Текст книги "Право на легенду"
Автор книги: Юрий Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
13
– А он и вправду там есть, этот зверь? – спросила Нина.
Она тронула Павла за рукав.
– Не знаю… Хочется, чтобы был.
– Скажи, ты бы полетел к звездам?
– Да ну их! – рассмеялся Павел. – Дорога больно далекая. Соскучишься.
– А в закате ты был?
– Как это – в закате? Закат – это явление… м-м… атмосферное.
– Венька мне однажды сказал, что у него есть мечта. В тундре, говорил он, в пасмурную погоду на горизонте остается перед закатом узкая розовая полоска, и если очень захотеть, если лететь очень быстро, то можно хоть на секунду, но попасть в это багряное небо… Только это неправильное название, говорил он, потому что там вовсе не небо, окрашенное зарей, а что-то совсем другое. Может быть, то, из чего потом делают зарю?
Нина тихо вздохнула.
– Ему всегда не нравилось, когда красоту объясняли. Он говорил, что, если бы ученые были умнее, они бы никогда не сказали людям, что бриллианты – это уголь.
– Да, – сказал Павел. – И еще ему не нравилось, когда колокола переливали в дверные ручки. Ты ведь знаешь о нашем колоколе?
– Еще бы! У меня есть даже его фотография. Его нашла, по-моему, Надя? А до этого… Ты расскажи подробней.
– Да, это было как раз в тот день, когда Веня вернулся из Уэлена. Утром пришла Надя и еще с порога, не успев раздеться, сказала, что нашла колокол. Мы искали его давно, но никто толком не знал, где он висит. Потом капитан Варг… Хотя я начну, пожалуй, не с этого…
Павел замолчал, пытаясь отыскать событие, с которого легче было бы начать, или день, который мог бы быть главным, но не нашел ни такого события, ни такого дня, и поэтому стал рассказывать с самого начала, с той минуты, когда они решили, что дел впереди много и делать их надо вместе.
Сейчас ему нужно было рассказать ей все, нужно было самому еще раз пройти через эти годы, ставшие главными в жизни, чтобы уже никогда не помнить сочувственную улыбку Алексея Рагозина, не вспоминать, как смотрел ему вслед Олег.
Он говорил торопливо, то забегая вперед, то возвращаясь, не замечая, что держит ее руки в своих, что она уже давно стала участницей его воспоминаний. Он вместе с ней решал, что купить Олегу на свадьбу, вместе добирался на полярную станцию, где Веня целый месяц лежал с воспалением легких, и когда он сказал: «Ну как же! Это тот самый Филя, который по льду ходил на остров Врангеля, разве не помнишь?» – она не удивилась и покачала головой: «Не помню», хотя помнить этого она и не могла.
И в тот день, когда они поднялись на заснеженную гряду мыса Кюэль, Нина тоже была рядом, слушала, как Надя, с трудом разбирая изъеденные временем буквы, читала напутствие моряцких вдов. Они стояли все вместе, загоревшие под свирепым весенним солнцем, здоровые, как молодые боги, радовались, что забрались черт-те куда, на самую высокую точку побережья, а дышат ровно, и сердце стучит, как машина, радовались встрече.
Веня только что вернулся из Ванкарема, Олег собирался на мыс Шмидта, а Павла вызывали в Магадан. Они виделись редко. Но это уже не имело значения, потому что они жили на общей земле, ходили по общим дорогам, которые всегда приводили их друг к другу.
Дорога и теперь собрала их вместе. Пусть Олег летает в амгуэмской тундре, Варг сидит в своем деревянном скворечнике и пишет историю русского флота, а они с Ниной вот здесь, в ночном подмосковном лесу. Если Надя придет к маяку и позовет их, если ударит в колокол – они услышат. Вот только Вени не будет…
Нина вздохнула.
– Дай мне закурить, пожалуйста.
– Новости еще. Не дам.
