Текст книги "Шакалы пустыни (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

«Латино», подлец, замер за спиной, злодейски утеряв дар речи. Представляться, видимо,  придется самой, что противоречит любой субординации и приличиям. Но тут пришла помощь, откуда не ждали.

– Боже мой, лучший стрелок нашей флотилии! Героиня битвы При Обозе! – воскликнул относительно знакомый господин, живо устремляясь к гостье.

– О! Самый острый глаз армии! – Катрин искренне улыбнулась. – Насчет «лучшего стрелка» – льстите безбожно, но на звание одного из «самых упорных» смею претендовать. Но ваш совет действительно спас мне жизнь. Ой-ой, боюсь, мы слегка пропахли псинкой.

Художник тем не менее поцеловал гостье «Неаполя» руку – элегантно и без напора.

– Гражданин Денон, к вашим услугам, мадам. Не скрою, интересовался вами, и ничуть не удивлен вашими успехами в ночном бою. Граждане офицеры, вот самая смелая женщина нашего похода!

– И без сомнения, самая прекрасная! – воскликнул какой-то капитан-артиллерист, с пылом, присущим оголодавшим мужчинам.

– Благодарю, но рискну ответить прямотой, оправданной лишь нашими очевидными походными обстоятельствами. Я просто обожаю боевых офицеров, как и иных смелых, профессиональных и честных людей. Но мое сердце занято и меня очень ждут дома,  – предупреждающе известила Катрин. – Так что с любовной стороны я абсолютно безнадежна. Приношу извинения за прямолинейность.

– Звучит просто ужасно. Зато однозначно, – вздохнул широкоплечий моряк.

И все мгновенно вошло в нужную колею. Несомненно, еще будут предприняты попытки атак, выходящих «за рамки», да и иные обходные маневры, но все всё поняли…

Обед оказался недурен, Дикси обписалась один раз (и то видимо, по забывчивости), рассказчики за столом сидели интересные, комплименты «изумрудным глазам» и прочему банальному отпускались в дозах сугубо умеренных. В общем, на «Неаполе» вполне можно было плыть. Даже спать не так уж хотелось.

***

Томное это дело – речной круиз. За последние годы Катрин успела отвыкнуть от подобных скоростей. Плыли медленно – сдерживали двигающиеся берегом сухопутные части, да и вообще против течения не очень-то разгонишься. Кормили на флагмане вовремя и прилично, в остальное время шпионка препиралась с Дикси по поводу порядка отведения собакам отхожих мест, слушала рассказы блистательных французских военных о не менее блистательных подвигах и наблюдала, как гражданин Денон делает беглые зарисовки берегов. Кое-что об этом уникальном мастере пера-карандаша, академике Парижской академии живописи и вообще крайне интересном человеке удалось отыскать в закромах памяти (откровенно говоря, в самых-самых дальних чуланчиках). Знаменитый Денон – это о нем как-то упоминала Фло – кажется, в музей ходили в поиске творческих идей для оформления чего-то эксклюзивного, заказанного подруге. Вот этот дядька – мягко-ироничный, круглолицый, с почти детской пушистой шевелюрой, начавший лысеть и тщательно скрывающий свое аристократическое происхождение, и был – в смысле будет – первым директором Лувра. Но пока он об этом, естественно, не подозревает, торопится увидеть все египетское, зарисовать и открыть древние заморские тайны темному французскому народу. Ну, или не только народу, поскольку он человек со связями и есть подозрение, что слегка коллега по шпионскому ремеслу. Скорее всего, БЫЛ коллегой, новая власть ему не настолько доверяет, хотя от гильотины он счастливо увернулся, снова в фаворе, а теперь еще и знаком лично будущему императору.

Но пока он рисует, неутомимо и увлеченно. Катрин казалось, что сама она в почтенном полувековом возрасте будет куда менее любознательной и деятельной. (Если вообще дотянет, сочтет уместным доживать, ибо на тот момент возраст лучшей половины… Ни единой мысли о запретном!)

