Текст книги "Ради безопасности страны"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Вильям Козлов,Станислав Родионов,Борис Никольский,Павел Кренев,Юзеф Принцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Это очень важно, Игорь Иванович! Я, кажется, представляю, в каком направлении следует разрабатывать схему... У меня нет возможности просчитать это на машине... Но если я прав... Вы понимаете, как это важно?

– Я не очень разбираюсь в технике, Георгий Константинович.

– Дело не в технике! То есть в технике тоже... Это важно для меня! Мне все время кажется, что вы меня в чем-то подозреваете! А я не могу... Мне очень нужно встретиться с вами!

– Хорошо. Эти дни меня не будет в городе. Давайте в начале недели.

– Спасибо, Игорь Иванович!

– Жду вас».

Доновен нажал на кнопку «Стоп», обернулся к Фрэнку:

– Что скажете?

– Выходит, меня слушают, шеф? – вытер потный лоб Фрэнк.

– А меня, думаете, нет? – рассердился Доновен. – Не будьте ребенком. Всех слушают. Говорите о деле!

– Он провалит операцию, – глухо сказал Фрэнк.

– Может, – кивнул Доновен.

Сел в кресло, долго о чем-то думал, потом поднял на Фрэнка ставшие вдруг прозрачными глаза:

– Езжайте в лабораторию и привезите сюда доктора Макклея.

– Шеф!.. – испуганно смотрит на него Фрэнк. – Вы хотите...

– А вы хотите, чтобы провалилась операция? – навис над столом Доновен. – Этого вы хотите?

Помолчал и опять опустился в кресло.

– Идите.

Фрэнк встал и медленно пошел к двери.

Горяев сидел за своим столом и внимательно слушал Сошникова.

– Ему и в голову не приходила даже мысль об ошибке в чертежах! – взволнованно говорит Сошников, – Не могла прийти! Но он талантливый разработчик, а они его к самостоятельной работе не допускали, держали на голодном пайке, в архиве. А тут вдруг такая возможность увидеть, на что способны здешние разработчики! Начал читать чертеж, увлекся, решение было, видно, интересное. И вдруг стоп! Не цепляет! Не складывается! Не знаю, сколько он над этой пленкой просидел, но нашел ошибку в основном узле. Так мне представляется! И не только нашел ошибку, но, судя по его словам, понял, в каком направлении должна развиваться схема!

– Значит, все-таки дезинформация... – задумчиво говорит Горяев.

– Да, – подтверждает Сошников. – Как вы и предполагали, выполнена на высочайшем уровне!

– Так... – продолжает раздумывать Горяев. – Не исключено, что вся история с переправкой Колесникова в Штаты не что иное, как подготовка акции, которую мы с вами имеем. Снабдить нас дезинформацией и прощупать тем самым наши возможности. Проглотим эту наживку – отстали в этой области электроники и можно дальше водить нас за нос, тут уж Гарви постарается; выплюнем – смогли разобраться, а значит, в чем-то опередили. Тогда надо исхитряться и узнавать, в чем опережение. Возможно, ставка была и на Колесникова, коль скоро он окажется опять в Москве. Надеялись на чем-то сломать! Откуда он, кстати, вам звонил? Опять из автомата?

– Не сказал, – вспоминает Сошников. – А это важно?

– В данном случае – очень! – кивнул Горяев. – Если разговор записан, я боюсь за Колесникова. Такого они не прощают! Форсируйте все дела по его возвращению. Мы поддержим.

– Хорошо, Виктор Александрович.

– Постарайтесь все-таки увидеться с ним, но только у себя, в консульстве, и попросите его быть предельно осторожным.

– Понял.

– До свиданья. Счастливо долететь!

– Спасибо. До свиданья!

Коридор лаборатории доктора Макклея был точно таким же, как сотни других. Белые стены, белые с черным стулья вдоль стен, закрашенные белым створки дверей из толстого стекла.

Вдоль стены сидели сотрудники офиса, где работал и Коллинз. Рядом с ним устроилась болтливая молодая девица. Она вертела головой, рассматривая коридор и людей, ожидающих в очереди, и тараторила без умолку:

– Никогда не была в больнице! Это больница, правда?

– Лаборатория, – не поворачивает к ней головы Коллинз.

