Текст книги "Ночной звонок"

Автор книги: Юрий Семенов

Соавторы: Семен Пасько,Юрий Голубицкий,Геннадий Немчинов,Владимир Измайлов,Борис Мариан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

2

Красивая набережная покрывалась предвечерней черной шалью. Но еще были, видны и дома, и деревья.

Поднявшись крутой лестницей к мосту, Поля увидела шагавшего ей навстречу Анатолия. Шел он не быстро, но свободно, как ходят уверенные в себе люди. Брюки по привычке оковецких мужиков забраны в сапоги, из нагрудного кармана пиджака торчат авторучка и алмаз – Анатолий на овощесушильном заводе столярничает, приходится и стекла вставлять. Она острым взглядом охватила его всего. Мастеровит, ловок Анатолий, руки рабочие – и дня не посидит без дела. Ничего не стоило устроиться на завод. А мог бы и на другое предприятие пойти – везде примут.

Как всегда, когда видела его, схватила сердце чуткая, слабая боль, на мгновенье колени ослабли. Как будто и воздух изменился – каждая клетка тела отзывается на дыхание вечера.

– Толя! – сказала навстречу.

– А-а-а… Это ты-ы… – и не дал ей больше уже ничего сказать, словно боясь, что ее слова изменят что-то, заставят его оправдываться или о чем-то жалеть: заговорил сам без остановки. – А я сегодня письмо из дому получил, Вера пишет, чтоб скорей приезжал… – его голос настойчиво подрагивал и легко заикался, и это его дрожание и захлебывание не были ей неприятны, потому что голос для нее не отделялся от всего Анатолия. Он был тем человеком, которого она принимала всего. У каждого, наверное, есть хоть один такой человек на свете – или был, или будет.

Когда он остановился, она все-таки спросила:

– Что ж, скоро уедешь?..

– Н-не знаю. От Пашки зависит. Договорился, что от завода ему квартиру дадут, если работать пойдет к нам. Комната с кухней, – переступил с ноги на ногу. – А дому пропасть не дам. Не дело.

– Да оставь ты ему дом, Толюшка! Это я, дура, сбила тебя с толку своим письмом. Теперь и сама не рада.

– Ты правильно сделала. Живет… как паразит. – В голосе прорывалась сухая неуступчивость и непримиримость.

Поля вздохнула, положила ему руку на плечо и побежала домой, хотя вся еще была с ним, с его неразборчивым голосом, ровными шагами и со всей его невнятной, но родной уже до конца жизнью.

Утром на работу ей нужно было бежать прогоном, прорезавшим Красивую набережную вблизи дома Синевых. Увидела внизу, в густой поросли кустов Павла, не выдержала, спустилась. Павел был в застиранной голубой майке, она топорщилась на его впалой груди, болталась под мышками; в руках корзинка. Услышал шаги, поднял голову. Пасмурное, серое лицо оживилось, заулыбалось.

– У нас тут грибов, как в лесу. Два беляка – видала? – он горделиво вытащил из корзины крепкие ядреные грибочки, покрутил, понюхал с удовольствием. Чисто, тонко пошел по воздуху бодрый грибной дух; Поля тоже жадно вдохнула его.

– Поел утром-то? – спросила Павла.

– А чего есть-то? – улыбнулся он ей нехотя, но и безразлично. – Картошки было – Толе оставил. Любе не говори. Не нравится ей брательник – гони его, и все тут.

В лицах братьев была явная схожесть, и Поля сейчас читала ее. Но характеры все переделали по-своему. У Анатолия, как ни старалась она думать о нем хорошо, – будто высушенное черствостью душевной лицо. Подбородок выступил остренько, даже, кажется, глаза заострились. Нет, все скажет лицо, если его видеть как следует. А у Павла и нос такой же, и глаза светлой голубизны, – а смотрят не так. К нему любой незнакомый человек подойти может. Больно было Поле, а мысли ее не говорили в пользу Анатолия.

Не так живет Павел, как все – безалаберный, холостякует под пятьдесят лет, о еде забывает, костюма нет, без денег сидит: все плохо. Да еще ко всему этому выпивает. Но что-то светлее у него внутри. Тут не ошибешься.

– Ты заходи… он-то тебя все вспоминает, – сказал Павел вдогонку.

