Текст книги "Обнаженные Розы (СИ)"

Автор книги: Юлия Поспешная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

От нахлынувшего возбуждения его слегка затрясло.

У дрожала спины, плечи, локти и руки. Он кусал и облизывал губы.

Он вцепился руками в волосы, подхватился со стула.

Неистово заметался по комнате. Он спотыкался о предметы на полу.

Но он не обращал на них почти ни какого внимания.

Все его мысли были подчинены только будущей экспозиции цветов Фабиана Арманда.

Он перебирал в голове варианты новых шедевров. У него есть несколько намеченных заготовок.

Он может использовать любую из них! Нет! Нет!...

Он остановился, зажмурился, сцепив зубы.

–Не-ет!-визгливо простонал он.-Нет! Тут нужно что-то особенное! Выдающееся! Феерическое!

Он отрыл глаза. Застыл, глядя в одну точку.

Его рот медленно растянулся в довольной улыбке.

–Нет...-он покачал головой и оглянулся на растущие в его доме цветы.-Здесь нужен не шедевр... Здесь нужна галерея! Галерея шедевров! Это будет достойно цветов Арманда! Это будет великолепно! Это будет потрясающе!

Желание поскорее воплотить всё, что сейчас приходило в мечтах, было таким сильным и неудержимым, что пришлось силой взять себя в руки.

–Не-ет.-проблеял он.-Не-ет... я не... я не поддамся... Я сделаю всё, как надо... Как надо! Как надо! Да! Да! Как надо! Я не буду спешить... Я не буду...

Тут его неожиданно пронзила новая мысль. Она была не мечтательной, а шокирующей.

Он медленно обернулся. С подозрительным лицом не спешно приблизился к компьютеру, встал перед ноутбуком.

Он смотрел на увиденное объявление уже другим взглядом.

Арест одного из виднейших цветоводов...

Он глупо моргнул. Сдвинул брови, наморщил лоб.

–Что-то не так...-пробормотал он.

За что арестовали Арманда? Почему они проводят выставку его цветов?! Почему дают так мало времени? Всего-то неделю...

Ответ лежал на поверхности.

–Они подумали, что он... это я...-проговорил Романтик.

Он захихикал. Противно, мерзко. Коварно. Его смех становился громче, звучнее и выразительнее.

–Они арестовали его, потому, что решили будто этот жалкий старик... Я!-он рассмеялся.

Его хохот был безудержным и безумным.

Он смеялся, пока у него не начал болеть живот.

–Глупые, бездарные ничтожества...-ощерившись, проговорил он в монитор.-Вы решили, что он... это я... А потом вы подумали и решили... решили использовать его цветы, чтобы поймать меня... выманить, обвести вокруг пальца...

Он внезапно оскалился, сцепив зубы и ударил кулаком по столу.

–Вы держите меня за дурака?! Да?! За дурака?! Я вам покажу! Я вам всем покажу!

Он зарычал, бросился к своим цветам.

В приступе безумной злобы он набросился на тех, кого растил с миниатюрных семян.

Он рвал, вырывал их, бросал на пол, с криком топтал, мял, растирал каблуками ботинок.

–Ничтожества! Ничтожества!-цедил он через зубы.-Бесполезные, глупые ничтожества! Вы все! Все! Слышите?! Вы все ничтожества! Ничтожества! Скот! Мразь! Дрянь! Человеческие помои!..

Он обессиленный упал на колени, встал на четвереньки.

Тяжело дыша, склонился над полом. Опустился на локти, свесив голову.

Закрыв глаза он с дрожью, часто, судорожно дышал перекошенным от злобы ртом, сквозь судорожно сомкнутые зубы.

Он чувствовал опаляющий, иссушающий жар внутри.

Это жажда пекла его, обжигала и отравляла.

Жажда доказать. Жажда превознести. Жажда отомстить.

Они хотели его заманить в ловушку. Его! Его... творца гениальных шедевров, значимость, которых эти бесполезные тупицы не в состоянии осознать.

Он выпрямился. Медленно встал.

Окинул взглядом пол и растоптанные им цветы.

Месть. Он отомстит за это. Он отомстит за то унижение, которому его хотели подвергнуть.

И он даст им не один шедевр. Они предложили ему экспозицию для действия.

Он теперь предложит им экспозицию для восхищения.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Среда, 18 июня.

–Девушка, мне долго ещё свой хот-дог ждать?!

