Текст книги "Хлеб"

Автор книги: Юрий Черниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

Уже третье июля, а ни росы на траве, ни облачка в небе. Барометр в управлении окаменел на «ясно».

– За что же такая казнь? – вдруг говорит Богачев, и нечего ответить ему, но можно понять, как он разучился петь.

Рассчитываем: если б влило сегодня, еще возможен урожай 1962-го – пять и две десятых центнера по району. Протянет три дня – шестьдесят пятый, то есть 2,6, только семена.

Кулунда в то лето – странное дело! – жила без лозунга. Вроде как вакуум починов, никак на Алтай не похоже.

Одно решение, впрочем, ходило, но звонкости лозунга в нем не было. «Скроить весь костюм» – это предлагал Алтайский НИИ сельского хозяйства.

Новый директор его, совершенно чуждый витийства, сдержанный и тактичный Александр Николаевич Каштанов, приехал в Барнаул с ответственной работы в аппарате ЦК. До того омич, на себе испытавший все прелести хозяйственной круговерти, он начал на погорелом. У института не было авторитета, но была земля, и очень удобная: раздуваемые верхи, смываемые склоны, овраги, колки, высокие откосы Оби, – Алтай в миниатюре. За несколько лет опытное хозяйство было превращено как бы в действующую агротехническую модель края: агроном из любой зоны мог увидеть наглядный совет – в своих условиях поступай так-то. Впервые в Сибири институт начал борьбу с оврагами, с водной эрозией, среди первых устроил культурные пастбища, залужил косогоры, насадил лесополосы, наполнил новые пруды.

Сколько на Алтае земли? 7,3 миллиона гектаров? Нет, это лишь пашня, а земли – 16,3 миллиона, и все, что на этой территории (леса, луга, водные источники), имеет прямое отношение к урожаю, защите почв, к борьбе с засухой. В природе все диалектически связано, и воздействие на какую-то часть (будь то лес, пашня или водоемы) вызывает цепную реакцию дальнейших изменений. Противоборствует засухе не пашня только, а все пространство зоны.

Земледелие может отличаться способами, но всюду должно быть почвозащитным. У Алтая 54 процента пашни лежит в открытых ветрам Кулундинской и Алейской степях, но остальные 46 процентов – это поля лесостепи и предгорий, где уклоны помогают смыву. Безопасных в эрозионном смысле земель нет! Научно обоснованная система земледелия начинается с рациональной организации всего «рабочего места» хлеборобов. Погашение ветровой эрозии в Кулунде – отрадный, но только первый этап. Почвозащитные севообороты и охрана от эрозии лугов, выпасов, организация лесного комплекса (посадка полос, сбережение колков, боров, лесов водоохранной зоны), строительство прудов, регулярное и лиманное орошение – вот составные комплекса.

Еще идут споры: верна ли ставка на одну безотвальную обработку в степи, не будет ли плоскорез новым шаблоном? Отвечает закон минимума. Что в первом минимуме у Кулунды? Влага. Значит, приемлема лишь та обработка, какая позволяет напоить поле. Отвальная зябь сохраняет к лету лишь одну шестую выпавших осадков, безотвальная – 38 процентов, это и решает. Тот же закон объясняет место пара. Накапливая под урожай 1000–1500 тонн влаги на гектаре, паровой клин стабилизирует урожаи. Зерновые не должны высеваться после пара больше двух-трех раз. На пути паровых севооборотов стоит нехватка кормов, «пар бодает корова» – большие площади приходится отводить под силос.

– Александр Николаевич, ну когда же дождь?

– Уже и дедов расспрашивал. Обещают к седьмому. Тяжко…

Громыхать начало в ночь на пятое июля. Смотреть на зарницу наверняка выходили по всему яровому клину.

Я был уже в Целинограде. Шортандинский институт принимал ростовчан. Эрвин Францевич Госсен, энергичный заместитель А. И. Бараева, изъездивший в памятные бури весь Северный Кавказ, убеждал донцов, что нет ничего глупее, чем держать в зональных институтах какие-то отделы защиты почв. Все должны охранять землю! «Когда у корабля пробоина, в команде не может быть безразличных». Гости качали головами: «Если б наше начальство увидело такую пахоту – стерня торчит, солома наверху, – нагоняй был бы страшенный».