Тянулись по правому берегу утесы, густо испещренные точками и черточками – выходами катакомб. В толще обрыва темные отверстия казались гнездами угрюмых, давно вымерших стрижей. Солнце ломало тенями жесткие границы: светлый мир и черные провалы в камне. Такими они ложились на бумагу альбома – черно-белые штрихи, необъяснимо сохраняющие и простор яркого солнца, и мрак мертвых червоточин. Качество рисунков и уровень художника оценить было затруднительно. И покойный Ричард, и Фло довольно часто объясняли подруге всякие художественные тонкости и нюансы. Катрин все понимала и, в общем-то, могла поддержать разговор на столь творческие и интеллектуальные темы, но в глубине души осознавала – военно-шпионские мозги совсем под иные тонкости заточены. Но никто же не отнимал у служивой девушки права зрительского восприятия!

Художник на борту «Неаполя» заставлял бумагу запоминать время: вот год одна тысяча семьсот девяносто восьмой оглядывается на прошлую эру, а всего через двести лет этот рисунок и сам станет знаком ушедшей эпохи. Не волшебство ли? «Суета сует, все суета и томление духа»! – как сказал один утомленный человек не так далеко от этих берегов. Сказал интересно, хотя… «Было у него 700 жен и 300 наложниц» – пыталась припомнить Катрин. «Или наоборот, личным составом там наложницы преобладали? По идее, наложницы дешевле в эксплуатации. Тьфу, что за ересь в голову лезет?»

Шпионка погрозила Дикси, которая, задрав морду, наблюдала за кружащимися над флагманской дахабьей птицами и вынашивала безумные планы охоты на летающую дичь, мечты явно надрывающие слабый собачий разум и уже заставляющие для облегчения нервного психического напряжения пристраиваться под борт. Крысо-собака немедленно сделала вид, что «ничего подобного, просто задние лапы разминаем».

– Как думаете, в каком каменном склепе этой бесконечной катакомбы мучается тень наибольшего здешнего грешника? – не оборачиваясь, внезапно спросил художник.

– Нижний ярус, светлая вертикальная расщелина, левее ее, – не задумываясь, ответила Катрин.

Денон на миг обернулся:

– Отчего подобная уверенность?

– Я не уверена и вообще не готова настаивать на непременном наличии этой самой грешной души. Просто так подумалось.

– Странно, и я на эту пещеру обратил внимание. Веет из нее чем-то жутким. Кажется, мы с вами, Катрин, встречали немало грешников и узнаем цвета портьер на окнах их апартаментов.

Шпионка промолчала. Штрихи продолжали сами собой ложиться на желтоватую плотную бумагу. Пятнышко «грешно-левого» провала  давно уже увековечилось несколькими точками рисунка, но мысли все возвращались к той пещере. Рисовальщик молчал, не отвлекался, только птицы и мачты шуршали крыльями и снастями. Дикси задирала острую морду, топорщила усы, вновь преисполнившись дерзновенных мечтаний о поединке с огромной птицей.

– Мадам Катрин, ваши мысли далеки от сих незатейливых набросков, – не оборачиваясь, отметил Денон. – Скучнейшее занятие наблюдать за созданием путевого альбома?

– Восторженно ахать и хвалить прикажите? Не дождетесь. Рисуете вы мастерски, это понятно, а как художественный критик я полное ничтожество. Просто подумала, что здесь уйма пещер, а мне когда-то хватило одной-единственной, чтобы жизнь перевернулась.

– Перевернулась к лучшему? – художник кинул взгляд через плечо.

Острый у него глаз, одинаково зоркий по отношению к рисунку, приемам стрельбы и уйме иных вещей. Надо бы архе-шпионке об этом хорошенько помнить. Но пока ничего опасного. Философская болтовня попутчиков.

– Ничего в той пещере, наверное, не переворачивалось, просто до конца осозналось,  – вздохнула Катрин. – Отличное место для размышлений и упорядочивания мыслей эти пещеры. Вдруг и кому-то из моих близких повезет – запрут в каком-нибудь гроте, дадут поотшельничать и не спеша подумать.

– Без всякого сомнения, пещеры весьма полезны и живописны, – согласился художник. – Но вот эти, сегодняшние, некоторую тоску на вас все же навели.

– Не пещеры. Хорошие рисунки наводят на меня тоску. Мой покойный муж очень любил рисовать. У него был настоящий талант.

