Текст книги "Ради безопасности страны"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Вильям Козлов,Станислав Родионов,Борис Никольский,Павел Кренев,Юзеф Принцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Они поравнялись с пивным баром. Михаил замедлил шаги и неуверенно кивнул на вывеску:

– Зайдем?

– Брр! Кусочек мокрого сыра, кружка жидкого пива и красные рожи вокруг... Уж лучше туда. – Он махнул в сторону ресторана – самого популярного в городе, очень любимого иностранцами. Михаил согласился радостно...

Бар обдал их полутьмой и кофейным теплом. Тишина и почти безлюдье показались откровением. Бармен и бутылки улыбнулись с блеском – бармен зубами, бутылки стеклом.

Они сели к стойке.

– Сегодня угощаю я, – поспешил Михаил.

Андрей согласился спокойным кивком. И кивал, принимая от бармена коньяк, апельсиновый сок, кофе. Затем вытащил пачку «Кэмел», хрустко надорвал и протянул со своей нераскрываемой улыбкой.

– Я давно не курю, – признался Михаил.

– Я тоже, но в баре по одной можно...

Они закурили. От хорошего коньяка, от крепкого кофе, от неожиданной сигареты и от уютной тишины Михаила затянул ватный покой. Он улыбался – никому, просто так, может быть, бармену или ровной осени, оставленной за тяжелыми оконными портьерами.

– Как дела на работе? – спросил Андрей.

– Я бываю там два раза в неделю. Дома работаю.

– Что, чистая теория?

– Чистейшая. Занимаюсь теорией гомотопий. Вы знакомы с топологией?

– В математике я глуп, – усмехнулся Андрей. – Хотя детективы и математика есть родственники через логику.

– А социология без математики возможна?

– Я защитил диссертацию по проблемам управления.

Услышав слово «диссертация», Михаил тяжело усмехнулся и рассказал про свою. Андрей слушал внимательно, без улыбки, отпивая коньяк столь малыми дозами, что в рюмке и не убывало. Все-таки заказ они повторили, кроме апельсинового сока. И затянулись второй сигаретой.

– Лучшее лекарство от невезенья... – начал было Андрей.

– Коньяк, – вставил Михаил.

– Нет, друзья.

– Я вам благодарен за участие, – искренне сказал Михаил.

– Неужели у вас нет приятелей? – удивился Андрей с легким страхом.

– Смотря, кого считать приятелем.

– Того, кто к нам расположен.

Михаил задумался. Кто к нам расположен... Он к приятельству подходил иначе. Пожалуй, главным мерилом полагал способность человека отозваться на просьбу. Таких было немного. Но если подходить не так строго, если «кто к нам расположен»...

– Ну, вот перечислите своих друзей и знакомых, – предложил Андрей, и теперь в его улыбке была приметная легкость, допускавшая шутливость в разговоре.

– И знакомых?

– Если они к вам хорошо относятся.

– Димка Трубцов, приятель со школы. Левка Магиндович, университетский приятель. Таня Березова, дружил до женитьбы...

Неожиданно он насчитал восемь человек.

– А вы хандрите. У меня друзей меньше.

Они взяли по третьей рюмке. Бледные и крепкие щеки Андрея порозовели как-то аккуратненько и ровно, словно невидимый софит высветил их. Рот вроде бы еще больше покрупнел. Улыбка, обещающая смех, теперь не сходила с губ. И лишь серые глаза остались нетронутые коньяком.

Михаилу захотелось посмотреть и на себя, но зеркала нигде не было. Тогда он вгляделся в никель кофеварочной машины – на него выпучилась расплющенная голова с пучком под носом. Михаил улыбнулся в усы разморенно. Казалось, что коньяк, не задев сознания, растекся по телу истомой.

– С друзьями не унывают, – как бы подытожил разговор Андрей.

– Бывают и друзья бессильны, – неуверенно отозвался Михаил, потому что сейчас ему было хорошо.

– А знаете, кого я беру в друзья? Только романтиков.

– Я... тоже, по-вашему, романтик?

– Разумеется.

– Чем же?

– Детективы любят только романтики. И работа у вас романтическая.

– Разве? – сонно удивился Михаил.

– Кто в наше время занимается теоретической математикой...

