Текст книги "Право на легенду"

Автор книги: Юрий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

4

Прилечь ему не удалось. Пришел проводник, положил на стол золотистую рыбину.

– Я тебе омуля принес, – сказал он. – По знакомству разжился, у меня тут свояк дежурным на станции.

– Спасибо, – обрадовался Варг. – Вот уважил так уважил. А ты чего такой хмурый?

– Да я не хмурый… Соседи вон твои прямо в коридоре целуются. Ни стыда у них, ни совести. Старику и то неловко смотреть.

– Тебе потому и неловко, что ты старик, – улыбнулся Варг. – Забыл небось, как сам за девками ухлестывал, теперь вот и ворчишь.

– Все одно приличия надо соблюдать. Ты вот – капитан, дисциплину понимаешь, ты бы на улицах и в молодости обниматься да целоваться бы не стал.

– На улицах бы не стал, а в подъездах… Приходилось. Что делать, если приткнуться некуда?

«…В подъездах мы, помнится, с Варей все вечера простаивали, пока Строганов нам комнату не выделил. Свадьбу нам закатил по первому разряду – первая свадьба была в Черкизовке, событие – на весь город. Духовой оркестр, шампанское. Варя в три ручья ревела – от радости и с перепугу: она к тому времени была уже воспитательницей, стыдилась, дурочка, что ребятишки кругом, все на нее смотрят, какой после этого авторитет?..»

– Ты вроде бы холостой? – спросил проводник.

– Холостой.

– Что ж, так оно удобней. Морякам свобода нужна, я понимаю. А женщины – что ж… За границей, говорят, с этим делом просто. Бывал за границей?

– Приходилось.

– Ну?

– Было у меня там приключение.

– И как? Обошлось?

– Обошлось.

«…Не обошлось бы, не сидеть бы мне здесь, чаи распивать. Потопили меня фашисты возле Констанцы. Саданули так, что небо пополам, одни пятна разноцветные от катера на воде остались. Вот и вся моя заграница, больше нигде побывать не пришлось. Да и не тянуло особенно. Еще до войны, помнится… Варя, бывало, когда мы, уже почти выпускники, бравые и полные надежд, собирались по вечерам и строили планы, всякий раз дергала меня за рукав и говорила, что она еще ни разу из Лидинска не уезжала, ей в Москву хочется, в Ленинград, на Кавказ, еще куда-нибудь, а за границу можно потом уже поехать, под старость, когда свою страну хоть немного посмотрим».

Очень ей в Москву хотелось.

Так хотелось, что бросай все и вези ее в Москву, и бросил бы, повез, но то одно, то другое, все что-то мешало, потом, уже в сорок первом, как раз перед Майскими праздниками, когда Варг приехал на каникулы, она сказала, что теперь-то ему не отвертеться, грех не свозить в Москву жену и будущего ребенка.

Он сперва немного оторопел от неожиданности, потому что как-то забыл за делами, что если люди женятся, то у них рано или поздно рождаются дети, потом ему стало немного не по себе, как это, наверное, и положено, если ты в двадцать два года становишься отцом, потом он стал очень бурно радоваться этому известию, что тоже, видимо, естественно, и в этот же вечер они с Варей уехали в Москву.

Вот уже сколько лет прошло с тех пор, а ему иногда и сейчас снится все один и тот же сон, один и тот же, только, может быть, подробности меняются, вроде того, что один раз он видит ее в белой соломенной шляпе, которую они вместе покупали на ярмарке, другой раз приснится в матроске с большим синим якорем: тогда девчата любили ходить в матросках.

Ему снится, что они идут по Красной площади. Парад уже прошел, и демонстрация тоже давно кончилась, но они из всей Москвы только и знали эту площадь, видели ее в кино, на фотографиях, помнили все до мелочей, словно уже бывали здесь не раз, и, наверное, поэтому, под вечер, когда стало смеркаться и повсюду вспыхнули огни, они захотели еще раз прийти сюда. И вот они идут. Идут мимо Исторического музея, где на высоком каменном крыльце сидят голуби, и Варя останавливается, чтобы раскрошить им булку, как вдруг налетел ветер, очень сильный ветер, он сорвал с головы Вари косынку; Варя пыталась бежать за ней, но Варг взял ее за руку и сказал, что черт с ней, с косынкой, ей теперь нельзя быстро бегать, она ведь не одна.

