз за последнее время он мысленно разговаривал с отцом! Беседовал как мужчина с мужчиной, обо всем, даже о побеге на фронт и переэкзаменовке. Ни с мамой, ни с Верой так не поговоришь…

Правда, Алеша мог бы вспомнить, что за всю жизнь не разговаривал с отцом столько, сколько теперь. У отца все не было времени поговорить, помочь решить задачу он хмурился, дергал плечом, когда Алеша соображал медленнее, чем ему хотелось: «Думай, думай, ради бога. Шевели мозгами!» Но сейчас Алеше вспоминалось лишь самое лучшее, самое светлое. Оно заслоняло все остальное, разрасталось, наполняя сердце тоской. Он стыдился этого чувства, скрывал его от всех, но отделаться от него не мог.

И пускай Вера болтает, что отец для них чужой, что он не вернется, Алеше нет до этого никакого дела, он хочет к отцу! И он верил в свое счастье. Здесь, в тылу, по номеру полевой почты никто не скажет, где действует воинская часть, а на фронте можно докопаться. Он непременно найдет отца, и они будут вместе воевать, жить в одной землянке, есть из одного котелка. Вместе вернутся. И тогда Вера поймет, как она ошибалась…

Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, Вера и мама разговаривали негромко, чтобы не разбудить его.

– Я говорю: пойду оформлюсь. А задумаюсь – и страшно. Кажется, я ничего-ничего не сумею…

– А ты не бойся, – улыбнулась мать. – Все это я переживала, даже когда институт кончила. А после первой операции прошло.

– Вообще иной раз мне кажется, что я совсем-совсем маленькая…

– А ты уже взрослая, да? Почти старушка? – засмеялась мать.

«Вот именно, старушка. Баба-яга!» – подумал Алеша.

– Так я сегодня пойду, – не то спрашивала, не то утверждала Вера.

– Что ж, – ответила мама. – Раз ты решила… И все-таки я за то, чтобы ты ехала. Сима Чернышева правильно поступает.

– У Симы другие обстоятельства. Мамулька, ведь мы договорились, – умоляюще произнесла Вера.

– Ты все перезабудешь…

– Я буду готовиться, увидишь.

– Ох, это только говорится.

– Слово даю. Ты же меня знаешь, я не Алешка…

Его подбросило на кровати от возмущения. «Вот змея! Подрывает авторитет!»

Мама, наверное, позавтракала и теперь, торопясь на работу, готовила обед.

– А тебе не обидно, что ты не слыхала передачу? – спросила Вера после молчания.

– Расписал, должно быть, так, что уши вянут? – рассеянно сказала мама.

– Нет, хорошо. А кто писал?

– Корреспондент.

Алеша вспомнил: вчера, не успел он войти в дом, как Вера, захлебываясь, стала рассказывать, что вечером о маме говорили по радио.

– Если бы ты знала, мамуся, до чего приятно и странно! Слушаешь будто о чужом человеке: «Военврач, хирург Анна Герасимовна Белоногова сделала операцию на сердце…» Так ведь это моя родная мамка! И, как назло, дома никого. Еще упоминали, что у тебя двое детей и что ты хорошо их воспитываешь. А откуда корреспондент знает? Он же нас не видел.

– Два часа выспрашивал. Я сидела как на иголках: одному раненому после операции было плохо. Статья, думаю, не опоздает, а врач к больному может опоздать. Извинилась и побежала в палату… А насчет воспитания он сам придумал. И, боюсь, переборщил…

– А как теперь Авдейкин? – спросила Вера.

И Алеша оценил ее способность вовремя переводить разговор.

– Авдейкин уже герой. Из поильничка отказался пить, подавай ему только чашку. Садится уже…

– Знаешь, чего мне жаль? – сказала Вера. – Ведь это радио дальше нашего Горноуральска нельзя услышать…

«Дура! – подумал Алеша и заерзал на кровати. – Мама догадается, куда она гнет. И зачем напоминать!»

– Ничего, дочка, – с улыбкой ответила мама, – тысячи людей в Горноуральске узнали про твою маму. Разве этого мало?

Сейчас она подпоясывает гимнастерку широким потертым ремнем. А теперь перед зеркалом прилаживает синий берет с маленькой звездочкой.

