Текст книги "Ночной звонок"

Автор книги: Юрий Семенов

Соавторы: Семен Пасько,Юрий Голубицкий,Геннадий Немчинов,Владимир Измайлов,Борис Мариан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

3

Поля Овчинникова, перебирая концы малинового с белым платочка, сидела перед Рябиковым. Он смотрел на нее – и видел, как подрагивают руки, подрагивают ресницы, а тело сковано болью или страхом – не за себя.

– Нет… не верю я никому, что мог он Павла утопить… Жутко и слышать мне. Огрубел сердцем – это да, а утопить не мог. Умер бы сам Павел – не пожалел бы ни минуты. И не пожалел, когда случилось это. Или в себе и дрогнуло что?.. Не знаю. А ведь как не дрогнуть? Родной же человек! Но ничем не выдал, если и было что. Дом продал сразу после похорон, деньги получил – и спокойно домой собрался.

– Как вы думаете – могла Надеждина сама видеть, как Анатолий топил брата?

– Не верю я! Не может этого быть, выдумала она. Вдолбила она себе.

Рябиков смотрел на Овчинникову задумавшись, как бы и не слыша ее слов. Потехин, писавший протокол, с нетерпением ждал, что Александр Степанович задаст какой-то необыкновенно важный и в то же время простой вопрос, который все сразу поставит на место. Но Рябиков лишь сказал ему:

– Дмитрий Иванович, пригласите, пожалуйста, Надеждину. А вы свободны.

Когда Надеждина села перед ним, Рябиков, лишь увидев ее бледное и решительное лицо, сразу понял, что она собирается сказать нечто важное.

Выпрямив тело, сведя брови к переносице, Надеждина сказала, еле приметно задыхаясь:

– …Собиралась я на суде открыться – да духу не хватило ждать. Все думала: пусть Анатолий знает, что топил он Павла или нет – а все равно душегубец, все равно он виноват, что нету Павла, так пусть и ответ держит! Не видела я ничего, и на берегу в ту минуту не была – после подошла. А как услыхала, что люди говорили – Хлыниха с того берега кричала, Манякин вскочил на мотоцикл и через мост к нам приехал, стал рассказывать – тут и я заговорила, что своими глазами видела, да помешать не сумела, не успела. Анатолий-то знай молчит да на меня смотрит. От этого меня еще больше понесло – уж и остановиться не могла.

– …Ваше отношение к Павлу Синеву тут не оправдание. Вы можете понести юридическую ответственность. Но это суд определит. А вот скажите мне по совести: верите вы сами, что Анатолий способен был утопить брата?

Надеждина, сложив руки на груди, опустив голову, задумалась, глаза застыли, вся живость и гнев ушли из них. Наконец, вздохнув или с облегчением, или с тоской, промолвила:

– Нет, не верю. Хотел он, чтобы все как-то кончилось. Ну, пристукни кто Павла в пьяной драке – тут да, это ему на руку. Домой спешил. Надоело ему в Оковецке. Дело-то и не в деньгах даже: больше или меньше. Ему нужно было знать, что теперь Павел ничего не разрушит и не сожжет. Вот что ему надо было! Спокойным хотел он быть.

– …А у нее можно поучиться анализу. Вы заметили? – спросил Рябиков у Потехина, когда Надеждина вышла.

– Да. Она умная, – откликнулся негромко Потехин.

– Тут не только ум. Это от знания людей. Ну, и от любви ее к Павлу Синеву.

– Александр Степанович, а вы-то с ней согласны? – Потехин выжидательно смотрел на него.

Рябиков нахмурился. Ему не хотелось пока говорить вслух о том, к какому выводу, он пришел.

– Думаю, Дмитрий, завтра мы с вами поставим точку на этом деле. Вот хочу еще с Сашей Длинным – Александром Никитичем Лебедевым потолковать.

– А с Синевым-старшим сегодня?

– С ним завтра, когда все прояснится.

– Есть еще Кизим Иван Аверьяныч, сотрудник районной газеты.

– Ну, Кизим, судя по протоколу, мастер только философские обобщения делать… – улыбнулся Рябиков. – Как там у него?

– Это о Шекспире?

– Да.

– …Иван Аверьяныч заявил, что история братьев Синевых напоминает ему трагедии Шекспира: Анатолий Синев приехал в Оковецк с прямым заданием жены: извести младшего брата.

– Что ж. Трагедия действительно есть. Но о задании жены… это уже, так сказать, художественный домысел Кизима. Ну, я пойду к Саше Длинному. Пойдете со мной на кладбище? Он теперь там, мне уже сообщили… – Рябиков не мог сдержать улыбки.

– Конечно, пойду!

Но, к неудовольствию Потехина, его по какому-то срочному делу пригласил к себе прокурор, и Рябиков направился на кладбище один.