– А похоже на больницу! – не умолкает она. – Вообще-то это очень гуманно со стороны дирекции, что нас вакцинируют. Меньше шансов заболеть! Хотя иногда очень хочется поболеть! Но немножко! Поваляться в постели, посмотреть телевизор! Вы предпочитаете прямые каналы или видеокассеты?

– Я не смотрю телевизор, – буркнул Коллинз.

– Значит, вы больной! – заявила девица. – Как это можно? Не смотреть телевизор! Ой, вы пошутили, наверное, да? А я думала, серьезно! Вы давно у нас работаете? Я вас почему-то нигде не видела!

Коллинз повернулся, чтобы высказать все, что он о ней думает, но из дверей кабинета, опуская рукав рубахи, вышел Фрэнк.

– Давай, Джордж! – хлопнул он Коллинза по плечу. – Один укол – и забудешь про грипп. До следующей эпидемии!

Коллинз усмехнулся и вошел в дверь кабинета.

На клеенчатой кушетке, укрытый простыней, лежит Коллинз. Он в наушниках, на висках – датчики, тонкие щупальца тянутся к застекленной перегородке, за которой, мигая разноцветными огоньками, работает сложная электронная установка.

За пультом сидит техник в голубом халате, рядом – врач с микрофоном в руках. Поодаль, в глубоких кожаных креслах, расположились Доновен и доктор Макклей – худой, жилистый, с голым черепом и с трубкой в зубах.

– Вы гарантируете успех, док? – опасливо посматривает в сторону установки Доновен.

– Пока мы попадали в яблочко! – набивает трубку Макклей. – Бывают, конечно, срывы, но редко.

– От чего это зависит? – интересуется Доновен.

– От количества сеансов, от состояния нервной системы... – пожимает плечами Макклей. – Иногда, может, наступит вспышка, как мы говорим... Заблокированный участок вдруг сбрасывает с себя нагрузку... Но это, повторяю, в очень редких случаях!

– Но все-таки возможно? – допытывается Доновен.

– В моей практике не встречалось, – раскурил трубку Макклей. – Лоботомия... я имею в виду операцию на мозге... была бы, конечно, надежней. Но ведь вы против?

– Да, знаете... – поморщился Доновен. – Не хотелось бы превращать его в полного идиота.

– Вы становитесь сентиментальным, Уолтер, – попыхивает трубкой Макклей.

– Что поделаешь? – разводит руками Доновен. – Возраст!

Покосился на врачей, манипулирующих у установки, и спросил:

– В чем, собственно, этот процесс заключается?

– Ультразвук... Электронный гипноз, – возится с трубкой Макклей. – Довольно несложно! Через наушники внушается нужная программа поведения, ультразвуковая установка при этом запутывает электротоки, управляющие памятью. Если популярно, это – электронное манипулирование мозгом.

– Понимаю, – кивнул Доновен. – Но звучит страшновато, знаете ли...

– Почему же? – возразил Макклей. – Наука достигла возможности управлять разумом. По-моему, это прекрасно!.. Извините, Уолтер!

Подошел к установке, взглянул на шкалу показателей, послушал, как врач монотонно повторяет в микрофон: «Вы не знаете, как вас зовут... Вы не знаете, как вас зовут... Вы не помните, что с вами было раньше... Вы не помните, что с вами было раньше... Вы не видели никаких чертежей... Вы не видели никаких чертежей...» – и вернулся к Доновену.

– Все о’кэй! – уселся он в свое кресло, – Через неделю будет как новорожденный!

Игорь Иванович Сошников столкнулся с Коллинзом у входа в супермаркет.

– Георгий Константинович! – Сошников остановился. – Куда же вы пропали? Домой несколько раз звонили, но вы, наверное, были в отъезде? На вас пришли анкеты, надо заполнить.

Коллинз покачал головой и медленно сказал:

– Вы меня с кем-то путаете.

– Вам привычней Коллинз? – усмехнулся Сошников.

– Я не знаю такого, – почти без интонаций ответил Коллинз.

Сошников с удивлением взглянул на него, лицо его стало серьезным.

– Извините. Я, наверно, ошибся.

Коллинз кивнул и медленным, размеренным шагом направился к дверям магазина.

