Текст книги "Путь Владычицы: Дорога Тьмы (СИ)"
Автор книги: Юлия Эфф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
А Дыв? Про него тоже не спросила. Как он поживает и где? Во дворце, ведь сезон сбора урожая закончился? Или с дикими, потому что понравилось? Как он отреагировал на Кайю-номер-два? Приставал ли к ней, признавался ли в любви? О чём они говорили?
А Солвег? Уже прошло достаточно времени, неужели свадьба с малерийским принцем откладывалась?
Ох!
Боль в пояснице стала нестерпимой, и ноги свело судорогами. И в самый неподходящий момент Хельги, сидящая в кресле неподалёку и вышивающая очередное покрывало, попросила:
– Деточка, подай мне нитки, как на грех оставила корзину на кухне.
Кайа с трудом поднялась, с трудом сделала два шага и наклонилась потереть отёкшие ноги. Вдруг сама собой, безо всякого усилия, обильно полилась жидкость. Ткань, прижатая к ногам, моментально намокла.
– Ой! – только и смогла сказать смущённая Кайа, переводя виноватый взгляд со своих мокрых юбок на Хельги.
Та не сразу заговорила, медленно отложила шитьё на столик рядом:
– Вам нужно переодеться в сухое, моя доннина. Такое бывает с будущими матерями. Я достану вам платье, не беспокойтесь.
Аша уже была рядом и обнюхивала мокрую госпожу. Запах кошке явно не нравился, но на её вопросительное мяуканье не хватило сил ответить. Снова скрутило поясницу, и на этот раз добавилось ощущение тяжести в желудке.
– Мне надо в нужник! – пробормотала Кайа, направляясь к двери, ведущей через кухоньку на улицу.
Вернулась она не скоро, подзамёрзнув немного под зимним ветром, но с вялой улыбкой на лице:
– Мне легче нянюшка, спина болит немного… Ох!
Очередной приступ скрутил будущую мать, готовя её к родам, и Кайа опять метнулась на выход.
– Началось! – пробормотала Хельги и посмотрела на свои трясущиеся руки. Приказ Её величества должен был быть выполнен любым способом. Даже если бастард несколько месяцев благополучно развивался во чреве принцессы, оберегаемый карамалийским Светом, то сегодня самостоятельно, без чужой помощи, он не выживет… Но что будет, если погибнет Её высочество? Что скажет Оти?
Хельги стояла перед сложным выбором. Однако действия были заранее продуманы, и она, не прийдя к однозначному решению, сделала то, что стояло в списке первым. Растолкала дремлющего в ожидании ужина Йорана и велела срочно идти в деревню за продуктами.
– Ночь скоро, – страж мельком взглянул в небольшое окошко своей комнаты.
– Утром всё принесёшь! Вот тебе, погуляй хорошенько! – раздражённая его медленными сборами, Хельги рявкнула и вложила в широкую ладонь мешочек с монетами. – Проваливай, не сбежит твоя хозяйка!
Выходя из домика, Йоран успел заметить, как Хельги ведёт принцессу, приговаривая, мол, хватит бегать на улицу, застудиться можно, а Хельги-де всё приготовит в доме. Йоран недоумённо пожал плечами, натянул тёплый капюшон и отправился по склону к деревне. Набирал силу шторм, так что страж тихо проклинал внезапный каприз старухи, как будто Йоран любил стоять под дверью и слушать женские секреты. После появления молодого дона наверняка старуха захочет посплетничать.
– Надо посмотреть, доннина, всё ли хорошо… – Хельги уложила Кайю на кровать и осмотрела чрево. Да, оно заметно опустилось, и были очевидные признаки скорого рождения малыша. Этой ночью, или, в крайнем случае, утром. – Ребёночек идёт, моя доннина. Очень скоро вы станете матерью!
Аша запрыгнула на кровать и принялась лизать лицо госпожи, но та отмахнулась:
– Уйди, Аша, без тебя тошно!
Кошка послушалась, уселась и следующие четыре часа, выматывающие всех в домике, тревожно следила за перемещениями Кайи.
– Почему так долго, Хельги?! Я не могу больше терпеть! – отдышавшись после очередной схватки, через час, спросила юная неопытная мать у женщины, спокойно продолжавшей рукодельничать в своём кресле.