Он уже приходил сюда два дня назад, но не застал Саши Длинного. Место, где Александр Никитич сооружал свою будущую могилу, было ему известно, но он пошел туда не сразу. То и дело встречались на могилах знакомые имена и фотографии, замедлял шаг, останавливался. Вот лежит шофер, который однажды подвез его от Дубровок. Машина была нагружена саженцами яблонь. Лицо у шофера было оживленное, темноглазое, молодое. Он еще подарил тогда ему две яблоньки. Наверное, они уже стали большими, растут в огороде у дома, в котором когда-то жил Александр.

А вот учителя, которых он близко знал. Не поэтому ли ему кажется, что особый свет исходит от их лиц? Ведь они не только учили ребятишек. Они в своем маленьком поселке были настоящими просветителями. Русскими интеллигентами, для которых их труд был всем: и целью, и смыслом жизни, и единственной наградой. Иван Ильич Лужков; рядом с ним – его жена. Сколько поколений выучили они! А подальше лежат учителя, которых он помнил совсем молодыми: Весник, Сухов… Им было по пятьдесят, когда умерли. И у обоих – сердце. Война, затем школа. Вот и вся их жизнь. Но, наверное, не было на земле людей счастливее. Тысячи бывших учеников в разных концах страны помнят их и будут всегда думать о них, как о живых.

Они им снятся, они обращаются к ним мысленно в трудную минуту, они помнят их глаза, смех, жесты, походку. Их привычки. Их любимые выражения. Они для них по-прежнему рядом.

– Эй, мужик!.. оглянися-ка… Ну-да, он и есть… Давай сюда, Рябиков!

Саша Длинный, в рубахе навыпуск, голова на жилистой шее, загорелой до черноты, в каких-то опорках на босу ногу, с легким кряхтением выкарабкался из ямы, похожей на склеп. Рябиков подхватил и обнял старика. Саша Длинный заворчал:

– И ты начнешь меня сейчас полировать… с ума, мол, сошел дед, себе могилу сооружает. А? Так?.. Забыли, что деду помирать скоро, все думают – трет спины тридцать три года, и еще столь же тереть будет.

Александр Никитич действительно славился тем, что с большой охотой тер спины своим согражданам. Большим мастером по этому делу был в оковецкой бане!

– …А может, Александр Никитич, и правда завтра в баню сходим?

– И сходим! И маленькую выпьем! Да ты смотри, смотри, не отворачивайся – здесь лежать буду! – в голосе старика послышалась гордость. – Рази ж мои оболтусы такое логово мне б устроили? А я взял да и сам соорудил. Видал – это в позапрошлом году яблони посадил, березы прошлогодние… А тут камнем все выложил, лежать так лежать. И ты смеешься, и ты!.. – старик укоризненно покачал головой и с сердцем махнул рукой. – Ну ладно, дело говори. Садись на беседку!

Скамья была роскошная – длинная, широкая, с удобной спинкой, сияла зеленой краской. Саша Длинный сел первый и с наслаждением вытянул ноги. Заглянув в выложенную кирпичом яму, сказал:

– Это очень прекрасно – здесь сидеть. Лучше, чем там лежать. А, Рябиков?.. Эх, половили мы с тобой разных мошенников, да и бандитиков, случалось. Помнишь?

– Как не помнить, Александр Никитич.

– Что с Синевым-то? – строго спросил и кинул искоса прицельный взгляд.

– А вы что-нибудь знаете, Александр Никитич? Хотел посоветоваться.

– Знаю тебя: ты советоваться пришел, когда сам уж все уяснил. Так?

– Да почти… но и не совсем. Хочу помощи просить. Совета.

Старик медленно и торжественно поднес руку к седому усу.

– Дам совет. Брось-ка мне китель, вон на бугорке лежит. Счас и пойдем.

– Куда, Александр Никитич?

– Вниз пойдем – покуда. Беседу будем вести, – ответил бывший старшина и гроза оковецких «мошенников и бандитиков».

Разговаривая, они спустились с кладбищенского холма. Прошли центральной улицей. Затем старик свернул в проулок, который вел к больнице – и решительно направился к дому Хлыновых.

4

Когда миновали забор, за которым уже начиналась территория обитателей длинного кирпичного дома, Саша Длинный сказал:

– Вот какое тут дело-то, родимый… – Рябиков невольно улыбнулся, вспомнив, как в свое время доставалось Александру Никитичу в милиции за это слово – «родимый» – которое он, страж порядка, употреблял и в те годы. Случалось, что с беспечной фамильярностью и начальнику его адресовал. – Слыхал я, как гавкали друг на дружку Костька Хлынов с маткой своей. Я Костьку-то, паршивца, с люльки знаю. А кричали они вот о чем… Костыка матке: не бреши, что Пашку брат утопил – сам утоп! Она ему: а я, мол, видала. А он в ответ: ты-то ничего не знаешь, а вот я точно знаю… Намотал я это дело на ус. Думаю – пригодится. Вот и пригодилось.