–Извините, а мой кофе, вы что прямо из Бразилии везёте?!

–Мне не нравиться эта картошка, и соус какой-то подозрительный...

–Что это вообще ***ть такое?!

–Ты после работы свободна? Может прокатимся?

–Посоветуйте пожалуйста, что-то не жирное, но вкусное.

–А этот стейк из свежего мяса? А какие овощи входят в этот салат?.. Что вы смотрите? Вы не знаете состав ваших блюд? Позовите вашего менеджера!

–Счёт, пожалуйста!

И это всё, выше перечисленное, только малая доля того, что я услышала за сегодняшний день.

Помимо этого, я узнала, что в нашем городе есть нудные и дотошные, противные, склочные, наглые и откровенно неприятные люди.

Причем эти люди, создавалось такое ощущение, специально приходят в кафе и закусочные, чтобы там унижать официантов.

Так они, видимо само утверждаются. Ну, точнее пытаются.

Я обслужила сегодня больше сорока семи посетителей... после сорок восьмого, я перестала считать и быстро сбилась.

Я выслушала тонну негативных реплик, проклятий и гадких пожеланий в свой адрес, в адрес поваров и всего заведения.

Я успела один раз облить человека горячим кофе.

За это меня чуть не убили, совершенно игнорируя тот факт, что я стояла на месте, а в меня по-идиотски врезались.

В меня швырнули тарелкой, когда решили, что мясо в блюде не достаточно прожарено.

Одна тётка в дурацком зеленом платье решила, что я её обсчитала.

И на целый час разразилась долгим скандалом. При этом она так вошла в раж, что даже когда ей все вокруг доказывали, что она ошиблась, женщина продолжала верещать и проклинать всех нас, угрожая физической и моральной расправой.

Я стала свидетелем того, что один человек может съесть две тарелки куриного супа, проглотить две порции свиных рёбрышек, закусить это всё тремя бутербродами с икрой и...

И остаться в живых!!!

Далее в моей памяти идёт молодой человек, который три часа провёл, что-то сосредоточенно печатая в своё макбуке.

Я как раз проходила рядом, с подносом полным медовых желе, когда этот тип, издав дикий, обезьяний ор швырнул свой макбук об пол.

Принялся истерично топтать ногами свой гаджет, выкрикивая жуткие, грязные ругательства и склоняя, уже знакомые мне слова русского мата, так, что я в который раз удивилась богатству, изощренности и определенной аморфности русского языка.

Истеричку мужского пола многие снимали на телефон.

Пока он топтал несчастный ноут, лицо его покраснело, слюна забрызгала рубашку и галстук.

Волосы взъерошились, а очки съехали на бок. Выглядел он так жутко, что в пору было звать экзорцистов.

А я была так впечатлена, что отнесла заказ не к тому столу.

А люди там всё съели, но платить отказались, мотивируя это тем, что они приняли эти желейки за подарок от шеф-повара.

Стоимость блюд изъяли из моих чаевых и оплаты.

То есть я уже теперь сама должна заведению тысяча двести семьдесят пять рублей.

Нормально начала, ничего не скажешь.

Наконец часы пробили девять. Ресторанчик, в котором я теперь отбываю наказание, опустел. Официанты начали разбредаться домой. Уборщики вооружились швабрами и моющими средствами.

Я убрала последний стол. Вытерла пятна от чая и пива, смахнул крошки от печенья, и отдраила засохшее пятнышко кетчупа.

После этого, я переоделась из униформы в обычную одежду.

–Всё,-сказала я кладя свой зелёный фартук и жилетку в металлический шкафчик.-На сегодня Добби свободен.

Я вышла из кафе. Оглянулась по сторонам.

Улицы наполнял густой вечерний сумрак. Небо над крышами домов стремительно темнело, таяли остатки дневного света.

Зажглись городские огни и фары автомобилей.

На остановке я села в маршрутку. Заняла место у окна, достала наушники. До родного Строгино мне около часа ехать, не меньше.

Я включила музыку. В динамиках наушников зазвучал успокаивающий, жизнерадостный голос Эда Ширана.

Я уставилась в окно. Закрыла глаза. Только сейчас, сидя в наполовину полной маршрутке, я осознала насколько я сегодня устала.

Голова шла кругом. Меня клонило в сон.

Я пропустила тот момент, когда музыку в наушниках сменили другие звуки.