И тут вдруг хлынул дождь! Какой это был теплый, крупный, скорый майский дождь! Он прямо обрушился на них с неба, но вместо того чтобы бежать, укрыться, они продолжали стоять, и Варя, обернувшись, прямо здесь, на площади, при всех – чего бы раньше никогда не сделала! – положила ему руки на плечи и стала целовать его мокрыми от дождя и почему-то солеными губами, и он тоже обнял ее, почувствовал, как дрожат ее губы и плечи, и вся она, прильнувшая к нему, вдруг стала в эту минуту не просто Варей, женой, другом, девочкой из детдома, которую он знал уже тысячу лет и к которой привык, а женщиной, его женщиной – первой, единственной, последней, – женщиной, которую он, оказывается, любит так, как и не надеялся, не думал никогда полюбить.

Ему не казалось все это неуместным, хотя оба они были всегда сдержанными, как того требовали спартанские обычаи Черкизовки, – нет, напротив, теперь ему казалось, что вот так и должно быть, только так, и он не мог представить себе, что всего минуту назад могло быть иначе.

Она отстранилась от него, уперлась ему руками в грудь, и ее глаза, ставшие вдруг необыкновенно большими и темными, он тоже увидел в первый раз.

– Я знаю, – сказала она. – Теперь мне надо беречь себя. Я буду беречь себя…

Как она была хороша в эту минуту!

И еще он отчетливо видит во сне, что потом, когда они вернулись в номер, он стоял на балконе, слушал, как плещется в ванне вода, и, не стыдясь себе в этом признаться, ждал ее, как ждал в первый раз – нет! – совсем по-другому ждал ее, и когда она вышла, он даже зажмурился от незнакомой, причиняющей боль нежности…

И тут он всякий раз просыпается или, может быть, заставляет себя просыпаться, потому что если смотреть дальше, то однажды можно досмотреть все до конца.

…Они приехали с Кружилиным в Лидинск, уставшие от беготни, от забот большого города. Целыми днями валялись на пляже. Варя носила им туда еду и пиво, а вечерами они, наловив тощих карасей, жгли костер, хлебали малопитательную уху и вовсю наслаждались жизнью.

Так продолжалось недолго, потому что однажды его прямо с берега увезли в больницу с острым приступом аппендицита.

Через несколько дней началась война.

Больше месяца пролежал Варг в больнице: у него оказалось воспаление брюшины, а когда выписался, фронт был уже недалеко от Лидинска. Город эвакуировали. И в первую очередь, конечно, Черкизовку.

В военкомате Варгу дали предписание. Ему надо было в Одессу, но железную дорогу немцы уже перерезали. Предстояло добираться до соседней железнодорожной ветки, это в ста километрах от города. Тем же путем, на грузовиках, отправлялся в эвакуацию и детский дом.

…Они всю ночь просидели в саду. Варя крепко держала его за руку и говорила – казалось, она хотела наговориться за долгие месяцы прошлых разлук и неизвестно на сколько времени вперед. Она рассказывала обо всем, что делалось сейчас в Черкизовке, о ребятах, которые называют ее Варвара Петровна; она была полна своей новой работой, новой, взрослой жизнью; потом, перебивая себя, говорила, что ей, конечно, страшно ехать так далеко, но ведь это ненадолго, немцев скоро разобьют, а к осени у них уже будет дочка.

– Мы назовем ее Надей. Обязательно Надей, хорошо? Так звали мою маму. Или – тебе не нравится?

– Мне очень нравится, – соглашался Варг. – Но вдруг у нас будет сын?

– Тогда мы придумаем, как его назвать. Только я уверена, что будет девочка… Господи, как я ее буду наряжать! Как куклу. Все будет очень хорошо, Саша, все будет просто замечательно!

Варг так и не понял тогда, потом тоже не понял, вправду ли она была спокойна и верила, что все это скоро кончится, или в ней уже пробудилась женщина, жена и мать, которая обязана быть спокойной в такие минуты.