Едва успели домчаться до Целинограда, как небеса раскололись – и началось… Тряслась стратосфера! Над океаном иссохшей земли во тьме и синем свете содрогался и мучился воздушный океан, сбрасывая пласты тяжелой воды. В городе выключили ток, улицы запрудило. Я ждал, что струи выдавят оконное стекло.

Ливень был соразмерным засухе. Солнечный, суровый, знойный край оживал.

В ту осень Кулундинская зона собрала 7,6 центнера на круг – минимум два из них надо отнести на счет плоскореза и лесополос. Павлодар выгорел – три и семь десятых. Кустанай, Кокчетав, Целиноград собрали с гектара больше тонны. Как ни драматично было лето, один Северный Казахстан произвел 21 миллион тонн зерна, не успев притом обмолотить десятую часть площадей.

Через год Алтай уже жил с лозунгом.

III

«Эстафету у плоскореза должен принять «Кулундаводстрой». Так формулировалась новая идея.

Приличное лето семидесятого года (в Благовещенке собрали по десять центнеров, Волчиха взяла все двенадцать) словно дало продых для анализа и для выработки курса «после эрозии». Край, сказать к чести, сделал анализ тщательный и прямой.

Миграция проистекает из-за малого хлеба в сухой год и нехватки воды в год любой. Запасы пресной воды в степи малы, в Завьялове, Романове, Благовещенке, Панкрушихе, Славгороде, Бурле, Ключах пользуются солоноватой или даже горько-соленой водой.

Лестница доказательств вела к выводу об орошении Кулунды. Безотвальная обработка свою роль сыграла, зона собирает по семь с лишним центнеров, но вода остается в первом минимуме. На опытных орошаемых полях пшеница дает по 32–34 центнера, люцерна – до 80 центнеров сена. Отсюда формула докладов, записок и справок: «Получение высоких и устойчивых урожаев может быть обеспечено только широким развитием орошения».

Была предложена отправная схема полива Кулунды. Как первый этап – 20 тысяч гектаров орошения обской водой в самом центре степи и участки артезианского полива (500–600 гектаров) в каждом районе. Затем – Кулундинская оросительная система с первой очередью в 335 тысяч гектаров. Как и в степи Таврической: освоение, распашка всего и вся, затем строительство гигантской Каховской системы. Краевые органы обратились в Госплан, в министерства. В степь прибыли комиссии экспертов. Лозунг обретал действие.

Мне пришлось ездить по следам специалистов Госплана Федерации, цифровой материал был уже поднят. Для газетной статьи я искал ответа на вопрос диковатый, при кулундинце не произносимый, но для здравых оценок нужный: а не закрыть ли Кулунду, как поступают с выработанной шахтой? Есть ли у степи та незаменимость, обязательность, что без нее «и Россия неполная»?

Лет пять еще назад этой исключительности у степи не было. Но – появилась, и среди первых ее выявил «Экспортхлеб». Под общим названием «пшеница» из Краснодарского края поступает одно, с Алтая – совсем иное. Чем уверенней рост урожаев в зонах слабых хлебов, тем острей необходимость в заповедниках зерна сильного. После исцеления от эрозии и «реабилитации» паров Кулунда поставляет такие пшеницы, о каких и Кубань забыла: от 15,6 до 17,5 процента белка (для «Экспортхлеба» довольно четырнадцати), от 35 до 42 процентов клейковины в муке, до 410 джоулей, выражающих силу муки. Такое сырье пекарь видит в сладком сне, оно дает караваи золотые и легкие, как закатные облака. Александр Иванович Слащев, секретарь Волчихинского райкома, возил по полям, у озер, вдоль ароматного бора, но под вечер свернул к колхозной пекарне, где как раз вынимали из печи:

– Вот самый красивый пейзаж Кулунды!

