Текст книги "Право на легенду"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

10

Вутыльхин шел берегом. Он шел легко, не торопясь, потому что если будет торопиться, то быстро устанет и не сможет идти дальше. А идти ему еще целый день, и завтра до обеда тоже идти – к обеду он придет. Успеет. Время у него есть, Косагоров говорил, что много еще готовить надо, впопыхах ничего не делается.

Он был доволен, что перед уходом не разбудил Малкова. Николай принялся бы снова отговаривать, он человек спокойный, это хорошо в работе, а когда беда может произойти, спокойствие человеку мешает.

С другой стороны – может, и Малков бы с ним пошел. Не для компании, это не обязательно, просто он эти места хорошо знает, тут его охотничий участок, а Вутыльхин берегом первый раз идет, хотя, кажется, все вокруг исходил. Все вокруг помнит. Вот уже, наверное, лет шестьдесят помнит или около того. Точнее он сказать не может. Он совсем взрослым был, когда у него первый раз спросили: сколько тебе лет, Вутыльхин? Раньше это никому не было интересно, и ему тоже было все равно. Потом оказалось, что надо иметь возраст, имя и даже отчество, если захочет, и они с отцом решили, что возраст у него похож на возраст учителя Красной яранги – это значит двадцать лет; имя он себе выбрал как у председателя колхоза, в который они в тот год вступили, а отчество ему люди дали, и вот уже сорок лет как он не просто Вутыльхин, каких, наверное, много есть по другим разным местам, а Вутыльхин Тимофей Иванович.

Если хорошо вспомнить, то первый раз его по отчеству назвал капитан Варг, – ага, точно! – оба они тогда молодыми были или почти молодыми, только что война кончилась, капитан приехал к ним в колхоз и сказал: «Какой же ты Тимофей, когда ты старым скоро будешь? Ты Тимофей Иванович, вот ты кто!» А сейчас говорит: «Какой ты Тимофей Иванович, если ты еще молодой, женился недавно? Ты совсем скоро юношей станешь, потому что прыти в тебе много. Ты, говорит, энергичный человек, Тимофей».

И Сергачев тоже так говорил. Сергачев был у них на побережье секретарем первого райкома, еще до войны, приехал сюда с ребятишками, один другого меньше, с женой, отца старого тоже привез – всей семьей на берегу поселились в землянке. До сих пор, если поискать, ту землянку найти можно. Сергачев Вутыльхина всегда каюром брал, когда по району ездил. «Энергичный, говорил, ты человек, Вутыльхин, я тебя в школу определю, чтобы ты грамотным был…»

Так оно и вышло: стал он сперва каюром в Красной яранге, научился читать и писать, особенно хорошо считать научился – очень ему это нравилось; потом послали его на курсы – и вернулся он в село мотористом. Сразу заметным стал Вутыльхин человеком, потому что летал на самолете, а тогда – кто сейчас поверит? – называли самолет «железной птицей» и даже смотреть на него боялись. Кроме того, зверобоем хорошим был Вутыльхин, грамотным был, жену себе лучшую в поселке взял, – в деревянный дом переехал. Этугье, правда, до сих пор говорит, что он первый в деревянный дом переехал, но это не так, потому что Этугье еще в доме жить не умел, сразу же себе там ярангу поставил, значит – не считается.

Так он шел, легко и неторопливо, привычно не замечая вокруг ни свежести талой воды, пахнувшей снегом, ни первых крохотных незабудок, голубых, как тундровые озера; шел, перебирая в памяти – в который уже раз – долгую свою жизнь на берегу океана, но, чем ближе подходил вечер, тем неспокойней становилось ему от забытых Коростылевым писем. Тревожные были письма…

Пусть Малков называет его любопытным, зато другие называют его любознательным. И не зря называют – кто из его земляков и ровесников знает все машины, какие только есть в тундре; кто помогал в прошлом году инженерам, когда они испытывали новые аэросани – инженеры потом очень его благодарили, даже по радио об этом передавали; кто выписывает журналы «Техника – молодежи» и «Знание – сила» и читает каждый день две областных и одну районную газеты?