– Ну не надо. Знаешь, когда мы сегодня ехали от Варга и я спросила тебя, почему ты не сказал ему, что останешься, у тебя было очень злое лицо. Очень растерянное. Я сперва испугалась – неужели ты действительно сможешь остаться? Потом увидела, что нет. Очень уж ты беспощадно кричал про романтические истории, про сказки.
– Я и вправду разозлился, Нина. Ты сказала, что я приговорен к Северу. Это неверно. Не надо делать из Севера культа. Я мог полюбить калмыцкие степи. Но случайно попал на Север. Я не рвался туда, не стремился вступить с ним в единоборство. И Веня тоже… Знаю, ты скажешь, что Венька всегда мечтал стать полярником. Это все из кино. С журнальных обложек. Я, например, в детстве хотел уехать в Африку, потому что мне нравились пробковые шлемы. А Веньке нравились унты. Но это сначала. Потом, как ты знаешь, мы старались не ходить в унтах. Не вешали над койками карабины. Не играли в сказку. И у нас с Севером произошла любовь. А могла бы быть любовь с Приморским краем. И поэтому, когда меня спрашивают: «За что вы любите Север?» – и ждут, что я буду говорить о трудностях и лишениях, мне хочется сказать, что трудностей хватает и в Тульской области, а Север я люблю за длинные рубли. Потому что, что еще сказать? Сказать, что мне нужен не Север вообще, а мой личный Север, – не поймут. Хотя, черт возьми, понимают, что человеку нужна не женщина вообще, а его женщина. И не спрашивают, за что он ее любит. Если бы я был приговорен, я бы вправду сбежал. Но у меня не получилось. Потому что от любви не убежишь.
Павел замолчал. Он рассказал ей все, но чувствовал, что не сказал и половины.
– Скоро будет светать, – сказала Нина. – Будет утро… Вчера утром тебя еще не было. И даже днем не было. Днем просто приехал Павел Петрович, и мне тошно стало жить на свете. Ты представляешь – ведь могла произойти самая большая несправедливость на свете.
– Не могла.
– Это я знала, что не могла.
Он стал целовать ее руки. Холодные, перепачканные в земле. Нина наклонилась над ним и тихо сказала:
– Я тебя очень люблю. Сто лет. Всю жизнь. Ты полюбил Север случайно, пусть так, но я благодарна этой случайности. Потому что там ты нашел меня. Ты сам этого не знаешь.
Павел, прильнув к ее ладоням, молчал. Он знал, что так бывает, верил в это. Но не знал, что так может быть с ним. Когда весь мир со всеми его заботами умещается в этих ладонях, когда от ее слов становится больно. И делается страшно, когда думаешь, что всего этого могло не быть.
– У тебя холодные руки, – сказал он. – Ты замерзла? Давай-ка я подкину в костер.
– Подкинь. Пусть будет большой огонь. Подожди! Слышишь, кукушка? Послушаем, сколько нам жить.
– И не подумаю. Кукушка – дура. Она ведь не знает, что сегодня только первый день. У нее неправильная система отсчета. Ух ты! Слушай-ка, Нина, у меня ведь сегодня день рождения, совсем из головы выскочило.
– Ну да!
– Вчера, вернее. Но это не важно, день еще продолжается.
– Жаль, что мне нечего тебе подарить.
– Ты подарила мне рубашку.
– Да, верно.
Она провела рукой по его груди. Он зажмурился. Неужели эти руки всегда будут вот так прикасаться к нему…
– Рубашка счастливого человека, – сказала Нина. – Ты знаешь, есть поверье, что рубашка счастливого человека приносит счастье. Пусть будет так.
Они стали выгребать из костра полусгоревшую картошку. Павел вспомнил серебряное ведро со льдом, в котором стояло шампанское, накрахмаленные скатерти и отутюженного официанта, кормившего их вечером в ресторане, и подумал, что теперь, в каких бы ресторанах он ни ел, он всегда будет вспоминать вкус печеной картошки.
– Вот только выпить у нас с тобой нечего, – сказал Павел. – Не грех бы сейчас за именинника по рюмке водки. Или спирта, на худой конец.