Пока такого зерна производится около миллиона тонн. Золотник мал – но золотник ведь. По сто тысяч тонн такой пшеницы скармливается на месте коровам и свиньям, так как на всю степь (территория ее равна Московской, Смоленской и Пензенской областям вместе!) нет ни одного комбикормового завода, а обмен не налажен. Но это уже дело не кулундинское – министерское.

Словно защищая свое будущее, степь качественно улучшила животноводство. Бычков сдают не меньше 400 килограммов весом, выросли тонкорунные отары, и по настригу эта зона сухой Сибири приближается к «всесоюзному племзаводу» – Ставрополью.

Сильный хлеб. Благородное руно. Говядина степных лугов… Шахта не выработана!

А новая формула неверна. Сейчас орошение не только не единственный, но и не главный, если ценить деньги, путь стабилизации сборов. Аргументов добавилось, выстроить нужно и их.

Любимой мыслью Менделеева было: и хорошо удобряя, нельзя плохо пахать. Чуть переменим: запрашивая сотни миллионов, если не миллиард рублей на орошение, нельзя пахать даже посредственно. Орошение – как бы расширение земли, оно словно бы говорит: данная пашня возможности осадков с неба использовала, она дает прибыли для собственного расширения – дождевалкой.

Из лозунга об орошении надо делать вывод, что пар как средство скопить атмосферную влагу свою роль в Кулунде сыграл. Но ведь ничего подобного! Уже шестой год и здесь тянется процесс вхождения в севообороты, а степь едва поднялась к пятнадцати процентам, четырехполка подлинная еще в дальнем будущем. А ведь сама сложность положения, в каком сейчас зона, должна открыть свободу поиску и маневру.

И не было б удивительно, если бы здесь, перейдя за минимальную 25-процентную долю пара, стали кое-где размещать пшеницу процентов на 85 по отдохнувшим полям. Что ж, нужен рентабельный, устойчивый хлеб даже при 280 миллиметрах среднегодовых осадков, и без известных уступок, без учета мирового опыта засушливого земледелия он не дастся.

«Учет мирового опыта»… В целинных спорах это было кодированным названием правомочности почвозащитной паровой системы. В самом деле, странно было узнавать о Канаде: есть спрос на хлеб, зерно стало таким же фактором мировой политики, как нефть, а фермы прерий все держат под паром процентов сорок земель и не решаются «качнуть»… Однако как бы не опоздать с «учетом» того, что делают сегодня. Пары в Канаде создали солидные запасы зерна, и теперь они же становятся для правительства средством сократить поток избыточной пшеницы.

У фермера уже есть технические пути от паров избавиться. Чем? «Сухим поливом». Высокими дозами удобрений.

Зарубежный академик ВАСХНИЛ, профессор Манитобского университета Л. X. Щебецкий при одном из посещений Москвы сообщал в Министерстве сельского хозяйства Союза, что мнение о малой отдаче минеральных подкормок в сухих прериях перечеркнуто. Туки сильно уменьшают расход влаги на единицу урожая, а это уравнивает в продуктивности неважный предшественник с паром. Фермеры Манитобы, где осадков побольше, чем в Саскачеване или Альберте, щедрой нормой удобрений и без чистых паров часто добиваются урожая в 20 центнеров. Ученый отметил, что ему удалось в производственных условиях агрохимическим путем повысить содержание белка в пшенице с 16 до 19 процентов, что равносильно увеличению урожая на одну пятую.

Канадский член ВАСХНИЛ считает, что земледельцы прерий, внося по 8–9 центнеров фосфорных и азотных туков на гектар, могут оставить не больше четверти нынешних паров, и притом повсеместно поднять сборы пшеницы с нынешних 17 до 24–25 центнеров.