– Моя доннина, ваше чрево должно раскрыться и выпустить ребёночка, но на это требуется время. Я видела, как дикие женщины терпят целый день…
– День?! Но к этому невозможно привыкнуть!
И Кайа всплакнула от возможной перспективы страдать долго.
– Ваша правда, – флегматично откликнулась Хельги. – Помню, сильнее страдали те, в крови которых был Свет: предки карамалийцев, арнаахальцев. Но те, кого одарила Великая Тьма, рожали быстро. Благодарите за ваши муки, доннина, того мужчину, который…
Кайа застонала, падая на колени и хватаясь за край кровати. Пришла в себя – поднялась и снова начала медленно мерять шагами комнату, прислушиваясь к ощущениям: Хельги посоветовала двигаться, и это действительно помогало. За первые два часа она приноровилась к схваткам, предчувствуя их начало, становясь поудобнее и находя точку опоры – так выносить боль, от которой туманило разум, было легче. Потом устала, прилегла на кровать и корчилась на ней, в короткие передышки проваливаясь в тяжёлое полудремотное состояние.
Хельги наблюдала. Она отчётливо помнила, как в племени ухаживали за роженицами-простолюдинками. Им, страдавшим от многочасовых схваток, приносили и горячее питьё для поддержки сил, и самые сытные куски мяса, и даже медовые соты, а тёмная королева пила сырую кровь – всем требовалась помощь. Но чем быстрее сдастся неопытная принцесса, тем будет лучше. А пока она, упрямая, Зов своим не отправляла. Хельги передала слова Её величества: захочет Кайа избавиться от ублюдка, пусть только позовёт, и муки закончатся быстро.
– Почему потомки арнаахальцев и карамалийцев больше страдали? – вынырнув из забытья и отирая тряпицей мокрое лицо, прохрипела Кайа.
– Говорят, Свет рождался в муках, и те, кто поклоняется ему, верят, что таким образом приносят ему жертву.
– Пить, хочу пить…
Хельги сходила на кухню, но прежде чем поднесла отвар к лицу принцессы, грозно шипевшая кошка обнюхала жидкость, одобрила, и только потом госпожа напилась.
– Не могу больше… Нет сил… – откидываясь на подушки, тихо сказала Кайа. – О Великие Начала, сжальтесь, дайте сил… Призываю Тьму Утешающую, освободи от мук… Прошу Свет милосердный, твоё семя разрывает меня… Молю, Начала…
Впервые в жизни Кайа молилась по-настоящему, не посчитав зазорным обращаться не только к Тьме, давшей ей самой жизнь, но и зародившей другую – внутри. Бормотала молитву и казалось, что становится легче. Аша забралась на живот, а когда Кайа переворачивалась на бок, то прижималась горячей спинкой.
– Ты мне помогаешь, Аша? Моя милая Аша! – следующий приступ закончился быстрее и был не таким болезненным, как предыдущие. Второй за ним и третий тоже. То ли это была магия материнской защиты, то ли заботливая Аша просто отвлекала.
Хельги заметила изменения, отложила пяльцы и подошла к роженице, надеясь, что всё обойдётся без лишних усилий, и Тьма сама справится с соперником.
– Хм, чрево почти раскрылось, моя доннина, – с хорошо скрытым неудовольствием констатировала женщина. Возможно, принцесса просто устала кричать, ибо всё шло благополучно.
Хельги вышла на несколько минут, а потом протянула руку неподвижно лежащей Кайе:
– Вставайте, моя доннина, вам надо лечь на другую кровать. Как ребёночек пойдёт, вы тут всё кровью зальёте, а мне зимой мыть перья из тюфяка не с руки. Пойдёмте, там ваши сёстры лечились, да и солому в тюфяке проще поменять.
Давно смирившись с фанатичной чистоплотностью Хельги, Кайа послушно поднялась и последовала в комнату, где спал Йоран. Вещи его были вынесены, бельё постельное снято. Накатил приступ – и Кайа, не принимая в расчёт оскорбительные для Её высочества условия, повалилась на жёсткое ложе.
– Вот и хорошо, милое дитя, осталось совсем немного, – пробормотала Хельги. Она ещё немного понаблюдала за фрейей, теперь кричащей каждые пять минут, оделась и заглянула к ней: – Я позову на помощь, моя доннина. Сама я не справлюсь.