– Ой! – передернула плечами Нина. – Не говори такие страшные слова. Я однажды на лабораторных занятиях попробовала любопытства ради – это ведь убийство, честное слово!
– Да, – важно согласился Павел. – Не дамское питье. Согласен. Но знаешь, время от времени… – Он рассмеялся. – Ну ладно, не буду, не морщи нос. Тянет, понимаешь, по старой привычке показать себя полярным человеком. Рассказать, как выпили однажды весь спирт из компаса. В критических, правда, обстоятельствах.
– Из компаса. Грамотей!
– Вот теперь-то, девочка-отличница, тебе придется переучиваться. На земле еще много мест, где весьма ученые и уважаемые люди говорят «рапорт», «Мурманск», «добыча» и другие непонятные тебе слова. И в первую очередь, конечно, «компас».
– Ладно, – кивнула Нина, – научусь. Только я не понимаю, зачем в этом… компасе спирт?
– Варг тебе подробно объяснит. Он большой специалист в этом деле.
– Скажи, Павел… Александр Касимович так никогда и не был женат?
– Был. Жена у него погибла во время войны. Я слышал от Нади. Сам капитан никогда не говорит о ней.
– А дом? Веня мне рассказывал, что дом Варга стоит на вершине скалы и его далеко видно с моря. Он сам его выстроил, да?
– Сам… Не надо больше вопросов. Ты все это скоро увидишь. И услышишь. И потрогаешь руками.
– Увижу, – сказала Нина. – Скоро увижу и потрогаю. И научусь произносить все эти слова с варварским ударением. И буду носить шапку-малахай с длинными ушами. Мне пойдут длинные уши? – Она вдруг рассмеялась: – Мысли у меня скачут как зайцы.
– Нина, – сказал он. – У тебя по носу муравей ходит. И у тебя глаза сонные, ты поспи немного, я постелю тебе пиджак. Или давай мы чехол свернем.
– Пиджак – это хорошо, а спать я не буду. Не люблю. Во сне столько прозевать можно.
Она поуютней устроилась на куче еловых веток и стала смотреть на огонь. Костер догорал; его сердцевина подернулась пеплом. Павел тоже смотрел на огонь, и ему виделась полоса багряного неба, куда хотел залететь Венька. Может быть, он успел побывать там, когда отправился в последний рейс, когда шел над океаном.
14
Веня шел над океаном.
Он, конечно, знал, что это всего лишь море, что через полчаса откроется на горизонте берег Зеленой косы, но раз уж оговорено, что океан – дело воображения, он позволил себе сегодня лететь над океаном. Тем более что час назад он налетал свой первый миллион километров.
Сегодня они это отметят. Во-первых, конечно, хороший ужин. Во-вторых… А что, сегодня они могут пойти к колоколу, просто посидеть у маяка, там чертовски красиво, а потом Веня как-нибудь намекнет, что было бы не грех ударить разок в древнюю медь – не по пустякам, все-таки первый миллион. И сделает это пусть Надя, Хранительница маяка, Главный инспектор Колокола.
Конечно, ребята в порту поздравят его. Он еще вчера краем глаза видел, как в ленинской комнате готовили «молнию». Фотография и перечисление заслуг. Интересно, про выговор там тоже будет? Напишут, наверное, что он совершил три маршрута до Луны. Далась всем эта Луна! Лучше бы написали, что он провел в воздухе более полугода – это добротный северный отпуск, с учетом дороги в оба конца.
Могут, конечно, вспомнить про ихтиозавра…
А в диспетчерской его встретит Надя.
И через неделю они уедут в отпуск. На юг куда-нибудь, в Сочи, в Ялту – все равно. Будут ходить в белых костюмах, есть шашлыки и пить сухое вино. И прямо посреди улицы будут расти пальмы.
А потом они вернутся. Их встретят друзья, с которыми он на всю жизнь поделил этот далекий край.
…Через полчаса диспетчер в порту принял радиограмму: «Отказал мотор. Иду на вынужденную у Зеленой косы. Посадка тяжелая. Сяду у птичьего базара».