Речь же мы ведем к тому, что чистый пар, как и все в земледелии, – агроприем со своим сроком жизни, и если хлебопашцы, применяя слово деда Тримайло, «стали богатеть», – он может быть замещен иными приемами. Высокая окупаемость минеральных удобрений – пять рублей прибыли на рубль затрат – уже разведана сибиряками. Председатель Сибирского отделения ВАСХНИЛ И. И. Синягин писал в «Правде», что фосфорные туки «и во влажные, и в засушливые годы значительно повышают урожай. Больше того, фосфаты улучшают качество зерна и ускоряют созревание пшеницы…». Уже вполне доказана высокая эффективность азота. Беда только – Западная Сибирь пока вносит около 11 килограммов туков на гектар, и говорить о широкой замене паров обильной подкормкой пока нет материальных оснований.

Что тормозит развитие ярового клина в целом? Нехватка вложений. А вложения, как и все в сельском хозяйстве, подчинены тому же закону минимума: клади туда, «где тонко». Кулунде нужны 38 миллионов рублей, чтоб электрифицировать сто хозяйств, еще не подключенных к государственной сети. Большая часть отар и треть поголовья коров зимуют во временных помещениях, а при сибирских ветрах и морозах – это явные потери кормов.

Пошла речь о проектировании 300-километрового канала от Оби, о Кулундинской оросительной системе, и Омская область не без основания заявила, что ассигнуемые ей средства не обеспечат даже прежнего уровня ввода объектов… А Курган – тот своими 16 центнерами среднего намолота за пятилетку приблизился к мировому потолку сборов яровой пшеницы. И курганское требование новых тракторов, добавочных туков основательней иных заявок уже тем, что тут основательный хлеб.

Так что же, не тянуть воду в степь? Сэкономить на трубопроводах, на здоровье кулундинцев?

На всю Благовещенку только один колодец с мягкой водой, можно мыть голову. Вообще же стакан, из которого попил, становится матовым – таково содержание солей. Станция Леньки живет водой из цистерн, а на сотни ферм ее возят машинами… Со строительством водоводов Кулунда просто сильно отстала: солидные магистрали от Иртыша и Ишима для многих омских, кустанайских совхозов уже сняли проблему. Утоление жажды – не больно эффективный, но очень человечный этап освоения кулундинской целины, и было бы замечательно, если б комсомол, храня традиции, включил 1500 километров Обского водовода в число ударных строек.

Действительно смел и интересен план подземного орошения, выдвинутый на Алтае. Водой из скважин можно не только произвести вдосталь овощей, в каких огромная нужда (едва ли не единственный край, где до сих пор не «закручивают» в банки летнюю благодать, – Кулунда!), а и сократить долю кормовых на суходоле, расширив тем пар под пшеницу. Только план этот – не новость, ему и прежде, и теперь не хватало и не хватает фундамента – знания. В районах помнят давнего энтузиаста оазисного полива Ф. С. Бояринцева. По его расчетам, подземным орошением тут можно охватить полмиллиона гектаров, в конце сороковых годов в оазисах видели едва ли не спасение Кулунды. Тогда считалось, что массы воды, движущиеся глубоко в песках, измеряются миллиардами кубометров. Но фундаментальная наука вовсе не решила, пополняемы ли эти ресурсы, река ли под степью или, так сказать, озеро. Как скажутся новые тысячи скважин на режиме подпочвенных вод? Насколько далека опасность вторичного засоления – вода ведь сильно минерализована? В гидрогеологическом отношении Кулунда – земля незнаемая. А урок эрозионного пожара учит: лезть в воду можно, лишь предварительно узнав брод.

Так подробно об очередном лозунге – насчет «Кулундаводстроя» – стоит говорить потому, что Алтай в идеях неиссякаем. И эта «идейность» – дар, ее надо беречь. Тот факт, что и прерии Канады, и наши Курган, Оренбуржье перешли за стопудовую отметку в яровых только суходолом, ничем кроме влаги с небес, вовсе не должен оттягивать вступления в бой тяжелой артиллерии интенсификации – канала и дождевалки.

Речь лишь о том, что на орошение нужно заработать! А заработать можно. Самый веский и новый аргумент к тому – великолепная алтайская осень 1971 года.