А утром они отправились в путь. Дорога была недальней, и только у переправы пришлось задержаться. Старый паром, давно отслуживший все сроки, жалобно покрякивал, когда на него въезжала машина, и, едва не черпая воду, кое-как отваливал от берега.

Машин возле парома собралось уже порядочно, но грузовик с ребятами галдел столь оглушительно, что шофер, первым стоявший на очереди, сказал:

– Давайте вперед, а то они у вас криком изойдут.

Варг, ехавший в армейском «газике», пристроился в конце колонны. Варя подбежала к нему, они обнялись.

– Мы будем ждать тебя живым и здоровым, – сказала она. – Не подведи нас. Слышишь?

Потом она забралась в кузов, паром осел, покачался, скрипнул ржавым тросом в отчалил.

– Жена? – спросил ехавший с ним офицер.

Варг кивнул головой.

– Ну, доброго им пути… А нам тут с тобой загорать, К вечеру дай бог управиться.

Паром был уже на середине реки, Варг видел, как Варя кого-то там успокаивает и усаживает, пробираясь от борта к борту. Она, должно быть, старается не смотреть на воду, ее всегда укачивает, даже если совсем тихо.

– Ну вот, – сказал офицер, глянув в небо. – Наконец-то… Спохватились. Лучше поздно, чем никогда.

– Ты о чем?

– Да вон, видишь, ястребки пожаловали. Прикроют на всякий случай.

– Далеко, – сказал Варг. – Напрасно беспокоятся.

– Береженого и бог бережет.

– Что-то мне эти ястребки не нравятся, – проговорил стоявший рядом шофер. – Что-то они не такие…

– Воздух! – вдруг донеслось из головы колонны. – Воздух! По машинам!

«Чепуха какая», – подумал Варг, но тут же увидел, как самолеты, припадая на крыло, стали пикировать на переправу. Взревели машины, стараясь развернуться на этом тесном пятачке. Шум моторов сперва, казалось, заглушал негромкий, отрывистый стук, доносившийся с неба, но уже через минуту все вокруг потонуло в грохоте. Варг, еще не до конца представивший себе, что сейчас происходит, пытался протиснуться к берегу сквозь сбившиеся в беспорядке машины.

– Ложись! – закричал офицер и силком ткнул его в кювет. Позади взорвалась машина. Варг почувствовал, как его приподняло и стало куда-то медленно относить…

Потом он все-таки выбрался из-под обломков грузовика и увидел, что самолетов больше нет. Очень тихо стало на переправе, и только чуть потрескивало сухое дерево пылавшего на середине реки парома.

Он стоял и смотрел, как медленно сползал в воду черный остов машины, как покачивались рядом белые детские панамы…

Тридцать лет прошло с тех пор, но он и сегодня слышит ту жуткую тишину, что стояла на переправе; видит пологий, песчаный берег, залитый солнцем; кургузые ветлы, подступившие к самой воде; неторопливо плывущий по реке погребальный костер, в котором исчез тогда для него весь мир. И он чувствовал не страдание, а невозможность понять, как это могло случиться, если земля даже не вздрогнула.

Воспоминания сейчас уже не причиняли боли, потому что все, что могло болеть, было выжжено в то утро.

Пожалуй, только один раз он позволил себе воскресить в памяти весь ужас тех минут. Это было у мыса Кюэль, где в бревенчатом домике погибших охотников он нашел крошечный кричащий сверток. Он не думал тогда, не знал еще, что эта девочка станет его дочерью, но хорошо помнит, что, взяв ее на руки, услышал сухой пулеметный стук, и ему вдруг захотелось закричать на всю тундру – так отчетливо, до галлюцинации, представил себе он смерть Вари.

«Мы ждем тебя живым и здоровым, – сказала она тогда. – Смотри, не подведи нас».

«Я не подвел тебя, Варя. Всю жизнь старался не подвести. Всю долгую жизнь… И в тот страшный день, когда погиб Веня, ты тоже была рядом с нами. Со мной и с Надей…»

5

Когда появилась Надя, Коля Малков сказал:

– Теперь ты человек семейный, тебе надо строить дом. Это – перво-наперво. Чтобы корень был.