– Сумасшедший! – закричал диспетчер. – Там же пятачок – две телеги не разъедутся, куда ты сядешь!
Вечером в штабе авиаподразделения старшая пионервожатая рассказывала:
– Это было все так страшно, так неожиданно… Мы еще с вечера пришли на террасу, поставили палатки, устроились. Там неподалеку геологические обнажения, вот и решили посмотреть. Уже совсем собрались, часть ребят ушла, часть у палатки… Вдруг я вижу – самолет с моря… Я в это время была не на террасе, а на обрыве, мы туда с девчонками забрались, чтобы лучше рассмотреть дорогу. Странно как-то самолет летит, я сначала не сообразила, в чем дело, потом вижу – он вроде бы рывками проваливается. И – тихо. Мотор не работает… Тут я поняла – авария! Хотела было бежать, только куда? Растерялась. А самолет – ему ведь ничего не видно было из-за скалы, ему вдоль моря зайти пришлось – самолет обогнул скалу и пошел прямо на террасу, уже прицелился. Тут я даже остолбенела от ужаса – сейчас он всех передавит, ребята в палатке, ничего не видят…
И вдруг девчонки мои закричали, и я тоже закричала, потому что он в последнюю секунду, наверное, все понял. Прямо как-то на месте повернул самолет и свалился вниз. В море…
15
Павел снова увидел лицо Нади в тот последний раз, когда они пришли на мыс Кюэль. Она стояла рядом с отцом, крепко держа его за руку, и, закусив губы, смотрела в синие сумерки, туда, где едва можно было различить очертания скалистого берега, возле которого упал самолет Вени. «О нем нельзя плакать, – сказал он. – О нем не надо плакать. Он был счастливым человеком…»
– Мама тоже так говорила, – тихо сказала Нина. – И все-таки плакала. Она говорила, что и отец и Веня прожили так, как хотели, что другой жизни у них не могло быть.
– Твой отец… Он от чего умер?
– Сердце… Но я думаю, что он умер от ран. Да-да… Он ведь, как и Веня, чудом вернулся в авиацию. После Испании. Потом его снова ранили под Берлином. И все-таки он летал. До последнего часа.
– Слушай, я давно хотел спросить о твоем отце. Венька нам рассказывал, что однажды…
– Что он привез однажды нашу мать в Москву, в Большой театр на самолете?
– Вот именно.
– Это и вправду было, Павел, но не совсем так, как придумал Веня. Мы действительно жили после войны за Уралом, отец командовал какой-то авиационной частью. А мама действительно очень тосковала по Москве и однажды сказала, что ей хотелось бы попасть на «Бориса Годунова». А тут как раз инспекция была, большой начальник прилетел. Ужинали у нас дома. Он и говорит: «А что, полковник Строев, я тебя все равно по делам сегодня в Москву заберу, можно и супругу захватить. Как раз на премьеру успеете». Самолет у начальника, сам понимаешь, был персональный. В Москве отметили мамин день рождения. Кажется, в ресторане. Вот и все.
Павел вздохнул:
– У Веньки интересней получалось.
– Ну вот и расстроился, – улыбнулась Нина. – Испортили сказку.
– Да нет… Сказка жива. Теперь уж с ней ничего не сделаешь. Сказка жива, – снова повторил Павел. – Теперь это уже скорее легенда. И ты знаешь, я слышал, как она родилась, я присутствовал при сотворении легенды.
16
В Красноярске самолет задержали. Зал ожидания, как всегда, был переполнен. Павел не стал понапрасну бродить меж кресел, а сразу же направился к киоску «Союзпечати». По ночам он не работал, и опытные пассажиры, преодолев невысокий барьер киоска, устраивались там с относительными удобствами.
На этот раз, однако, опытных пассажиров было много, и Павел уже махнул было рукой, но тут его окликнул тот самый пилот, с которым они разговорились в аэропорту перед отлетом, когда прощались с Олегом.
– Подвинемся, не бросим в беде, – добродушно сказал он. – Кстати, и пиво осталось, и рыбка имеется…
Павел присел на ящик из-под канцтоваров.