Посетителей в баре прибывало. Тонно заиграл магнитофон, добавив Михаилу успокоенности. В конце концов, какой прок от этой математики? Ну защитится, ну станет кандидатом, ну добавят к зарплате каких-нибудь полсотни... А где та даль, которая виделась со студенческой скамьи?

– Не сомневаюсь, что все ваши приятели тоже романтики. – Андрей тряхнул головой, которая, поймав в полумраке отраженный свет бутылок, тускло блеснула прядками.

– Левка Магиндович преподает математику в школе, Мишка Красильников стал искусствоведом, Димка Трубцов подался в физики-гидроакустики, Танька Березова вышла замуж за директора магазина и теперь поплевывает в потолок...

Он перебрал всех, загоревшись оригинальностью идеи. И верно, у ребят оказались романтические профессии. Из ряда слегка выбивалась Танька Березова; впрочем, сидеть и плевать в потолок тоже неплохо, то есть романтично.

– Вы сказали, что лучший ваш друг – Трубцов?

– Да, Димка.

– По-моему, у него и самая романтичная профессия.

– Конечно, – удивился Михаил верности новой теории. – Димка вкалывает день и ночь, опускается на дно. морское, определяет следы кораблей...

– Древних? – не понял Андрей.

– Следы подводных лодок, – уточнил Михаил пониженным голосом.

– Зачем это нужно?

– Димка работает над прибором, который будет определять, когда прошла лодка, какая, куда и...

– Ладно, не будем об этом, – посуровел Андрей.

Они допили коньяк. Музыка и дым в баре крепчали. Рядом приткнулись к стойке четыре девушки, пугливо ждущие бармена, чтобы заказать по чашечке кофе.

– А я знаешь чего хочу? – спросил Андрей, опять утопая в улыбке.

Михаил покачал головой. Тогда Андрей вскинул руку и щелкнул пальцами на все веселое заведение. Бармен бросился к ним, оставив других клиентов.

– У вас есть водка? – весело спросил Андрей.

– Вообще-то не держим...

– А если очень хочется?

– Тогда другое дело, – ослаб от услужливости бармен.

– По большой рюмке водки и по бутерброду с красной рыбой...

Рюмки от кристальной чистоты водки и от ее ледяного холода казались выпуклыми линзами. Рыба лежала на белоснежной булке алой зарей. Андрей улыбнулся им:

– Михаил, выпьем и будем на «ты»!

На всех ребятах были смокинги, но ни одна рожа не подходила к подобным костюмам. Они окружили меня, улыбаясь, как улыбались бы змеи, умей они улыбаться... Я выхватил люгер – их морды опечалились, как у койотов, сожравших падаль.

В спортивной желтой куртке, которую он не снял, а распахнул широко и как-то нетрезво; в мокасинах, ступавших бесшумно, по-кошачьи; без шапки, со свободными лохмами волос; со взглядом, который вроде бы чего-то искал, но не находил... Михаил рассеянно брел по институту – по библиотеке, по коридорам и кабинетам. Казалось, он нигде не задержится, но его джинсовые ноги свернули в буфет. Кофе он выпил с обиженным выражением, словно выловил из чашки таракана.

– Поучились бы варить кофе в барах, – бросил Михаил буфетчице.

И пошел лениво и неопределенно, кивая знакомым. Во всей его фигуре был какой-то тайный вызов. Одни его не замечали – подумаешь, не разделся. Другие, заметившие, пожимали плечами непонятливо. Третьи, информированные, улыбались в пол. Четвертые, тоже информированные, сочувствовали...

Наконец случилась та встреча, ради которой Михаил, не признаваясь себе, и расхаживал по институту, – в коридорчике, зажатом книжными шкафами, он столкнулся с шефом. Небольшой, кругленький человек нервно поправил очки и сказал почти женским голосом:

– Мне бы хотелось с вами поговорить...

Михаил кивнул. Они пошли не рядом, а гуськом: маленький пожилой человек впереди, молодой и спортивный – чуть сзади. В кабинете шеф миновал свой рабочий стол и опустился на диванчик, в заросли разносортных кактусов. И превратился в гномика, скинувшего свой колпачок. Этот гномик вздохнул, избегая прямого взгляда гостя:

– Михаил Михайлович, разве что-нибудь случилось?

– Аркадий Семенович, а разве нет? – почти мгновенно бросил Михаил.