– О, простите! – Денон мгновенно захлопнул альбом.

– Это что еще за жертвы? – улыбнулась Катрин. – Рисуйте. Кто знает, что завтра будет? Все под богами ходим, бумага может размокнуть, а карандаши уплыть к Каиру. Не стоит терять время. Об этом и думаю. Жаль, что муж успел так мало нарисовать, все отвлекался на всякое мимолетное, срочное, денежное. На меня отвлекался. Вот это действительно печально. Так что не будем обеднять мировую культуру. А то мне придется страдать раскаяниями, а страдающая я зла и особо жестока, к тому же много пью.

– Действительно? – заинтересовался опытный служитель Клио и иных муз. – Я бы рискнул, и вас именно такою нарисовал. Но не смею надеяться на позволение. Хотя  готов попросить у майора бутылочку отличного бордо…

Катрин засмеялась, но тут с берега донесся выстрел – сигналили делегаты связи, прибывшие от командира дивизии.  Дикси взволновалась, воинственно закружилась, попыталась вспрыгнуть на фальшборт, но лишняя сожранная сосиска и природная хилость телосложения не допустили столь эксцентрических безумств.

Глава 12
Мелодии Востока

двадцать четвертый день месяца термидора

Сон оборвался – короткий, яркий, ничуть не серый – словно выключатель повернули, внезапно, со зловредным неслышным смешком. Катрин резко села, машинально нашарила полотенце и вытерла взмокшее лицо и шею. Экий душный вечер. Нет, вечер-то – душно-удушный, но дело не в этом. Что-то должно прямо сейчас случиться.

Ятаган и пистолеты ждали под рукой, отягощая чуждым брутальным грузом рафинированно-хилую арабскую этажерку, уже охромевшую стараниями архе-профессора (к многочисленным грешкам мадмуазель де Монтозан следовало отнести и малообъяснимую неуклюжесть в быту). Но ничего не случалось. В каюте царила тишина, тихо позвякивала от едва ощутимой качки ложка в серебряном стакане – «Неаполь» дремал у причала. Вот там – на причале – было шумновато. Опять же ничего особенного: рутинная армейская организационная возня в преддверии грядущего сражения.

Флотилия занимала стратегическую позицию у причала деревушки Куах-эль-Сорхиер. Напротив, за рекой располагался практически одноименный городок Куах – туда корабли не пошли из тактических соображений, ибо «город наводнен вражескими шпионами». Едва ли шпионов за реку набежало больше чем сюда, но командованию виднее. Флотилия прикрывала тылы дивизии – полубригады и кавалерия Дезе готовились к решительному бою с мамлюками. По слухам, неукротимый Мурад-бей намеревался не допустить взятия французами Луксора. Поговаривали, что немногочисленная, но чрезвычайно воинственная армия мамлюков и их союзников поклялась умереть, но не отступить. Французы приветствовали столь решительное поведение противника, поскольку гоняться за всадниками по берегам и пустыням выглядело делом заведомо утомительным и малоперспективным. Некоторую проблему составляло  то, что штаб Дезе по-прежнему весьма приблизительно представлял истинные настроения и планы врага. Тем не менее, войска готовились к битве. Тыловую флотилию от Луксора отделяло всего один-два дневных перехода…

Но день-два в шпионском деле – довольно серьезный срок. Сейчас-то что так напрягает? Катрин яростно потерла короткие волосы на макушке – прядки чуть слиплись, хорошо, что недлинные, и так чучело-чучелом. Что за предчувствие? Сон? Сон – пустое. В смысле не пустое, понятное и плотское, да хрен с ним. Откуда страх? Вейль? Не иначе он, паскудник твердоголовый.

Шпионка скатилась с постели. Одежда, оружие…, можно обойтись без походной громоздкой кобуры… Верить предчувствиям глупо; не верить, когда из честных спутников при тебе только оно, предчувствие, и имеется – еще глупее. Встревоженная суетой Дикси спряталась за подушку и сурово заскулила из своего душного окопа.

– Сиди, охраняй!