– А я вот с молодыми людьми беседую, – уже как старому знакомому пояснил пилот, кивая на сидящих напротив парня и девушку. – Молодожены. Так на чем мы остановились-то? Ага, про дочку я рассказывал. Ну что ж, может, и скучно ей будет жить, зато тепло и спокойно. А вот послушайте, что я вам сейчас расскажу. Сразу после войны мой знакомый летчик служил за Уралом…
Павел грыз воблу и снова слушал историю о полковнике Строеве. «Всерьез человек взялся молодежь воспитывать, – с улыбкой подумал он. – Видать, не очень жалует своего благоразумного зятя».
– …Вот так оно все и было, – продолжал пилот. – Потом его хотели судить, но дело знаете как обернулось? Оно обернулось так, что жены тех офицеров, которые его судить должны были, устроили им форменный скандал. «Вы, – говорят, – солдафоны, вам истинного благородства не понять, его не судить надо, а пример с него брать. Он, – говорят, – последним рыцарем был». Ну и тому подобное. Одним словом, под давлением женской общественности смягчили ему наказание. Разжаловали, правда, списали в гражданскую авиацию. Стал он летать на «Аннушке». Но не тужил. Ведь настоящему летчику главное – в небе остаться.
«Это уже что-то новое», – подумал тогда Павел.
– А дальше? – спросила девушка, которой, видимо, тоже передалось настроение офицерских жен. – Дальше что с ним было?
– Потом он погиб… Геройски погиб. Случилась у него авария над морем, хотел было посадить самолет на берегу, а там в это время дети отдыхали. Увидел он это и свалил свою машину в море, чтобы детей не подавить… Понимаете теперь, что получается? Получается, я вам скажу, такая картина, что если человек на благородство в любви способен, пусть на рискованное благородство, так он и в главном деле, в главную, так сказать, минуту, тоже благородное геройство проявляет.
Он посмотрел на Павла. «Я правильно говорю? – прочитал Павел немой вопрос. – Я ведь ничего не придумал. Я только отдал им должное. Обоим. Отцу и сыну».
Павел кивнул головой. Все верно. Все правильно. Ты молодец, старый летун. Ты сам говорил, что право на легенду надо заработать. Так пусть же эта легенда переходит по наследству. Когда-то Веня хотел, чтобы в его честь сложили песню, хотел быть достойным того, чтобы остаться в памяти людей. Теперь каждый год в день его гибели на Зеленую косу, где стоит обелиск с пропеллером, приходит пионерский отряд имени Вениамина Строева.
17
Нина спала, свернувшись калачиком на его пиджаке; лицо у нее было по-детски спокойное, перепачканное золой, на лбу царапина, веки вздрагивали – должно быть, она видела сон, может быть, веселый, потому что губы ее тоже иногда вздрагивали, улыбались.
Где-то далеко закричала первая электричка. Немного погодя в деревне загорланили петухи; с реки потянуло свежестью. Возле берега плескалась рыба. «Самый клев», – подумал Павел. Машина, вся мокрая от росы, дремала, уткнувшись в кусты. Начинался рассвет.
Ничто никогда не заменит ему этого утра.
Нина тихо всхлипнула во сне. Павел дотронулся до ее плеча.
– Эй! – сказал он. – Засоня! Вставай пить чай.
– А я не сплю, – пробурчала она. – Я так… – Потом поднялась на локте, зажмурилась – солнце уже встало над лесом и светило ей прямо в глаза – и сказала: – Здравствуй! Нам уже пора ехать?
– Ага… Но сначала мы все-таки позавтракаем. Теперь не скоро придется вот так сидеть на берегу, свесив ноги к воде, есть картошку и слушать, как брешут собаки.
– Тогда давай уж здесь и пообедаем. – Нина рассмеялась. – Куда нам теперь спешить?
– Нам надо еще собрать чемоданы, – сказал Павел.
– Успеем… Много ли собирать?