– На обед подогреешь суп, – сказала мама. – Кашу сама сваришь, дочка, мне уж не успеть. За Лешей последи. Недели две пускай отдохнет – и за алгебру.

«Да, да! Недели через две и след простынет! – усмехнулся Алеша и прислушался. – Сейчас Верочка даст характеристику». Но Вера промолчала, видимо решив не расстраивать маму.

Они расцеловались, мама велела передать привет сыну, и дверь захлопнулась за ней.

Алеша вскочил с постели, стал одеваться. На глаза попала записка: «Дорогой Леша! Времени сейчас вдоволь, можно бы и почитать. Взяла для тебя «Овод». Чудесная вещь. Кажется, ты не читал. Мама».

Он полистал книгу, заглянул в оглавление, не очень внимательно просмотрел рисунки, зевнул: к сожалению, некогда, надо готовиться к отъезду…

– Привет! – громко сказал Алеша, заходя в столовую и приложив к виску два пальца.

Он был в серых брючках, поношенных спортивных тапках на босу ногу и в неизменной тельняшке, на которой синие полосы поблекли, а белые изрядно посинели.

– Доброе утро, братец, – отозвалась Вера. – Никогда не думала, что моряки могут дрыхнуть, как обыкновенные сухопутные сурки.

– Поспать не вредно и морякам, – лениво потянулся Алеша. – Кажется, меня сосет голод. Позавтракаем, что ли?

– Как только моряк умоется и заправит постель…

Пока он приводил себя в порядок, Вера подала завтрак.

Она все делала споро и без суеты. Мама недаром называет ее своей правой рукой. Она умеет и обед приготовить, и убрать в квартире, и починить белье. Мама постоянно любуется ее штопкой: художественная работа! Вероятно, всех девчонок природа наделяет «хозяйственным» талантом.

Эти способности сестры хотя и облегчали Алеше жизнь, но имели и оборотную, не совсем приятную сторону. Чувствуя себя второй после мамы хозяйкой в доме, Вера командовала братом. Право командовать давало ей и то обстоятельство, что нынче летом она окончила десятилетку, тогда как брат только перешел в десятый класс.

Наконец, у нее имелось еще одно основание, чтобы «руководить» братом: ей посчастливилось на год раньше появиться на свет. Размышляя в связи с этим над своей судьбой, Алеша приходил к убеждению, что, когда человеку не везет, он даже родиться не может вовремя.

Характеры у них были разные. Бабушка, мать Андрея Семеновича Белоногова, так говорила о своих внуках: «Неслышный ребенок – наша Верочка, золотое дитё, ангел. А Лешка – крикун и поперешная душа…»

И выросли они непохожими друг на друга. Вера – спокойная, уравновешенная, Алеша – упрямый, горячий, заносчивый. Одно только общее было у них – беспощадно острый язык. Правда, в стычках с сестрой Алеша быстро сникал, выдыхался.

Подчинялся он сестре неохотно, через силу, хотя и сознавал, что ее приказания разумны и справедливы. За столом она тоже держала себя как старшая. Могла сделать замечание, если он брал нож в левую руку или норовил вытереть пальцы о край скатерти, а заметив, что брат не наелся, подкладывала из своей тарелки.

– Вот тебе еще немного, – сказала Вера, добавляя ему картошки. – Если бы я так носилась в футбол, я, наверное, могла бы съесть целого быка.

– А мешок конфет изничтожила бы при любых условиях?

– Больше месяца уже не видела конфет…

– Пустяки, после войны наешься, – усмехнулся Алеша. – Ну-ка, расскажи поподробней, что передавали про маму. А то вчера тебя трудно было понять.

– Домой надо являться раньше, – упрекнула Вера и торопливо, сбивчиво пересказывала все, что слышала.

– Гениально! – Он тряхнул головой, и волосы у него рассыпались, упали на лоб. – Неплохо бы и папке нашему отличиться, а?

С печальным удивлением Вера взглянула на брата. Давно уже все в доме, не сговариваясь, не вспоминали об отце. Она молча отвернулась и задумчиво сощурила глаза, словно смотрела вдаль.

Воспоминание

Немного больше года назад Андрей Семенович Белоногов оставил семью.