Никто. Только он один, Вутыльхин Тимофей Иванович. Потому что он любознательный. А письма прямо на столе лежали, распечатанные… Даже удивительно, как он до сих пор почти каждое слово помнит, а ведь два года или даже больше – может, четыре года не вспоминал про них ни разу, только когда Малков его на эту мысль навел – все вспомнил. Ошибки там никакой быть не может, там подпись стояла: «Доктор наук. Профессор». Коростылев, конечно, ох, мужик умный, никто слова против не скажет, только профессор – это все же не Коростылев, как не поворачивай, Вутыльхин, будь здоров, знает, что такое профессор, дело имел. Когда у Веры сердце плохо работать стало, они в Ленинград летали, там ее профессор один раз всего посмотрел или, может, два раза – и все! Физкультурница девка теперь, забыла, где сердце стучит.

А Егор-то и не виноват, может, вовсе. Неизвестно ведь, как оно обернулось. Например, начал он письмо читать, а тут Вутыльхин позвал его хариуса ловить – как раз в тот год хороший хариус шел. Или еще кто отвлек. Егор-то шустрый, все время бегает, долго ли забыть… А Вутыльхин человек положительный, как он мог не усмотреть, почему сразу не забеспокоился? Взял и отвез Косагорова, своими руками отвез – теперь своими руками, выходит, может все погубить, даже думать об этом страшно.

Он еще продолжал по привычке обстоятельно перекатывать в голове одну и ту же мысль, так и эдак рассматривая ее и определяя окончательное к ней отношение, но уже что-то иное насторожило его. Он прислушался. Шумело море. Кричали отяжелевшие от рыбы кайры, тихо посвистывали пуночки. Однако все это было не то – ухо старого тундрового человека различало в этих звуках другой, непохожий звук: так шумит в устье река, впадая в море. Шумит река, которой быть не должно, про которую он, по крайней мере, не знал и не слышал, потому что шел этим берегом первый раз в жизни.

Ухо не обмануло его. Вутыльхин, еще не видя реки, уже все понял и вскоре действительно вышел к широко разлившемуся устью. Это была маленькая речка, почти ручеек, но весной маленьких речек не бывает. Весной все реки широкие.

Если бы Вутыльхин умел плавать, он бы и то подумал, прежде чем сунуться в эту кипящую воду, но плавать он, как все тундровые люди, не умел, и потому думать было не о чем. Если бы он, кроме того, умел предаваться отчаянию, он бы, наверное, забегал по берегу, как затравленный песец, заскулил бы, вздымая к небу руки, стал бы проклинать все на свете, но ничего такого он делать тоже не умел; он тяжело опустился на землю, чувствуя, как гудят ноги, посмотрел на крутившиеся возле самого берега водовороты, в которых волчком вертелась всякая тундровая мелочь, и устало закрыл глаза.

Так он посидел немного, потом встал и быстро пошел вверх по реке. «Это ничего, – говорил он себе. – Ничего… Это не страшно. Я найду перекат, где торчат из воды камни, я перейду. Вон за теми увалами обязательно большой перекат, не может там переката не быть, хоть какая вода. Я доберусь. Торопиться теперь надо. Очень торопиться – вдруг плохой перекат, глубокий, дальше идти придется. Много придется идти. Длинные реки в тундре. Очень длинные реки…»

11

Пряхин, едва добравшись до дома, позвонил Варгу.

– А, утопленник! – весело сказал Варг. – Поздравляю, что живой. Да нет, особенно не беспокоились, ты ведь верткий. Егора я тебе позвать не могу, потому как он на карьере. Все понимаю, как же… Он тобой в первую голову интересовался.

«Порядок, – удовлетворенно подумал Пряхин. Все идет по расписанию. График выдерживается строго».

Он уже знал, что взрыв назначен на субботу, то есть на послезавтра. Так что хоть и не впритык, с запасом добрался, но как раз вовремя.

Оглядевшись немного, помывшись и перекусив, решил, что надо сразу что-то делать, врубать себя в работу, потому что за последние дни пружина в нем закрутилась до отказа, разнесет его по частям, если напряжение не снять. И, чтобы снять это напряжение, он пошел в гараж, где в отдельном боксе, им самим отгороженном, стоял его бульдозер. Напарник, конечно, все сделал, как надо, но взглянуть лишний раз никогда не мешает. Тем более что машина новая, до конца еще не обкатанная.

Ребята в гараже встретили его восторженно, только что на руках не носили. Все они были хоть и опытными механизаторами, но до Пряхина, понятное дело, им далеко. А тут еще – такое событие! Уже по всему управлению прошел слух о героическом переходе их бригадира, который ничего не побоялся, только бы со своими ребятами быть вместе.