– Защиту вашей диссертации отложили всего на год...

– Всего? Мне тридцать лет!

– Вы же знаете, что ваш коллега Ивановский старше. Диссертацию пишет дольше...

– Старше, дольше... – перебил Михаил. – Еще скажите, что у него двое детей. Талант все решает, талант!

– Талант, – согласился Аркадий Семенович с неожиданной грустью.

Он смотрел на тонкие ноги молодого человека, туго затянутые в джинсовую ткань, на свеженькие мокасины с видной ему подошвой, потому что Михаил Линевский сидел нога на ногу, и хотел вспомнить, что они значат, – эти штаны и обувь несли еще какую-то дополнительную функцию, кроме согревания человеческого тела. Ах да, престижность – загадочное слово, так и не понятое им до самой старости.

– Михаил Михайлович, мне сказали, что вы обращались к директору института с просьбой сделать вас начальником отдела...

Лица Михаила как бы незримо коснулись, будто дунул кто, сильный и сказочный, – моргнули глаза, дрогнула кожа щек, и шевельнулся надгубный край усов. Но это был непроизвольный миг, ибо этот дунувший сразу пропал, точно испугался своей проделки.

– Обращался, – твердо подтвердил Михаил.

– А я? – тихо и удивленно спросил Аркадий Семенович.

– На пенсию.

– Вы меня... не любите? – старомодно спросил уютный человек, похожий на гномика.

Михаил Линевский улыбнулся откровенно, показав, что перед ним сидит не спорщик, не противник, не боец.

– При чем тут любовь? Разве вам неизвестна ориентация на молодые кадры?

– Скажите честно, Михаил Михайлович... Я хуже руковожу отделом, чем, к примеру, молодой Вербицкий?

– Даже лучше.

– Разве я хуже других веду тему?

– Да нет...

– Статей я пишу больше вашего. Не так ли?

– Так.

– Да я ведь еще пестую кадры, рецензирую рукописи, оппонирую, в редколлегиях сижу, уж не говоря о прошлых заслугах, которых у вас нет и неизвестно, будут ли. Выходит, я продуктивнее вас. Зачем же меня заменять вами?

– Вам шестьдесят три.

– Ага, – вдруг обрадовался шеф. – Если нашему отделу математическую тематику заменят на сексуально-производительную, тогда я первый сделаю вас начальником. Тут вы управитесь лучше.

И этот уютный гномик расхохотался с такой силой, что было непонятно, откуда ее столько взялось в этом небольшом теле. Он отвалился на спинку дивана и ерзал плечами, содрогая все кактусы. Михаил не видел его склоненного лица, лишь блестела гладкая, почти квадратная лысина, которую, казалось, стоило лишь накрыть шапкой – и смех бы захлебнулся.

– Вы же сами говорили про мой талант! – крикнул Михаил.

– И сейчас скажу, – мгновенно отсмеялся Аркадий Семенович. – Но талант обязан быть нравственным.

– А я, выходит, безнравственный? – Михаил постарался усмехнуться независимей.

– Знаете, за что вы меня не любите? За то, что я старый. А это, дорогой коллега, философия волка.

Михаил вдруг представил на своем месте Андрея Багрова. Что бы тот сделал? Посмеялся бы вместе с шефом? Сказал бы что-нибудь остроумное и разящее? Плюнул бы в эту квадратную лысину?

– И еще, коллега, – вроде бы спохватился шеф, – вы отъявленный карьерист.

– Карьеристы движут науку.

– Э, нет. Честолюбцы – возможно. Но ни один истинный ученый не променяет творческую работу на должность. И уж не пойдет просить ее сам.

– На карьеру взгляд давно изменился.

Аркадий Семенович не ответил, но посмотрел на его джинсы с неожиданным любопытством. Михаил снял ногу с ноги и спрятал мокасины под кресло. Казалось, шефу только этого и хотелось – он встал с дивана и прошел к окну вроде бы по тропке, проложенной в кактусах.

– Коллега, какая стоит тихая осень...

Я поддел его головой снизу, в подбородок, а голова у меня крепкая, не беспокойтесь. У этого недоделка что-то хрустнуло, и он повалился, как пустая кишка. Чтобы голова его держалась прямо, я ткнул недоделка большим пальцем в ноздри – тоже, скажу, ощущение зверское. Но он так и не поднялся. Я подумал, что теперь он долго не будет пить свое виски. О’кэй.