Вера хорошо помнила это время. Что-то недоброе чуяла она в отношениях между отцом и матерью, но понять ничего не могла. В доме стало тоскливо и напряженно. А как-то вечером, возвращаясь от подруги, Вера встретила отца, Он шел, непривычно сгорбившись, держась поближе к домам, торопливой и как будто крадущейся походкой. В одной руке у него был чемодан, в другой – пухлый старый портфель.

– Папа, – позвала Вера, когда он прошел мимо.

Отец вздрогнул. Поставил на землю чемодан, но плечи его почему-то не выпрямились.

– Верочка? – растерянно и виновато прошептал он, а глаза его суматошно забегали.

– Ты в командировку, папа?

– Да, да, в командировку, – подхватил он обрадованно. – В командировку, детка…

Вера не успела спросить, куда он едет, надолго ли, – отец, часто дыша, скороговоркой сказал; «Подрастешь, Верочка, все тебе будет ясно…» – чмокнул ее в висок и, схватив чемодан, побежал прочь.

Она непонимающе посмотрела вслед и быстро пошла домой, с тревогой вспоминая загадочные слова.

Мать сидела на диване и, обхватив голову, раскачивалась из стороны в сторону. Вера увидела бледное, неузнаваемо осунувшееся лицо.

– Ты плакала?

– Нет, нет, моя девочка, тебе показалось. – Мать стала поспешно поправлять волосы, заслоняясь локтями.

– Почему ты плакала? Разве папа надолго от нас уехал?

– Надолго, девочка. Навсегда… – вырвалось у нее вместе с рыданиями. – Бросил нас папа. Семнадцать лет жизни… Все зачеркнуто… – Она судорожно обвила руками тонкие Верины плечи. – У нас совесть чиста. Мы не виноваты, Верочка. Ни я, ни вы…

Вера прижалась щекой к влажной и горячей щеке матери и тоже заплакала. Отец больше не любит ни ее, ни маму, ни Алешку, они не нужны ему. Но почему он вдруг разлюбил их? Куда ушел? Мать отвечала: «Со временем все поймешь». Примерно то же самое сказал и отец, – сговорились они, что ли? А ей надо сейчас же, немедленно узнать. «Со временем»! Кто скажет, когда оно придет, это время?

Оно пришло неожиданно скоро.

Спустя неделю, в воскресенье, Вера стояла с подругами возле кинотеатра и вдруг увидела отца. Он тоже направлялся в кино.

Забыв обо всем, Вера чуть не бросилась к нему, но заметила, что отец не один. Он шел с какой-то женщиной под руку, как ходил когда-то с мамой, и так был занят разговором, что не видел дочь. Вера слегка посторонилась, чтобы отец не задел ее локтем. Не глядя на подруг, она сказала, что забыла выключить утюг, и убежала. Так вот почему он ушел!

Об этой встрече Вера дома не рассказала. Она перестала говорить об отце, а если и вспоминала о нем, то едва сдерживая обиду. Мысленно говорила ему дерзости, которых сама пугалась, и все же каждый день, по привычке, ждала его с работы.

Он пришел месяца через полтора. Семья обедала, когда раздался незнакомый, робкий стук, и в дверях показался отец, – наружную дверь ему, наверное, открыли соседи. Сняв шляпу, он наклонил голову с аккуратным пробором на боку, сделал два шага и остановился.

– Проходите, присаживайтесь, – с трудным спокойствием проговорила Анна Герасимовна.

Сердце Веры больно сжалось. Но в следующее мгновение она вспомнила все и торопясь вышла в другую комнату, взяла первую попавшуюся под руку книгу, села у окна.

Перед тем как уйти, отец, держа связку своих книг, приоткрыл дверь, спросил негромким и, как показалось ей, медовым голосом:

– Не желаешь и поговорить со мной?

Вера вышла в столовую и положила на край стола черный портсигар из пластмассы с наискось наклеенной на крышке плоской белой папиросой, тоже из пластмассы, перочинный нож с перламутровыми пластинками и две золоченые запонки с овальными камешками яшмы.

– Вот… забыл… – сказала она и, не взглянув на отца, ушла.

Через несколько дней он пришел еще раз. Военная форма изменила его. Он будто стал уже и длиннее: новая зеленая гимнастерка висела на узких плечах, ноги казались необыкновенно тонкими в просторных голенищах кирзовых сапог, пахнущих резиной, пилотка была великовата, и оттого голова выглядела маленькой.