Она горько покачала головой, поднимаясь на берег, и с неожиданной неприязнью подумала об обоих братьях. Один – тряпка, жену потерял и уважение людское; мог бы взять себя в руки и работать не кочегаром, лишь бы деньги получать – а и получше место найти, образование позволяет. Второй – куркуль, только о хозяйстве своем далеком и толкует, да о том, чтобы вытурить брата из дому, а дом продать. Боится потерять деньги. А в детстве, соседи говорят, дружно жили. Мать хорошая была. Да мог бы тогда помыслить кто из них, что начнут войну на измор меж собой: один – высижу в доме, другой – выгоню и дом продам?! Когда и кто из них первым стал закутывать в толстое ватное одеяло свою душу?

3

Атмосфера в доме Синевых раскалялась постепенно. Люба и Поля говорили между собой, что так больше продолжаться и не может: кому-то из братьев нужно было уступить. Но тут мягкий Павел, когда они вдвоем стали его убеждать, ответил коротко, однако с удивившей их твердостью:

– Дом на родительском месте стоит, никуда из него не пойду. А он как хочет!

– Тогда хоть пить перестаньте вдвоем. Долго ли до беды? А если схватитесь из-за своего дома, да покалечите друг дружку? Да провались и дом тогда! – с сердцем сказала Поля.

– Это ты права, пить буду завязывать. Попробую… – Павел нерешительно покивал. Лицо у него в эту минуту было такое озабоченное, он так сморщился, прислушиваясь к себе, что Поля и Люба невольно фыркнули, а потом и рассмеялись. Засмеялся и Павел.

– А что, и правда нельзя больше! Иду это я по нашей набережной – собака дорогу перебегает. А я ей вслед кричу: кис-кис! Хотел колбасой угостить. А то еще: сажусь обедать, кусок хлеба двумя руками беру и так ко рту подношу.

– Эх, Паша, и смех, и грех с тобой… – Люба вдруг заплакала, Павел бросился к ней. Поля поднялась и ушла: пусть вдвоем останутся, лучше поговорят.

Тут через несколько дней и произошла история с «клопиной отравой». Люба, когда узнала об этом, прибежала к Анатолию прямо на завод. Обычно спокойная, улыбчивая, уравновешенная, тут она подступила к нему и кричала при всех:

– Ты убить Пашу хотел! Ты от своей женки получил задание – убить Пашу. Брата травит, как клопа!

Анатолий, побледневший, но не испуганный, бормотал неразборчивее обычного:

– Л-любка, не сходи с ума. Случайно флакон поставил под койку… С-случайно. Стукнуть в крайнем случае могу дурака – только и делов.

Но она не поверила, что это случайно. Побежала к Поле Овчинниковой. Та только посмеялась. Люба не могла смотреть на нее спокойно. Все раздражало в Поле, даже новое серое в коричневую полоску платье показалось ей таким же старым, какой была сама Поля. Оно просто не могло выглядеть на ней новым, пусть было сшито вчера.

Люба разругалась со вчерашней подругой.

Еще через день Павел утонул.

Нашлись люди, которые видели, как братья вместе купались, обратно же к берегу будто бы приплыл один Анатолий. Люба Надеждина подняла шум на весь Оковецк, что Анатолий утопил брата. А когда Павла вытащили из реки у лесозавода, никто уже не мог узнать в этой рыдавшей и проклинавшей всех женщине прежнюю Любу Надеждину. Вот тогда она и пошла к следователю и заявила, что видела сама, как Анатолий топил брата.

Анатолий же был спокоен и, казалось, не чувствовал никакой за собой вины. Он продал дом и собирался уезжать. Но тут последовал его арест.

4

Рябиков и Потехин перечитали заново все свидетельские показания. Свидетелей было трое: Манякин, Хлынова и Люба Надеждина. Александр решил встретиться со всеми.

– Кто из них понадежнее? Ну, серьезнее – трезвее, положительнее? – спросил у Потехина.

– Манякин. Преподает историю в вечерней школе. Виктор Матвеевич. В тот момент чистил мотоцикл на противоположном берегу. Остальные… – Потехин мелко закивал, словно шея у него была на каких-то хорошо смазанных шарнирах. – Хлынова пьет, Надеждина вряд ли вполне объективна. Я, во всяком случае, в это не верю.