Разговор с шефом Михаил постарался забыть, как бесполезный. Но хохочущий старикашка вспоминался неожиданно и не к месту – вспоминался живо, как-то высвечено, вместе с диваном, кактусами и квадратной лысиной. Возможно, психоаналитик объяснил бы эту навязчивость памяти... Но Михаил предпочел свой, проверенный способ, подмеченный в пословице «Клин клином вышибают», – одно навязчивое событие затмить другим, более сильным. И приятным.

Он позвонил Андрею Багрову, который тоже работал по свободному расписанию. Они сговорились встретиться на проспекте. Михаил еще ничего не ел и хотел было проглотить бутерброд с чаем, но решил пообедать там, на проспекте. Может быть, в том баре, где они ели рыбу, розовую и нежную, как заря...

Когда он встретил Андрея, то вчерашний разговор с шефом, сам старикашка, его африканские кактусы чудесным образом переместились из реальной жизни в вымышленную, словно виделось все это в веселом мультфильме. Андрей пожал руку крепко и спокойно, как бы переливая часть своей силы в руку Михаила. Возвращенный детектив взял небрежно, опустил в свою наплечную сумку и вытащил другой, еще толще первого. Ричард Дрэвер... «Его последнее виски».

– Кто это... Ричард Дрэвер?

– О, Дик Дрэвер... Человек-успех.

– Впервые слышу. Известный писатель?

– Непризнанный критикой, хотя о нем знает каждый любитель чтения.

– Тогда почему непризнанный? – удивился Михаил.

– Пишет легковесные детективы, миллионные тиражи.

Они брели по проспекту медленным шагом деловых людей, вышедших погулять. Даже тут осень старалась не шуметь, скрадывая легким туманом шорох колес и топот ног. Этот туман, заметный лишь вдали, сторожил осень уже третий день.

– Знаешь, как живет этот Дик Дрэвер? – вдохновился на рассказ Андрей. – Встает в полдень. Час делает гимнастику, массаж и плавает в своем бассейне...

– В своем? – переспросил Михаил.

– У него загородный дом, вот вроде этого трехэтажного. Потом завтракает полчаса – бифштекс с кровью и цейлонский чай. Ровно в тринадцать тридцать он появляется в круглом кабинете – на нем халат, вязанный из белой шерсти, и в руке бутылка сока. Его уже ждут шесть помощников...

– У Гете тоже было шесть секретарей, – вставил Михаил.

– У Дрэвера не секретари, а поденщики.

– Какие поденщики?

– Работают на него. Являются каждый день в одно время и докладывают, что сделали за сутки. Замыслы, сюжеты, образы, идеи, просто написанные куски... Две секретарши подают всем шестерым виски и записывают все сказанное на магнитофон, а потом переводят в машинописные тексты. Дик пьет только сок...

Михаил намеревался поговорить о прочитанном детективе; намеревался узнать, какими социологическими проблемами занимается Андрей; в конце концов, хотел пригласить его пообедать. Но странная жизнь этого Дика застелила все желания и влила в грудь неожиданную радость.

– В шестнадцать часов Дрэвер принимает поверенного по издательским делам. В семнадцать Дик обедает – куриная ножка, салат, стакан белого вина. В восемнадцать он берется за материалы своих работников. Вернее, он ходит, а две секретарши фиксируют. К двадцати двум часам детективная повесть скомпонована. Дик купается в бассейне, переодевается и едет по ресторанам и ночным клубам. Ест, пьет и забавляется с девочками до пяти-шести утра. На следующий день Ричард Дрэвер встает ровно в двенадцать. Как?

– Он же миллионер.

– Да, но все его миллионы нажиты собственным горбом. Сперва написал один бестселлер, потом второй...

– У нас это невозможно, – сказал Михаил, которому хотелось еще послушать о жизни легендарного Дика.

– Да, у нас это невозможно, – подтвердил Андрей и попытался носком ботинка отлепить от асфальта кленовый листок, бог весть откуда залетевший на проспект.

А туман, опущенный на город осенью, продолжал сторожить тишину. Его вроде бы стало больше: укоротился проспект, опустилось небо, и автомобили зажгли фары. Далекий золотой шпиль, легендарно украшавший город, вдруг оказался без венчального кораблика, словно тот расплавился.