– Не уходи, Хельги! Не бросай меня! – испугалась Кайа, и женщина присела рядом, ласково и убедительно поведала, что потерпеть надо ещё часа два, а она, Хельги, вернётся с повитухой уже через час, и потом они вместе будут ждать появления ребёночка.
– А разве ты никогда?.. – Кайа от усталости недоговорила фразу.
– Нет, моя доннина. Вашей матушке помогали гвыбоды, я же просто хозяйка этого дома. Здесь Тьма сама решала за меня. И не мне вмешиваться в законы мироздания.
– Ещё два часа? – заплакала Кайа.
– Да, моя доннина. Но уже скоро… И я быстро вернусь…
Уходя, Хельги повесила на дверь большой замок и, не оглядываясь, покинула домик – направилась по скользкому спуску вниз. Дождь с колкими льдинками хлестал лицо, но женщина не обращала на это внимания: ей всё казалось, что она слышит отчаянный крик принцессы, бастард которой должен был скоро умереть.
За хлипким окном бесновалась буря, потряхивая деревянное окно, затянутое бычьим пузырём. Здесь сквозняка было больше, чем в других жилых комнатах, Кайа начала мёрзнуть. Любопытный ветер захолодил внутреннюю часть бёдер, трясущихся от нервного напряжения. Кайа попробовала свести ноги, чтобы согреться, но что-то между ними помешало сойтись.
– Аша! – дрожащим голосом обратилась к кошке, – он выходит, да? Он… живой?
Кошка мяукнула и запрыгнула на живот, помяла его лапками. Не успела Кайа понять ответ помощницы, схватки накрыли разум, и она закричала простое, перемежая его рыданиями:
– Ма-а-а-ма!
Внезапное ощущение чего-то вывалившегося из чрева сначала напугало. Шла минута – схватки не возвращались. С трудом Кайа приподнялась, чтобы рассмотреть в темноте, скудно освещаемом единственной свечой, нечто на кровати. Аша там суетилась, что-то грызла, урчала. И подумалось, что матушкина защита ест ребёнка.
– Не смей, Аша! Не смей! – сорванным сиплым голосом захрипела Кайа, отгоняя урчащую кошку. Та зашипела.
И вдруг крик – детский, взахлёб – разорвал смешанные звуки тяжелого дыхания Кайи и гуляющего ветра за окном.
– Он – живой, Аша?.. Живой! – кошка перестала урчать и вылизывала лицо младенца. Кайа протянула трясущиеся руки и поняла: не сможет даже взять его на руки, сил совсем не осталось. А еще под бёдрами булькало, сочилось и снова что-то вывалилось.
Кайа откинулась на подушку и расплакалась, будучи не в силах отереть слёзы:
– Он – живой, Аша! А я… умираю. Нет сил… Прости…
Малыш плакал, а она лежала безучастная, отмечая отсутствие боли, лишь трясло от озноба: влаги было слишком много, и она не впитывалась вся в солому, которой был набит тюфяк. Отсутствие схваток, мучивших несколько часов, расслабило сильнее, и захотелось спать. Сквозь полудрёму она слышала и детский плач, и голос Йорана за дверью, поминающего шархалами дурную Хельги. Потом Кайю укрыли, приложив младенца сверху, и он, начиная согреваться, замолчал.
Разбудила жажда. Зная, что никто не откликнется, машинально попросила воды. И вдруг рядом мужской бас отозвался:
– Сейчас, госпожа! Слава Тьме, вы пришли в себя!
Йоран принёс тёплой воды, помог приподняться вместе с младенцем и напоил.
– Я перевязал ему кишочку, будьте спокойны. А место[1] убрал, сами решите, что с ним делать.
– Где Хельги? – не узнавая своего хрипящего голоса, спросила Кайа.
– Вздорная баба эта Хельги, простите Ваше высочество. Отправила меня в лавку на ночь глядя, да и сама потом пришла в питейный дом. Сказала, что вы отдыхаете, а она решила со знакомыми почесать язык. Я-то заподозрил быстро и, слава Тьме, незаметно ушёл оттуда да прямиком сюда. Слышу – ребёночек плачет, дверь, смотрю, на амбарный замок закрыта. Ну, и ваша кошечка как услышала меня, позвала на помощь… Чего прикажете, Ваше высочество?