– Где работает Хлынова?

– Уборщицей в комбинате бытового обслуживания. Двое детей – семнадцати и девятнадцати лет ребята. Часто выпивают вместе с матерью, – Потехин сморщился, как от боли, схватился за свою курчавившуюся бородку.

– Да что сделаешь? Ну, беда, и все. Беседы проводили. Старший пошел работать на стеклозавод, там за него взялись. Не знаю, что получится. И я подключился, хожу к ним… А младший в свои семнадцать – настоящий хулиган. Пьет и дерется. Физически сильный. Даже матери от него раз досталось. – Потехин покраснел, как будто и сам не мог взять в толк, как это могло произойти.

– Где они живут – Хлыновы?

– Знаете дом из красного кирпича недалеко от больницы? Говорят, с довоенных лет уцелел.

– Знаю. Зайдем к ним вместе. А что же Синев-старший, он ведь тоже свидетелей видел?

– Мог быть момент аффекта: ничего не замечал. Во всяком случае, Семенюк так считает.

– Ну что же. Начнем с Манякина.

Манякина нашли в книжном магазине – направила жена. Рябиков с Потехиным поднялись по лестнице на второй этаж магазина – бывшего монастыря. Снаружи стояла жара, а здесь было прохладно. Как и везде в последние годы, полки, над которыми была надпись «Художественная литература», стояли пустые. Вдоль них прохаживался человек, состоявший, казалось, из одних ног: ноги и голубая рубаха навыпуск, а над ней крохотная юркая голова. Он ворошил те пять-шесть книжек, которые лежали на полках. Рябиков вопросительно оглянулся на Потехина, тот кивнул.

– …Виктор Матвеевич? – спросил Рябиков. Человек, взмахнув портфелем, повернулся к нему. – Вы не могли бы уделить мне и товарищу Потехину минут десять?

– Александр Степанович – следователь областной прокуратуры, – сказал Потехин.

– Да! Конечно! К вашим услугам! – Манякин говорил отрывисто и суховато.

Спустились вниз, пошли к скамье, под деревья – здесь, возле бывшего клуба, разросся густой сквер. Манякин потряс портфелем:

– Пусто! Почти всегда! А было время – битком набивал! Все дачники наш магазин хвалили!

– Это я знаю, – улыбнулся Рябиков. – Половина моей библиотеки отсюда.

– Вы – тот Рябиков? Который когда-то?..

– Тот самый. Виктор Матвеевич, расскажите в двух словах, что вы видели двадцать восьмого июля, когда чистили мотоцикл на берегу реки?

– Что видел! Что видел! Чищу мотоцикл! Смотрю – купаются Синевы! До этого кричали – через реку слышно! Кричал Павел! Потом и Анатолий!

«Ну, – подумал Рябиков, – если он и на уроках так говорит – бедные ученики…»

– И дальше что?

– Смотрю – плывут двое! Две головы! Чищу мотоцикл! Смотрю – уже одна голова! Потом на свой берег вышел Анатолий. И пошел домой! А Павел остался – в реке…

После «остался» он все-таки чуть сбавил голос, и восклицания не получилось.

– Значит, вы уверены, что Анатолий Синев… утопил брата?

– Больше некому! – энергично кивнул головой Манякин.

Что ж. То же самое было записано и в протоколе. Рябиков встал.

– Спасибо, Виктор Матвеевич.

Как видно, всю силу, какая только в нем была, Манякин вкладывал в рукопожатие: тело напряглось, вытолкнуло через этот древний смешной символ человеческого приветствия всю свою энергию – и сразу ослабло. Даже пустой портфель перетягивал правое плечо.

– Куда теперь? – спросил Потехин, который все это время по своей, наверное, постоянной привычке, покачивал головой, искоса, неназойливо, наблюдая за беседой Рябикова и Манякина.

– Завтра с утра пойдем к Хлыновой. А сегодня мы с Семенюком на рыбалку собрались. – Он помедлил и добавил: – Не хотите ли?..