Внимательно и грустно смотрит ему вслед Сошников.

– У него глаза... Не знаю, как вам передать... – Сошников сидит у стола консула. – Видит и не видит! А если и видит, то что-то только ему доступное. Внутрь себя человек смотрит! Они с ним сделали что-то, Геннадий Николаевич!

– Возможно, наркотики? – раздумывает консул.

– Не похоже! – качает головой Сошников. – Насмотрелся я здесь на этих наркоманов... Нет! Здесь другое! Пострашней!.. С психикой что-то. Надо вмешиваться, Геннадий Николаевич!

– Согласен, надо, – кивает консул. – Свяжитесь с Москвой.

И, помолчав, негромко добавляет:

– Боюсь только, что поздно.

Мимо парикмахерской, аптеки, бара все тем же медленным, размеренным шагом идет Коллинз. Он не замечает ни холодного уже ветра, обрывающего листья с деревьев, ни нарядной вечерней толпы вокруг.

Он проходил мимо отеля, когда увидел входящих туда мужчину и женщину в меховой накидке поверх вечернего платья. Что-то дрогнуло в лице Коллинза, глаза на миг стали осмысленными, но тут же снова потухли, он потер ладонью лоб, двинулся вслед за женщиной и остановился посреди вестибюля, растерянно оглядываясь.

Стоящий у входа в ресторан седой респектабельный господин во фраке указал на него глазами старшему над боями. Тот подошел и спросил:

– Что-нибудь угодно, сэр?

Коллинз покачал головой и направился к выходу, но остановился у витрины, рекламирующей товары самого дорогого в городе магазина. Болезненно морщась, он переводил взгляд с норковой шубы на японский магнитофон последней модели, в глазах его читалось напряженное усилие, словно он пытался что-то вспомнить и не мог, но когда увидел рядом с витриной ажурную решетку, за которой кассир отеля пересчитывал пачки долларов, и соединил вдруг для себя шубу, магнитофон, доллары в какое-то только ему доступное целое, замычал, как от боли, и с хриплым криком бросился к витрине, с силой ударяя по ней кулаками.

Послышался звон разбитого стекла, посыпались осколки, откуда-то появились двое в– одинаковых синих блайзерах, подхватили его под руки и потащили к дверям.

Завыла сирена полицейской машины, и все стихло.

Перед столом шерифа сидит Коллинз и, обхватив голову руками, раскачивается на стуле.

– Я вспомнил... Я все вспомнил... Меня зовут Коллинз... Джордж Коллинз...

Отнял ладони от лица, всмотрелся в шерифа, вскочил, опрокинув стул.

– Нет! Я... Я – Колесников! Георгий Колесников! Немедленно свяжите меня с советским консульством! Нет, не нужно... Я сам! Я сам!

И, пошатываясь, пошел к выходу. Стоящий у дверей полисмен вопросительно взглянул на шерифа. Тот едва заметно кивнул головой. Полисмен пропустил Колесникова и вышел следом.

Шериф снял трубку телефона, набрал номер и негромко сказал:

– Хэлло, Уолтер! Это Стронг. Твой парень кое-что вспомнил!..

Коллинз-Колесников свернул с пустынного шоссе к озеру и шел мимо заколоченных уже коттеджей, когда сзади послышался шум автомобильного мотора. Он оглянулся, отступил в сторону, но черный «бьюик» резко свернул, прижимая его к каменной стене ограды. Коллинз-Колесников вжал голову в плечи и побежал по узкой улочке вниз, ища укрытие, не находил его, спотыкаясь, бежал дальше, а «бьюик», тяжело урча мотором, гнал его к озеру и, когда Коллинз-Колесников оказался на берегу, надвинулся вплотную, тесня к воде.

Коллинз-Колесников пятился от машины спиной к озеру и не мог оторвать глаз от сидящего рядом с водителем Фрэнка.

– Фрэнк! – хрипло закричал Коллинз-Колесников, не замечая, что стоит уже по колено в воде. – Ты не сделаешь этого, Фрэнк!..

Внезапно машина резко рванулась вперед и с силой ударила Коллинза. Взмахнув руками, он опрокинулся навзничь и остался лежать недвижим, а вода вокруг его головы медленно окрашивалась в розовый цвет.