Это был короткий, тихий всплеск воды.

Я открыла глаза, затаила дыхание. Пульсация крови в венах нервными толчками отзывалась во всем теле.

Внутри стелилось промёрзлое ощущение чего-то неосязаемого, пугающего и мрачного.

Шум плещущей воды.

Я медленно сняла наушники. Отстранилась от окна. Обвела взглядом маршрутку.

Остальные пассажиры смотрели в разные точки. У всех на лицах читается усталость. У кого-то грустная, у кого-то угрюмая, у некоторых мечтательная. Все поглощены своими мыслями.

Я услышала в ушах шаги и голос.

Он что-то мычал. Я поняла, что это мотив какой-то песни. Она была мне не знакома.

Затем раздался металлический скрип, тихий лязг и шелест.

Затем ещё раз. И снова. Он повторялся раз за разом.

Мычание неизвестной песни не прекращалось.

В салоне маршрутки погас свет. Но я не услышала реакцию пассажиров.

Мы ехали дальше, как ни в чем не бывало. От проезжающих мимо автомобилей по салону ползли линии света.

Свет внезапно зажегся снова.

Я застыла, замерла. Я перестала моргать и дышать.

Страх упругой волной хлестнул по лицу и телу.

И тут же, рывком участилось мое дыхание, с безумным ритмом хлестко застучало сердце.

Я сидела в просторной комнате.

Слабо, тускло горел мрачный, желтый свет. Он озарял старые, ободранные стены, с пожелтевшими обоями.

Мерклые блики света отражались в высоких зеркалах, у стен.

Полумрак был пропитан плотным, смешанным, стойким запахом.

Точнее разными запахами. Десятками противоборствующих ароматов.

От них кружилась голова.

Я снова услышала звонкий всплеск. Он отозвался дрожью, взбежавший по моим позвонкам.

Я обернулась.

Я увидела его. Меня сковал судорожный ужас. Моё тело онемело.

Я узнала его. Узнала его силуэт. Тот самый. Тот же, что я видела в первый раз, тогда в душе, дома.

Сейчас он стоял над белой ванной. Вода слегка выплескивалась через края, с влажным плеском капала на, старый, битый кафельный пол.

Я увидела, ка силуэт Романтика склонился над ванной, опустил руки в воду.

Через пару секунд он медленно выпрямился, я увидела, как он извлекает из воды обнаженную девушку.

Я мгновенно узнала Яну Долгобродову. Я узнала её волосы.

Чёрный силуэт Романтика повернулся прочь и неспешными шагами пошел куда-то в глубь своей квартиры.

Воспоминание вздрогнуло, исказилось. Точно поверхность воды, в которую швырнули камень.

Видение растаяло. Я снова еду в маршрутке.

Меня трясет, в теле прыгучим ритмом бьется пульс.

Мне холодно. Холод жжет пальцы рук, целуют шею, лижет щеки.

В маршрутке всё ещё темно. Я пригляделась к полумраку. Пассажиров не было.

По темному салону скользили лучи света уличных фонарей.

После очередного луча, я увидела силуэты.

Они безмолвно и неподвижно сидели на своих местах.

Новая полоска света пересекла салон маршрутки.

Зажегся свет в салоне. Я увидела их.

На сидениях маршрутки, вместе со мной ехали женщины.

Все они сидели с распущенными волосами, склонив головы.

Мокрые волосы закрывали их лица.

Я медленно, опасливо огляделась.

Кроме меня и них в салоне маршрутки больше не было никого.

Одна из женщин сидела прямо напротив меня. На ней было выцветшее платье с пёстрым узором. Руки она держала на коленях.

Её тело тряслось в такт езды маршрутки. Она чуть покачивалась из стороны в сторону.

Я выжидающе, украдкой поглядывала по сторонам.

Я не знала, что им нужно. Я не знала, чего они хотят. Я только знала, что просто так они не приходят.

Я перевела взгляд на женщину в цветастом платье.

Я встревоженно, чуть нахмурилась рассматривая её. Она не была похожа ни на одну известную мне жертву Романтика.

Я перевела взгляд на другую женщину, через проход, справа от меня.

Она была в джинсовых шортах и цветной блузке.

Я чуть наклонила голову, пытаясь разглядеть её лицо под опущенными волосами.

Я нервно сглотнула. Но я не ощущала страха или ужаса, глядя на этих женщин. Скорее напряжение от неясности.