Накидывая опротивевшую абайю, Катрин выскочила на палубу. На «Неаполе» было немноголюдно – почти все на берегу. На нервную пассажирку с недоумением уставилась пара часовых, вооруженных ружьями с примкнутыми штыками.

– Извиняюсь, граждане стрелки, мне срочно нужна… – Катрин хотела вытребовать подзорную трубу, дабы обозреть «Шеп», стоящую у дальнего причала и наполовину заслоненную иными «транспортно-боевыми» дахабьями, но тут же увидела бредущего мимо зернового склада шефа. Вейль явно направлялся в деревню, вид у него был сонный и сугубо прогуливающийся, что, конечно, ни о чем не говорило. … – Мне срочно нужно на «Легкую Шеп», – закончила противоречивую мысль архе-зэка. – Гражданка Ученый Секретарь давеча наказывала, а я чуть не проспала.

Вояки понимающе закивали. Присвоение гражданке Монтозан (от аристократической приставки «де» Камилле пришлось временно отказаться) звания ученого секретаря сразу расставило все по своим местам. Странно было сразу не додуматься и путешествовать в сомнительно-неопределенном качестве «дамы при ученых». Впрочем, взбалмошная тайная профессор успела поудивлять экипаж иными фокусами, вникать в детали которых у Катрин никакого желания не имелось. Сейчас-то перевод Камиллы в качество Очень Ученого Секретаря многое объяснил команде – ученая баба, она окончательно непонятна, она ж с заведомыми завихрениями, что такой образованной несуразности простительно.

Закрепляя завесу никаба, Катрин спрыгнула со сходен. Шефа терять нельзя, но и показывать, что тащимся за ним, неразумно. С чего вдруг нахлынула этакая жажда детективной деятельности, объяснить было сложно. Но чувство тревоги подталкивало в спину и пониже. Шпионка удивилась собственному поведению и еще больше занервничала.  Тут Катрин осмыслила, что ноги уж слишком путает подол абайи – и по какой-такой мазохистской блажи натянула платье поверх боевых шальвар? Неужели предчувствовала, что придется следить и необходимо «слиться с уличными массами»? Правда, слиться мешал жилет, по-дурацки сочетающийся с платьем. Странно, ведь абсолютно трезвая собиралась-одевалась. Катрин скинула и свернула нарядный предмет туалета, сунула под мышку. Теперь местные аборигены и солдаты вообще перестали коситься – наплывали первые сумерки, они тут быстрые, короткие и умиротворяющие.

Вейль прогуливающимся шагом двигался по улице (практически единственной и центральной в Куах-эль-Сорхиер), вот задержался у лавки, что-то жестами спросил у торговца. Вообще улочка оказалась людной: «понаехавших» в деревне нынче хватало, на фрэнчей-неверных глазели собравшиеся обитатели окрестностей, уже без особого страха разглядывали, но и без особой радости. Но торговля шла недурно, где-то слышалась музыка. Мелодия, ведомая тамбурином и лаконичной двухструнной скрипкой, казалась несколько однообразной, но слушателям выбирать особо было не из чего, да большей части солдат и дома в Европе в Опера Гарнье бывать не довелось. Впрочем, деревенское музицирование скрашивалось клацаньем кастаньет и поющим женским голосом, народ дружно тянулся к центру культурной жизни. Вейль исключением не стал.

В небольшую толпу Катрин лезть не стала, пристроилась за углом, оставляя в поле зрения ближайшие лавки и нечто вроде кофейни, у которой пристроились музыканты. Веселый дряхлый старикан орудовал скрипкой, его помощник (юнец, лет под семьдесят) выстукивал на барабане, под этот аккомпанемент мягкие женские голоса выводили что-то сладкое и романтичное, вкусом напоминающее сахарную вату, завернутую в лоскутики бракованного шелка. Певичек видно не было – по здешнему обычаю правоверной девице-артистке приличествует петь отгороженной от взглядов чужих мужчин тщательно зарешеченным окном или, на худой случай, надежным занавесом. Репутацию певиц-альмэ это не то чтобы надежно спасает, но принципиально отделяет от бесстыжих и порочных гауази – те вообще перед мужчинами танцуют. Ужас-ужас! Все эти фольклорные подробности не особо интересовали архе-зэка, но тема живо обсуждалась на «Неаполе», ибо боевые речники в Каире ничего интересного толком рассмотреть не успели и все еще немножко верили в арабские сказки. Между прочим, Денон, несмотря на свой академический статус и несомненный интеллект, тоже как-то признался, что охотно бы зарисовал «настоящую баядерку». Угу, в этой лавке как раз парочка сладкоголосых пери сидит, жиреет.