Фрэнк распахнул дверцу машины, ногой притопил начинающее всплывать тело и, убедившись, что Коллинз мертв, кивнул водителю. «Бьюик» взревел мотором, пробуксовывая в мокром песке, выбрался на береговую кромку и, набрав скорость, скрылся за прибрежными дюнами.

Газетные и журнальные страницы с фотографиями убитого.

Крупные заголовки:

«Загадочное убийство»,

«Жертва международного терроризма»,

«Кто вы, Джордж Коллинз?».

Зал пресс-центра МИД СССР был переполнен.

Иностранные и советские журналисты заполнили все ряды, стояли в проходах, толпились в дверях. Крутились магнитофонные ленты, вспыхивали блицы, стрекотали кинокамеры.

– Итак, кто же он, Джордж Коллинз? – обращается к залу стоящий перед микрофоном немолодой уже человек с седой прядью, падающей на лоб. Время от времени он привычным жестом откидывает ее со лба, прядь падает снова, но человек, уже не замечая этого, продолжает говорить. – Вопрос этот с завидным упорством задают сейчас газеты, журналы, радио и телевидение США и сами же на него отвечают. Одни из вас, господа журналисты, утверждают, ссылаясь на якобы авторитетные источники, что Джордж Коллинз – американский подданный, ставший жертвой международного терроризма. При этом некоторые из господ журналистов не гнушаются намеками на пресловутую «руку Москвы». Прием, согласитесь, не очень-то чистоплотный! Другие, в том числе кое-кто из присутствующих здесь, сообщают своим читателям, что Джордж Коллинз – это советский гражданин Георгий Колесников, оставшийся в Соединенных Штатах и за это поплатившийся жизнью.

Со всей ответственностью я должен заявить, что вся эта пропагандистская шумиха, поднятая с определенной целью – очернить Советский Союз в глазах рядовых американцев, является абсолютным вымыслом, ни в коей мере не соответствующим действительности. Истинные же факты говорят совершенно обратное. Об этом вам сообщит товарищ Горяев. Пожалуйста, Виктор Александрович!

Горяев передвинул поближе к себе микрофон, негромко заговорил:

– У нас имеются неопровержимые доказательства, раскрывающие весь ход заранее запланированной, провокационной акции спецслужб США, которые, опасаясь провала, сначала лишили памяти, а затем физически уничтожили советского гражданина Георгия Константиновича Колесникова!

Зал загудел, и в этом шуме никто не услышал, как всхлипнула, зажав рот платком, сидящая в дальнем углу зала молодая женщина с усталым лицом. Это была Нина.

Горяев поднял руку, прося тишины, и, когда зал тревожно затих, сказал:

– Сейчас эти доказательства будут вам предъявлены.

Белыми легкими хлопьями летит за окном первый снег.

Горит настольная лампа в комнате Колесникова. За его письменным столом сидит Елизавета Григорьевна, а стол завален чертежами, расчетами, схемами. Елизавета Григорьевна достает из ящиков все новые и новые груды бумаг, рулоны чертежей. Среди смятых листов увидела пожелтевшую фотографию. Поднесла ее к свету.

Мальчонка, чем-то неуловимым напоминающий Колесникова, вскинув руки, тянется к чайке, взлетевшей с песчаной отмели.

СТАНИСЛАВ РОДИОНОВ
ТИХАЯ ОСЕНЬ
Повесть

Он прошелся по квартире неприкаянно, как собака вокруг брошенной дачи. А ведь тут ничего не изменилось. Те же две комнаты с кухней, та же мебель, тот же ковер на стене... Марина ушла, ничего не взяв. И стало пусто, словно из квартиры вынесли что-то крупное и главное. Он вспомнил виденную избу без русской печки – странное было помещение, походившее на бревенчатый сарай. Неужели маленькое тело жены занимало столько места?..

Надо бы сделать зарядку, но Михаил глянул на гантели с отвращением – лежат себе чугунными чушками, будто ничего и не случилось. Надо бы принять душ, но прикосновение воды даже к руке вызывало озноб. Надо бы... Он только поводил электробритвой по тощим щекам, умылся и подровнял усики, которые разрослись и на худом лице стали топорщиться театрально, по-злодейски.