Йоран растерялся, видя слёзы госпожи. Служа во дворце, не раз сталкивался с ней, наблюдая за растущей “егозой”, а здесь, в отдалении, привязался и сам не понял, как. Может, потому что дома своя дочь росла, чуть помладше. Или хитрая хозяйка домика внушала служке инстинктивное желание защищать неопытную принцессу?
– Благослови тебя Тьма, Йоран, – Кайа протянула руку и сжала локоть фрейлера. – Я думала, что умираю, мне так было страшно… И сейчас… Из меня до сих пор идёт кровь… Я умру?
– Так то у всех женщин так, моя доннина, вам в тёплое место надо, я приготовлю всё и отнесу.
Очень быстро он вернулся, поднял лёгкую двойную ношу с покрывалом и отнёс на кровать, на которой почти четыре месяца спала Кайа. Младенец даже не захныкал от тряски, продолжая держаться ртом за материнскую грудь. Кайа приобняла его рукой и снова, в сотый раз за день, заплакала. На этот раз счастливо. И зашептала молитву-благодарность Началам Жизни.
Йоран гремел в соседней комнате, докладывая в печку дрова, чтобы нагреть воды для молодой матери, испытывающей непреодолимое желание искупаться самой и вымыть ребёночка, к тельцу которого присохла “рубашка”, светлая, не чёрная, с какой рождались фрейи. Аше не хватило сил разорвать всю, и она ограничилась той частью, что закрывала лицо новорожденного, мешая ему сделать первый вздох.
Немногословный фрейлер, помогая госпоже улечься в чистой кровати, сказал удивлённо и осенив себя знаком Тьмы:
– Раз ваш малыш родился сам, без помощи гвыбодов, значит, воин будет сильный, что надо.
– Это мальчик? – Кайе до этого времени и в голову не приходило спросить про пол малыша.
– Ещё какой, моя донна!
Йоран первым назвал юную принцессу донной, взрослой фрейей. Конечно, Тьма ещё не чувствовалась сразу после опустошения чрева, но Кайа и не была уверена: она ведь не знала, что именно должна ощутить с приходом долгожданной силы. Пока была только одна – прижимать к себе крохотное существо, необычайно милое, и гладить его.
Утром, как только буря затихла, прилетел Инграм. Он не слышал Зова, который сестра в порыве отчаяния отправила матери. Но королева поручила ему осмотреть восточную границу, где, возможно, что-то случилось во время шторма, и Инграм понял намёк.
К этому времени Хельга была в домике и хлопотала вокруг роженицы, покаявшись, мол, всю ночь оббегала деревню, а повитухи не нашла, та была занята у диких. И вернулась: “… А тут счастье такое! Доннина разрешилась сама, слава Тьме Созидающей и Утешающей!” Аша шипела на неё, запрещая приближаться к кровати и дотрагиваться до малыша, рассмотреть позволила лишь издалека.
Лицо Инграма вытянулось, едва он увидел безмятежную сестру, кормящую своим молоком бастарда.
– Ну и ну… Я ко многому был готов, но если бы матушка меня предупредила! – он сел на край кровати, какое-то время рассматривал сестру и поморщился. – Чего довольная такая? Себе новую игрушку нашла?
– Я его в муках родила, это моя жертва. Не отдам и не позволю его убить!
– С ума сошла! – возмутился Инграм, – жертва Свету? Вернёшься с ним домой? Отец тебя не пустит, отправит к диким. Там теперь Захеб-кхан заправляет… А, и твой раб там же. Ждёт свадьбы Солвег, чтобы уехать домой.
Кайа молча выслушала гневную тираду брата, не зная, что сказать. Но упоминание Дыва вызвало эмоции, и она не смогла их скрыть:
– Дыв не вернулся во дворец?
Инграм усмехнулся:
– Возвращался, но, очевидно, ты новая ему не понравилась. Уехал. Твой морок по секрету мне сказал, что вы с ним поругались.
– Кто? Я?! – вскинулась Кайа.
– Ну не я же. Ты! – Инграм расхохотался. – Твоя копия, похоже, только меня не обманула.
Чтобы скрыть навернувшиеся слёзы, Кайа опустила голову: брат, уязвлённый рождением сына от другого, теперь ни за что не расскажет Дыву про “маленький секрет”, пока Кайа сама не сможет это сделать. Но случится это не скоро: пока тело не очистится от материнской крови, нельзя возвращаться домой, так сказала Хельги.