Сезон сложился как по заказу: эту сторону Сибири обошли беды. Хлеба были не настолько тучны, чтобы полечь, а люди поработали до седьмого пота – и край получил высший за всю историю сбор: 15,9 центнера! Кулундинский урожай значительно превзошел намолоты и черноземной Алтайской степи, и влажных предгорий: Благовещенка – 19,2, Родино – 19,8, Завьялово – выше двадцати центнеров на круг! Это уже не целинный урожай, не отдача ковылей, это первый гимн культуре, науке, старанию. Такой год – награда, воздаяние, но и обещание, перспектива, новый горизонт.

Можно заработать! И притом так, чтоб и впредь было кому работать.

IV

В сообщающихся сосудах жидкость установится на строго равном уровне.

Кулундинский поселок Полтавка и Полтавщина изначальная, вся Сибирь и вся европейская часть – теперь отлично сообщающиеся «сосуды». Один день нужен Аэрофлоту, чтобы комбайнер Знаменки алтайской оказался у родни в Знаменке тамбовской или смоленской; один уборочный день нужен комбайнеру, чтобы заработать на билет. Глухомани нет: о хоккейном голе в Саппоро узнавали под Омском в один миг с киевлянами, о строительстве Краснодарского моря и новых микрорайонов Новосибирска, Зеравшана, Набережных Челнов «в той степи глухой» знают не меньше москвичей. Глухомань есть: роженицу зимой везут на тракторе, а четвероклассник Гамаюнов Коля должен или поселяться в интернате, или ежедневно топать в школу с новой программой – пятнадцать верст в оба конца.

Нет изоляции далью, незнанием – возникла новая социально-экономическая обстановка. Ныне совершенно невозможно где бы то ни было произвести крупные вложения в производство, культуру и быт без того, чтобы магнитные волны не достигли восточной степи и не сказались на миграции.

Если своим заселением Западная Сибирь обязана Великой железной дороге, то оттоку населения всячески способствуют телевизор и Аэрофлот.

«Охота к перемене мест» – наиболее доступное индивиду средство устранить неравенство, заложенное при распределении благ и выраженное в условиях труда, жизни и в воспитании детей. Отъездом человек индивидуально преодолевает стенки, какие разделяют норму потребления поселка – и райцентра, райцентра – и областного города, Сибири – и Северного Кавказа, Средней Азии, Украины. Сильней всего мигрирует население степных поселков: тут разница между наличной суммой благ и действующим жизненным стандартом особенно велика. Как тип населенного пункта Хмели, Опалимы и Лондоны столыпинской поры приказали долго жить. Темп оттока из сибирского села потому так и высок, что к дороге «деревня – город» тут добавлена вторая колея: «север – юг».

Отток дееспособных людей из плохо еще освоенных, необычайно перспективных восточных степей – явление абсолютно и безоговорочно вредное. Сейчас сибиряк-селянин работает больше и трудней, чем средний крестьянин Федерации, а жизнь тут дороже. Сельское хозяйство Западной Сибири обеспечено рабочей силой на единицу земли в 1,6 раза хуже, чем РСФСР в целом. Угодий на человека здесь в 1,7 раза, крупного скота – в 2,8 раза больше, чем в среднем по России.

Перспективы переселения из-за Урала? Если уж Волгоградский тракторный и Горьковский автозавод берут сезонников из колхозов и платят хозяйствам «натурой» (запчастями, автомашинами и т. д.), то переселять, надо понимать, просто некого.

Завоз сезонных помощников? Путь этот применяется столько же лет, сколько лет целине, кризиса не устраняет, а становится все дороже. Приглашение временного механизатора с Украины в Павлодар обходится в 480 рублей. Но нужно учитывать и иное. Писцовые книги – государственная русская статистика XVII века – пашню, обрабатываемую наездом, уравнивали с землями, лежащими «впусте». Здравомыслие такого подхода несомненно и сегодня: пшеничное производство требует накопления в коллективах культуры и опыта, при новой системе почвозащиты – особенно. Кубанский бригадир, член ЦК КПСС Михаил Иванович Клепиков потому, в частности, получает четырехсотпудовые урожаи пшеницы, что сам работает в одной бригаде двадцать два года и большинство механизаторов его по 15–20 лет пашут одни и те же поля. Белый же свет, известно, не натопишь, и уже шкала урожайности выдает, где больше и где меньше вес временного хлебороба. (Разумеется, к переброске шоферов это не относится, к сезонным строителям – тоже.)