Она протянула руки, обняла Павла за шею и поцеловала. Он боялся что-нибудь сказать, потому что уже говорил однажды «люблю», даже думал, что это так. А сейчас ему просто хотелось молчать и чувствовать эти прохладные губы, эти руки, сплетенные у него на шее.
– Нам надо успеть собрать чемоданы, – сказал Павел, – чтобы вовремя встретить Варга на мысе Кюэль.
– Да, – сказала Нина. – Надо торопиться, чтобы никто не сдал в утиль наш колокол на мысе Кюэль…
Дом Варга
1. Дорога на океан
Капитан Варг сидел в купе и смотрел в окно. Ничего интересного за окном не было: мокрые поля, перелески, одинокие деревни, тоже мокрые и потемневшие от непрерывных дождей; изредка мелькали пустые платформы, домики путевых обходчиков с непременной коровой или козой, пасущимися у железнодорожного полотна. Не на чем, как говорится, остановить взор. Впору задернуть занавески и заняться будничными дорожными делами, что-то есть, пить, обживая вагонную скуку, приготовившись к тому, что ехать придется через всю страну, до самого океана.
Соседи Варга так и сделали: посмотрели немного в окно, посетовали на неприглядность пейзажа и отправились в ресторан. Из соседнего купе пришли поинтересоваться, не играет ли капитан в преферанс. Варг покачал головой и снова прильнул к окну, пытаясь, разглядеть в ранних густых сумерках хоть что-то из далекого, начисто, казалось, забытого времени, когда он вот так же, не отрываясь, смотрел на убегавшее назад прошлое…
Варг ехал по железной дороге впервые за тридцать лет. Все эти годы он пробивал на своем буксире метровые льды, ездил на собаках, ходил пешком, летал много и часто, и все эти годы ему снился паровоз, клочья проносящегося мимо окон дыма, бесчисленные байкальские тоннели, – женщины на перронах с картошкой и огурцами; виделась ему великая Транссибирская магистраль, по которой неспешно, останавливаясь возле каждого куста, шел веселый, безалаберный поезд. Вагоны, собранные с бору по сосенке, скрипели от старости, теснота была ужасающей – ни протиснуться, ни протолкнуться; повсюду мешки, узлы, чемоданы, галдящие ребятишки, хмельные, еще не притершиеся к мирной жизни вчерашние солдаты, и над всем этим – густой, непродыхаемый дым: курили памятный всем филичовский табак и аммональной крепости махорку. Люди ехали всякие – кто на Дальний Восток, кто на Сахалин, кто – вроде него – неизвестно куда, лишь бы подальше.
С тех пор на поезде Варг не ездил. Не принято у северян тратить драгоценные отпускные дни на дорогу – как ни ругай «Аэрофлот», а дело все же верное: дома позавтракал, на ужин в Москву успел. Тишина, уют, спокойствие, Даже моторы и те шумят привычно, по-домашнему, вроде как холодильник на кухне. Не путешествие, а просто время, затраченное на дорогу. Ничего, кроме аэропорта в Красноярске, за долгие годы в памяти не осталось. Волгу пролетали – внизу облака, Енисей пролетали – на земле ночь; только из газет и знает, что Ангару перекрыли… Перемещение в пространстве! Нет уж, дудки, теперь он торопиться не будет. Доедет спокойно до Находки, а там, как было обговорено в письмах, сядет на некогда элегантный, белотрубый; а нынче хоть и подкрашенный по мере возможности, но уже старый-престарый «Балхаш». Саша Донцов, с которым вместе плавать начинали, даст ему теплую каюту, чтобы не простудился, «Балхаш», похоже, идет в последний рейс. И капитан Варг, похоже, последний раз выйдет в море. Больше уже вряд ли получится.
Одну отсрочку ему уже дали. Хотели было совсем списать старого капитана, посадить на капусту, на пенсию – он даже с лица осунулся, представив себе, как будет подходить каждый месяц к окошечку и получать причитающиеся ему рубли! – но передумали, однако, посылают капитаном порта, хотя, если честно признаться, это и есть то самое, чего он боялся: китель ему оставили, жалование ему оставили, вид на море ему оставили.