Михаил вошел в кухню и осмотрел ее с какой-то дикой надеждой. А вдруг... Но кофе не пахло, плита не горела, и стол пусто блестел полированной лысиной. Из крана капала вода – тихо и обездоленно. Надо бы все это расшевелить и позавтракать.. Но вода из крана капала обездоленно...

Он надел куртку и вышел из квартиры. Сегодня у него библиотечный день, но Михаил знал, что в читалку он не пойдет. А так и будет брести по желтым листьям, без шапки, в легкой куртке, двадцатидевятилетним мальчишкой.

Осень была странной. Солнца не видели уже месяц. Низкие тонкослойные облака затянули небо ровно и вроде бы навсегда. Но не дули ветра, не шумели ливни, не выпадали холода... Так, поморосит коротко и смущенно. Поэтому листья держались долго и опадали равномерно – может быть, по десятку в день.

Михаил пересек сквер и побрел улицей...

Раздражение нарастало исподволь, но упорно – так в ночной палатке долго крадется к лицу нервотянущий вой комара. И знаешь, что докрадется, и ждешь... Сейчас он тоже знал, что раздражение дойдет до разума и заставит его взвешивать, решать, анализировать. А он, разум, не хотел. Ибо, ибо... Ибо разум дан человеку для мышления, а не для рефлексий. Этот вопрос Михаилом решен еще в школе – не иметь дела с тем, что не поддается формулам или логике. И не имел. Да вот женился, сразу попав в зыбкую субстанцию неопределенности и непознаваемости. Впрочем, из нее он выплыл, как говорится, сухим. Тогда зачем эта ненужная взвинченность, хотевшая растрепать его надежную логику? Размяк, как асфальт в жару...

Он помедлил у «Старой книги», раздумывая. Все-таки зашел.

Днем народу тут бывало немного. Сухое тепло приятно коснулось лица и как-то прошелестело в волосах незаметным ветерком. Почти библиотечная тишина сразу отстранила от города с его шумными заботами. И Михаилу захотелось все-таки пойти сегодня в библиотеку.

Он миновал отделы технической книги, социально-экономической, строительной и стал у полупустых полок художественной.

– Детективов, случайно, нет? – спросил он у молоденькой продавщицы.

– Вы вчера спрашивали...

– Могли за ночь подвезти, – улыбнулся Михаил одними усами.

– Дефицит. – Она пожала плечиками, которые все объяснили.

– В этом магазине детективы походят на космических пришельцев: все о них говорят, но никто не видел, – сказал кто-то сзади.

Михаил обернулся. И прежде, чем рассмотрел говорившего, заметил его улыбку – казалось, что губы крупного рта сейчас не выдержат и расхохочутся на весь магазин.

– Я полгода заглядываю сюда и еще не купил ни одного, – сказал мужчина.

– Нужно заглядывать не сюда, – посоветовал Михаил.

– А куда?

– На книжную толкучку.

– О, она меняет свои места и неуловима, как шпион.

Группа девочек-старшеклассниц вклинилась меж ними, разведя на разные концы прилавка. Девочки искали стихи. Михаил побрел по магазину, не торопясь выйти на осенний воздух. И увидел, что мужчина, у которого запоминаемая улыбка, тоже не спешит. Михаил догнал его:

– Вы собираете детективы?

– Разумеется, – ответил мужчина удивленно, словно их собирал каждый человек планеты.

– А какие?

– Хорошие. Но главным образом английские и американские.

– Их не так уж много издается.

– Я читаю в подлиннике.

– Знаете английский?

– Научиться читать несложно...

Они вместе вышли из магазина. Теперь, хоть и при осеннем, но все-таки дневном свете, Михаил разглядел мужчину.

Он оказался моложе, чем глянулся сперва, – лет тридцать пять. Высокий, на полголовы выше его. Лицо выглядело бы простоватым, не будь на нем серых приятных и внимательных глаз. И улыбки, готовой взорваться хохотом.

Они медленно шли по улице, перекидываясь необязательными словами в этой случайной встрече.

– Не понимаю, почему не увеличат тиражи детективов? – спросил Михаил риторически, чтобы затеять разговор.

– А какой смысл? Плохих писателей издавать ни к чему, а хорошие детективов не пишут.

– Почему же хорошие не пишут?