– Когда слыхал, Александр Никитич?

– А на второй день после того, как ты тут был. Они отношения выясняли, а я шел мимо, здесь, вдоль забора, да и слышал. Постоял еще по старой привычке, – вздохнул он то ли с печалью, то ли с застарелой тоской. – Да вон и Костька… Эй! – возвысил он старческий голос, сделав его начальственным и суровым, а поди-ка сюда, Костька!

Младший Хлынов, все в той же распахнутой на смуглой груди желтой рубахе, оглянулся, минуту помедлил, потом независимо подошел.

– Здорово, дядя Саша, – сказал с насмешливой почтительностью, не глядя на Рябикова. – Чего приперся?

– Вот ты у меня поговори… – зловеще начал Саша Длинный, но тут же поперхнулся смехом. – Ну, сукин кот, ну, сукин кот!.. Ладно, – оборвал он себя уже серьезно. – Ты меня знаешь. Если что спрашиваю – значит, нужно. Отвечай правду: был на берегу, когда Пашка Синев утонул?

Парень посмотрел на него, на Рябикова. В глазах его мелькнуло уважение.

– Ну, был. В кустах выпивали.

– Та-ак. Как же дело было?

– Да как? Пашка смурной был. Этот… ну, братан его, – ему говорит: будем купаться? Пашка говорит – будем. А он уж сильно дернувши был.

– Откуда знаешь?

– Сам пил с ним! Он на берег-то уже спускался: второй раз с братаном пришел.

– Кто с тобой был?

– Да все те ж… – повел рукой Костька в сторону дома.

– О чем с вами Пашка говорил?

– Да так… В общем, брякнул он: четыре раза туда и обратно Волгу переплыву без отдыху. А сам плавал не ахти чтоб очень-то. Мы ему – утопнешь. Только рукой махнул – не ваше дело. Мы подумали – так он, болтает. А потом глядим – раз переволокся, другой. В третий поплыл. А уж сам еле держится…

– А вы что ж, мать вашу!

– А мы что? Братан его тут, а мы что? Он же с ним сначала купался, а потом стоял смотрел. Постоял, ушел. Потом на том берегу этот, Манякин, который из одних костей состоит, появился. Да матка пьяная приволоклась! – зло выкрикнул Костька. – Уселась, отдышаться решила. Ну, а мы ушли вслед за братаном Пашки.

– И что же, больше ничего не видел?

– Больше ничего…

– Что думаешь? Как дальше было? – спросил Рябиков.

– А чего тут думать? В третий раз как поплыл – так и не выплыл. Затянуло и унесло. Ну, я пошел…

Саша Длинный, по-старчески задыхаясь, стал кричать ему вслед злые слова, рвался догнать, его потряхивал гневный озноб. Рябиков взял старика за локоть и молча повел к калитке.

У калитки им встретился какой-то парень, посторонился. Лицо у него было довольно приятное, серьезное. Рябиков всмотрелся – и узнал Валерия, старшего брата Костьки. Он коротко постригся – и сразу преобразился.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – кивнул Рябиков. Саша Длинный промолчал – еще не отошел от гнева.

Парень долго смотрел им вслед – Рябиков ощущал его взгляд спиной.

– Из этого толк выйдет… – пробурчал Саша Длинный.

На следующий день, после разных необходимых формальностей, дело Синева-старшего было прекращено. Рябикову хотелось взглянуть на него в минуту, когда ему сообщат об этом. Как отнесется к тому, что страшное обвинение с него снято? Но он пересилил себя. Тут проявилось бы что-то от суетного, неуместного любопытства.

Но все-таки в этот день он увидел его напротив Дома культуры. Был вечер. Анатолий Синев шел в сторону вокзала, видимо, к поезду. Сначала Рябикова неприятно передернуло – придется ехать в одном поезде с этим человеком: он тоже уезжал в Калинин сегодня. Но тут же подумал: да ведь жизнь – это тот же поезд, и едут в этом поезде все рядом, тут не выберешь чистенького вагончика, где собрались бы одни ангелочки. Это скорее общий вагон, в котором разместились самые разные пассажиры.

Лицо у Синева было потухшее, увядшее, резко постаревшее. Вряд ли он был совсем уж бесчувственным. Может быть, холод угасших родственных чувств поможет ему все забыть, но сейчас еще это время, кажется, не настало.

Со старым товарищем, Семенюком, простились довольно прохладно. А с Дмитрием Потехиным жаль было расставаться. Не пришло ли время новых друзей? Из молодого поколения – из учеников, идущих на смену? Которым раньше или позже придет время сдавать караул.