Я понимала, что они... что их здесь нет. Их уже нет. Романтик забрал их. Их всех. Но зачем они здесь?

Я обвела взглядом салон маршрутки. Я насчитала их восемь.

Восемь женщин и девушек. Восемь безжизненных, не подвижных тел.

Я снова тяжело сглотнула, на мгновение прикрыла глаза.

В груди почувствовалась тянущая, выкручивающая тяжесть.

Сознание прожигала настойчивая, очевидная и мрачная догадка.

Значит он начал не сейчас. Значит Богуслава Мартынова не была первой жертвой.

Значит... Господи!.. Он начал убивать на много раньше! Он начал собирать свои розы, не здесь, не в этот раз, не в эти месяцы.

Он начал раньше. Свет в салоне маршрутки несколько раз моргнул.

Я обратила внимание, что свет от фар встречных автомобилей и фонарей перестал рассекать салон маршрутки.

Я перевела опасливый взгляд в окно. Оттуда смотрела густая тьма ночи.

И ни одного источника света. Как будто весь город в одночасье погасил все огни и добровольно погрузился в ночной мрак.

Или же...

Маршрутка внезапно замедлила ход. Начала останавливаться, и наконец замерла, чуть скрипнув.

Пару секунд ничего не происходило.

Я сидела, не смея пошевелиться, не смея громко дышать, жалея, что слишком громко стучит моё сердце.

Открылись двери маршрутки. Я вздрогнула всем телом.

В тот же миг все женщины в маршрутке встали.

Я в ужасе, забралась на сидение с ногами, поджала колени.

Меня внутренне скручивало и сжимало от накатывающего лихорадочного чувства проникновенного кошмара.

Мое дыхание звучало прерывистыми, шепчущими выдохами.

Женщины одна за другой, не спешными шагами, друг за другом вышли из маршрутки и выстроились перед ней шеренгой.

Они стояли спиной ко мне.

Я несколько раз моргнула. Они ждут. Ждут меня?

Сердце забилось сильнее. В горле сохло и першило.

Холодели кисти рук и кожа на спине.

Я вздохнула, снова закрыв глаза, и встала. Бросила взгляд на кабину водителя. За рулем никого не было.

Я перевела взгляд на женщин, стоявших подле маршрутки.

Они ждали.

Я подошла к ступеням выхода, осторожно спустилась на ватных, ослабевших ногах.

Мои подошвы коснулись асфальта.

Лицо погладил влажный, ночной воздух. Я услышала шелест листьев.

Ночь была необыкновенно темной, беспросветной.

Но свет фар маршрутки внезапно погас.

Я порывисто обернулась. Автобус исчез. На его месте ветер играл пылью.

Я перевела взгляд на женщин с опущенными волосами.

Они бесшумно, все так же молча, вереницей уходили в глубь ночи.

Я, пересилив себя, пошла за ними.

Я ступала по мягкой траве, за спиной последней девушки. У нее были золотисто-рыжие волосы.

Диана Егорова.

Мы шли мимо каких-то валунов. В густой темноте мне было трудно разглядеть что это такое.

Но когда глаза привыкли к темноте, я различила металлические ограды, высокие плиты и темнеющие в полумраке ночи кресты.

Кладбище... Они привели меня на кладбище.

Я застыла, пораженная осознанием этого факта.

Меня с новой силой охватил сотрясающий ужас.

Захотелось развернуться и бежать. Бежать подальше от этой тьмы, от обступающего меня мрака. Хотелось к свету.

Ветер внезапно усилился, подул сильнее. Он стал холоднее, он пах травой.

А с неба проступили серебристо-белые, ясные лучи света.

Я подняла голову. Ветер вскинул пряди моих волос.

Надо мной в ночном небе расползались облака.

Они не хотя повиновались, уступая место свету звёзд и ярко-горящей половинке луны.

На моих глазах ночное небо словно начало выцветать, подобно ткани на солнце.

И наконец из чернильно-чёрного небо стало тёмно-синим, бездонно синим, с лазурными разводами.

Это дивное явление поразило, взбудоражило и захватило меня.

Я опустила взгляд.

Ясный, лучистый, серебристо-белый свет луны и звёзд освещал мне широкую тропу.

Этот свет был предназначен для меня.

Освещаемая тропа упиралась в ветвистый, огромный куст вдалеке.