– И все-таки жить хочется красиво! – с вызовом и громко бросил Андрей куда-то вверх, может быть золотому шпилю.

– А как жить красиво, как? – вырвалось у Михаила.

Андрей повернул к нему лицо и заговорил чеканно, почти резко, будто спорил с кем-то невидимым. Но и в этой резкости не пропала его неопределенная улыбка. Чеканные слова – тому, невидимому; неопределенная улыбка – ему, Михаилу.

– Я не хочу, чтобы деньги мешали моей жизни! Чтобы я думал, что мне пить – плодоягодное или коньяк. В столовой обедать или в ресторане. В трамвае ездить или на такси. В деревне отдыхать или в Сочи. Шикарную девочку завести или закройщицу с обувной фабрики. Заниматься, чем я хочу, или вкалывать от звонка до звонка...

Рядом противно заскрипело, обдав их горячим воздухом. Они инстинктивно подались вправо и лишь потом повернули головы к проезжей части...

Легковой автомобиль притерся к поребрику влажными колесами. Иностранная марка, вроде бы «седан», белый кузов, черная виниловая крыша, две дверцы...

Одна, передняя, легко распахнулась, и на асфальт выпрыгнула маленькая женщина в желтеньком меховом жакете. Она, отбросила черные распущенные волосы на спину и улыбнулась крупным ртом:

– О! Мистер... э... товарищ!

Они подошли ближе, синхронно улыбнувшись.

– Как ехать... Магазин ти-ви... радио, электроника?..

– Do you speak English? – спросил Андрей.

– Нет-нет. Французский, русский...

– Вам, вероятно, нужен магазин-салон «Электроника»? – догадался Михаил.

– Да-да, «Электроника», – закивала иностранка.

– Поедете прямо, – начал объяснять Андрей, – потом направо, потом будет мостик, потом пересечете проспект, а потом... Не найдете.

– Не найду, – весело согласилась женщина.

– Что же делать? – спросил Андрей уже у Михаила.

– Покажем? – предложил тот.

– Покажем, – подтвердила иностранка и распахнула вторую дверцу машины.

Они сели на задние сиденья. Андрей подмигнул и нарочито развалился: мол, гляди, куда, нас занесло. А Михаилу казалось, что он прошел сквозь волшебную стену и очутился в загадочном мире...

Машину томно покачивало. Теплый воздух разморил непокрытую голову. Мило пахло незнакомыми духами. Стереомузыка – классическая, Вивальди, – звучала тихо, отовсюду, и казалось, что напевают стены. Длинные блестящие волосы иностранки лежали на спинке сиденья, падали вниз, чуть не доставая колен Михаила.

– Откуда прекрасная иностранка? – спросил Андрей.

– Париж, да-да.

– Туризм?

– Нет-нет. Учусь на курсах русского языка, объ-еди-нение «Спутник». Приехала на своем автомобиле. Так интересней, да?

– А зачем вам русский язык?

– О, я есть преподаватель русского языка в частной школе.

Машину она вела небрежно: тормозила грубо, трогалась с места, рывками, оборачивалась и размахивала руками, будто сидела не за рулем, а дирижировала оркестром.

– Приехали, – сказал Михаил, которому тоже хотелось с ней заговорить.

Француженка подкатила к панели опять с такой силой, что колеса скрипнули о поребрик. Они вышли.

– Мадам, чем еще можем быть полезны? – весело спросил Андрей.

– О, можете-можете, – засмеялась она.

– Чем, мадам?

– Знаете... радиотехнику, да?

– Я гуманитарий, – почти огорчился Андрей.

– Смотря в каком объеме? – спросил ее Михаил.

– О, совсем в маленьком. Я хочу купить мини-телевизор. Как это... Крохотулька!

Она растопырила пальцы, показывая размеры телевизора. Все рассмеялись и пошли покупать эту «крохотульку».

Фирменный магазин «Электроника» занимал полквартала. Живая француженка водила их от отдела к отделу, разглядывая приборы, ощупывала радиодетали, включала аппаратуру, торговалась с продавцами... Она купила переносной цветной телевизор, который выбрал ей Михаил. Потом ей понравился транзистор – самый маленький в магазине. Затем она приобрела мощный фонарь. Купила какое-то приспособление для автомашины, какой-то аппарат для массажа...