В то веселое и лихое время главным строительным материалом были ящики из-под оборудования – огромные деревянные контейнеры. Была даже целая улица, которая так и называлась – Контейнерная. Но Варг решил строить себе серьезное и надежное жилье, с видом на будущее. И главное – с видом на море. Он выбрал для этого ровную каменистую площадку на крутом уступе берега. Место было неудобное, потому что приходилось карабкаться туда по узкой тропе, зато его дом будет виден далеко с моря.

Он поставил сперва деревянный сруб, но не успел подвести его под крышу, как дом сгорел. Малков, приехавший разделить с ним горе, сказал, что надо строить из камня, благо его здесь завались.

Они стали строить из камня и очень скоро поняли, что работы им хватит лет на двадцать. Тогда Малков пригласил понимающего человека. Человек привез откуда-то двадцать мешков цемента. Они сделали деревянный каркас, залили его бетоном, потом каркас отодрали, и Варг получил во владение безобразную серую коробку с дырками для дверей и окон.

– Это же дот, – сказал Варг. – Что я с ним буду делать?

Малков успокоил его, сказав, что Москва не сразу строилась: надо кликнуть людей, и они помогут.

Но скликать никого не пришлось. Со временем вышло так, что дом Варга, хоть и стоял в неудобном месте, стал пересечением многих дорог. Как это получилось и почему, Варг не сразу понял, но постепенно его дом стали заполнять люди, для которых приехать к Варгу и остановиться у него, переночевать, просто провести вечер за чашкой чая или стаканом вина, стало делом привычным. И председатель колхоза, который приезжал в поселок, прежде всего шел к Варгу, потому что там можно было застать нужного ему охотника или рыбака, главного инженера или знакомого журналиста, которые тоже приходили сюда на огонек, посидеть со старыми друзьями или завести новых. Дом Варга стал на побережье клубом, и сколько раз, возвращаясь из рейса, он еще издали слышал голоса гостящих у него знакомых и незнакомых людей…

И дом тоже как-то незаметно вырос, сделался большим настоящим каменным домом, в котором была «комната Малкова», и «комната про запас», и «большой базар» – это когда у Нади собирались гости, и «морская комната», в которой не было ничего морского, кроме того, что в ней жил сам Варг и никого туда не пускал, потому что все страшно курили, а у него в комнате были кактусы. И висела старая морская карта, нарисованная еще в черкизовские времена Сергеем Кружилиным, прозывавшимся тогда на пиратский манер Джоном Кривое Ухо.

Вот таким был дом Варга. Он стоял на крутом уступе и был виден далеко с моря. И сам Варг, когда подходил к окну в своей «морской комнате», видел и синюю полоску мыса Кюэль, и темные зазубрины Зеленой косы, и отвесные скалы птичьего базара, и тот далекий, едва различимый берег, где стоит избушка Малкова, и совсем уж на горизонте крохотные домики поселка, который они перевезли вместе с Эттугье.

Многое было видно капитану Варгу из окон его дома…

Иногда по вечерам приходил Коля Малков, и в доме сразу становилось тесно – невелик он был ростом и не широк в плечах, но как-то ухитрялся занимать собой все имеющееся пространство.

Был Малков охотником, держал избушку на берегу океана, доводился Наде крестным отцом, потому что в то утро, когда Варг нашел ее в развалившемся домике, Малков как раз обходил участок. Они вместе пеленали и грели ее у огня, поили сгущенкой, думали, что делать дальше, а потом долгие годы Малков часто бывал ей за няньку, за отца, когда Варгу приходилось надолго отлучаться. Надя до пятого класса называла их обоих «папа».

Неожиданный он человек, Коля Малков! Вот он вернулся из тундры, сидит на табуретке, строгает омуля, хитро поглядывает на Варга, хотя уже и так все ясно. Надя опять целый день шастала с ним по участку, проверяя капканы, и сейчас, должно быть, собак кормит. Выносливая девчонка, уже и сам Малков устал, лицо осунулось, а она прибежит, ополоснется под холодным краном – и на танцы. Все-таки Варг ему выговаривает. Дело, конечно, здоровое, но пойми ты, старый огарок, что у нее десятый класс на носу, каждую минуту беречь надо. Не понимаешь? Ангина у нее, гланды увеличены, врачи велят больше дома сидеть. Тоже не понятно?