Остается надежда на собственные силы.

«Не хватает людей» – как это вообще понимать? Очевидно, при очень напряженных планах посевных площадей и поголовья, при данном уровне технической оснащенности и культурности работника, при данной его заинтересованности в результатах труда и при том, насколько он дорожит данным местом жительства, людей Западной Сибири не хватает. Такая расшифровка раскрывает целый сноп возможных решений.

С механизацией понятней всего: сводя растраты труда к затратам, она как бы умножает наличный людской состав. Еще пяток лет назад обычный совхозный ток напоминал муравейник, самый квалифицированный в широком смысле народ (студенты и преподаватели вузов, рабочие металлических, химических, приборостроительных заводов) орудовал первобытными совками-лопатами, и все же миллионы пудов зерна гибли от согревания – ток издали угадывался по запаху силоса. Сегодня стандартом стала небольшая зерноочистительная фабричка с двумя-тремя сменными механиками. На крупнейшем в Старом Свете Омском элеваторе всей очисткой, сушкой, приемкой, отгрузкой десятков тысяч тонн хлеба командует девушка-диспетчер за пультом автоматизированного управления. Ей помогают телевизионный экран, ЭВМ, радиосвязь и жесткая дисциплина. Социологи пишут, что подобная трансформация – не один из возможных выходов, а суровая необходимость для хозяйства в целом. Сеноуборка, кормодобывание, копка картофеля в нынешнем, тоже родящем мысль о муравейнике, виде уже через несколько лет станут просто невозможны. Если нужда в молоке и картошке не исчезнет, необходима комплексная механизация. Правильнее, впрочем, будет говорить просто о механизации, потому что некомплексная на деле есть сочетание современного машинного труда (на пахоте, жатве) с рудиментами средневековой работы (ручное доение, очистка ферм вилами и т. д.). Если лет тридцать назад в этом сочетании определял движение машинный труд, пусть только на каких-то ключевых позициях, то сейчас командует погодой скорее стародавняя работа, ибо тормозит, понижает общую скорость до свойственной ей производительности.

Механизация – полная, круговая – предполагает и особую подготовленность, она нуждается в типе сельского рабочего, столь же универсального в выучке, каким был (на неизмеримо низшем уровне производства) его дед мужик. Это не тракторист, не шофер и не комбайнер, так как он не привязан к какой-то машине, а владеет широким их комплексом и с почти равной интенсивностью работает одиннадцать месяцев в году (отпуск ему нужен месячный). Весной он сеет на тракторе К-700 агрегатом из шести сеялок, лето проводит на парах и сенокосе, страду начинает на десятиметровой жатке, продолжает на двухбарабанном комбайне, а затем до весны, используя трактор, транспортеры, откармливает скот.

Он «безотказный» (эта добродетель обычно называется первой), в два-три дня освоит любую новую машину, старателен и уважает себя. В силу хозрасчета и того, что в его рабочем дне простои – аномалия, а не норма, годовой заработок такого мастера лежит в пределах 6–6,5 тысячи рублей, то есть получает он намного больше любого районного руководителя. Людей этого типа теперь встретишь почти в каждом целинном хозяйстве.

С Семеном Ивановичем Вдовиным из алтайского совхоза «Степной» мы знакомы с поры, когда он был просто «двужильным Семеном», не больше. Лет пятнадцать назад понадобились примеры высокой выработки на раздельной уборке, и в Родинском районе докопались, высчитали: больше всех рекордсменов дает тишайший трудяга с первой фермы овцесовхоза. На старой, шитой-латаной жатке он косил по семьдесят гектаров в день – не много для рекорда, но день плюсовался к дню, и к концу жатвы у него собиралась фантастическая выработка – 1700, в иной сезон и больше, гектаров «на свал».