Из магазина они вышли живописной группой: впереди маленькая женщина в распахнутом жакете и с распущенными волосами; сзади двое мужчин, увешанные разноцветными коробками.

– Очень спасибо! – поблагодарила француженка. – Теперь я сама.

– А справитесь ли? – усомнился Андрей.

– Что же делать... одиночной женщине... в чужой стране? – спросила она и рассмеялась на всю улицу.

– Мы поможем, – торопливо заверил Михаил...

Ехали они весело. Француженка смеялась, бросала управление и оборачивалась к ним, застилая руль волосами. Михаил держал на коленях телевизор. Андрей придерживал длинную коробку с дорожным фонарем. А другие коробки и коробочки лежали за их спинами, у заднего стекла и тыкались в их затылки.

– Это есть мой дом...

Увешанные коробками, поднялись они на второй этаж старинного дома. Француженка достала ключи и впустила их в квартиру, будто жила тут век и не была ни в какой Франции.

– Раздевайтесь, месье. Эти апартаменты нам дали на двоих с коллегой, итальянкой. Но она не тут, она еще гуляет в Риме.

Они осмотрелись. Двухкомнатная квартира. Дубовый паркет, кафельная печь, широченные окна, высоченные потолки... И современная мебель, которую Михаил никогда не встречал в магазинах, – светлое дерево, золотая обивка... На фоне почти белых, чуть серебристых обоев вся эта мебель казалась веселой и прозрачной, как во дворце. Сюда не проникала осень со своими тихими туманами – она лишь влажно дышала в широкие окна.

– Садитесь-садитесь-садитесь!

Она скинула жакет, усадила их на длинный золотистый диван и подкатила столик на колесиках:

– Вы развлекайтесь, а я сделаю кофе...

На кухне загудели краны и зацокали крышки. Андрей пожал плечами изумленно – вот, мол, куда попали – и потянулся к бутылкам, которые принялся разглядывать. Их стояло много, разных. Михаил взял красивую пачку с сигаретами «Luxury Blend. 1873». Андрей присвистнул, разглядывая темную бутылку «Наполеона».

– Месье, почему вы... как это... тянете каучук? – удивилась она, вбежав с подносиком.

– Тянем резину, – поправил Андрей, открывая бутылку.

Она села напротив них на пуфик и взяла протянутый бокал...

Черное длинное платье запеленало фигуру так туго, что было непонятно, как ей удавалось быть легкой и быстрой. Но высокую грудь платье своей силой не тронуло, дав ей свободу. На шее, почти у горла, висел золотой крестик. Подбородок маленький, мелкий. Тубы четкого рта тонкие, но изящные. И большие томные глаза, казавшиеся слишком большими для ее маленького лица.

– Меня зовут Жози, Жозефина.

– Андрей Багров.

– Михаил Линевский.

Они выпили коньяк и взялись за кофе.

– О, Андрей. Как Болконский. Кто вы есть, Андрей?

– Социолог, кандидат наук.

– О, ученый! А какая узкая спе-ци-а-лизация?

– Моя диссертация называлась «Коммуникации в управлении производством».

– О, менеджер. А вы, Михайло?

Андрей улыбнулся. Жози заметила эту улыбку и вопросительно посмотрела на обоих.

– Я не Михайло, а Михаил.

– Разве они не равные?

– Михайло – это старомодно, по-деревенски. Зовите меня Мишей.

– О! – удивилась она. – Миша есть зверь на четырех лапках...

Теперь Андрей расхохотался. Михаил отпил кофе и подумал: как же она преподает русский язык? Или для французов сойдет?

– Медведя зовут Мишей ласкательно, – невнятно объяснил он.

– А кто вы есть?

– Математик.

– О, числа-числа?

– Представьте, нет, – улыбнулся Михаил, ободренный знакомым предметом разговора.

– Математика без чисел? – удивилась она.

– Я занимаюсь топологией, а ее числа не интересуют.

Жози удивилась еще больше и, обведя их своими томными глазами, вскинула руки и щелкнула пальцами:

– Мужчины во Франции с дамой о математике не говорят. Нет-нет. Они угощают ее вином.