Малков качает головой. Ему не понятно. Жить надо на воле. Он сказал, что сделает из нее охотника, и сделает, если, конечно, отец не запретит. Ну, если запретит, тогда другое дело.

Тут он хитро улыбается, потому что запретить Наде что-нибудь – себе дороже. А что касается ангины, то мороз ей не страшен, а вот когда капитан берет дочку с собой в рейс и заставляет ее целый день стоять на мостике, да еще в туман, в промозглую погоду, тогда, конечно, ангина себя покажет.

Они откровенно ревновали девочку друг к другу. Надя умело пользовалась этим, извлекая посильную выгоду, и, если бы не была заложена в ней изначала очень здоровая натура, двое храбрых мужчин могли бы сделать из нее существо на редкость вредное…

Красивый он мужик, – Коля Малков. Лет ему неизвестно сколько, лицо темное, длинное, волосы светлые, глаза голубые. Надо ли говорить, что женщины смотрят на него с интересом, тем более что свое появление в поселке он умеет обставить с должным блеском и даже некоторой помпезностью. Упряжка у него – лучшая на побережье; отборные псы, добродушные и работящие, они словно бы подыгрывают своему хозяину, но, едва вступив за черту цивилизации, становятся свирепыми волкодавами, у которых разве что дым из ноздрей не идет. Сам Малков с ног до головы в мехах: песцовый треух небрежно сдвинут набекрень, торбаса из отборного камуса, куртка подбита волком, а у пояса небольшой, изящный, так, на всякий случай, нож в костяной оправе. За спиной у него – немыслимой работы штучный бельгийский браунинг, из которого он, честно говоря, стрелял два или три раза в жизни – для развлечения, а безотказный русский карабин с потертым прикладом лежит на нартах – чтобы не портил вид.

Каждый раз, приезжая в поселок, Малков, вдоволь покрасовавшись перед местным дамским обществом, шел к Варгам. Отцу нес мороженую нельму, дочери – поролонового зайца. Это, скажем, где-то во втором классе. Потом – велосипед. Набор японских шариковых ручек. Клипсы уэленской работы. К восьмому классу – перстень с изумрудом. Ладно, с этим Варг пока мог мириться. Но вот Наде исполнилось восемнадцать лет, и Малков, вернувшись из отпуска, привез своей крестнице норковую шубу.

Тут Варг не выдержал. Он сказал Малкову, что если он миллионер, так это его дело, но пусть не забывает, старый огарок, что этим самым он приучает девочку к неоправданной роскоши, что, как известно, очень плохо.

Они с Малковым целый день проговорили на эту тему и на другой день собирались тоже говорить, но в это время прибежал соседский парень и сказал, что Надя только что вернулась с Зеленой косы, и не как-нибудь, а напрямик, через Кеглючин-камень! Это было, конечно, сумасбродством высшей меры, и Варг с Малковым тут же заспешили на берег, чтобы устроить ей взбучку, хотя в душе капитан ликовал.

Девочка водила его катер, словно родилась в нем: не многие опытные зверобои решались ходить к Кеглючин-камню. А тем более охотиться там.

У пирса уже собралась толпа. Надя стояла на корме, глаза у нее блестели, лоб был вымазан в масле, а меж банок тускло светились золотом три тюленьи тушки.

Варг загляделся на дочь и не сразу понял, почему это вытянулось лицо у Малкова… Да и вправду, когда еще увидишь такое: норковая шубка, только вчера подаренная, была аккуратно подвернута, чтобы полы не болтались по ветру, перепоясана брезентовым ремнем, заляпана кровью и негролом и выглядела весьма удобной курткой для охоты. Теплой, по крайней мере.

Вот такие воспоминания приходят под стук колес, когда идет за окнами первый снег – мягкий и добрый, как из новогодней сказки. У них таких снегов не бывает…

6

Молодожены, вдоволь нацеловавшись, принимались обсуждать планы на ближайшее будущее.

– Прежде всего я раздобуду шкуру белого медведя, – сказал Володя. – Можно, конечно, и бурого, но белый – это… Вроде как бы даже символ. Правильно, Александр Касимович?

– Правильно-то правильно, только вряд ли раздобудешь.