Сперва про его опыт писать было сложновато. Вдовин работал так, как в молодости дед Тримайло: спал по три-четыре часа в сутки, неделями не уходил с полосы. Его талантом была феноменальная выносливость – что ж тут «обобщать»? Но с известностью, какую обеспечили ему степные собкоры, Семен Иванович стал требовать порядка и от других. Раз передали по рации, что у Вдовина сломалось колесо, жатка стоит. Парторг понесся к нему на летучке с новым, а Семен, оказалось, косит как ни в чем не бывало. На понятную реакцию парторга Вдовин ответил, что старое треснуло, завтра точно сломается, надо день стоять. «Скажи я, что еще крутится, вы б не привезли…» Некий московский литератор в горячую пору томил расспросами, может ли он, Вдовин, скашивать еще больше. «Да, можно!» – «А что же мешает?!» – «Приезжие. Работать не дают!» О таком уже весело было и рассказать, в свою пору это и было сделано.

«Семена двужильного» больше нет, потому что определяющим признаком нынешнего Вдовина стала грамотность, универсальность того толка, о какой речь. Новая техника помогла развиться крестьянскому дару трудолюбия. Осенью 1971 года Алтай чествовал Семена Ивановича Вдовина среди тех, кто намолотил за страду 20 тысяч центнеров зерна. Он не был первым в совхозе «Степной»: Григорий Петкау (комбайнер, монтажник, слесарь, кузнец, электрик, сварщик и т. д.), Петр Кошкин (не меньшая череда профессий) и Николай Суслин (того же поля ягода) на своих счетах имеют больше, так как убирали лучший хлеб. Конечно, такая выработка, кроме мастерства, говорит и о большой нагрузке на технику (в бригаде устьлабинца М. И. Клепикова при урожайности в 66 центнеров один комбайнер не мог намолотить больше семи тысяч центнеров, ведь там самоходу достается меньше сотни гектаров). Но речь о человеческой стороне, о концентрации производственной культуры, какая достигнута хлеборобской элитой и дает контуры будущего типа земледельцев.

– А сколько он будет так тянуть, зачем ему?

Чем серьезней значение универсала, тем правомерней этот странный будто вопрос: зачем столько зарабатывать?

Человек, получающий пятьсот или около того рублей в месяц, запросами принципиально отличается от пяти соседей, зарабатывающих эти пятьсот гуртом. Ни проесть (свое хозяйство, усадьба, премиальное зерно в основном решают для него «вопросы хлеба и пшена»), ни пропить (сама работа, с какой он справляется, – ручательство, что в общем он человек непьющий) эти деньги нельзя. Возникает сберкнижка. Но он не банкир, деньги для него – не самоцель, его вклад – лишь отложенный спрос. Если текущий его счет впрямь «течет», периодически беднеет, воплощаясь во что-то желанное, все идет нормально. Если же реализовать деньги там, где их заработал, нельзя, вклад становится «фондом миграции». Сберкнижка превращается в воздушный шар, способный перенести в город или «в сторону южную» самого владельца или его подросших детей. Возможно, да чаще и происходит, иное: вклад перестает расти, потому что универсал перестает тянуться. Работа, что ни говори, тяжелая, а – «всех денег не заработаешь, здоровье дороже». В этом случае период, в какой универсал развернул истинные свои возможности, намеренно прерывается, и человек понижает расход энергии до уровня соседей, получающих пятьсот на пятерых иль на троих.

Работающий так, как Вдовин, целине нужен, но так зарабатывающий – нет. Потому что заработком своим он ставит себя далеко за рамки того потребления, какое здесь ему предлагается.

Совхоз «Первомайский» под Кустанаем – превосходное в полеводческом смысле, очень доходное хозяйство, «кустанайского хлопка» – пушистого зловредного осота – больше нет, на сильной пшенице выручают миллионы. Здесь высокие премиальные, в страду женщина-разнорабочая и та получает 8—10 рублей в день.