– С удовольствием! – с неожиданной горячностью воскликнул Потехин.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Двадцать лет назад, когда они с Семенюком были совсем молодыми – Рябиков тогда работал следователем районной прокуратуры, а Семенюк в уголовном розыске, – самым любимым занятием в свободные часы у них была рыбалка. В летние дни жители Оковецка часто могли видеть их с удочками. Переходили через железнодорожный мост, спускались к деревне Барагино, стоявшей на самом берегу Селижаровки; затем над рекой шли дальше, мимо сухого соснового леса, мимо полей – рожь, овес, ячмень тихими волнами под легким ветерком двигались вслед за ними. Противоположный низкий берег в ясные утра или вечера казался очень светлым – отава, выгорела до белого блеска. Миновав три деревни, шли сквозь густой кустарник к реке, устраивались на своих любимых местах, невдалеке друг от друга.

Эти часы хороши были какой-то отрадной близостью – и в то же время удаленностью от всех, когда душа особенно чисто открывается другу. Вокруг были только лес, а над головой – небо. Удачливее в рыбалке всегда оказывался Семенюк. Как ни старался Александр – ему ни разу не удалось поймать больше. Семенюк из-за кустов негромко говорил:

– Саша, готовь костер.

Александр поднимался на крутой берег, собирал сушину, разводил костер, набирал котелок воды, чистил картошку, а потом, когда она была почти готова, – запускал рыбу. Семенюк же ловил до последней минуты, ему никак было не оторваться от реки. Иногда брали с собой бутылку вина – обычного для Оковецка плодово-ягодного – или четвертинку. Под костер, уху и вино особенно хорошо говорилось. Разговоры были обычные – дела, которые они вели, негромкие оковецкие события; о будущем почти не гадали – они были из тех людей, кто не распоряжается своей судьбой, и с этой мыслью, несмотря на молодость, уже свыклись. Но хотели они этого или нет, все их существо тогда пронзала молодая бодрость; они не двигались, а мир кружился вокруг них. И ведь не задумывались, какие это были счастливые часы! Может быть, лучшие в жизни. Открытость, ясность, полное приятие друг друга.

В эти дни Александр дважды был дома у Семенюка. И решил больше не заходить к нему: трудные отношения установились у старого товарища в семье. Внешне, кажется, все шло гладко. Семенюк с покровительственной небрежностью говорил Тане:

– Мамочка, собери-ка нам! Быстренько, быстренько.

Он ходил по комнате грузный, вдруг порыжевший; округлое холеное лицо, умные тяжелые глаза припухли – видно, почки шалят. А голосом любил поигрывать и слушать себя – и этот начальственный басок, и словечки, кидаемые даже здесь, дома, несколько свысока, как бы в пространство, многим слушателям.

Таня мимоходом шепнула Александру:

– …Мой-то начальником и дома ходит, видишь? Грыземся мы с ним: не хочет, чтобы я в школе работала, ревновать вздумал. А я теперь как неприкаянная, вот и настроение вечно плохое…

Оживились они, только когда вспомнили, как вчетвером – женились почти одновременно на подругах-учительницах – ездили на велосипедах на рыбалку несколько лет подряд, до тех пор, пока не пошли дети.

И сегодня не тянуло как-то ближе к Семенюку. Устроился рядом с Потехиным – и тот откровенно обрадовался, посмотрел благодарно. Очень ему начинал нравиться этот молодой следователь: мягкий, интеллигентный, но и неуступчивый, когда нужно.

Он не знал, что и Семенюк в это время думает о нем. А Семенюку было жаль, что друг молодости так изменился. Ему казалось, что это от жизни в городе и немалой должности Рябикова, от многочисленных забот и хлопот, связанных с ней. У всех на виду. Много дел проходит через Рябикова.

Александр еще в годы работы в Оковецке не выглядел слишком молодо. Лицо его было всегда серьезно – он был из тех людей, кто взрослеет быстро, все легковесно-незрелое уходит из жизни вместе с ранней юностью, чаще всего под влиянием характера, а не только обстоятельств жизни. Уже и тогда резкие морщинки прорезали лоб, начали то ли выцветать, то ли просто тускнеть глаза. И разговор был сдержанный, взвешенный – Александр никогда не бросался словами. Но главное: любой, кто знал его, чувствовал, что в этом человеке идет, может быть, не быстрая, но упорная, постоянная работа. Он что-то взвешивал, решал, временами что-то мучило его, и тогда глаза были почти страдающими. Он и в радостные минуты не становился ликующим или громким: только немного светлело лицо.