Рассказывать о своем путешествии, однако, он пока ничего не стал – некогда; тут же, по-деловому, собрав всех у себя в боксе, провел небольшую планерку, каждого выслушал и каждому дал совет, потом, переодевшись, принялся за осмотр машины. Ни о чем постороннем думать он сейчас не мог и не хотел. Он готовился к работе. К штурму. Нечего тут громких слов бояться – это и есть штурм, потому что дело, которое им предстоит, требует от каждого полной отдачи сил в короткое время, требует рывка. А на штурм, как известно, всегда идут отборные части, идет гвардия. Вот и он тоже… Ничего, Даниил Романович, мы с тобой одни, кого стесняться? Гвардия и есть. И машина у него гвардейская, персональная, на радиаторе табличка висит: «Лучшему механизатору области, победителю в социалистическом соревновании».

В это время позади послышался громкий говор, смех, и Пряхин, обернувшись, увидел в дверях начальника цеха, а рядом с ним невысокого мужчину, в котором, судя по дорогому «кодаку», висевшему через плечо, можно было признать фотокорреспондента: сейчас самое время корреспондентам тут появляться.

Морозов прямо от порога зарокотал:

– Ну, ты даешь! Пешком, а? Нет, видали? – Он широким жестом как бы соединил Пряхина и его машину в единое целое и, обращаясь к корреспонденту, добавил: – Видали Молодцов? Такие до полюса дойдут, если того дело потребует! Дойдут и не поморщатся. – Морозов дружески потрепал Пряхина по плечу. – Поволновались мы, правда, немного, ну да ничего. Вольный ты нынче казак, а как заслышал зов трубы, так и в седло. Правильно, Даниил Романович, так и живи. Вот, кстати, товарищ корреспондент тобой интересуется.

«Смотри, оратор какой», – беззлобно подумал Пряхин, а вслух сказал:

– Да вроде бы рано еще интересоваться. Вроде бы мы ничего пока не сделали, обождать надо.

Но корреспондента, как Пряхин тут же понял, ничего пока и не интересовало, кроме его собственных приключений.

– Похвально! – темпераментно сказал он. – Конечно! Человек должен быть целеустремленным, в этом его девиз. Да! Вы знаете, год назад я был в Антарктиде – снега, морозы, пингвины, дороги никакой, но кадр может пропасть, и я пошел. Или, помню, в Кара-Кумах – тоже отнюдь не сахар, песок под ногами плавится. Думаете, жару легче переносить, чем мороз? Заблуждение! Дилетантские штучки… А лет пять назад я фотографировал алмазы – вы поверите? – целое ведро алмазов, у меня в глазах все переливалось, никакие светофильтры не помогали.

Он еще довольно долго рассказывал о себе, выкурив за это время две сигареты, потом все-таки вспомнил, зачем он сюда пришел, и снисходительно кивнул на бульдозер.

– Эффектная машина! Я думаю, на ней можно возить пушку.

– На ней можно возить танки, – обиделся Пряхин. – Или доменную печь, если не очень большая. Пойдемте, лучше я вас с ребятами познакомлю.

– Это еще успеется. Сейчас, знаете, всего лишь прикидка. – Он обернулся к Морозову. – Вы отвезете меня в порт? Мне нужно повидать капитана Варга, мы с ним условились. А вы… – Корреспондент посмотрел на Пряхина и вроде бы только сейчас как следует его увидел. – Послушайте, какой вы, оказывается, большой! Я буду снимать вас на широкую пленку, иначе не поместитесь. Нет, правда, только на широкую!

Ему стало смешно от собственной шутки, он энергично пожал Пряхину руку и сел с Морозовым в машину. Пряхин тоже рассмеялся. Шебутной парень, трепливый – это ничего. Такая у них работа – разъезды всякие, дорожное житье, байки да прибаутки. Эффекты любит. Только если он Варга снимать поехал, его ни цветная пленка не спасет, ни широкая – не тянет капитан на героический тип, тут хоть что.

К этому времени рабочий день как раз закончился, товарищи потребовали, чтобы Пряхин непременно пошел с ними в столовую. Должен он в конце-то концов с ребятами посидеть, поговорить по-человечески – столько не виделись! Пряхин согласился, что должен, и обещал прийти.