Вокруг него полукругом встали все те женщины. Они замерли там неподвижными статуями.

Они ждали. Опять. Они ждали меня. Моего решения.

Я решилась. Ступая по мягкой траве, я медленными, настороженными шагами направилась к кусту.

Он рос, становился больше, по мере моего приближения.

Порывы ветра толкали меня в спину.

Я уже замечала на ветках куста расцветшие бутоны роз.

Они не казались мне красивыми. И цвет их напоминал прежде всего кровь.

Мне показалось ветки с розами начали качаться сильнее, когда я подошла.

Мне показалось, они не рады меня видеть. Они не хотят, чтобы я была здесь.

Они злятся. Розы злятся. В них буквально кипит гнев ко мне.

Он злиться... Я чувствую, ощущаю эту злость, почти тактильно.

Я подошла к раскидистому кустарнику, встала перед ним.

Искоса взглянула на женщин с распущенными волосами на лицах.

Они всё так же стояли молчаливыми статуями.

Ждали.

Я вздохнула. Приблизилась к могильной плите под кустарником.

Мария Хазина. Родилась девятнадцатого, ноль пятого, тысяча девятьсот восемьдесят второго. Умерла двенадцатого июня две тысячи третьего года. В двадцать один год.

Я покачала головой. Мария Хазина...

Стас кажется, что-то говорил, что он... Что Романтик выбирает жертв, у которых матери родились именно в эту дату.

Я по очереди оглянулась на безмолвных жертв Романтика, что все так же неподвижно стояли полукругом.

–Кто это такая?-спросила я дрогнувшим голосом.-Она мать кого-то из вас?

Я не ждала, что они ответят.

Растерянность и волнение усиливались, возрастали. Я не понимала. Что они от меня хотят?! Зачем воспоминания этих женщин привели меня на кладбище посреди ночи! К могиле какой-то Марии Хазиной! Что я должна понять...

И тут меня осенило. Я подняла взгляд на раскидистый кустарник.

Его листва зашелестела от порывов ветра. Шелест листвы напоминал злобное шипение.

Мария Хазина, подумала я, мать... Его мать.

Мать Романтика.

Едва эта мысль осела в моей голове, как резкий, агрессивный порыв ветра набросился на кустарник роз.

Я обернулась боком, сжалась, закрылась от налетевшего мощного дуновения, внезапно рассвирепевшего ветра.

Ураганный ветер прижал траву к земле, сорвал с кустарника роз десятки листьев.

Они закружились в стремительно вращающемся вихре.

Он ринулся на стоящих возле меня женщин.

Вихрь ветра и сорванных листьев словно смыл или стёр призрачные воспоминание, явившиеся в виде безликих женщин.

Вихрь как будто бы вобрал их в себя и поглотил.

Он несколько мгновений неистово вился вокруг могилы Марии Хазиной.

Я, жмурясь, прикрывалась руками.

Неожиданно в усиливающемся, ураганном вихре я различила голоса.

Точнее один голос.

Злой. Яростный. Взбешенный.

Видение ворвалось в мое сознание с ослепляющей вспышкой.

В спину, словно что-то резко, с силой ударило.

Мои легкие выдавили воздух.

Я увидела.

Я увидела всё те же старые, обглоданные временем стены его квартиры.

Все тот же тусклый, серо-желтый свет с полумраком.

И я увидела, его силуэт в неистовстве мечущийся по квартире.

Он в порыве злого безумства рвал цветы, рвал розы и кромсал, резал и давил их.

Я видела какая бесконечная злость одолевала его. Я фактически могла осязать её.

Видение резко сменилось. Как, всегда.

Длинный коридор. Сине-белые стены.

Я прохожу мимо закрытого электрошитка и ящика с огнетушителем.

Я подхожу к светлой двери с белой табличкой. Отчетливо вижу номер квартиры. Двести восемьдесят четыре.

Я достаю ключи. Я открываю дверь квартиры. Я захожу внутрь, тихо закрываю дверь. Ставлю на пол две больших сумки.

Я оглядываюсь.

В квартире темно. Сейчас поздняя ночь. Я крадусь в полумраке. Захожу в комнату.

Это спальня. Я подхожу к широкой, двуспальной кровати.

Несколько мгновений я смотрю на спящую женщину.

Я знаю эту женщину... я следила за ней...