Андрей схватился за бутылку. Они выпили еще. Жози подошла к шкафу-стенке, чем-то там щелкнула, и тихая музыка полилась неизвестно откуда. Как в ее «седане». Только теперь был Моцарт. Михаил еще раз оглядел большую комнату и остановился на окне...

Там, за стеклами, тихо тек белый туман: там влажная осень присосалась к городу. Где-то там, за стеклом, были ушедшая жена, незащищенная диссертация, шеф, похожий на мудрого гнома... Надо же, тонкое стекло, а сумело разделить мир. Он сидел в теплой и необычной квартире, среди золотой мебели, с интересным другом, с красивой иностранкой; он пил кофе, дорогой коньяк и слушал чудесную музыку...

– Жози, нравится вам у нас? – спросил Андрей.

– О, я мало видела. Мне надо иметь много упражнений разговорной речи. Пригласите меня. Я пристаю, да?

– Куда вас пригласить?

– К вам, Андрей, в квартиру. Я хочу видеть быт.

– У меня коммуналка, – угрюмо бросил Андрей.

– Что такое коммуналка?

– Квартира, где живут несколько семей.

– О! Тогда пригласите на виллу.

– У меня нет виллы.

– А яхта?

Андрей лишь усмехнулся.

– Ми-ша, у вас есть вилла и яхта?

– Нет, но квартира у меня отдельная.

– О, я поняла, – обрадовалась Жози и погрозила им пальчиком: – Вы не есть деловые люди.

Они переглянулись: откуда свалилась эта женщина? С Луны? Ах, из Парижа. Впрочем, это одно и то же.

– У нас, во Франции, кто не имеет авто или виллы, тот продает что-либо.

– Что продает? – не понял Андрей.

– Свою рабочую силу, талант, мысль... Так, а?

– Даже мысль? – усомнился Михаил.

– Да, естественно. Хорошая идея стоит много-много денег. Я принесу еще кофе...

Она легко ринулась на кухню. Андрей показал взглядом на дверь: мол, пора. Но Михаилу не хотелось уходить, поэтому, приняв из ее рук новую чашечку кофе, он пил его долго, смакуя.

– Спасибо, Жози. Мы вам надоели, – засуетился Андрей.

– Я приглашаю вас в гости, – решительно сказал Михаил.

– Когда? – Жози вскинула бровки радостно.

– В субботу.

– О, благодарю, – пропела она, хватая со столика записную книжку. – Вот мой телефон. Звоните, если не боитесь иметь связь с иностранкой.

И расхохоталась, закинув волосы за спину и обводя гостей долгим и томным взглядом. Михаил увидел, что при смехе ее грудь дрожит как-то независимо от тела – крупно и нежно. Его почему-то охватила беспричинная радость, которая падает на человека, когда ему приоткрывается удивительное будущее.

– О, выпьем... как это... на по-со-шок?

Михаила затрясла сладостная и тревожная лихорадка. Шеф, диссертация, жена – все они продолжали для него существовать, но где-то далеко, как бы за толстенной стеной. Он даже в институт старался ходить реже, прикрываясь библиотекой, работой дома, респираторным заболеванием...

Сперва Михаил пошел в сберкассу и снял остаток родительских денег. Потом купил широкий грибовидный торшер и начал долгую перестановку в большой комнате. Тахту он выдвинул на середину, перегородив комнату на две. Ковер, мещански висевший на стене, положил на тахту и пустил его дальше по низу, почти до самого порога. Рядом поставил новый торшер, красный абажур которого приятно гармонировал с бордовыми узорами ковра. Сюда же, под торшер, вкатил, примеривая, столик на колесиках. Книжный шкаф сдвинул к окну, к свету, отчего корешки книг благородно засветились золотом. Старинное кресло-качалку отца поставил в угол, в свободное одиночество, и оно сразу сделалось загадочным, будто в нем только что сидел, например, Шерлок Холмс с трубкой. С антресолей достал завернутую в какие-то тряпки бабкину икону – скорбящую богородицу – и повесил над креслом. И с сожалением глянул на проигрыватель «Беларусь», неплохой, но давно уже немодный.

Он сходил к соседу, моряку загранплавания, и выпросил на один день вертушку «Дюал». У своей «Беларуси» Михаил отвинтил ножки и засунул ее в стенной шкаф, поставив там на попа.