– Когда свадьба Солвег? – сиплым, до сих пор не восстановившимся от криков, голосом “равнодушно” поинтересовалась Кайа.
Инграм вытянулся на кровати рядом, чтобы получше рассмотреть малыша:
– Через неделю… Хотя теперь мы её передвинем. Хельги, через сколько дней доннина сможет вернуться домой? – крикнул в пустоту фрей.
Хозяйка домика мгновенно появилась в дверях и поклонилась:
– Дней через сорок, Ваше высочество, не раньше.
Инграм повернулся к Кайе:
– Значит, через сорок дней. Женишку надо малость Тьмы поднабраться, иначе будет, как Севим, на свадьбе ножками ходить. Сделаем так, что Солвег никуда не поедет. Нечего ей делать в Кар-Эйре. Чую, малерийцы что-то мутят. Потребовали, чтобы все члены семьи принесли клятву о непричинения вреда своим гостям, – Инграм зевнул. – Да, я тоже наслушался про свадьбу Марны и одобряю отца. Жадалах-кхан слишком жадным был… А после объявления брачного союза лично прослежу, чтобы твой карамалиец со своим ублюдком сел на корабль и провожу до самой Кар-Эйры.
– Инграм! – жалобно прохрипела Кайа.
– Не спорь, если ещё хочешь выйти за меня замуж, – он поднялся и потянулся. – От тебя Светом несёт, как от кар-малерийских принцев. Каждый день не буду прилетать, не жди. Раз в неделю, думаю, достаточно будет. Вдруг твоя кровь быстрее почистится, самому интересно, как сбудется Откровение отца… Что тебе принести в следующий раз?
[1] Место – здесь «плацента».
Сорок дней спустя
– А если, на самом деле, фрейи поедают своих детей, чтобы не страдать от разлуки с ними? И никакая тьма тут не причём?.. – Кайа, подперев голову рукой, наблюдала за спящим малышом. И вздохнула. В который раз за день, и сотый – за последнюю неделю.
Чем меньше шло материнской крови, тем тоскливей становилось на душе Кайи. Молчание няньки, в течение больше пяти месяцев справлявшейся с ролью утешительницы и вдруг будто бы уставшей повторять одно и то же, добавляло обречённости.
Кайа оплошала. Кайа родила малыша от недостойного… Но пресвятая тьма, какой же он милый! С первых минут юная мать вцепилась в дитя и решительно заявила: не позволит его умертвить! Никому! Даже если родители будут настаивать!
Пусть живёт, как безымянная сирота. Пусть страдает, как простолюдин, – Кайа его не оставит! Пусть никогда у него не будет шанса получить свою тьму, зато он будет жив и, возможно, однажды под видом слуги окажется в королевских чертогах, будет рядом, как сводный брат Кайи – Горан, личный помощник отца. Если Горану повезло остаться в живых и отцовская тьма не поглотила новорожденного, значит, не всё так однозначно. И не исключено, что есть и другие, просто нянька притворилась, что знает только о Горане…
А Дыв… Дыв не увезёт малыша, потому что никогда о нём не узнает.
С Инграмом почти получилось договориться. Цену он назначил мутную: Кайа должна будет для него кое-что сделать. Отчасти догадываясь о сути договора и заранее содрогаясь, она всё же согласилась. Собственно, поэтому Кайе разрешили остаться на два дня на Утёсе. Сегодня узаконят брак Солвег, её жених получит крылья Тьмы, и малерийцы уедут. А вместе с ними и Дыв сын Кариата, карамалиец с придуманным именем…
Нянька усмехалась. Пыталась убедить: стоит Кайе получить свою тьму, как все сердечные привязанности уступят место холодному разуму, и юная доннина ещё пожалеет, что поддалась жалости.
Кайа сглотнула страх:
– Как мои сёстры прощались со свомими маленькими? – прошептала, чувствуя волну мороза на спине.
– Как – как… – нянька отвернулась, чтобы скрыть гримасу страха, – Тьма вырывалась и поедала. Я почти ничего не видела. Мне не дозволено присутствовать при великих всплесках…
Потом была долгая пауза, и Кайа впервые, за всю свою недолгую жизнь, сказала противоречащее Законам фрейев:
– Я… не хочу… такой тьмы… Я. Не хочу. Есть. Собственных. Детей.