Он следил. Романтик. Это его воспоминание. Я в его воспоминании. И я вижу... сейчас увижу, кого он собирается убить на этот раз.

Он осторожно, чтобы не разбудить спящую женщину садиться на край кровати.

Гладит её по плечу. Она вздрагивает. Просыпается.

–Боря?-сонно пробормотала она.

Он молча качает головой. А затем резко наклоняется вперед, зажимает рот женщине.

Она начинает сопротивляться. Пытается ударить его.

Он быстрым, ловким движением вонзил шприц ей куда-то возле шеи.

Женщина вздрогнул, судорожно вдохнула, и обмякла.

Романтик, подождал несколько мгновений. Он поглаживал её по руке, по животу и по груди.

Затем, когда женщина потеряла сознание, осторожно и понёс в зал.

Он вернулся в коридор. Зашел в следующую комнату.

Тут спала полная, пожилая женщина.

Она не успела даже понять, что произошло.

Он не поднимал её. А как мешок, выволок из комнаты и тоже положил в зале. Когда он вышел в коридор, открылась дверь четвёртой комнаты.

–Мама?

Меня охватила паническая дрожь. Я узнала голос этой малышки.

Это была та девочка. Ирина. Я подарила ей куколок.

Воспоминание испарилось.

Я приподнялась. С недоумением осмотрелась.

Я лежала на влажной, густой траве.

А надо мной возвышался раскидистый кустарник роз.

Сияющий лунный свет пробивался через его листья и ветви.

Кустарник роз казался чёрным на фоне яркого света луны.

Он зашелестел листвой. Шумно, агрессивно. Он словно прогонял меня. Он не хотел, чтобы я была здесь.

Я встала с травы. Пошатнулась.

Меня тошнило и знобило. Частое ощущение после того, как мой мозг был измучен видениями.

Но мне некогда приходить в себя.

Я набрала Стаса.

–Да?-через мгновение раздался его голос.

–Стас.-выдохнула я и горько всхлипнула.-Что вы наделали...

СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Среда, 18 июня. Поздняя ночь.

Вопрос Ники поставил Стаса в тупик и заставил напрячься.

Их группа, усиленная нарядами полиции и затаившегося подразделения специального назначения, уже четыре часа ожидает в засаде.

–Ника ты о чём?-проговорил Стас.

Сидевший вместе с ним в фургоне Николай Домбровский обернулся.

Стас щелкнув пальцами указал ему на мониторы камер наблюдения: не отвлекайся.

Тот кивнул. Отпил из термочашки кофе.

–Ника?-повторил Стас.

Тревожное чувство шустрым волчком завертелось в его сознание.

У Корнилова возникло неприятное ощущение студеного воздуха, прилегающего к коже спины и лица.

–Я о вашей дурацкой идее...-Ника явно была очень раздосадована.

Стас давно не слышал у неё такого голоса.

Слёзного, сердитого и измотанного. Он услышал, как он всхлипнула.

–Ника где ты сейчас?-спросил он.

–На кладбище.-всхлипнув, ответила девушка.

–Что?-Стас не сдержал удивление.-Что... Какого черта ты там забыла посреди ночи?!!

–Я... сюда приехала... не сама.-Лазовская вздохнула в трубку.

Стас сжал челюсти.

–Я приеду за тобой.

–Хорошо, спасибо. Но сначала отправь людей на Твардовского.

Стас на мгновение затаил дыхание.

–Он... там?

–Он был там.

–Чёрт...

–Вы его разозлили Стас.-с сожалением и грустью произнесла Ника.-Очень разозлили. Прости, но идея была дурацкая.

Стас и сам это уже понял. Он понял, что Романтик не придёт, не собирался приходить.

Он давно это понял. Но не хотел признавать. Надеялся...

–На каком ты кладбище?

Сидевшие в фургоне офицеры обернулись с недоумением на лицах.

–На Алексеевском.

–Не бойся, я постараюсь побыстрее...

–Я не боюсь,-устало ответила Ника.-Я у сторожей, меня тут угостили чаем и вареньем.

Стас усмехнулся.

–Ладно, давай.

–Пока.

Корнилов опустил телефон.

Домбровский снова обернулся, вопросительно кивнул.

–Ну, что у неё?

–Сворачиваемся.-приказал Стас.-Две машины отправь на Твардовского. Спецназ держи наготове.

Стас вышел из фургона, и спешным шагом направился к своему внедорожнику, припаркованному на соседней улице.