Жизнь набирает обороты. Летом, а скорее всего, ближе к осени, он свой отпуск все-таки использует, так что журиться нечего. Половит еще гольца за милую душу.

Проходя мимо инструменталки, Пряхин увидел сгорбившегося за столом Смыкина, старого приятеля, с которым еще в совхозе работал. Смыкин поднял голову, молча кивнул Пряхину и снова уткнулся в ведомости.

– Здорово! – сказал Пряхин. – Ты чего такой смурной? Забился в куток, на люди не выходишь. Пойдем с нами в столовую, ужинать будем.

– Никуда я не пойду, – пробурчал Смыкин. – И без меня есть кому тебе в ладоши хлопать. – Он оторвался от бумаг, колюче посмотрел на Пряхина. – Сукин ты сын, Даниил, вот тебе все мое приветствие.

Пряхин опешил.

– Ты чего, Смыкин? Ты с похмелья, что ли?

– Я сто лет не пью, Даня, мог бы запомнить. Язва у меня. Ты хоть знаешь, что за тобой два вездехода посылали, вертолет целый день тебя искал, людей гоняли, технику. А ты…

– А я не просил! – вспылил Пряхин. – Я не к теще на блины шел, я на работу добирался, это ты понять можешь? А насчет того, что искали, так этим попрекать нечего: у нас такой закон, чтобы искать, если человек в беде. Брось ты, Василий, мелочиться – отработаю я людям за их обо мне заботу. Знаешь ведь – отработаю.

– Это верно. Отработаешь. Только вот на Южный по твоей милости муку не завезли – не на чем было.

– Ну, это уж знаешь… Это не по моей вине, а по вине перестраховщиков – испугались, как бы Пряхин не загнулся. А я жилистый! И я не просил – опять тебе говорю!

– Ты не кричи, Даня. Не кричи… Мука – это опять же не главное. Я тебе вот что скажу. Когда ты свои диваны да шкафы на вездеходе через тундру пер – помнишь? – ты тогда даже юридически виноватый был, а никто о тебе плохо не подумал. Почему? Потому что озорство, и только. Знал, да нарушил. А сейчас тебя и обвинить ни в чем нельзя, даже на вид не поставишь. Захотел – пошел, сам себе хозяин. Где тебе было думать, что от этого людям беспокойство. Ты об этом думать уже не привык.

– Но я-то в чем виноват? Убей меня бог, не понимаю!

– А я знаю. Ты и не поймешь. Совесть у тебя чиста, Даня, так что иди, веселись. Только я с тобой не пойду.

– Ну и сиди тут, злобствуй на весь белый свет!

Пряхин вышел, в сердцах хлопнув дверью. Подумаешь, правдоискатель нашелся! Недаром, говорят, все язвенники – люди желчные. Чего прицепился? Морозов и тот словом не обмолвился, потому что понимает. Даже Сережа Грачев в положение вошел, а Смыкин, видишь ли, сам по себе.

Тут он поморщился слегка, подумав, что машину Грачеву он, конечно, в эти дни не достанет: не до него. Жаль парня, но ничего. Невеста его, он узнавал, у Эсфири живет. Значит, дождется. У Эсфири сколько хочешь ждать можно.

12

Пять дней выпросил себе на трудоустройство Братишвили; два из них уже прошли, а толку пока никакого. Деньги между тем кончились, и потому, обливаясь слезами, он отнес в редакцию газеты один из своих аппаратов – великолепную японскую зеркалку. Аппарат тут же купили, тем более что Володя, махнув на все рукой, особенно не торговался. Узнав об этом, Варг рассердился по-настоящему. Он шел домой и думал, что сейчас хорошо бы Братишвили выставить к чертовой матери – пусть продает последние штаны и катится на все четыре стороны; он возмущался и кипел, он готов был тотчас же, немедленно все это проделать, прекрасно понимая, что ничего такого он никогда не сделает.

Братишвили, облачившись в передник, жарил на плите мясо; дух стоял такой, что у Варга, несмотря на все его переживания, потекли слюнки. Кроме того, стол был накрыт явно торжественным образом: посреди стояла бутылка коньяка, на тарелках влажно светилась семга, лежали два оленьих языка, только что сваренных – пар от них шел густой и вкусный.

– Вот хорошо, – обрадованно сказал Братишвили. – А я думал, остынет. Егор Александрович звонил, тоже скоро придет.