– Это на Севере-то? Ну… Вы меня просто разочаровываете. А у вас что – тоже нет шкуры?

– У меня есть.

– Вот видите!

– Я ее в комиссионке купил, – сказал Варг. – В Москве, на Пушкинской улице. Старый медведь, еще, может быть, довоенный.

– В комиссионке? Ну, Александр Касимович!

Вика и Володя дружно рассмеялись, потому что представили себе такую ситуацию; приезжает человек чуть ли не с Северного полюса и идет в магазин покупать шкуру белого медведя.

Варг тоже улыбается. Но не потому, что ситуация кажется и ему парадоксальной. Какой уж тут парадокс, скорее закономерность: если шустрым любителям трофеев не дадут по рукам, скоро и зайца придется в антикварном магазине покупать. Он улыбается, вспомнив Вутыльхина, старого друга, старого, можно сказать, прохиндея. У него две шкуры были, обе хоть и квелые, пожелтевшие, но еще сто лет прослужить могли бы. Одну он обещал Варгу. Три года обещал, до самой свадьбы.

С этой свадьбой, честное слово… И смех и грех!

Вутыльхин приехал к нему озабоченный, в новом костюме, что уже само по себе предвещало нечто неожиданное, и с порога сказал:

– Ты ко мне на свадьбу придешь? Вот и хорошо! А я тебе шкуру подарю. Нет, я без обману: ты приезжаешь, я тебе шкуру: хочешь – какая побольше, хочешь – какая поменьше.

– Что-то ты темнишь, – сказал Варг. – Что-то ты затеваешь. Кто у тебя жениться будет?

– Жениться буду я, Вутыльхин Тимофей Иванович. Ты что, не знаешь? Я же в новый дом переезжаю. Две комнаты, кухня, горячая вода будет. Ну? Не знаешь разве?

– Какая вода? Ох, Вутыльхин, ты же умный человек, что ты такое мелешь?

– У нас дом строят, – терпеливо продолжал Вутыльхин. – Понимаешь? Я в него переезжаю. Две комнаты дают и кухню дают. Ванную еще дают. Поэтому жениться надо.

– Чтоб ты пропал! – не выдержал Варг. – Зачем тебе жениться, если ты сто лет женат. На ком же ты жениться собираешься?

– Как на ком? На жене, на ком же еще?.. Ты погоди! Ты чего забегал? Я тебе еще раз говорю – квартиру дают. Так? Две комнаты. Значит, жениться надо, если две комнаты.

– Ну и что? Ты же женат!

– Я знаю, что я женат. Ты знаешь, что я женат. А вдруг есть люди, которые не знают? У меня Зинка замужняя, про это все знают, потому что у них с мужем в паспорте печати стоят. Почему у меня печати нет?

Варг минуту ошалело смотрел на Вутыльхина, потом стал смеяться так громко, что старик обиделся.

– Ты чего смеешься? Ты чего смешного нашел? Я же тебя на свадьбу приглашаю.

Тут пришли Надя и дочь Вутыльхина Зина. Оказывается, о свадьбе говорит уже весь поселок. Двадцать пять лет прожили Вутыльхин и Рыльтынеут, и все было ничего, но вот дело дошло до распределения квартир, и Вутыльхин узнал, что они не зарегистрированы в книгах. Сперва он удивился, потом, поразмыслив, страшно обрадовался: это ведь какой праздник закатить можно! Какую свадьбу! Такую, что потом еще десять лет будут говорить на побережье: «У Вутыльхина была самая лучшая свадьба, лучше ни у кого не было».

Для начала он закупил в поселковом магазине такое количество продуктов, что девать их было некуда. Но недаром Вутыльхин считал себя человеком практичным и хитрым: он все оставил в магазине, а Варга принялся уговаривать, чтобы он, когда поедет на свадьбу, никаких подарков ему не делал, но зато пусть захватит все припасы с собой на вездеходе.

– Так что ты пораньше приезжай, – сказал Вутыльхин. – Понял? Я тебе шкуру подарю.

Варг хотел приехать первым, но там уже собралось общество: Надя, которая ночевала у подруги, старик Эттугье, его дочь Эмкуль с сыном, радист Коля с полярной станции и, конечно, Малков. Малков сидел на табуретке и строгал нельму.