Катрин хмыкнула, поскольку заметила упомянутого художника-портретиста-египтолога и «прочая-прочая». Прогуливаются они здесь с гражданином капитаном-артиллеристом. О, и экспедиционный лекарь по улочке бредет! Что волшебство музыки с людьми творит?! У шпионки мелькнула мысль, что она и сама как та муха сюда прижужжала, но тут наблюдательницу отвлекла пропажа шефа. Черт, только что тут стоял, одобрительно кивал невидимым кастаньетам...

Вейля она заметила чисто случайно – шеф притаился под дверьми лавки, стоящей дальше по улице, вроде бы собирался войти, почему-то затоптался, столкнулся с выходящим арабом (на редкость стройным, не по-феллахски осанистым парнем). Мужчины вежливо раскланялись, извиняясь за обоюдную неуклюжесть. Вейль даже поднял уроненный молодым туземцем сверток, вручил хозяину. Тот вновь принялся кланяться, хотя делать этого толком не умел. Даже в гаснущем вечернем свете было видно, что ликом незнакомец не на шутку пригож, особенно носом и манерой держать голову, да и вообще высокомерен и благороден. Но сверток красавчик стиснул алчно, словно утерянное и внезапно найденное фамильное сокровище.

Тут Катрин сообразила, что только что наблюдала банальную «встречу нелегалов». Сразу не сообразила, поскольку смотрела на шефа, а Вейль, как всегда, выглядел предельно убедительно. Другое дело скромный красавчик-араб, на котором и простенькая крестьянская галабея сидела словно парчовый халат. Не привык парень к нелегальной работе. Впрочем, здесь  профессиональной контрразведки и камер слежения нет, дотошных доказательств для строгого и справедливого суда собирать не принято, агент в полной юридической безопасности. Если красавчика и прирежут за измену арабскому феодальному отечеству, то по-простому, опираясь исключительно на интуицию. Впрочем, судя по гордыне и несгибаемой спине парня, «крыша» у него добротная. Может и сам прынц какой – их тут как собак нерезаных (тьфу, не к ночи эти собаки будут помянуты, опять в сапог нассать примерялась тварь, сосиску ей, понимаешь ли, недодали).

Тут курс-лоцман детективной логики, уклоняясь от мыслей о мерзопакостных собачках, наскочил на мель воспоминаний о сварливых феминистках-профессорах, отработал задним ходом и бахнулся гребным винтом о корявый риф докторов-отравителей. И шпионка вернулась к вполне обоснованному выводу:  шеф персонажей, подобных «Кресту», «Клоуну» и де Монтозан, оценивает весьма и весьма невысоко. Об отдельно взятой архе-зэка упоминать не будем (откровенно говоря, она тоже невелика ценность). Так кто из перечисленных граждан действительно необходим Вейлю? По сути, никто. А раз все вышеперечисленные лица ничего не стоят, то шефу они могут понадобиться только для одного. Для уместного размена.

Логично же? Что, если не «принц» работает на Вейля, а наоборот? Шеф столь же умен, как и прагматичен. «Слить» экспедицию ему ничего не стоит. Конечно, проблема в том, что нормального арабского принца, мамлюка, турка, нубийца или магрибца жалкая археологическая экспедиция едва ли заинтересует более, чем  сотня пиастров. Возможно, археологов пограбят-порубят «до кучи» попутно и мимоходом, но к чему по столь мелочному поводу затрудняться, вести агентурную работу, вдумчививо вербовать и перепродавать. А вот разведданные о дивизии Дезе могут быть ох как востребованы…

Догадка оказалась крайне неприятной, но чертовски правдоподобной. Катрин, морщась, собралась сплюнуть на ступеньки, но превозмогла. Возможно, оттого, что ступени были сложены из плит с полустертыми иероглифами, а шпионка все же имела некоторое уважение к древней истории, но скорее из иных побуждений – наличие никаба облагораживало, призывало вести себя прилично-разумно и в него не плеваться.