Варг про себя крякнул. Он ко всему был готов, но чтобы уж так…

– Дармоед! – громко сказал он. – Ты обыкновенный дармоед, вот ты кто. Продал аппарат, купленный на отцовские денежки, теперь будешь меня коньяком поить?

Сам того не ожидая, он взял бутылку и выкинул в окно. Братишвили тихо ахнул.

– Армянский же, Александр Касимович. Зачем вы так… Я ведь на работу устроился, отметить решил.

Варг уже и сам понял: стыдно такими вещами заниматься. Но потакать он ему все равно не намерен, да еще с этим его наглым враньем – на работу, видишь ли, устроился!

– Что еще за работа? Что за очередная афера? Рабочие люди последние вещи не продают.

– Вы только успокойтесь, капитан. Я расскажу. С аппаратом я поторопился, это просто – отчаяние меня заело. Вы садитесь, я все сейчас расскажу, все по порядку.

Братишвили был немного растерян поворотом событий, но держался хорошо – джигит все-таки.

– С мужиками я тут сговорился. Они для магазина пристройку делают, вроде зимнего склада. Ну вот. Топором я не умею, зато я какое хочешь бревно притащу. Работа аккордная, сотен несколько мне от этого дела светит. Главное – ведь начало, а? Вы не думайте, я заработаю.

Он уже опять был весел, опять что-то такое смешивал в кастрюле, готовил соус.

– Как раз завтра и начнем.

– Благодать, – сказал Варг. – Широкий у тебя размах. Люди завтра большое дело начинают, и ты тоже… дело начинаешь. Каждому свое, как говорится. По мере возможностей.

– Ай, капитан, сколько укоризны! Дело… Всего и дело-то, что восемь тонн аммонала взорвут.

– А тебе уже докладывали, сколько взорвут?

– Зачем мне докладывать? Я сам прикинул, грамотный. Был на карьере, вычислил. Сорок шурфов по двадцать килограммов. Стандартный заряд. Чего же не сосчитать? – Он попробовал соус, поморщился. – Знаете, каким я в армии взрывником был? Отличник боевой и политической подготовки.

– Это в каком же смысле? – не понял Варг.

– Взрывник только в одном смысле бывает – взрывай, что положено.

Капитан посмотрел на него так, будто Володя признался, что он по меньшей мере космонавт.

– Ты ничего не путаешь?

– Мама родная! Я что-нибудь опять не так сказал, да?

– Еще бы! Прости меня грешного, Владимир, ты с рождения такой дурной или тебя этому научили? В управлении голову потеряли, вторую неделю взрывника ищут, а ты… Слов у меня нет!

– Я же не знал! Капитан, я ведь не строитель, я взрывник, мне на ум не пришло. А что, правда, да?

Никакой тут правды не было, и капитан, честно говоря, еще не знал, что в такой ситуации можно сделать, зато он сразу же понял, куда приставить этого огненного южанина, чтобы он не только лезгинку танцевал.

– Я могу! – засуетился Братишвили. – Могу! Капитан, я вам знаете какой взрыв сделаю? Это будет огненный смерч по всем правилам. Меня учили. Мы однажды в Дагестане целое ущелье перекрыли – направленный взрыв, слышали? Я вам подробно расскажу…

– Помолчи, Володя. Мясо у тебя пригорело, чем кормить будешь? Займись пока делом, я сейчас.

Варг поднялся к себе в кабинет и позвонил Косагорову. Они немного поговорили на разные темы, потом Варг спросил:

– Слушай, Косагорыч, кто у тебя завтра эту штуку поворачивать будет?

– Какую штуку?

– Ну эту… Которая взрывает. Там еще ручка такая есть.

– А хоть кто. Сам, наверное, поверну. – Он коротко хмкынул. – Может, тебе захотелось? Так я пожалуйста.

– Просьба у меня к тебе, Косагорыч… – Варг обстоятельно изложил главному взрывнику все, что он от него хотел. А хотел он, чтобы Братишвили позволили завтра провести массовый взрыв под здание энергоцентрали: всего и надо, чтобы он рукоятку повернул.

– Документы у него в порядке, взрывник квалифицированный, – заверил он. – А Морозов завтра его с утра в штат зачислит.

– А как не зачислит?

– Зачислит, – сказал Варг. – Куда он денется.

– Ну, давай. Я хоть и не очень понял, но раз ты просишь…

На том они и порешили.