– Завтра на рассвете нас отправляют, – проговорил он зыбким, с хрипотцой голосом. – Я буду вам писать… – и, несмело поглядев на маму, потом на Веру, спросил: – Могу я надеяться на ответ?

– Желаю счастья, – сказала Анна Герасимовна.

Вера старалась не думать о нем, старалась убедить себя, что ей безразлично, как сложится его фронтовая судьба. На первые письма не хотела отвечать: какое ей дело до этого человека? Нет у нее отца, и все.

– Нельзя быть такой черствой, – убеждала мать.

И Вера, не понимая ее, уступила.

Читая его письма, можно было забыть обо всем, что произошло: он интересовался их школьными делами, спрашивал об отметках, о поведении Алеши, специально для него описывал бои, в которых участвовал, советовал маме следить за здоровьем, присылал деньги, иногда справлялся даже о коте Мурзике… Можно было все забыть. Но Вера не забывала.

Вот почему, когда Алеша заговорил о фронтовой славе отца, она, помолчав, сказала негромко и холодно.

– А мне все равно, прославится он или опозорится…

– Ты одурела! – возмутился Алеша. – Родной отец. Ты носишь его фамилию…

– Мало ли есть однофамильцев!

– Бесчувственная! Конечно, тебе что. Выйдешь замуж, совсем забудешь нашу фамилию.

– Вполне возможно, – сухо ответила Вера.

Алеша доел картошку и, отодвинув пустую тарелку, загадочно посмотрел на сестру:

– Ладно, оставим эту тему. Расскажите-ка лучше, Вера Андреевна, куда это вы оформляетесь?

«Ужасно обидно…»

Вера собралась разливать чай, потянулась к электрическому чайнику, но обожглась, отдернула руку, подула на пальцы и спросила:

– Откуда тебе известно?

– Известно, – так же загадочно произнес Алеша.

– А-а, все ясно! – Вера откинула назад светлую косу. – Подслушиваете чужие разговоры? Красиво!

– Во-первых, не подслушивал, а во-вторых, не чужие. Как-никак, я тебе брат?

– Именно – как-никак, – Она насмешливо повела тонкой бровью, налила в стакан чаю.

– Секреты? – обиженно сказал Алеша, засопев отсыревшим носом.

– Никаких. Просто не хотелось говорить до поры до времени. Я поступаю на работу…

– Ну-у? – Изо рта у него чуть не вывалился оплывший кусочек сахару.

– Только прошу тебя: не болтай никому, еще неизвестно, примут ли.

В прошлом году, когда Алеша и Митя разгружали уголь, Вера уехала на Северный Урал с геологоразведочной партией. Поэтому Алеша спросил теперь:

– В самом деле на работу? Или так, летние гастроли?

– На постоянную работу.

– Куда, если это не засекречено?

– В паровозное депо. Нарядчицей. Заменяю человека, который идет на фронт.

– Метишь в исследователи уральских недр и поступаешь нарядчицей? – с нескрываемой иронией проговорил Алеша. – А геология?

– Откладывается до мирного времени.

– «Не хочу учиться, а хочу жениться»?

– Мне казалось как-то, что ты умнее.

– И не ошиблась. Почему же все-таки не едешь в Свердловск, в Горный институт?

– Бросить маму одну?

– Мама не ребенок. И почему – одну? А я не в счет?

– О, был бы ты другим человеком, спокойно уехала бы. Но мама с тобой замучается. Какая от тебя помощь?

– Лирика! Если человек решил сделать что-то важное, о мамах не думают…

– А я так не могу, – задумчиво сказала Вера. – Потеряю год или, два, пускай… А маму сейчас не оставлю. У нее в этом месяце было два сердечных приступа…

Алеша допил чай, вытер ладонью влажный лоб.

– Значит, решила – нарядчицей? Что ж, для женщины вполне подходящее дело…

Вера громко рассмеялась. Ее худенькие прямые плечи под легким голубым платьем вздрагивали и ежились.

– А для такого, как ты, мужчины не нашлось бы дела? Хотя бы в каникулы. Но некоторые мужчины предпочитают гонять мяч до потери сознания.

Когда она смеялась, вместо глаз оставались узенькие щелочки, в которых бились, трепетали острые зеленоватые огоньки. Алеша побаивался и не любил эти огоньки. Он встал, подошел к окну:

– Представь себе, эти «некоторые» скоро займутся достойным делом.