– С последним ваша матушка, помнится, особенно сильно мучилась. Ох, и проклинала всех мужчин тогда… Отродье ей изнутри выжгло всё чрево… Никому не пожелаешь такой участи. Таких сложных родов я и не припомню… Зато потом ваша матушка велела мне выйти, как обычно, и… Я вернулась, и на лице вашей матушки впервые за несколько месяцев расцвёл румянец. Вечером она уже смогла раскинуть крылья и улететь… А ваша старшая сестра, донна Марна…
Нянька спокойно рассказывала, убирая комнату и заменяя запылившиеся одни вышитые салфетки другими. Рассказывала, пока ей в спину не прилетела чашка:
– Замолчи, проклятая! – Кайа взорвалась. Если бы могла, ударила бы больнее! За разочарование, за страх, посеянный неторопливым нянькиным бормотанием.
Кайа ничего обо всём этом не знала. И нянька молчала четыре месяца, пока младшая дочь фрейев дохаживала свой срок вне стен дворца. Только нянькина радость и удивление от лёгкой беременности, хорошего аппетита выглядела подозрительной. Про выжженное чрево нянька не рассказывала, ждала, вдруг тьма снизойдёт на принцессу, и та сама всё почувствует.
Но Тьма осталась верной своим принципам. Кажется, до двадцатилетия Кайи и не думала одарять её своими крыльями. Даже после того как младшая принцесса стала женщиной, а потом матерью, – Тьма упрямо молчала. До совершеннолетия оставалось несколько месяцев, так что Кайа успеет вернуться домой, снова очиститься и повторить принятие силы. А пока не время – кровь до сих пор пачкает нижнюю юбку. С кровью нельзя возвращаться – узнают о слабости Кайи быстро, тем более дома несколько беловолосых чужаков… И Дыв…
За этот месяц и нянька успокоилась. И даже подключилась к размышлениям о том, кому можно оставить малыша на воспитание и когда, под какой личиной Кайа сможет навещать его, а потом заберёт во дворец, наверх. Конечно, найти семью простолюдинов, которые почти никогда не брали приёмных детей, будет непросто…
Кайа не дала сыну имени – из-за страха перед пророчествами няньки. Пусть пока побудет просто малышом, а назвать-то его родная мать всегда успеет…
Дитя завозилось, хныкнуло, просыпаясь, и почти сразу нашло своими светлыми глазками лежащую рядом мать – и улыбнулось, перед тем как засунуть кулачок себе в рот. Проголодался, бедный! Кайа дёрнула завязку под грудью, приспустила ткань и потянула к себе розовощёкого мальчугана, причмокивающего в предвкушении материнского молока.
Она смотрела на него сверху вниз, а он будто чувствовал взгляд, ладошкой водил по груди, гладил. И дважды, когда молоко слишком щедрой струей заполняло его рот, он откидывался, переводя дух и откликаясь на долгий взгляд блестящих чёрных, как у всех фрейев, материнских глаз.
Наконец, малыш насытился, загулил, балуясь с соском, и Кайа приподняла его, чтобы пощекотать животик носом. Это был, наверное, самый смешливый малыш на всём пространстве Фрейнлайнда! Кайа никогда не слышала, чтобы малыши так заразительно хохотали. Впрочем, и его отец обладал отменным чувством юмора… Чем, наверное, и покорил неопытную дурочку, несовершеннолетнюю фрейю…
Кайа вспомнила Дыва и нахмурилась – всего на мгновение, потому что невозможно было хмуриться, когда рядом улыбчивая милаха хрюкает и закатывается смехом.
– Ах ты, маленький торберн! Я тебя сейчас защекочу! – и Кайа, уложив малыша, наклонилась, тряся локонами, касающимися оголённого животика сына, которые особенно его веселили своей возможностью вцепиться в них ручонками…
Кайа была занята, поэтому первой приближающуюся тень заметила нянька, собирающая для полоскания тряпицы из-под младенца. Издалека, по небу, приближаясь и вырастая с каждой секундой, к каменному домику на Утёсе неслось чёрное облако.
– Ох, доннина, гости к вам прибудут скоро, и… верно, кто-то важный, я гостя разглядеть не могу…
– Наверное, Инграм несёт обещанный свадебный пирог, – новость не насторожила Кайю.