Тут как раз позвонил Морозов. Интересовался, сможет ли порт своими силами обеспечить доставку гравия с Зеленого мыса. Варг хотел было опять напомнить Морозову, что это не его заботы, а заботы начальника портофлота, но вместо того подробно объяснил, что да, конечно, порт такую работу проделать сможет, если, разумеется, Морозов тоже пойдет на уступки. Вопрос с Братишвили был решен.

Потом позвонила Эсфирь Яковлевна. Ей нужен был Коростылев, она хотела посоветоваться с ним о Верочке… Ну ничего, она позвонит позже, если это, конечно, удобно.

Потом позвонил фотокорреспондент, с которым они сегодня не успели поговорить. Корреспонденту нужен репортаж о подготовке порта к навигации; кроме того, ему нужно сделать несколько снимков самого Варга – может быть добавил он, они пойдут на обложку одного из журналов.

– Вы завтра будете снимать взрыв? – спросил Варг.

– Еще бы! Для того и прилетел.

– Вот завтра и поговорим. У меня к вам тоже кое-какая просьба будет.

Варг уже собрался идти вниз, но телефон затрещал снова. Звонил начальник автобазы: не может ли капитан как председатель народного контроля воздействовать на управляющего банком, который без всяких оснований отказал ему в кредитовании.

– Павел Иванович, – сказал Варг. – У меня голова болит, все равно ничего сейчас не пойму. Позвони завтра.

«Как прорвало все равно», – подумал он и с опаской положил трубку. Не тут-то было! На этот раз звонил редактор газеты, спрашивал, не у Варга ли остановился главный инженер проекта, он его нигде отыскать не может.

– Дорогой ты мой, – жалобно сказал Варг. – Я всего-навсего старый, больной капитан, у меня мигрень. Я не начальник управления, не диспетчер, не справочное бюро. А твой инженер уехал на Южный, завтра утречком будет. Вот так-то! И скажи своему секретарю, чтобы он мне сапоги болотные вернул, а то мне самому скоро понадобятся. Ну, бывай.

– Не понадобятся, – сказал за спиной Коростылев. – Я вам новые привез, литые. Стыдно капитану в опорках шлепать.

– За это спасибо, – кивнул Варг. – Нет, ты видал? У меня от них скоро рак уха будет. Прямо не дом, а штаб-квартира, честное слово. Сбегу я отсюда.

– На кого сердитесь, Александр Касимович? На кого негодуете? Они, что ли, виноваты, если у вас действительно не дом, а штаб-квартира?

– А то я виноват?

– Нет, я… Что хотели, то и получили. Нечего бесполезные разговоры разговаривать, идемте ужинать.

– Это можно. Только я меры кое-какие приму.

Он взял с дивана две огромные подушки и накрыл ими телефон. Тот, казалось, только того и ждал – взвыл не своим голосом.

– Черта рыжего! – погрозил ему Варг. – Хоть лопни.

– Междугородный, – сказал Коростылев. – Не хулиганьте.

– Правда… – Он взял трубку и услышал, что это Надя.

– Папка, – сказала она. – Это я… Ты слышишь? Здравствуй, папка, целую тебя. Ты как?

Варг опустился в кресло, сделал Коростылеву знак рукой: «Погоди!» Голос Нади был едва слышен – связь шла по радио, что-то булькало, трещало, телефонистки то и дело переговаривались между собой, никак не могли настроиться.

– У меня все хорошо, папка. Очень скучаю. Еще месяц остался, и я дома, Да-да, я слышала, молодец! Передай, пожалуйста, Вутыльхину, чтобы он редуктор у меня на катере перебрал, а то времени мало осталось. Занят? Ничего, скажи, что я велела. Поздравляю тебя с навигацией! И Егора Александровича поздравляю… Конечно! Мне Эсфирь Яковлевна написала, она меня в курсе держит. Скажи, что я все годы в него верила. Поцелуй его. Я тороплюсь, папка, у меня экзамен сегодня. Еще три осталось, все будет хорошо, ты же знаешь! Береги себя. Я тебя очень люблю.

Телефон напоследок оглушительно треснул и смолк. Надя повесила трубку, посидела, должно быть, еще немного, потом заторопилась – она всегда и повсюду ухитрялась опаздывать – и побежала в институт.