А теперь лицо сильно постарело – бледное, с желтизной, как у всех, кто много времени проводит в помещении. Глаза стали слишком уж серьезные, мелькало в них что-то неприятно-испытующее, минутами вспыхивала как будто даже боль. Но то была боль не физическая – наоборот Александр поздоровел, раздался. Говорит, что ходит на тренировки, бегает, плавает в бассейне. Что же мучило его? Когда он, Семенюк, спросил его об этом, – Рябиков ответил неохотно, усмехнувшись:

– Чем дольше живешь, тем яснее видишь, как еще много всякой дряни в мире. И что-то она не исчезает.

– Это тебя и мучит? – с веселой насмешкой сказал он тогда, решив, что товарищ уходит от прямого ответа.

– Знаешь, именно это.

Черт его поймет, шутит, конечно, но как-то неприятно, не по-дружески. И Семенюк затаил обиду – тихую, стараясь ее ничем не выдавать.

И тем не менее рыбалка успокоила и сблизила их опять. Сидели вокруг костра, неспешно ели уху, говорили. Тишина недвижно окружала их. Замер лес. Замерла река. Только вдруг раздавался то там, то здесь мгновенный всплеск: рыба уютно взбивала ночные перины.

2

К Хлыновой пошли с утра. Направились прямо в комбинат бытового обслуживания.

– А она на работу не вышла. Ангелина Павловна сама за ней побежала. Ух, и сердитая! Помещение-то не убрано. Сколько раз мы Хлынову прогнать собирались, да все жалели – детей она учила, как-никак, а накормить-одеть надо было. А теперь прогоним. Нельзя терпеть больше… – говорила им уже вдогонку женщина – работница комбината.

Свернули к берегу Волги. От переулка пошли влево, к одиноко стоявшему в стороне длинному старому кирпичному дому. К нему вела плотно выбитая тропинка. По сторонам росли молодые липы и клены, стояли два столика и скамейки рядом – наверное, вечерами на этих столах забивают козла. Вокруг них трава была вытоптана. Виднелись и хозяйственные пристройки – сарайчики, дровяники. Вообще чувствовался своеобразный уют, некая выделенность из привычного уличного порядка. А с противоположной стороны над домом поднимались кроны двух высоких лил.

– А вон и Хлынова… – негромко сказал Потехин.

Вблизи дома, у крыльца, стояли две женщины. Одна, присадистая, широкая, держалась странно; в ее позе ощущалась и неподвижность, и вместе неустойчивость. Она стояла к ним спиной, задрав голову и свесив тяжелые белые руки, распиравшие короткие рукава ситцевого летнего платья. Вторая, нарядно одетая, высокая, стояла боком к ним и сердито выговаривала присадистой:

– Что же это такое, Хлынова? А?.. Я тебя спрашиваю! Да ты опять пьяная! От тебя водкой разит. Ты с утра напилась!

Потехин хотел подойти, Рябиков остановил его:

– Пусть договорят.

– …На что это похоже, я тебя спрашиваю! Ты будешь работать? Ведь уволю! Уволю!.. – понимаешь?..

Присадистая, помедлив, длинно и мерзко выругалась безразличным голосом. Директриса – видимо, это была она – замерла от неожиданности, потом взвизгнула и толкнула Хлынову в плечо. Та, точно сноп, мгновенно и тяжело повалилась на бок и стала сучить ногами. Директриса испуганно ойкнула и отпрыгнула в сторону. Потехин бросился поднимать Хлынову, сердито заметив:

– Это не метод убеждения, Ангелина Павловна!

А Рябиков сказал:

– Сегодня ни вам, ни нам с ней не поговорить. Беседы не получится. Так что не лучше ли вам идти на работу?

Директриса растерянно посмотрела на него и молча ушла скорым шагом. А они с Потехиным повели Хлынову в дом.

Вошли в длинный коридор. Здесь было полутемно и пахло керосином. От углового окна ударил сильный свет, и Рябиков, увидев прямо перед собой заплывшее лицо Хлыновой, невольно спросил:

– Какого она года?

– Ей сорок четыре.