Вера перестала смеяться?

– Правда? Ах, чертенок, скрываешь от нас?

Засунув руки в карманы, Алеша прошелся взад-вперед, покосился на сестру:

– Зачем до поры до времени говорить?

– Тайна?

– Как хочешь.

– О, раз тайна, то я догадываюсь. Морская пехота? – И, взглянув на брата, засмеялась. – Угадала! Определенно угадала!

Алеша вызывающе поднял голову:

– Ты же доказывала, что у меня непостоянная натура.

Вера, смеясь, подняла руки:

– Беру свои слова обратно. Ты очень, очень постоянная натура! – Смех душил ее, она бросилась на диван и, приложив руки к щекам и откинувшись на мягкую спинку, беззвучно хохотала.

Алеша смотрел на сестру осуждающе. Он мог бы осадить ее, но стоило ли перед разлукой ссориться, оставлять дурную память?

– Нет, с тобой серьезно не поговоришь, – сказал он разочарованно, – Пустосмешка. А еще норовит в работники депо!

Вера по-детски кулачками протерла глаза, поправила волосы и принялась убирать со стола. В самом деле, хватит заниматься пустяками, ведь ей нужно в депо.

– А Митя Черепанов? – спросила она хозяйничая. – Митя, наверное, не собирается, он парень толковый…

– Митя не может быть бестолковым, поскольку он правится тебе. И все-таки, представь себе, едет…

– Такие ребята! – упавшим голосом сказала Вера, сметая крошки в согнутую совочком ладонь. – Ужасно обидно…

Когда она подмела пол и вернулась, вытирая руки переброшенным через плечо полотенцем, Алеша подошел к ней.

– Я хотел тебя попросить…

– …не говорить маме? – оборвала его Вера. – Стану я волновать ее из-за каких-то выдумок…

– Да я совсем не про то… – заискивающе произнес Алеша. – Почини мне штаны…

– Опять? На той неделе целый вечер провозилась.

– Не на той, а на позапрошлой, – осторожно возразил он, выставил вперед ногу и двумя пальцами приподнял штанину. – Позор. Тебе тоже должно быть стыдно.

– Мне? – Вера насмешливо сузила глаза. – А я почему-то не сообразила…

Брюки были серого цвета. Но и этот спасительный цвет не мог скрыть неизгладимые следы Алешиной неопрятности. Невозможно было даже предположить, что к ним когда-нибудь прикасался утюг, зато нетрудно было догадаться, какие серьезные невзгоды им довелось перенести. Сзади они просвечивали, словно папиросная бумага, на коленях безобразно выпучивались, и каждую штанину увенчивала пышная бахрома из серых курчавых ниток.

– Разве я виноват, что такая слабая материя?

– Никакая материя не выдержит, если ею подметать тротуары. Думаешь, не знаю, отчего эти висюльки? Морской клёш изображаешь. Не буду чинить! – решительно закончила Вера.

«Ух, змея зеленоглазая!» Алешу ошеломила убийственная наблюдательность сестры. Но у него не повернулся язык, чтобы возразить ей.

– Ладно, не нужно, – почти жалобно проговорил он и отпустил штанину. – Ничего. Так всегда бывает: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Сейчас тебе все равно, а уеду – пожалеешь…

– Еще одно слово – и я зареву! – притворно-плаксивым голосом сказала Вера, взглянула на брата и, подумав, добавила серьезно: – Надеюсь, сегодня ты еще не отбываешь на фронт? А вечером, так и быть, сделаю. Учитывая твое бедственное положение. Только условие, когда поедешь, предупреди. Договорились?

«Нашла дурачка!» – мелькнуло у Алеши. Он спросил игриво:

– Проводы устроишь?

– Как бы не так! У меня знаешь какой расчет? Дальше Сортировки ты, понятно, не доедешь. Там тебя благополучно высадят, и ты начнешь добираться домой. А мама тем временем будет беспокоиться о милом сыночке и может неудачно сделать операцию. Но, если я буду знать, когда ты выехал, я ей скажу, что ты с ребятами на экскурсии. Понял? А потом сыночек явится собственной персоной. Что, плохо придумано?

– Гениально! – кисло усмехнулся Алеша.