–А ты куда?!

–На кладбище.-буркнул Стас.

Он забрался в автомобиль, завел двигатель, выкатил на дорогу.

И надавил на газ.

Гнать по полупустым улицам было одно удовольствие.

Это в центре, даже глубокой ночью, можно умудриться попасть в небольшие пробки.

А здесь, в это время, ежедневная и перманентная проблема с пробками не действует.

До Алексеевского кладбища Корнилов добрался не так скоро, как ему хотелось.

Ника вышла ему навстречу из одноэтажного, кирпичного домика, возле металлических ворот.

Девушка помахала ему рукой. Стас усмехнулся, глядя на неё издалека.

Её пышные волосы отливали белым, лучистым серебром под светом необычайно яркой луны.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Среда, 18 июня.

Я села в автомобиль к Стасу.

–Привет.-произнёс он.

Мы сразу поехали.

–Привет.-я пристегнулась и откинулась на сидение.

Он посмотрел на меня. Заботливо, обеспокоенно.

Впереди, перед светом фар тянулась пустая дорога, к ней тянули ветки деревья.

Я пересказала Стасу свои видения. И про маленькую Иру с её мамой тоже.

Услышав последнее Стас не сдержал ругательства.

–Ты знаешь точный адрес их проживания?

Я сокрушенно покачала головой.

–Знаю только номер квартиры, и то, что они иногда гуляют по улице Твардовского.-Я пожала плечами.-Полагаю они должны жить, где ни будь неподалёку.

–А эти женщины... которых ты видела... Думаешь они его жертвы?

Я уверенно кивнула.

–Скорее всего.

Корнилов досадливо скривился. Он подумал о том, о чем и я.

Что Романтик начал не сейчас, не два месяца назад. А достаточно давно. Во всяком случае он успел убить ещё четверых, прежде, чем добрался до Богуславы Мартыновой, официальной, первой жертвы.

Я увидела, что Стас помрачнел. Пересказ моего видения сильно ухудшил его настроение. А оно у него и так было подорвано из-за провалившейся засады.

–А что ты скажешь своему дяде?-спросил внезапно Стас.-Его не мучают вопросы, почему его племянница шатается по ночам, чёрт знает где?

–А ему сейчас не до меня.-усмехнулась я.-У дядюшки появилась женщина, и ещё он сейчас увяз в делах со своими клиентам. С Воскресения дома не ночевал.

Я вздохнула.

–Опять собирается лететь в Японию.

Корнилов на это хмыкнул.

–И ты всё это время одна...

–Его друзья помогают, присматривают за мастерской.-я пожала плечами.

–А ты?-спросил Стас.-Как ты сама? Одна... без дяди... без отца...

Я невесело усмехнулась, покачала головой.

–А что я?

–Ника, извини, что лезу, но...-Стас подобрал слова.-Тебя не смущает отношение твоего дяди к тебе?

Я внимательно посмотрела на Стаса.

–Когда я сбежала из Польши, и оказалась на пороге его дома, он пустил меня к себе. Более того специально оборудовал для меня помещение, переделал жилой этаж, сделал мне комнату. Дал мне дом. Даёт мне карманные деньги, и не маленькие.

Я пожала плечами. Скромно улыбнулась.

–Я ем и живу за его счёт, под его крышей.-я пожала плечами.-И я благодарна ему за это. А если ты говоришь о уровне семейственности... Мы семья, Стас. Он моя семья. Но-о... он понимает это по-своему.

Я очень постаралась, чтобы мой голос не звучал обиженно, грустно или жалобно.

Да я и не чувствовала всего этого.

Я никогда не требовала от дяди Сигизмунда родственной теплоты и ласки, домашнего уюта и семейственности.

Дядя Сигизмунд, как по мне, так просто олицетворяет собой противоположность примерного семьянина.

Проще говоря, он для этого не создан.

Знаете, как он жил до моего появления?

Работа, женщины, выпивка в любимом баре, покер по Пятницам и Вторникам, с друзьями, опять работа, снова женщины и так далее... Я ему и так до крайности благодарна, что ради меня он иногда пытается измениться. Иногда пытается быть заботливым родителем.

Но он никогда мне не заменит отца. Да он и не пытается.

И, наверное, это к лучшему.

–К тому же,-заметила я.-Я даже рада, что он иногда уезжает.