Версия о предательстве пованивала дохлятинкой и манией теории заговора, ее нужно было хорошенько проработать, но шпионку вновь отвлекли. К кофейне заявились очередные знакомые лица: гражданка Ученый Секретарь выглядела в меру сил принаряженной, что, впрочем, достойной даме не слишком помогло – строевой шаг упоротой воинствующей феминистки спрятать сложно. Гражданка Монтозан обвела взглядом группу солдат (глядя сквозь рядовых ничтожеств, будто стрелки были стеклянные), прислушалась к пению и музыке, нахмурилась, но от вскакивания на низкий столик и программных воплей о несчастных, сексистки угнетенных работницах местной эстрады благоразумно воздержалась. Вынула записную книжку и принялась чиркать карандашом – видимо, готовила разоблачающие тезисы на будущее.

Присутствие архе-профессора не слишком-то удивило Катрин – в свободное от откапывания кобр и прочих древностей время научная руководительница обожала искусство в виде смелых перформансов и хеппенингов, инсценированных-реконструированных вакханалий и  иных около-художественных скандалов. А вот то, что и Анис решилась покинуть судно без серьезной причины, удивляло. До сих пор толмачка позволяла себе перемолвиться словечком только с подстреленными солдатами 21-й бригады, уже вполне знакомыми и проверенными в непростых условиях боевых кораблекрушений. Или у юной и безносой госпожи Анис тоже намечено рандеву с местным куратором? Место удобное, чего уж там…

Нельзя сказать, что Катрин кому-то из спутников доверяла. Совершенно не та экспедиция, тут друзей и надежных союзников не было и нет. Но теперь нервозные подозрения нахлынули с удвоенной силой. Архе-зэка чувствовала себя не совсем здоровой. Голова думать не желала, хотя физически вроде бы и ничего: на месте башка, и не кружится. Усталость от путешествия? Все же не пешим маршем следуем, строевые батальоны, те да: от дизентерии до глазных болезней – все удовольствия. Но тут привилегированные научные сотрудники, удобные каюты (порой одноместные), улучшенное питание, роскошные виды на живописные берега, освежающий речной ветерок… Хотя вот доктор тоже какой-то вялый. Поддал за воротник чего-то некачественного?

…Ходящие по рукам винные бутылки, стоящие и сидящие на корточках прямо под стенами солдаты и египтяне, запахи кофе и табака, постукивание простой посуды, приглушенные разговоры, внимание слушающих пение людей, трогательный голос глубоко чуждой французам певички, простейшая скрипка и барабанчик, неутомимое пощелкивание кастаньет… В деревушке столь многочисленные слушатели – редкость, на совесть стараются деревенские музыканты.

Что-то тупила шпионская голова – соображать вообще не желала. Заговоры, предательства, подозрения, прочий бред… Вернуться на корабль, завалиться на пахучую постель и раскупорить дареную бутылку виски. Яд там или еще что – наплевать! Выбить из башки смутные и дурные предчувствия, заснуть. Пыль или лед приснится – все едино. План имелся (вполне выполнимый), вот сил встать со ступеньки не было.

Катрин со слабым недоумением прислушалась к себе – сухость и тлен. Мумия ненужная. Странно. Их – мумий – здесь пока даже не догадались продавать на сувениры, еще не пришли те прогрессивные и доходные времена, пока мумии – хлам, древность противная. Откуда это бессилие?

Сидящая в темноте замычала и ляпнула себя ладонью по щеке. Ощутимо – никаб от многих беспокойств защищает, но не от увесистых пощечин. На миг полегчало. До победы над овладевающим безумием было далеко, но глаза от боли открылись, Катрин увидела кофейню и ужаснулась. В смысле, сначала ее остро поддавило иное неприличное чувство, а уж потом…

Анис танцевала.