– Если бы я тебя не видел в деле, – сказал Варг, – я бы думал, что ты только и умеешь строгать рыбу.

– Рыбу я строгаю хорошо, – согласился Малков. – Слушай, ты небось долго ехал, ты небось замерз, а? Давай мы пока погреемся… Как, хозяин?

– Нет, – сказал дисциплинированный Вутыльхин. – Ты что? Не знаешь разве? Ты мой посаженый отец, так Надя велела. Ты трезвый будешь весь вечер и будешь смотреть, чтобы я тоже был трезвый. Понял?

– Зануда ты, – вздохнул Малков и снова вернулся строгать нельму. Настрогал он ее уже целый таз.

Вутыльхин ходил по комнате и потирал руки. Он был в черном костюме, в нейлоновой рубашке, и на галстуке у него блестел какой-то камень.

– Это мне Колька-радист подарил, – сказал он со значением и тут же принялся обсуждать с Эттугье, какие надо говорить тосты.

– Не серьезный ты человек, – остановил его Варг. – Я тебе полный вездеход еды привез, ее же разгрузить надо. Да, кстати! Пойдем-ка посмотрим шкуры, я, пока суть да дело, подходящую выберу.

– Нашел время, понимаешь! – отмахнулся Вутыльхин. – Сам же говоришь – разгружать надо.

Тут все начали что-то носить, раскладывать, резать, откупоривать банки, а Варг потихоньку уселся в угол и принялся смотреть и слушать.

Он любил такие минуты, когда собираются люди, знающие друг друга, наверное, половину жизни. Обо всем важном они уже давным-давно переговорили, и теперь разговор у них простой, легкий, вроде бы ни о чем: один говорит, и другой говорит, и оба не слушают, но всем приятно…

В это время пришла уборщица с полярной станции и сказала, что Колю-радиста зовут на смену.

– Жизнь собачья, – озлился он. – Опять чего-нибудь наломали, недотепы. Теперь ковыряйся до полуночи.

Вернулся он скоро, поманил Варга в тамбур и сказал, что в эфире тревога. Люди тут сухопутные, беспокоить их незачем, а с ним он должен поделиться. Что на улице делается, он сам, конечно, видел – такого южака давненько не было. И вот два часа назад гидрографическая шхуна «Азимут» наткнулась на подводную скалу, пропорола днище и сидит сейчас на этой скале, и все это в каких-нибудь тридцати метрах от берега, но до берега не доберешься, а доберешься – тоже бесполезно, потому что там отвесная скала, зацепиться не за что, понимаете? Шхуну колошматит о грунт, и она вот-вот расколется надвое!

Все это Коля говорил взволнованно, потому что, несмотря на некоторый арктический стаж, это было первое кораблекрушение, происходившее в непосредственной близости от него.

– Не тарахти, – сказал Варг. – Расколется! Если бы суда так быстро кололись, плавать было бы не на чем. Где они напоролись?

– У Кеглючин-камня.

– Ох ты! Рукой подать, а не достанешь… Ну-ка, пошли на полярку, глянем, что у них делается.

Еще с ночи дул сильный ветер, обычный в это время года, но сейчас уже была настоящая пурга, и Варг поморщился, представив себе, какая свистопляска творится в узком проливе у Кеглючин-камня.

На станции все сидели у приемника. Передатчик «Азимута» еле работал, поэтому связь шла через ледокол, оказавшийся поблизости. Капитан ледокола докладывал в штаб проводки, что положение тяжелое, ледокол не может ни подойти из-за шторма, ни спустить шлюпки, а шхуну между тем треплет все основательней, кое-где уже разошлись швы.

Капитан предлагал попробовать вертолеты, – может быть, удастся снять экипаж по висячим трапам. Хотя, честно говоря, вряд ли из этого что-нибудь выйдет, слишком уж силен ветер.

Полярники сидели молча. Каждый из них слишком хорошо представлял себе, что делается сейчас на «Азимуте». Каждый из них знал, что спасительный берег в любую минуту может стать могилой. И все это в двадцати километрах от станции, но никто из сидящих здесь людей ничего не мог поделать.