Брат только утром заглядывал в гости, перед свадебным обрядом Солвег и малерийца. Это даже хорошо получалось, что у Кайи пока не было крыльев тьмы, иначе пришлось бы лететь на обряд, который потребовали малерийские принцы. Горан посмеялся: раз за Кайу клятву о не нанесении вреда даст Лотта, продолжающая отыгрывать роль младшей принцессы, то сама Кайа рано или поздно сможет глотнуть кровушки новых светлых родственничков…
– О нет, моя доннина, это не дон Инграм! – нянькин голос, и вправду, показался озабоченным. Она замолчала, продолжая приглядываться, а потом ахнула так громко, что Кайа подскочила на кровати и рефлекторно прижала к себе малыша.
Теперь даже с кровати было видно, как темнеет воздух за распахнутыми створками. Нянька бросила тряпки и торопливо попыталась закрыть окно. Не успела – в комнату ворвалась удушающая тьма, покрутилась воронкой, принюхиваясь, и обрушилась на Кайю, инстинктивно повернувшуюся к ней спиной, чтобы защитить младенца.
Почти мгновенно распахнулась дверь в комнату – на пороге возник Йоран с короткой секирой и вытаращил глаза.
Тьма вгрызалась, крутилась голодной кошкой вокруг юной доннины. Малыш размахивал ручками на самом краю кровати, но тьма его не трогала и лишь наваливалась на фрейю, пока полностью не погрузилась в тело, пряча свои щупальца под кожей.
И Кайа корчилась, преображаясь в подобие королевских сущностей, что периодически появлялись на Утёсе – скрывать свои грехи или навещать тех, кто прилетал прятаться от суда морали.
Шли минуты, юная доннина становилась донной, тьма невиданной силы ломала её тело, отращивая крылья – слишком быстро, не так, как положено – через семь жертвоприношений.
– Чего стоишь, дурень? – прошипела нянька охраннику, пятясь к двери и только поглядывая на орущего малыша, но не осмеливаясь забрать его, – беги к хозяевам! Напиши, мол, Тьма пришла раньше, чем они ждали…
Мужчина тряхнул головой, прогоняя от себя ужас наваждения, и исчез за дверью.
Нянька же не уходила: за всю свою жизнь она насмотрелась всякого. До тех пор, пока не отошлют, она будет полезной. И сейчас, кажется, исполнится её пророчество – Тьма успокоится во фрейе, та очнётся и…
– Пить! Воды! – прохрипела Кайа, разметавшись на кровати и, не замечая того, спихнула на пол младенца, который, по счастью для него, скатился по сползшему покрывалу. Аша мгновенно оказалась рядом и легла сверху, закрывая собой.
Нянька бросилась к столу, подхватила кувшин, успела поднести его к госпоже. Трясущиеся руки с отросшими когтями вцепились в глиняные бока – Кайа выпила всю воду и лишь тогда пришла в себя.
Теперь хныканье младенца привлёкло к себе её внимание. Кайа не встала – тьма подняла её над ложем, вынесла на середину комнаты. Перед тем как перевести взгляд по направлению к малышу, новоиспечённая фрейя осмотрела свои расправляющиеся крылья и только затем поморщилась:
– Ты не можешь его успокоить?!
Нянька растерялась, опасливо приблизилась, подняла малыша, от прикосновения захлебнувшегося жалобным всхлипом, и протянула его к фрейе:
– Мне выйти, моя донна?
Кайа наклонила голову, рассматривая малыша по-новому, как будто только что узнала о его существовании. Хотела было сказать, что не голодна, но за неё это сделала тьма – алчно плеснулась вперёд, по привычке. Не потому что плод любви выжигал некогда её, а по привычке, сохранившейся в памяти фрейского рода.
Малыш замолчал, узнавая мать в клубящемся сером мареве, всхлипнул снова, содрогаясь от только что перенесённых страданий, и попытался улыбнуться. Тьма отпрянула.
– Тварь! – прошипела то ли Кайа, то ли Тьма за неё. – Тебя для чего приставили, глупая тварь?! Чтобы ты позволила сыну этого мерзкого отродья задержаться во Фрейнлайнде?!