…Почти вялые, почти ленивые изгибы соразмерной фигуры, безошибочно отзывающейся щелканью невидимых кастаньет и ритму тамбурина. Дешевенькая ткань абайи на безносой невольнице проявляет неведомые волшебные свойства, все плотнее облегая точеную и изящную фигурку – она словно кабинетные песочные часы – вот струится-истекает под жалобу древней скрипки песок странного, вкрадчивого обнажающегося обольщения, пьянит крепче вина и гашиша. Маняще вздымаются выгнутые в запястьях руки, и уже нет черной ткани, гладка обнаженная кожа, неслышно звенят богатые браслеты. И нет ничего этого, и есть же оно; откровенно и осязаемо рождает жар желанья, притягивает-зачаровывает взгляды, вот оборачиваются к соблазну и те, кто стоит спиной. А безумная девушка-дервиш кружится чуть быстрее, вот плавно взлетает над уличной пылью колокол-бутон подола…

Катрин немножко разбиралась в женских чарах и соблазнах. Ах, да чего там скрывать – вполне разбиралась, одна близкая дружба с неповторимой Блоод чего стоила. Но разящий соблазн ланон-ши заложен в самой хищной природе редкого племени дарков, он уникален, но естественен. Здесь же… все одновременно грубее и куда тоньше: отточенное искусство игры тела, сгущенное до вязкости сладкого смертельного яда.

И уже нет деревенской улицы, улетела вдаль кофейня с нищим оркестриком, исчезла толпа солдат и арабов, остался здесь каждый сам по себе, одинокий и очарованный изгибающейся безликой фигуркой, плененный струящейся в плавном кружении тканью, раскинутыми манящими руками, блеском случайно выскальзывающих из-под никаба блестящих локонов. И далекий тамбурин постукивает уже не в уши, а куда ниже…

Катрин пыталась стряхнуть наваждение. Интересная девочка эта Анис, но не до такой же степени. Но упорно расплывались лица и спины подступающих все ближе к танцовщице мужчин, фигурка в черном приковывала все внимание, чаровала нестерпимо. Желание выхватить ятаган и быть первой – с непонятными намерениями, но первой! первой! – выжигало сердце и все остальное. Ненавистные спины плотнее заслоняли танцующую ведьму, Катрин обнаружила, что уже там, среди алчных безликих людей, оттирает ближайших мужчин плечом, а рука сжимает рукоять оружия и слоновая кость жжет ладонь. Тихий смех неузнаваемой Анис взлетал над музыкой, манил немыслимо…

Жаром пробило до такой степени, что никаб на лице стал мокрым и соленым. Прямо не архе-зэка, а вобла какая-то недовяленая, пропотевшая насквозь, фу, гадость какая. Странным образом это отрезвило – Катрин выплюнула крепко закушенный шелк никаба и попыталась сообразить, что происходит. Воистину магия какая-то. Да мать ее, не «какая-то», а самая натуральная, препаршивейшая! Спятила Анис, нашла, где и когда сверхъестественные способности являть-проявлять. С другой стороны, тут со всеми людьми что-то не то происходит…

На лица окружающих мужчин лучше было не смотреть. Сплошь хари маньячные, а не лица. Катрин мельком отметила оскаленные зубы доктора «Креста», обезумевшее лицо «Латино» – на гладкой физиономии младшего научного помощника непонятно откуда взявшаяся щетина встопорщилась, парень ухватил за ремень сержанта-артиллериста, пытался в сторону отодвинуть. Ужас какой, а ведь был приличным метросексуалом чисто современной ориентации, девушек обходил.

…Смеялась шайтанова ведьма, подняла тонкие пальцы к никабу, обещала снять, потрясти прелестью волшебного лика. Смыкали круг тяжко сопящие мужчины, лилась проклятая музыка. А когда явит зловещая шутница Анис свое лицо, абсолютно мертво-живое… Катрин не знала, что тогда случится, но полагала, что станет еще хуже. Проломиться сквозь неуступчивые заслоняющие фигуры оказалось непросто, но относительно разумно действующее существо в этот миг имело некоторую фору перед самцами, очарованными и отупленными вожделением. Поймать запястье танцорки, рвануть в сторону, сбивая с ритма:

– Никаб не трожь, дура!