– Тихо! – сказал Коля. – Ну-ка, они опять на связь вышли…

С ледокола сообщили, что на «Азимуте» пытались спустить ялик, чтобы завести трос на скалу, но его тут же разбило о камни. До берега всего тридцать метров, и все же сделать что-либо пока не представляется возможным. Капитан шхуны передает, что трюм и нижняя палуба залиты полностью, экипаж укрылся в надстройках, судно прочно сидит на грунте. Настроение бодрое…

– Ну, дает! – сказал Коля. – Настроение бодрое… Там Ракитин капитан, что ли?

– Ракитин, – кивнул Варг. – Ну, что делать будем?

– Не знаю, – сказал Николай. – А что можно сделать?

– Можно залезть на Кеглючин-камень, спуститься по нему на площадку – есть там такая площадка, я знаю – и закрепить трос. Как-нибудь за тридцать метров можно его закинуть.

Начальник станции посмотрел на Варга и покачал головой.

– Ну, Александр Касимович, от тебя-то я не ожидал… Забраться, спуститься! Ты же хорошо знаешь, что залезть туда невозможно. А спуститься – тем более.

– Знаю, конечно…

– А чего же глупости говоришь?

– Того и глупости говорю, что потонут ребята к чертовой матери, и весь сказ.

– Им же вертолеты вышлют.

– Да какие тут вертолеты, сами видите! Вертолеты…

– И кого же ты предлагаешь туда послать? У меня, например, таких акробатов нет. Да и права я не имею.

– А я тем более. Николай, ты со мной поедешь?

– Я поеду, – с готовностью сказал Николай. – Я, конечно, поеду, чего уж тут. А на чем?

– Вездеход туда не доберется, – сказал начальник станции. – Ты же знаешь, Александр Касимович, вездеход даже близко не подойдет.

– Я все знаю… Вот что. Быстро соберите нам следующее: веревки двести метров, три фонаря, две ракетницы, ну и что понадобится, сообразите тут без меня. Быстро! Я сейчас вернусь…

Вутыльхин встретил его с кислой миной.

– Гости приезжают, а встречать некому. Я хозяин, я один не разорвусь. Ты чего так запыхался?

– Запрягай собак, Тимофей Петрович. Поедем на Кеглючин-камень. – Варг рассказал, в чем дело.

– Я тоже поеду, – сказал Малков.

– Зачем?

– Ну, так.

– Так не надо. Мешать будешь. Там много людей не нужно. Главное, надежные люди нужны.

Это он сказал специально для Вутыльхина. Тот расправил плечи, согласно кивнул:

– Правильно. Люди нужны надежные.

Дорога шла по узкому карнизу, прилепившемуся к скалам, и ветер дул не так сильно. Ехали молча. Варг не раз бывал у подножия Кеглючин-камня и знал, что взобраться на эту почти отвесную стенку он не сможет, он ведь не альпинист, не скалолаз. Николай тем более не поднимется. Молод еще слишком. Но, может, за это время какая-нибудь трещина появилась, впадина…

Вутыльхин собак не жалел, но все равно они добрались до перешейка, соединявшего берег со скалами, уже под вечер. Солнце, правда, стояло высоко, хотя все вокруг тонуло в снежной пелене.

Когда вышли к Кеглючин-камню, Варг увидел, что ничего не произошло. Ничего такого, на что он надеялся. Да и на что было надеяться?

Скала поднималась прямо перед ними метров на сорок. Эта ее сторона была шершавой, бугристой, покрытой мхами, а та, что смотрела в море, аж блестела, до того ее отполировали волны и ветер.

– Бастилия, – вздохнул Николай. – Ни черта у нас не получится.

– Ладно, – сказал Варг. – Чего разговаривать? Зачем-то же мы сюда ехали? Пойду смотреть.

То, что он увидел вблизи, еще больше укрепило его в мысли, что залезть на скалу невозможно. Но он все равно уже знал, что полезет, и потому стал прикидывать, с чего начать. Метрах в двадцати над ним на узком уступе торчал каменный палец. Если закинуть туда веревку и продеть ее в расщелину между скалой и камнем, то можно будет попытаться… А дальше? Ведь он едва уместится на этом уступе, и то если втиснется в расщелину всем телом.