Вот чего ему не хватало все это время. Нади. Ее голоса. Теперь хорошо. Она не любит писать и звонит редко. Он понимает. Письма – это просто информация. Сообщение. И по телефону говорить тоже трудно. Так хочется сидеть рядом и чувствовать, что снова вместе, что снова у них общие дела, общие заботы. Снова приедет Малков, ухмыляясь, скажет, что Надя заучилась, совсем тонкая стала и никчемная, надо бы на волю выбраться, и они будут долго препираться, спорить, потом в комнате Малкова начнется ужасный беспорядок, Надя примется чистить ружья, хотя они и без того чистые, Малков станет для порядка ковыряться в исправном моторе, а Варг будет на все это смотреть и вздыхать.

– Что нового? – спросил Коростылев.

– Да ничего. Экзамены сдает. Целует тебя. Говорит – ты хороший. Эсфирь ее в курсе держит.

– Святая женщина, памятник себе при жизни заработала.

– У нее хорошая жизнь, Егор. Ты ее не жалей… Ладно, пойдем. Я тут, кажется, Володьку сосватал. Он хоть и здоровенный, как… не знаю что, а все еще ему цацки нужны. Может, через эти цацки к делу и пристанет. Как ты говоришь-то: все мы немного гарцуем, да?..

Спустившись вниз, Варг вытащил из шкафа еще один аппарат Братишвили – тоже хорошую камеру, Володя плохими не пользовался, и смиренно попросил:

– Ты бы показал, как с ней обращаться. Хочу практику иметь.

– С великим удовольствием! Только сперва я научу вас кадрировать. Через видоискатель отыскиваем объект съемки, затем прикидываем, какой взять план. Планы бывают крупные, бывают общие… Один момент! А зачем вам это, капитан?

– Думаю завтра запечатлеть тебя на фоне события. Крупным планом ты, за тобой общим планом земля, взметнувшаяся к облакам, дым, пламя, смерч. Лицо у тебя одухотворенное, даже с проблеском мысли, ты отважно поворачиваешь ключ взрывателя, и все это на широкую пленку, в цветном исполнении… Устраивает тебя такое?

Братишвили отобрал у Варга камеру.

– Нет, – сказал он. – Не устраивает. Это неграмотно. Крупным планом должен пойти взрыв, а человек может быть только намечен. Тут фантазировать нельзя, капитан, тут законы перспективы. – Он отрешенно посмотрел на Варга. – Вы это серьезно? Вы договорились, да?

– Договорился. Только люди сомневаются. Мы его возьмем, а он один раз – фьють! – и опять пойдет куда-нибудь шабашить.

– Александр Касимович!..

– Погоди! Кроме того, я имел неосторожность предложить тебя столичному фоторепортеру, он натуру ищет, на обложку журнала поместить хочет. Я ему сказал: красивый парень. Понимаешь? Больше-то я ему ничего про тебя сказать не мог. Однако обещал, что снимет. Вот и я думаю: придет журнал, повесишь ты его на ту сараюшку, которую вы строить собрались, будет твой портрет на ветру болтаться. Красота! А дома небось фотографию твою вырежут, под стекло возьмут, на почетном месте красоваться будет. Веселенькая картина получается, а?

– Не надо, капитан… Пошутили, и хватит.

Братишвили поднялся, накинул куртку и вышел. Варг посмотрел ему вслед.

– Черт его знает, – сказал он. – Может, что и не так. Может, я что лишнее сболтнул, как ты думаешь, Егор?

Коростылев ответить не успел, потому что Братишвили тут же вернулся. В руках у него была бутылка коньяка.

– Целехонькая лежала между прочим. Вы ее в опилки забросили. Садитесь, буду вас обслуживать.

Он аккуратно наложил каждому в тарелку мяса с подливкой, наполнил рюмки.

– За ваше дело, Егор Александрович! Только минуточку. Один вопрос у меня назрел, разрешите? Как вы думаете, надбавки из-за этого вашего города не отменят?

– Надбавки? – переспросил Коростылев. – Ах, вот оно что! – Он поставил рюмку, чтобы не расплескать – так ему вдруг стало смешно. – Ты смотри, об этом-то я и не подумал! А тут целый социальный вопрос… Не знаю, Володя, может, и отменят. Тепло будет, сирень разведем. За что же платить?

– Жаль, – вздохнул Братишвили. – Конечно, с головой я и без надбавок тут просуществую, но с надбавками все-таки лучше. Как вы считаете, капитан?