Только море у него забрали…
Варг вышел в коридор, закурил. Курить ему запретили. Многое ему теперь запретили, разве что дышать пока можно без разрешения.
– Нарушаете, товарищ, – сказал проводник, выглядывая из служебного купе. – Не положено.
– Как же быть? – растерялся Варг. – Я курящий.
– Бросать надо, – вздохнул проводник. Потом, оглядев Варга, снизошел, должно быть, к его сединам и кителю. – Заходите, я тоже курящий, будь оно неладно…
Они сели рядом. Проводник кивнул в окно.
– Что делается, а? Идет и идет, просто погибель, честное слово.
– А пусть себе идет, – сказал Варг. – Чего бояться? Весной добром помянем, влаги-то в земле больше будет.
– Это еще поглядим, а пока у меня вся картошка погнила.
– Какая картошка?
– Обыкновенная. На огороде.
– Какой, спрашиваю, сорт?
Проводник задумался.
– Вот этого не скажу. Какая есть, такую и сажаем.
– Ну и нечего на дожди кивать, – улыбнулся Варг. – По здешней почве нужно «эпикур» сажать. Еще лучше – белорусский гибрид Олсуфьева. Окучиваете глубоко?
– Как обычно.
– А все-таки?
– Ну… Вот так. – Проводник показал на вершок от стола.
– Еще бы не гнить! Вода же застаивается!
– Может, оно и правда… А вы что же, у себя на пароходе огород держите? – В голосе проводника прозвучали одновременно и заинтересованность и недоверие.
– Воспоминания детства, – сказал Варг, вставая. – Ну, спасибо вам большое!.
– Да не за что!.. Вообще-то, у нас в нерабочем тамбуре курят.
«Эко он меня поддел! – усмехнулся капитан. – Огород на пароходе! Поди ему объясни, что я, можно сказать, моряк поневоле. Виданное ли дело? Случайно люди становятся бухгалтерами, фармацевтами, да мало ли – подошло время, открыл дверь, что поближе, и вот – работа на всю жизнь. Сколько угодно таких судеб. Но чтобы человек случайно связал себя с морем – такого не бывает. Море – это!.. Тут обычно люди, знающие море по картинам Айвазовского или, в лучшем случае, по круизам, начинают говорить такие слова, что мурашки по коже от восхищения необузданной стихией, которую человек подчинил своей воле. Слушаешь – и хочется снять перед собой шляпу. Покоритель ураганов и тайфунов, бесстрашный капитан, обветренный, как скалы, обогнувший мыс Горн и, может быть, даже плававший в Бермудском треугольнике!»
Ах эти штормы, ураганы, тайфуны, кокосовые пальмы на коралловых островах, темнокожие красавицы и белоснежные бриги – нет, не волновали они его душу, не бередили воображение – он и слыхом обо всем этом не слыхивал, пока не очутился в один прекрасный день в диковинном средневековом замке, расположенном неподалеку от самой что ни на есть русской деревни Свиноедово, пока не одели его в тельняшку, не посадили загребным на шестивесельный ялик, пока не сказала ему Варя, девочка с тонкими косичками, что моряк – это красиво и мужественно…
Варг сидел у окна, за которым уже ничего не было видно, помешивал ложкой остывший чай, пахнувший веником, и в памяти возникали то обрывистые берега Чаики, где в пещерах собирались будущие Нельсоны и Ушаковы, то тихие, поросшие лопухами улочки маленького, мирного города, по которым с непривычным, пугающим грохотом шли танки…
Купе постепенно заполнялось людьми, которых он знал и помнил с детства, и теми, с кем жизнь свела позже, и Варг с грустью признался себе, что долго не вспоминал их, потому что надо было думать о других людях, о тех, что были рядом, – о них часто приходилось думать, такая у него работа.
Он понял, что настало время воспоминаний. Приборка души, как говорится. Может, как раз и вовремя. Долго будет стучать колесами поезд, до самого океана. Можно еще раз, взобравшись на высокий крутояр Черкизовки, оглядеться вокруг…