– Считают низким жанром.

– Это же неверно!

– Разумеется, но уж такова наша традиция.

Они разговаривали лишь о детективе, но Михаилу казалось, что этот человек знает много и обо всем. Его словам придавался какой-то второй смысл, который недосказанно стоял за ними, как утреннее солнце за чертой горизонта.

– Вы филолог? – спросил Михаил.

– Нет, просто я сам пытался сочинять детективы.

– И как?

– Редакторы их возвращали с ехидными улыбками.

– Почему же?

– Они подходили к ним, как к «Войне и миру». А детективная повесть – это описание розыска, и только розыска.

– Ну а характеры... и другое? – вспомнил Михаил школьные уроки литературы.

– Есть условность жанра. Почему никого не смущают поэты, придумавшие писать рифмой и столбиком?

Он стал, оглядел улицу долгим шарящим взглядом и повернулся к Михаилу:

– Вы завтракали?

– Нет.

– Давайте, а?

Они зашли в кафе, где люди не раздевались и ели, стоя за высокими пластиковыми столами, сделанными под мрамор. Завтрак брал в буфете новый знакомый: по две чашки кофе, по бутерброду с черной икрой и по эклеру. Михаил полез в карман за деньгами, но мужчина сделал легкий мах рукой:

– Э, оставьте... Вы же читаете детективы. За границей так: кто пригласил, тот и платит.

Он снял с плеча сумку, повесил на подстольный крюк, расстегнул легкое пальто, сделал глоток кофе и весело глянул на Михаила:

– Почему на лице столько грусти?

Неприятное удивление задело мимолетно, но все-таки задело. Не потому, что об этом спросил посторонний человек; не потому, что так легко проник в его душу... Оказалось, его лицо как телевизионный экран – включай и смотри. Впрочем, включил он его сам. И Михаил сказал то, что вроде бы не собирался говорить:

– От меня жена ушла...

– Любимая?

– Как сказать... Привычная.

– Тогда не так страшно.

– Пять лет прожили, привык.

– Психологи утверждают, что работу и привычки надо менять раз в семь лет.

– Я не дотянул до семи...

– И я один живу, – улыбнулся своей крупногубой улыбкой спутник.

– Тоже жена ушла?

– Почему... Я сам ушел. Привычки надо менять, старик.

От того, что говорил с понимающим человеком, от того, что у этого человека была похожая судьба, и, может быть, еще от того, что этот понимающий человек запросто назвал его «стариком», тяжкое настроение откатилось, как случайно набежавшая волна. И Михаил опять неожиданно для себя представился:

– Михаил Линевский, математик.

– Андрей Багров, социолог.

Они обменялись взглядами, значительными и теплыми. Допивали кофе уже молча, словно главное сделали...

На улице Андрей сказал:

– Старик, от всех бед я знаю только одно средство – хороший детектив.

– Где же его взять? – усмехнулся Михаил.

– У меня, – серьезно ответил Андрей, скидывая с плеча свою сумку.

Из-под черной кожи, из-под металлических застежек извлек он толстенную книгу в темном и мягком переплете без названия.

– Тексты на машинке. Старые добрые авторы: Питер Чини, Картер Браун, Гарднер, Чейз...

– Продаете?

– Даю почитать, как стрессованному человеку, – улыбнулся Андрей.

Михаил полистал книгу – шестьсот страниц с лишком. Пять повестей... «Дамам наплевать», «Леди в морге», «Люгер дал осечку»...

– Питер Чини... Я когда-то читал Петра Чинея.

– Это он и есть. Гримасы перевода.

– А как же я отдам книгу? – спохватился Михаил.

Багров достал блокнот, быстро написал там крупные цифры и вырвал листок:

– Мой рабочий телефон. А мне пора.

И он улыбнулся своей улыбкой, готовой взорваться хохотом...

Что бы в этот день Михаил ни делал, все ему казалось нужным и важным, как чем-то подсвеченным. Тогда он прерывал свои дела и бежал удивленной мыслью к утренней встрече с Багровым. Казалось бы... Не с народным артистом познакомился, не с крупным начальником, не с красивой женщиной... Или грела предстоящая встреча с детективом?