Нянька охнула, упала на колени, воздевая над собой ребёнка:
– Простите, моя донна! Я пыта…
Тьма не дала шанса оправдаться. Её щупальца вырвали младенца, и новая хозяйка чиркнула рукой, рассекая горло пожилой женщины, служившей верой и правдой двум поколениям фрейев.
Кайа отлетела к окну, не обращая внимания на хрипящее умирающее тело.
– Мерзкое отродье! – щупальца поднесли притихшего малыша к лицу новой Кайи. – Похож на него… Знаешь ли ты, отродье, что твой отец не пожалел никого? Не пожалел меня… О! Он дорого заплатит за свою ошибку. Но сначала…
И вдруг малыш засмеялся. Лицо Кайи дрогнуло.
21. Союз Света и Тьмы
Как только королева подняла в воздух Кайю и унеслась с нею, Аша спрыгнула с рук Дыва и бросилась было следом, но была схвачена за хвост.
– Куда ты, пиявка? Темно! В расщелину свалишься! – удерживая её, изворачивающуюся и шипящую, под хмурые взгляды собравшихся объяснял он. – Я тебя утром сам туда отвезу… Аша! Чтоб тебя шархалы взяли! Проклятье!..
Он её выпустил и в свете факелов, бранясь, рассмотрел исцарапанные в кровь руки. Кошка, как ни странно, сразу успокоилась.
Случившемуся на жертвенном помосте было одно точное объяснение: по каким-то причинам Кайа пока не могла принять Тьму. Марна и Солвег ухмылялись, Король коротко поблагодарил главного гвыбода и улетел вслед за за супругой. Одно было хорошо – Тирезия осталась жива. Рыжая Лотта, рыдая, уже бежала к младшей сестре и помогала отвязать её, затем увела к себе Тири, поникшую и бормочущую сожаления о том, что не принесла себя в жертву Тьме.
«Ничего, очистится от дурмана и всё будет хорошо», – удовлетворённо подумал Дыв, позвал Ашу и, уклонившись от свидания с Солвег и Марной под предлогом усталости, ушёл к себе. День, и правда, получился нервный.
Едва добрался до шатра, прилёг на кровать, укрываясь меховым покрывалом из шкур – и провалился в крепкий сон. Аша забралась под шкуру и скоро замурчала, согреваясь. Но зимний шатёр, даже накрытый шерстяными коврами, без горячего костра в очаге не спасает от холодных осенних ночей. Поэтому раскрывшийся во сне Дыв проснулся, замёрзнув.
Пришлось вставать и разжигать очаг. Попутно повесил котелок с отваром над огнём. Аша, как капризная и дорогая женщина, солидарности не проявила, осталась нежиться под мехом северного арсвена. Ночь, одиночество, горячий отвар и тишина уснувшего племени, с недавних пор состоящего из восточных и западных диких, растревожили мысли, которые давно не хотелось ворошить. Но пришла Кайа и перевернула всё с ног на голову. Теперь Дыв-Исак ни в чём не был уверен.
Отец в последний раз, когда попенял сыну его распущенное поведение, завершил так свой монолог:
– Истинная любовь требует тишины и нежности. А ты размениваешь истинный дар Света на шалманских дев. Ты сам себя накажешь, сын! Придёт время, и ты пожалеешь о том, что не научился любить и выбирать.
Скажи кто Искаку год назад, что однажды он влюбится в девушку, которая не будет похожа на утончённых Кар-Эйрских красавиц, темнокожую и с чешуистым рисунком по всему телу, пьющую кровь на ужин и презирающую простые правила чистоты… Исак бы не просто посмеялся, навалял бы этому «пророку» от души. Но вот поди ж – думает о маленькой наивной ящерке, и сердце болит.
Кайа менялась, будто хотела стать достойной его представлений о любимой женщине. После гибели Торвальда её кожа заметно посветлела, чешуйки отвалились. Шутившая поначалу над желанием Дыва мыться каждый день, перед своим посвящением попросила горячей воды ополоснуться, да и пришла ведь чистая, пахнущая горной водой. Во время семейных застолий крови не пила, призналась по секрету, что от крови её начало тошнить. В постели не была распущена и груба, как сёстры. Жадно впитывала поучения Дыва и старалась им следовать. Не всё было потеряно для её души. И предложение сбежать прозвучало искренне, ибо она сама не хотела убивать.