Теперь комната смотрелась. Правда, обои выгорели, но переклеить их он не успеет. Левая стена пустовата, пейзажик бы туда подлинный в золотой раме... В шкафу мало книг солидных – взять бы у Димки Трубцова напрокат собрание сочинений Гегеля или Канта. И не хватает чего-то легкого, может быть, игривого; скорее, иностранного...

Михаил вспомнил про тощего парня, с которым его кто-то и где-то познакомил. То ли Жак, то ли Жан. Парень болтался у гостиниц с иностранцами и промышлял заграничными вещичками. В старой записной книжке Михаил нашел номер телефона и полустертое имя – Жорка Дрын. Оставалось позвонить...

Жорка Дрын объяснил, что он не Жорка Дрын, а Георгий Иванович; по телефону в суть просьбы вникать не стал, но приехать для переговоров согласился...

Через час в дверь позвонили. Высокий и солидный парень, почти забытый Михаиловой памятью, окинул квартиру медленным взглядом и коротко представился?

– Георгий Иванович.

Михаил провел его на кухню, посадил на стул и выложил свою просьбу осторожно, – уж очень сильно переменился Жорка Дрын. Поправился, одет просто и добротно, трезв, серьезен, на плече висит огромная модная сумка, как у настоящего коробейника.

– Могу предложить, что есть в наличии, – сказал Георгий Иванович хорошо рокочущим голосом.

Михаил кивнул энергично.

– Портфель «атташе-кейс» белого цвета...

Михаил кивнул.

– Пять пачек «Кэмел»...

Михаил кивнул тише.

– Два английских пласта...

Теперь Михаил лишь закрывал глаза.

– Блок жвачки, журнал «Мадемуазель» и альбом «Фильмы ужасов». Пока все.

Георгий Иванович назвал цену. Михаил поежился и полез в карман за деньгами. После этого была открыта сумка-короб, и все купленное легло на кухонный стол. Михаил взял одну пластинку – саксофонист Джон Колтрейн. И полистал альбом – на него глянуло невероятно раздутое человеческое лицо со свиным пятачком.

– Импортяга еще будет, – пообещал Георгий Иванович.

Уходя, он успел заглянуть в большую комнату:

– Ждем даму?

– Нет.

– Значит, иностранцев, – одобрительно заключил Георгий Иванович.

– А ведь ты Жорка Дрын, – не утерпел Михаил, выпроваживая его на лестничную площадку.

– Да ведь и ты Мишка-математик, – улыбнулся торговец.

Михаил закрыл дверь. Неужели со студенческих лет он ничуть не изменился, коли этот спекулянт его так легко узнал? Хорошо, дольше не постареет.

Он положил пластинки на «Дюал», сигареты и жевательную резинку на нижнюю полку столика, журнал «Мадемуазель» и альбом бросил на тахту, а белый портфель «атташе-кейс» поставил на отдаленный стул небрежно, забыто.

Теперь оставались напитки и еда. Он сходил в ресторан, где работал официантом школьный товарищ, и достал хорошей рыбы, баночку крабов и большую коробку зефира. Коньяк «Наполеон» продавался в магазине. А натуральный кофе у него был.

Михаил удивился: уже девять часов вечера. И еще раз удивился – теперь своей внезапной усталости. Не ходил на работу, не ломал голову, не ворочал тяжести. И он решил принять душ и завалиться на тахту с эти вот альбомом, где сплошные страсти и обнаженные девицы...

В передней зазвонили. Михаил пошел открывать уверенный, что опять пришел Георгий Иванович с своей импортушкой или импортягой...

На лестничной площадке стояла Марина с какой-то женщиной. Он впустил их.

– Знакомься, Миша... Моя сестра Валя.

И Марина нервно улыбнулась, заключив в эту улыбку и запоздалость этого знакомства, и теперешнюю его ненужность. Михаил протянул руку, давя подступающее раздражение.

– Лучше поздно, чем никогда, – выдала банальщину сестра грудным и почти радостным голосом.

Теперь он рассмотрел ее. Чуть повыше и пошире Марины. Покрупнее черты лица. Покруглее глаза, но такие же синие. И такие же белесые волосы с легкой рыжинкой торчат из-под беретика. Темное провинциальное пальто. В руке угловатый чемодан. Уж не из фанеры ли?