Спать он лег рано, в одиннадцать. Вытянувшись на тахте, поставил на грудь тяжелейший том. Картонный переплет по-старинному оклеен бархатом, черным и приятным на ощупь. Бумага мелованная, шрифт на машинке крупный и новый. Первый экземпляр...

Роман. Питер Чини. «Дамам наплевать».

Я нащупал дверь, неслышно вскрыл замок и вошел. Пятнадцатифутовая комната была, заставлена ящиками с виски. Я открыл огромный холодильник... Тело моего друга и соратника было завернуто в мешок. Вероятно, он убегал, потому что ему два раза выстрелили в ноги. А третий раз в живот...

Я запер холодильник, взял бутылку виски и выпил залпом добрую половину. О’кэй!

В субботу неожиданно пришла Марина. – взять какие-то вещи. Она ходила по комнатам, в которых прожила пять лет. Еще законная супруга, еще законная хозяйка квартиры... Но ее движения, всегда легкие и скорые, теперь были совсем бесплотными. – Или ей хотелось стать незаметной?

Михаил независимо готовил завтрак. Он ждал. Вот ее не было, и он жил в странной пустоте; ее не было, и он пребывал в раздерганном состоянии; ее не было, и он на что-то надеялся... Но вот она пришла. Поэтому он ждал, когда сердце обдаст теплая радость и он шагнет к ней, и... Но сердце билось ровно и сильно, как всегда бьется после хорошей гимнастики.

Он усмехнулся себе, вернее, тому лопуху, который мысленно оперирует такими несваримыми понятиями, как «сердце обдаст теплая радость». Восемнадцатый век.

– Кофе выпьешь? – бросил он спокойно.

Она глянула на него, словно ей предложили слетать в космос. И пошла на кухню молча и покорно, как выполняла неукоснительный приказ.

Михаил и не предполагал, что кофепитие с бывшей женой окажется столь утомительным. Она ничего не ела, прикладывалась к чашке торопливым касанием губ, после которых кофе не убывало, словно оказалось волшебным. На лице, чуть побледневшем за время ее отсутствия, лежала пугливая тень невысказанного и недосказанного.

– Ты можешь забрать все, – сказал он.

– Как все? – вроде бы испугалась Марина.

– Мне оставь лишь тахту, проигрыватель и библиотеку детективов.

– У мамы все есть...

Их мебель была сборной, нестильной. Единственно ценная вещь – ковер во всю стену, подарок Михаилова отца на свадьбу. Вероятно, поэтому она и не брала его.

– Как живешь? – спросил он, чтобы не молчать.

– Спокойно. – Она улыбнулась, вкладывая в улыбку больше смысла, чем в слово.

– Сбылось твое желание.

– А ты все мечешься?

– А я, пардон, не свинья, чтобы хрюкать в тихой загородке.

– Только все напрасно, Миша...

– Что напрасно?

– Эти метания. Счастливым тебе не бывать.

Его удивила не уверенность жены, а неожиданный покой разговора. Раньше бы, до ее ухода, они бы поочередно срывались на высокие тона – до полного взрыва. Верно говорят, что потери делают человека мудрее. Или они спокойны, потому что теперь нечего терять?

– Почему же? – усмехнулся он.

– Ты, Миша, эгоист.

– Докажи, – бросил он спокойно, как коллеге, предложившему новую формулу.

– Такое не доказывается...

– Я так и подумал.

– Тебя воспитывал отец. А я пришла к мысли, что любить могут только те мужчины, которые получили женское воспитание.

– Напиши статью для «Работницы».

– За пять лет нашей жизни ты лишь два раза был у моих родителей, – все-таки вспыхнула она.

– Три.

– С моей сестрой вообще не познакомился...

– Не поеду же я к ней в Кокчетав.

– Даже своего приятеля Димку Трубцова забыл...

– Ошибочная информация.

– Что там приятеля... Отца не навещаешь.

– А это не твое дело.

Ему не хотелось выпадать из уравновешенного, почти созерцательного настроения. Он уже знал, что победа достается спокойным. И хотя эта победа над женой теперь была не нужна, она все равно жаждалась, как необходимая. А Мариночка раскраснелась: мелкие черты лица ожили, вздернутый носик дрожал воинственно, синие глаза засинели глубинным светом, рыжеватые волосы рассыпались по лбу мелкими прядками...