–Что?-удивился Стас.-Почему?

–Потому, что родительский и воспитательский долг, большей частью, мой дядя понимает только в осуществлении контроля и пенитенциарных действий в отношении подопечного лица, то есть меня.

Стас усмехнулся, кивнул. Он знал характер моего дяди.

А я сменила тему.

–Слушай, а что у Богуславы, Яны и всех остальных матери родились в восемьдесят втором?-спросила я настороженно и удивленно.

Корнилов вдруг довольно ухмыльнулся.

–Ты чего?-не поняла я.

–Я знал, что ты рано или поздно задашь мне этот вопрос и именно с такой интонацией.-пояснил он.

–Ну, просто...Кхм,-я прочистила горло.-Их матерям сейчас лет по тридцать шесть, значит... Мать Богуславы родила дочку где-то в двадцать один... Мать Яны, в девятнадцать, а Диану Егорову мама, что... в тринадцать родила?!

Мне было тяжело усвоить такие факты.

Разумеется, я знаю о том, что нравственность в наше время не цениться, и валяется где-то на дне сознания современного общества.

Не у всех, но у многих. Тоже самое касается воспитания. Даже элементарного.

Но, ёлки-палки зачем бежать кому-то отдаваться в двенадцать лет, и в тринадцать уже... А потом отдавать дочку в детдом.

Как будто ребенок виноват в твоей глупости!

–Такое впечатление,-пробормотала я,-Что там, где они живут, вообще делать больше нечего, и заняться тоже нечем.

Стас понимающе ухмыльнулся.

Через минут тридцать с лишним, на горизонте показались знакомые дома улицы Твардовского.

Мы заехали во двор, возле дома Оли Сливко.

Вокруг чернела ночь, свет уличных фонарей и  вывесок круглосуточных заведений освещал пустынные, тихие улицы.

Стас заглушил двигатель. Я первой выбралась из автомобиля, ринулась на площадку.

Под рыжим светом уличных фонарей пустая детская площадка, где я встретила Иринку, выглядела жутковато и безжизненно.

В листве растущих во дворе деревьев заворочался, зашуршал ночной ветер.

Я перемахнула через забор площадки, не спеша, медленно прошлась по ней.

Сердце отбивало настойчивый и частый, монотонный ритм.

Меня подгоняла вновь разросшаяся, разбухшая внутри тревога.

Она гнала меня вперёд. Требовала, чтобы я помчалась вперёд сломя голову.

Неизвестно куда, неизвестно зачем.

Хотелось просто что-то предпринять. Что-то сделать, чтобы спасти Ирку и её семью от Романтика.

Тревога толкала меня, хлестала мои мысли, пугала страшными предположениями.

Я обошла площадку по кругу.

Стас стоял за забором площадки. Молча ждал. Он знал, что меня нельзя отвлекать и дёргать.

–Ну, давай же...-процедила я отчаянно.

Я покрутилась на месте. Нашла то место, где я передала маленькой Ире коробку с куклами.

Я встала туда.

Воспоминание накатило уже привычной, захлестывающей, утягивающей волной.

Сначала я увидела, как какие-то дети играют в песочнице, затем как ругаются две молодые женщины, потом я стала свидетельницей того, как целая команда бабушек напустилась на мужика, что сидел на детской площадке и пил пиво из горла полулитровой бутылки.

Я пережила несколько дней, несколько десятков воспоминаний, и вот наткнулась на воспоминание Ирки.

Мне удалось увидеть, где они живут.

Видение исчезло не сразу. Я увидела ещё несколько эпизодов из чужой жизни.

А когда я вернулась в реальность, Стас перед четырьмя полицейскими раздавал указания.

Экипажи полицейских машин заняли позиции, которые им указал Стас.

–И вызовите подкрепление.-услышала я.-Район нужно оцепить, а в соседних усилить патрулирование. Выполнять.

–Есть.-почти единодушным хором, не громко ответили сотрудники патрульно-постовой службы.

Стас повернулся ко мне.

–Нашла?

Я молча кивнула.

Мы поспешил к дому, который я указала. Ирка и её мама жили совсем неподалёку от дома Оли Сливко.

Мы зашли в подъезд, Стас спросил у консьержки заходил ли кто-то или выходил в последние несколько часов.

Консьержка, низенькая, пугливая бабушка, честно призналась, что то и дело отлучалась, присмотреть за своей кошкой.