Рябиков невольно вздрогнул. Он думал, что это старуха, а она его ровесница. Какой-то ужас пронзил его. До чего может довести себя человек! У всех одна жизнь, но как не одинаково люди распоряжаются ею.

Потехин толкнул дверь справа по коридору. Сразу в уши ударил пьяный гам. За столом сидела компания молодых ребят, перед ними – батарея бутылок. Лица были совсем молодые, но болезненная одутловатость утяжеляла их, И глаза смотрели с мрачным и больным вызовом.

– Есть тут дети Хлыновой? – резко спросил Рябиков.

Один парень вскочил, другой поднялся с нарочитой медлительностью и усмешкой. Рябиков внимательнее всмотрелся в них и во всю компанию – и узнал ребят, с которыми столкнулся на оковецком базаре в первое же свое утро. – …Куда ее уложить? Помогите!

Парень с длинными волосами, похожий на Махно, подхватил мать и потащил в соседнюю крохотную комнату. Положил ее на кровать.

– Вы что же, часто так время проводите? – спросил Рябиков.

– А когда есть гро́ши – каждый день, – откликнулся вызывающе один из компании.

– И нигде не работаете?

– Почему? Работаем! Вон Валерка, – кивок в сторону длинноволосого, – на стеклозаводе, а Костя, – кивок в сторону Хлынова-младшего, – киномехаником в клубе. А мы – кто где!

Рябиков промолчал, а Потехин вдруг сказал горячо, задыхаясь, вскипели в нем слова:

– Да разве можно так! – он потряс головой с болью и отвращением. – Вы подойдите к зеркалу да посмотрите на себя. Неужели и после этого пить будете?! Опухли глаза, морды зеленые, зубы, как у волков, скалятся – так и кажется, что броситесь сейчас кусаться… Черт вас возьми, вы хоть немножко думаете о себе? О своей будущей жизни?.. Кому вы будете нужны… Да за вас ни одна девушка замуж не пойдет!

С минуту застолица растерянно молчала, а потом сразу двое сказали в голос:

– А вы кто такие?

– …На наш век баб и девок хватит!

Рябиков видел, что сейчас говорить с ними бесполезно.

– Пошли, – кивнул Потехину.

Они вышли – и услыхали за собой шаги. Их догоняли двое – сыновья Хлыновой.

– Мне в кинотеатр надо… – угрюмо сказал младший – черноволосый, скуластый, в желтой рубахе с засученными рукавами, расстегнутой до пупа.

– И я пойду, – проговорил старший.

– А как же те? – Потехин показал на дверь.

– Пусть сидят, – пожал плечами Хлынов-младший. Он напряг шею, резко, пронзительно свистнул – и бегом направился к улице.

Старший переминался с ноги на ногу.

– Может, посидим, потолкуем? – предложил Рябиков.

Парень кивнул. Сели за столик, врытый в землю.

– Тебя Валерий звать? Валерий, как же получается… ты постарше. И мать бы удерживал, и брата – а ты сам.

Парень поник головой. Помолчал.

– Почти с детства мы так, – наконец сказал он. – Батька пил. Мать. Они ведь сидели оба. Батька и сейчас там.

Рябиков и Потехин переглянулись.

– У него что же… срок большой? – спросил Рябиков.

– Да один срок он уже отсидел. Ничего. И пил мало. А потом поехал в Калинин… и там попал.

– Натворил что?

– Ехал в трамвае с папироской в зубах. Ну, кондукторша прицепилась. А он у нас заводной. Она кричит – а он курит. Потом и сам заорал, да еще хуже – взял да окурок ей в сумку с деньгами… Моча в голову ударила. А тут милиция, сняли его – три года получил… Мать еще сильней запила.

Глаза у парня были осмысленно трезвые.

– А ты что, не пил с ними сегодня? – неожиданно для себя спросил Рябиков.

– Не хотелось что-то, – парень покраснел.

Он проводил их до калитки и расстался не сразу, как будто порываясь сказать что-то еще или просто немного пройти рядом.

Когда отошли от забора подальше, Рябиков сказал:

– А парень-то, кажется, хороший, – и рассказал о случае на базаре.

– Нужно бы с ним еще поговорить, – Потехин оглянулся, быстро прихватил двумя пальцами свою бородку.