Но убогое впечатление производили и саманные домишки (по Кулунде я знаю, что Госстрах отказывается страховать такой «жилфонд»), и школа, где в двух комнатах сидели четыре разных класса, и тесная, загроможденная «стеклотарой» лавка сельпо. В лавке высилась куча белых, издалека привезенных арбузов. Кто-то, видно, распорядился подкрепить целину витаминами, но цену установили дикую – 46 копеек кило, и арбузы сгнивали, ожидая списания. Жалкий, пропыленный «промтовар» – какая-то обувь, платья, платки – тленья избежал, но ни одна из хозяек, заходивших при мне, даже не поглядела на полки с этим привычным хламом.

– А мы дома ничего и не берем, – объясняли тетки. – Уберемся – в Кустанай двинем, совхоз дает машины. Да и там за городскими ничего не захватишь, весь импорт еще с баз растащат. Вот вы ездите, видите… Есть же города – цигейковые шубы висят, гарнитуры стоят годами! Тюля какого хочешь навалом, сапожки женские импортные, тарелки глубокие, трикотаж, полотенца махровые – все лежит, никто не давится. Да никаких денег на езду не жалко, сложились бы – одна в один край, другая в другой, списки в руки – поезжай, вези! Разузнать бы только…

Я высказал было сомнение насчет таких городов, но меня оборвали: замахнулся на мечту. Есть, есть города, где и газовых плит, и сервизов чайных, и холодильников, шерстяных одеял, детских костюмов с начесом, ковров – всего невпроворот, только далеко это, из степи не доберешься.

Лет шестьдесят назад, в разгар переселения, Михаил Пришвин так передавал представления крестьян черноземных губерний о новых местах: «Там, в этой чудесной стране: картошка – двугривенный, хлеб – четвертак, мясо – три копейки; лес – даром бери. В таком съедобном стиле рисуют себе синюю птицу и страну обетованную люди земли, оторванные от нее…»

Люди ныне сытой, обремененной рублями целины рисуют свой рай вовсе уже не в продовольственном, а скорее в промтоварном стиле.

Городов, где в универмагах полки ломятся, я впрямь не видал, но сельские магазины, где «дефицит» не дефицит и где многое из грез целинниц могло бы сбыться, есть, я в них бывал, и заповедные эти острова ближе, чем Эстония, – в том же Казахстане. Я рассказывал о потребсоюзе Меркенского района Джамбулской области.

Там просторные, сияющие магазины. «Сапожок» – обувь на любой вкус; «Ягодка» – фрукты-овощи круглый год, «Мелодия» – баяны, скрипки, пластинки. Там председатель потребсоюза И. М. Черкис работает бессменно четверть века и работает: его торговая сеть замечает и старается выловить каждую отложенную тысячу, у него товарооборот, а не товарозастой, у него свои цеха и колбасы начиняют, и торты пекут, и пиво варят, его сласти разбирает черноглазая детвора всей Чуйской долины. Там вклады в сберкассах считают кооператорской задолженностью колхознику: больше на книжках – хуже торговля, хуже жизнь. Послы Черкиса летают на всякие ярмарки, и из тридцати миллионов рублей годового товарооборота четыре миллиона не покрыто фондами, а добыто расторопностью. При мне женщины-казашки за чаем хвалили Черкиса, поднимаясь, не подозревая того, до политэкономических высот:

– У Черкиса рубль везде одинаковый… Как в другом месте? В чабанской бригаде человек живет – купить нечего, рубль легкий. В колхозе живет – сельпо близко, рубль лучше. В районе универмаг большой – дорогой рубль. В Джамбул поехал – всякий товар, в Алма-Ату – совсем хорошо. Молодежь ездит, видит. Три раза деньги отвез, на четвертый сам там остался. Через год в гости едет – красивый, модный. Дальше от бригады уехал – больше всего получишь на рубль. В селе клуб плохой – важно, да? А рубль неодинаковый – разве не важно? В Мерке рубль кругом одинаковый, товар к человеку едет!