– Миша, и я знаю, почему ты эгоист.

– Почему же? – как можно равнодушнее спросил он.

– В детстве тебя изолировали от ребят, как незаурядного...

– Да, я был незауряден.

– В университете тебе со второго курса разрешили заниматься по индивидуальному плану. Как талантливому.

– Да, я был талантлив.

– И теперь ты ходишь на работу два раза в неделю и коллег видишь редко. Работаешь дома или в библиотеке.

– Мне коллеги не нужны.

– Миша, ты вырос и живешь без коллектива.

– Ну и что?

– Это неестественно, Миша.

Он вдруг догадался, что впал в защиту – глухую и слабую. Она наступала, а он оборонялся. Это с чего же? По какой логике и по какому моральному праву?

– А ты живешь в коллективе? – спросил он почти весело.

– Как же иначе...

– Ну и что тебе дал коллектив? – Голос окреп на последнем слове против его желания. – Может, интересную работу? Или хорошую зарплату? Или ты квартиру получила? Мужа – и того теперь нет!

– Вот ты стал и жестоким, – испуганно сказала она, теряя румянец.

– А ты все пять лет, как хороший пастух, старалась загнать меня в стадо, то бишь в коллектив. Чтобы как все! Чтобы как у всех! Ты хотела превратить меня в барана, бегущего за каким-нибудь руководящим козлом! Ты все пять лет...

Марина опустила недопитую чашку и встала – бледная, маленькая, прямая. Он молча проводил ее до двери, которая захлопнулась за ней с высоким металлическим звоном; этот звон еще стоял какие-то секунды, как после оборванной струны.

Коллектив... Да он математик, теоретик, ученый. Ему нужен не коллектив, а стопка чистой бумаги и авторучка. У него талант, у него индивидуальность! Откуда у посредственностей зоологическое желание уравнять? Может, как раз потому, что они посредственности?

Спокойствие, а с ним и хорошее настроение улетучились, как вылетели в открытую форточку. Михаил подошел к окну...

Незаметно-незаметно, но все-таки осень оголила березы. Их мелкая листва сверху казалась медными монетами, просыпанными на асфальт дворовых дорожек, просыпанными почти ровными кругами, потому что ветра давно не было.

Михаил отлип от окна и зашагал по комнате скорыми пустыми шагами. Герои детективов не теряли ни настроения, ни денег, ни жизни, ни кольтов, ни люгеров. В детективах жили мужчины...

Он достал из бара бутылку купленного вчера коньяка, налил полную рюмку и стал пить медленно, смакуя и вдыхая; в это время его сознание как бы переместилось в дальний угол и оттуда видело сухую фигуру в джинсах, в модной рубашке, с распахнутым воротом и шнурком на шее, стоявшую у бара и пьющую рюмку коньяка медленно, смакуя и вдыхая... С последней каплей озорное сознание вернулось на свое место. Михаил взял толстую книгу в черном бархате и спиной упал на тахту.

Мы сидели в номере и потягивали виски с мятным сиропом. На мне были вечерние брюки, роскошная шелковая сорочка и сияющий белый смокинг из саржи. На ней одежонки было поменьше, поскольку пили мы вторую бутылку. Крошка смотрела на меня, как святая Мария смотрела на архангела, решая, так ли уж интересно ей будет непорочное зачатие. О’кэй.

Он растягивал удовольствие, читая полученный детектив аптечными-дозами. Пока не догадался, что без книги у него не будет повода встретиться с Андреем Багровым. Впрочем, его новый знакомый похож на человека без предрассудков. И Михаил позвонил ему. Спокойный голос на том конце трубки отрешил от слабых сомнений – они договорились встретиться через час у того же книжного магазина...

Андрей подошел с несмываемой улыбкой, как обычно, готовой взорваться хохотом. Короткое светлое пальто с узеньким – для красоты? – меховым воротничком шалью. Жесткие волосы слегка дыбятся, поблескивая прожилками ранней седины. Фигура прямая, походка медленная, глаза, внимательные... Они пожали друг другу руки и пошли по улице, не зайдя в магазин.

– Как детектив? – спросил Андрей.

– Читаю, как бальзам пью.

– Детектив – это литература будущего.