Окружение, распаленное сладчайшим предвкушением, взревело. Такой искренней ненависти Катрин не приходилось слышать и в рукопашной схватке. Все-таки основной инстинкт – самый основной. Сейчас голыми руками на куски и кишки порвут, тут и предупреждающе выставленный ятаган не поможет. Проклятая Анис пыталась вырваться и продолжить безумную пляску – ее дергающаяся рука даже сквозь ткань напитывала ядом, хотелось перехватить девчонку повыше. Или пониже? Да что ж за наваждение такое!?

Катрин пнула ближайшего Голодающего в колено, протолкнула пленницу в на миг образовавшийся проход. Безмозглая ведьма и невольная «Разрушительница наслаждений и Разлучительница эротических собраний» проскочили, ударились спинами о стену кофейни и вновь оказались в плотном полукольце. Это было чуть получше, но ненамного. В лица напирающей стае уж вовсе невозможно было смотреть. А мерзавка-Анис все тянула свободную руку к своему никабу, и нормальных глаз у девки не было – лишь округлившиеся черные глазницы-провалы, влекущие прямо в преисподнюю.

– Не смей снимать, сука! – в ужасе заорала Катрин, предчувствуя что-то неопределенное, но невыносимо жуткое.

Тут перед девушками возникла довольно широкая спина, на миг заслонившая от Голодающих.

– Ладно, девица бесами одержима и умом скорбна. Но вы-то, граждане и правоверные господа? – сипло вопросил Вейль.

Ответом ему было многоголосое рычание. Толпу трогательно единило единственное чувство – похоть. А все стерва безносая виновата – опять выгибалась, танцевала, ерзала-отталкивалась от стены безупречной попкой.

«Музыку бы заткнуть» – безнадежно подумала Катрин, чувствуя, что на нее и саму накатывает. Но бить-утихомиривать рукоятью ятагана бесстыжую танцовщицу неразумно – стоны боли и вожделения слишком схожи, только подстегнут. «В скольких жизненно важных вещах я отлично разбираюсь» – с раскаяньем признала архе-зэка, показывая Голодающим клинок ятагана. Нет, не поможет. Околдованы. Вон и спина заслоняющего Вейля неадекватна – шефа тоже стопорит плотская жажда. Что-то вовсе уж дурацкая ситуация. Нет, не тот вечер, чтобы хорошо умереть. А тамбурины и скрипки теперь на всю оставшуюся жизнь останутся ненавистными. На коротенькую глупую жизнь…

…Вела, вела свой зловещий плач стариковская скрипка. И вдруг смял дьявольскую музыку налетающий грохот копыт, неистовый боевой вой и выстрелы… По темной улице мчались мамлюкские всадники. Блеск богатой упряжи и боевой стали, хлопанье расшитого знамени, вспышки торопливых выстрелов, воинственные вопли и улюлюканье. В плотной толпе у кофейни кто-то упал, сраженный пулей. И с первой жертвой мгновенно лопнули путы танцевальных чар. Все же многовато здесь столпилось опытных солдат, у которых кроме основного инстинкта, и многие иные развиты, вдолбленные рыком сержантов и опытом боя. Лично Катрин полегчало моментально – ночной налет дело привычное, уму вполне доступное. Шпионка дернула девку к углу кофейни – обмякшая Анис волочилась легковесной куклой. Вот это правильно – никаких танцев и чародейств нам не надо, обойдемся. Вейль с выхваченным револьвером прикрывал драп – физиономия шефа выглядела сугубо недовольной и сердитой. Архе-зэка полегчало вдвойне: выходит, «Спящий» не только проклятую магию не предвидел, но и налет мамлюков не планировал – ибо пригибается вполне всерьез. Над головой в стену стукнула пуля, пролетающие всадники завопили непонятное, но, вроде бы, относящееся непосредственно к троим удиравшим – Катрин личную неприязнь в бою чувствовала остро и безошибочно. Впрочем, археологи уже юркнули в узкий проход между стеной кофейни и соседним забором. Сзади что-то заскрипело: силуэт всадника затмил остатки лунного света – мамлюк вздумал впереться в теснину прохода. Тоже малость не в себе джигит – колени обдирает, но прет. Вейль прицелился из «лебеля» – щелчок, еще щелчок, еще…